Глава 2. Экономическая теория перестройки. Окончательный отход от марксизма-ленинизма. Часть 1.

К оглавлению

(опубликовано в журнале «Лалкар» за июнь-июль 1990 г.)

Глава 2. Экономическая теория перестройки. Окончательный отход от марксизма-ленинизма. Часть 1.

В журнале «Лалкар» за март-апрель 1990 года мы рассматривали один из аспектов перестройки, а именно, взаимоотношения мира социализма и остальной части земного шара. Мы пришли к выводу, что горбачёвская теория о едином и взаимозависимом мире с его модифицированными противоречиями, в котором эксплуататоры и эксплуатируемые совместно предотвращают разрыв исторически сформировавшихся отношений, представляет собой полный отход от учения ленинизма и является ничем иным, как инструментом обезоруживания и ликвидации революционного организованного сопротивления рабочего класса и национально-освободительных движений.

Данная глава посвящена экономическому обоснованию перестройки. Также мы были убеждены в том, что вся экономическая теория перестройки представляет собой серьёзный отход от учения марксизма-ленинизма в области социалистического строительства и потому неизбежно приведёт к полному разрушению плановой социалистической экономики, к потере завоеваний Октябрьской революции, которые были достигнуты благодаря героическим усилиям строителей социализма, социалистическому планированию и коллективизации (что и произошло в начале 90-х – прим. перев.). Последствия такой теории и практики не могли не быть катастрофичными не только для советского рабочего класса, но и для мирового пролетариата и угнетённых масс во всём мире. Позвольте теперь непосредственно обратиться к экономическому обоснованию перестройки, проанализировать его содержание, цели и последствия. Прежде всего, задумаемся над тем, откуда взялась перестройка именно на том этапе истории, и для чего проводились все реформы?

Зачем нужна была перестройка?

Советские реформы второй половины 80-х годов прошлого столетия можно и должно рассматривать в свете грандиозной перестройки промышленности в основных империалистических странах: США, Японии, Германии, Франции и Великобритании. Эта перестройка происходила более десятилетия в бешеном темпе под влиянием научно-технической революции. В 1930-х, 40-х, 50-х и 60-х гг. темпы роста советской экономики намного опережали темпы роста экономики империалистических стран. Но в конце 70-х, в то время, как темпы роста (мы подчёркиваем эту фразу, чтобы было ясно, что речь идет не об абсолютных цифрах роста, поскольку с 1919 года советская экономика прирастала в абсолютных цифрах ежегодно, чем не может похвастаться ни одна капиталистическая страна) советской экономики начали снижаться, промышленная активность в капиталистических странах получила новый импульс развития. Вот как Горбачёв описывает эту ситуацию:

«На каком-то этапе — особенно это стало заметно во второй половине 70-х годов — произошло на первый взгляд трудно объяснимое. Страна начала терять темпы движения, нарастали сбои в работе хозяйства, одна за другой стали накапливаться и обостряться трудности, множиться нерешённые проблемы. В общественной жизни появились, как мы их называем, застойные и другие, чуждые социализму, явления. Образовался своего рода механизм торможения социально-экономического развития. И всё это в условиях, когда научно-техническая революция открыла новые перспективы экономического и социального прогресса». «В своем анализе ситуации в стране мы, прежде всего, столкнулись с торможением роста экономики. Темпы прироста национального дохода за последние три пятилетки уменьшились более чем вдвое, а к началу 80-х годов они упали до уровня, который фактически приблизил нас к экономической стагнации. Страна, прежде энергично догонявшая наиболее развитые страны мира, начала явно сдавать одну позицию за другой»[1]

По мнению А. Аганбегяна, бывшего экономического консультанта советского правительства, ставшего во время перестройки — председателем Комитета по трудовым и природным ресурсам Академии наук СССР — насквозь буржуазного экономиста — причинами такого снижения темпов роста, приведшего в результате к перестройке, являются:

а) недостаток природных ресурсов;

б) недостаток трудовых ресурсов.

Согласно Аганбегяну, экстенсивный метод, как он его называет, срабатывал в условиях относительно неисчерпаемых природных и трудовых ресурсов, но на этапе перестройки эти ресурсы были уже ограничены, что сделало необходимыми инвестиции в технологии, которые позволили бы более экономно и рентабельно использовать имеющиеся ресурсы. Ограниченность природных и человеческих ресурсов, говорит он, делает необходимым переход к интенсивным методам ведения хозяйства, которые основываются на подъеме производительности труда.

Но статистические данные об объемах промышленного производства, которые приводит в своей книге Аганбегян, противоречат его утверждениям о том, что период, предшествующий началу перестройки, характеризуется так называемыми экстенсивными методами ведения хозяйства. Согласно Аганбегяну, к 1927 году советская экономика достигла уровня 1913 года, а объемы советского промышленного производства в то время составляли 4% мирового промышленного производства. К 1941 году эти показатели в СССР составляли уже 10% от объема мирового производства, обеспечив победу Советского Союза над гитлеровской Германией. В настоящее время объемы промышленного производства в СССР составляют 20% от мирового. И это, невзирая на то, что экономические ресурсы СССР во многом были отвлечены на производство ядерных вооружений, которые СССР приходилось создавать ввиду милитаристской политики США и других империалистических государств блока НАТО, в условиях почти полной экономической блокады СССР, его исключения из членов Генерального соглашения по Таможенным тарифам и торговле (GATT), отказа со стороны США предоставить СССР режим наибольшего благоприятствования (то есть, отказа вести с СССР торговые отношения на условиях, на которых США вёдет торговлю с другими странами) и введение жёсткого запрета на продажу СССР высоких технологий, введенного послушным США Координационным комитетом по контролю за экспортом. Невзирая на такие тяжёлые обстоятельства, в настоящее время объем промышленного производства СССР составляет 15 от мирового. И что же, постоянное и систематическое повышение производительности труда (или того, что Аганбегян называет «интенсивными методами ведения хозяйства») произошло не благодаря тому, что СССР постоянно обновлял и технически перевооружал свою промышленность? История индустриализации во всём мире не знает таких технических достижений, каких достиг рабочий класс в СССР в 30-е-60-е годы. Фактически весь грандиозный порыв, в котором была реализована индустриализация Советского Союза после Великой Октябрьской революции, был одним великим проектом по внедрению новейших достижений науки и техники в промышленность и сельское хозяйство, причём внедрению, как можно более быстрому и как можно более эффективному. Даже брежневские годы, хотя тогда уже был проведён ряд буржуазных, по сути, экономических реформ, характеризовались своими техническими достижениями, не говоря уже об эре сталинского руководства (которая так злобно и мстительно очернялась советским руководством во время перестройки, и, надо заметить, отнюдь не с целью объективной оценки того периода советской истории). Достаточно только привести один наглядный пример — строительство сибирского трубопровода.

С начала 80-х годов рейгановская администрация наложила эмбарго на продажу СССР американскими компаниями газовых турбин, лопастей и компрессоров для трубопроводов. Своим эмбарго США запугали и заставили подчиниться правительства западных держав. Все были уверены, что проект строительства сибирского трубопровода в условиях эмбарго провалится. Однако брежневское руководство успешно мобилизовало всю техническую, промышленную и экономическую мощь Советского Союза и преодолело империалистическое эмбарго. Вот как описывает процесс советской мобилизации американский специалист по советской энергетической политике Эд Хьюит:

«Советским ответом на такие действия была полная мобилизация местных партийных организаций и государственных учреждений на воплощение проекта строительства трубопровода с использованием турбин и компрессоров исключительно советского производства, хотя ранее была разработана иная стратегия претворения в жизнь этих грандиозных планов. Это было выполнено и перевыполнено. Строительство новой линии трубопровода было завершено досрочно в условиях прекращения импортных поставок турбин и компрессоров западного производства, лишь несколько которых было закуплено ранее – до рейгановского эмбарго.

Здесь не было никаких подтасовок, но как это удалось СССР, до сих пор секрет. Единственное, что очевидно, — это что в ответ на рейгановскую угрозу советскому руководству удалось мобилизовать партию, проведя разъяснительную работу на всех уровнях о том, что проект строительства трубопровода имеет приоритетное значение… В районах ведения строительства за контроль над соблюдением его графика были ответственны низовые партийные организации. Министерствам вменялось соблюдение поставок соответствующего оборудования. По возможности, ранее запланированная к использованию западная техника заменялась оборудованием из стран Восточной Европы. Вот лишь один пример того, что системе необходимо иметь внутренний источник силы…»[2]

Даже Горбачёв признает, что советская система достаточно сильна, чтобы преодолеть технические трудности и блокады. Так, он, по меньшей мере, один раз пытается объяснить причины отставания СССР в технической сфере тем, что Советский Союз «слишком полагается на внешние связи» и недооценивает свой научный потенциал». Вот, что он пишет:

«В нынешней ситуации с научно-техническим прогрессом мы оказались, прежде всего, из-за недооценки отечественной науки и техники, по причине чрезмерного упования на внешние связи».

«Как мне представляется, у нас слишком радужно, я бы сказал, доверчиво была воспринята политика разрядки. Многие поверили, что она необратима, открывает беспредельные возможности, в частности, для расширения торгово-экономических отношений с Западом. Мы даже свернули некоторые научные исследования, технические разработки, надеясь на международное разделение труда, на то, что некоторые технические новшества выгоднее купить, чем повторять самим. Но что оказалось на деле? Мы были серьёзно наказаны за наивность. Наступил период эмбарго, бойкотов, запретов, ограничений, запугивания тех, кто с нами торгует, и т. д. Некоторые западные политики даже публично предвкушали близкий час крушения советской экономики. И на этот раз поторопились».[3]

Горбачев продолжает:

«В целом же США своими всевозможными «санкциями», «эмбарго» и другими запретами помогли нам многое понять. Как говорится, нет худа без добра. Нам удалось извлечь уроки из позиции США и некоторых других западных стран, которые отказали Советскому Союзу в продаже передовой технологии. Может быть, поэтому у нас царит теперь настоящий бум в области информатики, компьютерной техники, да и на других направлениях научно-технического прогресса».[4]

Всё это резко контрастирует с той мрачной картиной застоя, которую Горбачёв и его лживые советники расписывали без остановки. Нам остается лишь добавить, что горбачёвское руководство, более чем кто-либо иной, виновно в «слишком радужном восприятии политики разрядки», в недооценке советского научного потенциала и в «возложении слишком больших надежд на внешние связи», и, надо сказать, что СССР уже поплатился за эту его «наивность».

Разрядка всегда была односторонней сделкой с империализмом. Невзирая на разрядку, буржуазные государства всегда испытывали ненависть к социализму и продолжали свою политику по нагнетанию военной истерии и агрессии, прибирая в то же время к рукам все уступки, на которые шли социалистические страны. Например, не одно десятилетие империалисты оправдывали широкомасштабное перевооружение НАТО в связи с якобы существующей со стороны стран Варшавского договора угрозой. Но когда Варшавский договор сохранил свое военное значение разве что в названии, а затем и вовсе распался, империалисты не только настояли на продолжении существования НАТО, но и продолжили неистово наращивать его силу. Они даже добились того, чтобы частью этой агрессивной военной машины стала объединенная Германия, что явилось непосредственной угрозой действительной безопасности перестроечного СССР, а после его распада – всего постсоветского пространства. Империалистическая буржуазия не пошла и никогда не пойдет на уступки ни в оборонной, ни в торговой, ни в идеологической сферах. В то время, как Горбачёв не уставал трещать об «общечеловеческих ценностях» (свидетельством чему, среди прочего, — его речь 7-го декабря 1988 г. на Пленарном заседании 43-й Сессии Генеральной Ассамблеи ООН, той самой сессии, для участия в которой Яссиру Арафату, Председателю Организации Освобождения Палестины, администрацией США было отказало в визе), империалисты продолжали вести свой яростный поход против коммунизма за «демократию», «свободу» и «свободный рынок». Все эти кодовые названия на деле означают империалистическую эксплуатацию, грабеж, угнетение и агрессию. Когда Горбачев произносил свою речь в Нью-Йорке на 43-й Сессии Генеральной Ассамблеи ООН, правительство США не только торжественно приняло на вооружение бомбардировщик «Стелс», но и отправило значительные военно-морские силы для развертывания боевых действий против Ливии.

В своем стремлении получить преимущество первого ядерного удара США продолжило работу над проектом «Звёздные войны», но одновременно с этим подписывало с СССР разнообразные соглашения по сокращению вооружений (например, Договор о сокращении ядерных вооружений среднего действия). Тогда, когда горбачевская администрация шла на одну уступку за другой — в области как внешней, так и внутренней политики, — США продолжали отказывать СССР в предоставлении так называемого режима благоприятствования в области торговли. В качестве примера сошлёмся также на поправку Джексона-Веника, согласно которой такой режим не предоставляется ни одной стране «с нерыночной экономикой» (т.е. — всем социалистическим странам), если в ней ограничивается право на эмиграцию.

Становится очевидным, что никаких «уроков из принятых США решений» горбачёвское руководство не вынесло.

Чтобы получить чёткое представление об экономическом содержании перестройки, недостаточно ограничиться лишь официальными документами КПСС, докладами и речами М. Горбачева, который в большинстве случаев распространяется об экономическом содержании перестройки в противоречивых, если не сказать – взаимоисключающих, путаных суждениях. Создается впечатление, что тексты этих докладов и речей написаны двумя руками, действия которых не согласованы, или двумя группами лиц, которые не в состоянии договориться между собой. Каждое предложение, в котором прославляется социализм, «уравновешивается» своей противоположностью — предложением, в котором оплакивается трагедия социализма; каждому высказыванию в пользу мощи плановой социалистической экономики, противопоставляется описание ужасных последствий планирования. С одной стороны, вроде бы и нельзя игнорировать опыт централизованного планирования, с другой — обосновывается необходимость перехода к рыночной экономике. Такой ход рассуждения приводит в итоге к абсурдному заключению о том, что СССР нуждается в регулированной, или планируемой рыночной экономике. Горбачёвскому руководству приходилось держать ухо востро по отношению к рабочему классу и колхозному крестьянству, которые при централизованном плановом хозяйстве получили огромные блага в результате построения социализма. Нужно было действовать осторожно, восхваляя вслух социализм, с тем, чтобы убедить советских людей в своей преданности делу строительства социализма и усыпить их бдительность, а на самом деле, под прикрытием этих дифирамбов, продолжать крупномасштабное протягивание капиталистических норм производства.

Партийные документы, отчеты и речи генерального секретаря следует рассматривать в контексте публикаций представителей так называемой реформистской интеллигенции, которые были гораздо откровеннее и смелее. Гораздо смелее, чем могли себе позволить теоретики-ревизионисты конца 50х – 60х гг в области экономической теории. Безусловно, прямота и смелость реформистской интеллигенции 80-х временами тревожила Горбачёва, и ему приходилось показательно дистанцироваться от неё. Однако мы совершенно убеждены в двух вещах, которые уже подтвердила жизнь. Во-первых, всё, о чём говорили интеллигенты-«реформаторы» вчера, на следующий день Горбачёв воплощал в жизнь, пользуясь тем, что советский народ верил социалистическим дифирамбам и не останавливал его. И, во-вторых, представители этой интеллигенции, занимающие очень высокое положение в ведущих учреждениях Академии наук СССР, — это была не просто группа лиц. Они являлись представителями ничтожного меньшинства населения, целью которых была нажива от введения рыночной экономики и за счет рабочего класса, да и подавляющего большинства населения Советского Союза. Реформистская интеллигенция не имеет ничего общего с советским рабочим классом и, следовательно, может быть отнесена либо к необуржуазии, либо к её обслуге. Это, конечно, не означает, что в СССР не было революционной интеллигенции, но не она в период перестройки определяла ход событий.

Итак, изучение вышеупомянутых материалов приводит к убеждению, что эти реформы изначально были нацелены на введение рыночной экономики. Это, в свою очередь, повлекло за собой остановку централизованного планирования хозяйства, полную денационализацию государственной собственности, развал колхозов, разрушение государственной монополии на внешнюю торговлю, создание совместных с зарубежными капиталистическими компаниями предприятий, фондовых и товарных бирж, частных кооперативов, снятие ограничений на найм рабочей силы частными предприятиями, закрытие «нерентабельных» крупных предприятий, «дисциплинирование» рабочих посредством крупномасштабной безработицы, повышение цен на товары первой необходимости, увеличение разрыва между самой низкой и самой высокой заработной платой. Короче говоря, намерения горбачёвской клики совершенно расходились с официальными заверениями, в которых вопрос ограничивался лишь проведением реформы механизма управления. Но на самом деле речь шла об изменении именно производственных отношений. Если эти реформы довести до конца (что и произошло – прим. перев.), социалистические отношения собственности будут заменены капиталистическими путем полного разрушения трёх столпов социализма: общественной собственности на средства производства, отношений распределения и обмена; централизованного планового хозяйства и государственной монополии на торговлю. Это явилось самой реакционной за 70 лет существования социализма попыткой отбросить общество назад. И базировалась эта попытка на отрицании достижений рабочего класса. Её осуществлению мог помешать рабочий класс Советского Союза (в 1990 году автор ещё надеялся на это, но его надежды оказались напрасными – прим. перев.).

Доклад Горбачева в июне 1987 г.

Подлинное содержание советской экономической реформы стало очевидным из доклада Горбачева на Пленуме ЦК КПСС 25-го июня 1987 г. Он констатирует:

«Перестройка началась по инициативе партии и осуществляется под её руководством. Партия всколыхнула страну, увлекла своими идеями миллионы людей, породила громадные надежды. И если сегодня трудящиеся обеспокоены медленным ходом преобразований, то, значит, мы допускаем слабости в работе». [5]

В отчете утверждается, что реформы дадут возможность СССР обновить все сферы жизни общества и послужат его обновлению. В резолюции Пленума эти задачи сформулированы следующим образом:

«Центральный Комитет КПСС считает, что на современном этапе главной политической задачей партии в области экономики являются осуществление радикальной реформы, создание целостной, эффективной и гибкой системы управления, позволяющей максимально полно реализовать преимущества социализма.

Радикальная реформа управления экономикой страны нацелена на:

— переориентацию экономического роста с промежуточных на конечные, социально значимые результаты, на удовлетворение общественных потребностей;

— органическое сочетание интересов общества, коллектива и каждого работника, всестороннее развитие человека, достижение качественно нового уровня благосостояния советских людей;

— превращение научно-технического прогресса в главный фактор экономического роста;

— обеспечение сбалансированности, преодоление дефицитности материальных ресурсов и потребительских благ, препятствующей эффективному ведению хозяйства и интенсификации производства;

— предоставление потребителю приоритета в хозяйственных отношениях, прав и возможностей экономического выбора;

— создание надёжно действующего противозатратного механизма функционирования народного хозяйства, и прежде всего его основного звена — предприятия (объединения).

Суть коренной перестройки управления экономикой страны — переход от преимущественно административных к экономическим методам руководства на всех уровнях, к управлению интересами и через интересы, к широкой демократизации управления, всемерной активизации человеческого фактора».[6] (Подчёркиванием мы выделили формулировки, маскирующие суть стоящих за ними понятий: разрушение плановой социалистической экономики и её замену рыночной экономикой).

В своем докладе Горбачёв говорит, что экономические изменения влекут за собой «радикальное расширение независимости» государственных предприятий, переход на «полную самоокупаемость и самофинансирование», «решительную перестройку централизованного управления экономикой», которая должна избавить центр от «вмешательства в ежедневную работу подчиненных ему экономических предприятий и организаций». Далее говорится о том, что с целью обеспечения «перехода к оптовой торговле промышленными товарами» должна быть проведена: «кардинальная реформа планирования, ценообразования, финансирования и кредитования». И, наконец, данные реформы имеют чётко сформулированную цель — обеспечение перехода от «чрезмерно централизованной, командной системы управления к демократической» (см. там же, с. 47).

Несмотря на заверения, зафиксированные в документах Пленума, в том, что «Центральный Комитет КПСС отмечает, что плановое управление экономикой как единым народнохозяйственным комплексом является важнейшим завоеванием и преимуществом социалистической системы хозяйства, главным инструментом реализации экономической политики партии» (там же, с. 90), время показало — на самом деле все меры, предпринятые горбачёвскими перестройщиками, были направлены на полную децентрализацию экономики путем отказа от централизованного планирования.

В июне 1988 г., критикуя в своем докладе на XIX-ой партийной конференции систему (государственных – прим. пер.) дотаций, Горбачев говорит: «Такое положение является ненормальным. Оно подрывает стимулы производства этих продуктов, порождает нерачительное отношение к ним, особенно, к хлебу. Все это мы с вами знаем, товарищи. Поэтому решать эту задачу нам просто необходимо, как бы она ни была трудна, какие бы сомнения и опасения она на первый взгляд ни вызывала» («Перестройка»).

Другими словами, цены на товары первой необходимости, особенно, на хлеб, должны быть подняты, невзирая ни на какие последствия. Что ж, мы уже знаем реакцию рабочих, которые, ожидая повышения цен, в два дня опустошили двухмесячные запасы магазинов. Не говоря уже о забастовках шахтёров летом 1989 г., которые стали яркой иллюстрацией отсутствия у рабочих доверия к программе экономических реформ, протаскиваемых тогдашним руководством СССР…

Горбачёв убеждал всех, что «доходы работников слабо связаны с конечными результатами работы коллектива: выполнением договоров, качеством продукции, прибылью» («Перестройка», с. 83).

В июньском докладе 1988 года Горбачёв настаивал на том же: «Хозрасчётные принципы ведения хозяйства, которые дают возможность связать не только доходы, но и удовлетворение общественных потребностей с трудовым вкладом индивидуального работника» (с. 43). Означает ли это, и может ли это означать вообще что-либо другое, кроме того, что социальные пособия, которые будут выплачиваться безработным жертвам этих реформ, будут зависеть от их трудового вклада?

Аганбегян рассматривает данную проблему подобным же образом: «Ключевым вопросом является: как сделать так, чтобы основная зарплата зависела от результатов?»[7]

Смысл понятен. Надо закрыть неприбыльные предприятия, каковы бы ни были последствия; безработица, которая может возникнуть в результате такой политики, и которой не избежать при самом горячем желании, должна восприниматься как нормальное явление; разрыв в заработной плате должен и дальше увеличиваться из-за введения оплаты по конечному результату. Всё указывает на то, что квалифицированные рабочие, не говоря уж о широких слоях интеллигенции, партийных и государственных чиновниках, выиграют от этих реформ гораздо больше, чем неквалифицированные, занятые ручным трудом. Следующее предложение из книги Аганбегяна звучит зловещим предсказанием:

«В свете требований, выдвигаемых развитием новой техники, нельзя допустить падение профессионального престижа квалифицированных инженеров».[8]

В неустанных попытках начать приватизацию жилищного сектора, Горбачёв в своём докладе 1988 года «мягко стелет»:

«Обоснованны, думается, и многочисленные предложения о предоставлении гражданам возможности выкупать у государства занимаемые ими квартиры с правом передачи их по наследству». [9]

Насколько такие предложения обоснованны или не обоснованны, зависит от классовой позиции. Безусловно, с пролетарской точки зрения, если такие предложения воплотить в жизнь, то это будет самым регрессивным мероприятием за все 60 лет социализма. Ведь это означает не только хорошо скрытое, пренебрежительное отношение к социализму – мол, он не может решить жилищную проблему, но и переход к капиталистической частной собственности, которая нигде в мире до сих пор не решила и не решит жилищной проблемы. В капиталистических странах в руках богачей сосредоточено безмерное количество недвижимости, но оно сосуществует с отсутствием жилья у миллионов бедняков, а дворцы богачей контрастируют с перенаселёнными кварталами рабочих в рабочих районах.

Преуменьшение достижений социализма и сравнение его эффективности с капитализмом

Перестройщиками использовалась каждая возможность для того, чтобы нанести удар социалистическому планированию или же преуменьшить его значение: «Надеяться, что Госплан сможет проработать все цепочки межотраслевых взаимосвязей и выбрать оптимальный вариант, значит поддаться иллюзии» («Перестройка», с. 42).[10] Из кругов высшего политического руководства — от самого Горбачёва и его близких соратников по партии, а также от той части интеллигенции, которая, согласно меткому выражению Нины Андреевой, оказалась под влиянием «песнопений о «демократических прелестях» современного капитализма и восхвалений его реальных и выдуманных достижений» — на нас лились нескончаемые потоки россказней о несчастьях и бедности, которые принесла советскому народу плановая экономика (так называемая административно-командная система). Когда же они говорили об «экономических методах управления» (то есть — о рыночной экономике), их голоса поднимались до крещендо. Непрекращающиеся кампании по пропаганде неэффективности социализма и плановой социалистической экономики велись несколько лет, особенно, начиная с 1987 года, причём слово «эффективность» стало синонимом свободного рынка, то есть — капитализма.

Вот ещё один пример. Г-н В.Л. Макаров, директор Центрального института экономики и математики Академии наук СССР, написал рецензию на книгу Эда Хьюита «Реформируя советскую экономику», изданную в 1988 году Брукингским Институтом. Рецензия Макарова была напечатана в рубрике «Книжное обозрение» в газете «Нью-Йорк Таймс» под названием «Два мнения», 29 мая 1988года. Подзаголовок книги Хьюита — «Равенство против эффективности»- содержит квинтэссенцию его выводов. Он утверждает, что социалистическая система внутренне неэффективна, потому что стремится к достижению равенства. Следовательно, — продолжает он, — недавнее замедление темпов развития советской экономики объясняется исключительно централизованным планированием социалистической экономики. В своих выводах о том, что советские реформы недостаточно продвинулись по пути внедрения рыночных механизмов, он пишет, что без их внедрения замедление темпов роста невозможно даже проследить, не говоря уже о том, чтобы добиться их увеличения.

Перед тем, как мы рассмотрим положения Хьюита, было бы полезным рассказать читателю о том, как наш высокопоставленный «советский» экономист реагировал на объяснение Хьюита по поводу спада темпов роста советской экономики на протяжении последних 15 лет. Вот, что ему приходится признать:

«С 1928 по 1955 год темпы роста советской экономики были относительно высоки (от 5 до 10% в год). Именно в этот период СССР стал второй великой мировой державой с экономической точки зрения. В это же время наблюдались явные успехи в улучшении социальной и экономической жизни народа; они обеспечивались экономической безопасностью, полной занятостью, а также уверенностью в уровне своих доходов. Мы думали, что достигли всего, чего могли желать. Однако имело место некоторое ослабление факторов, обеспечивавших долгосрочный экономический рост. В последние 15-20 лет темпы экономического роста устойчиво замедлялись, качество и ассортимент товаров народного употребления ухудшались; люди потеряли интерес к политической и экономической жизни, а также импульс работать больше и проявлять инициативу. Именно в этот период начала быстро распространяться информация с помощью различных современных средств коммуникации. Люди в СССР стали больше знать о том, как живёт остальной мир, и для СССР уже невозможно было оставаться закрытым обществом. Как сказал г-н Горбачёв, это была предкризисная и предреволюционная ситуация».[11]

Хотя в первом процитированном абзаце Макарову приходиться признать явный рост советской экономики в период между 1928 и 1955 годами, явные успехи советского народа в экономической и социальной сферах, которые характеризовались «экономической безопасностью, полной занятостью и уверенностью в уровне своих доходов», а также то, что эти достижения были гарантированны, в следующем абзаце он несет совершенную чушь, оскорбительную не только для истины, но и для элементарного человеческого достоинства. Он не приводит ни одного объяснения замедления темпов роста советской экономики, не объясняет также причин нехватки высококачественных товаров народного потребления, потери интереса к политической и общественной жизни частью советского населения (каких категорий населения, представителей каких классов?). Г-н Макаров просто делает обывательские допущения, достойные буржуазного экономиста, о том, что в СССР стало меньше стимулов для работы, и что СССР является закрытым обществом. Если такое положение могло сохраняться вплоть до середины 70-х годов, — продолжает он, — то перед лицом революционных сдвигов в информационных технологиях, когда советские люди «стали больше узнавать об условиях жизни в остальных частях света», такое положение не могло уже сохраняться и, по его мнению, совпадающему с мнением Горбачёва, переросло «в предкризисную и предреволюционную ситуацию».

Вывод из всего этого напрашивается сам собой: наконец-то, советские люди начали узнавать о внутренней силе рыночной экономики с её чудесными дарами капиталистической эксплуатации и империалистического управления. И теперь они поймут, что социализм, хотя он и сослужил им добрую службу в период, когда советская экономика не была достаточно развитой, всё равно, по своей сути, неспособен к эффективному управлению и развитию. Они поймут, что только рыночные механизмы могут гарантировать гладкое и эффективное управление таким сложным хозяйством, каковым является советская экономика. Таким образом, Советский Союз должен выбросить на свалку социалистическую плановую экономику и открыть путь экономике рыночной. И если это привнесёт больше стимулов, больший разрыв в доходах, большую безработицу, экономическую нестабильность и неуверенность работников в постоянстве уровня своих доходов, увеличение масштабов приватизации во всех секторах, разрушение колхозов, рыночный хаос, то — так тому и быть.

Это слово в слово повторяет то, что десятилетиями говорили идеологи империализма. Это печальный, позорный факт, в особенности, потому, что всё это звучит из уст высокопоставленных чиновников, когда-то престижной советской Академии наук.

Как ни печально, нам до сих пор приходится иметь дело с разглагольствованиями Макарова, а по умолчанию – и Хьюита, которые не выдерживают света исторической правды. Прежде всего, ни Макаров, ни Хьюит не объясняли, почему одни отрасли советской экономики развивались очень успешно, а другие — нет. Согласно Хьюиту, Советский Союз «производит подводные лодки высшего класса с титановым корпусом, которые передвигаются быстрее и погружаются глубже, чем какие-либо другие подлодки в мире», кроме того, СССР обладает «одной из самых крупных в мире систем газопроводов, причём в ней используются компрессоры и турбины отечественного производства, и всё это было создано с опережением графика, несмотря на противодействие со стороны администрации США».[12]

Далее он пишет: «Полагаясь лишь на собственные технологии, Советский Союз послал дистанционно-управляемую технику на Луну, запустил и поддерживает на орбите космическую станцию, пробурил самую глубокую нефтяную скважину в мире и разработал технологию производства непрерывного алюминиевого литья, которую закупили представители оборонного ведомства США» (там же).

«Ещё важнее, — продолжает г-н Хьюит, — что за последние 25 лет Советский Союз продвинулся далеко вперёд: от явного стратегического отставания от США до состояния паритета, если не превосходства» (там же).

Хорошо! Как же это возможно, что СССР, со всеми его якобы имеющимися неполадками и трудностями развития социалистической системы хозяйствования, совершил такой явный скачок в области космических исследований, газовой индустрии, в глубоком бурении, в ядерных, космических и оборонных технологиях? Надо отдать должное Хьюиту, не скрывающему, что он является откровенно буржуазным специалистом. Но и он время от времени, по крайней мере, признаёт, что эти достижения стали возможными вследствие «сильных качеств системы» (с.170). Однако наш «уважаемый», скрыто буржуазный, специалист Макаров, к его вечному стыду, не может даже сделать такое очевидное признание, настолько он находится под влиянием очарования «демократическим» капитализмом, и настолько он горд его достижениями, как реальными, так и вымышленными.

Во-вторых, и этого никто не оспаривает, в предперестроечный период уменьшились не показатели абсолютного прироста, а именно темпы роста советской экономики. С 1929 года, когда был введён первый пятилетний план, советская экономика достигла феноменального роста. Не было ни года, когда советская экономика переживала бы сокращения, или страдала от урезаний.[13] Ни одна капиталистическая страна в мире не может похвастать такими показателями. Даже этот, один-единственный, факт уже является показателем внутренней силы плановой социалистической экономики. Он же является подтверждением внутренней слабости капиталистической экономики – экономики рыночной.

В-третьих, поддерживать ранее достигнутые темпы роста в ходе развития экономики намного сложнее, поскольку темпы роста должны рассчитываться на гораздо более широкой основе. Особенно сложно это в условиях империалистическо-экономической блокады и гонки вооружений, которые были навязаны Советскому Союзу империализмом. Эти факторы г-н Макаров в своей рецензии полностью игнорирует.

В-четвёртых, г-н Макаров, объясняя спад темпов роста, выдвигает аргумент о том, что «люди утратили интерес к политической и экономической жизни». Но он не объясняет нам: кто эти «люди», и к каким социальным слоям относятся. Это представители рабочего класса, или же верхушка интеллигенции и управленческого аппарата с их буржуазными устремлениями? Кто из них пострадал от эрозии социалистической нравственности, социалистической солидарности, кооперации и социалистической инициативы? Кто из них требовал замены социалистической солидарности индивидуалистической буржуазной жадностью и присвоением, а относительного социалистического равенства — большими материальными стимулами и большей разницей в доходах? Макаров не приводит никаких доказательств в подтверждение того, что рабочий класс стал безразличен к политической и социальной жизни, потому что, если бы это на самом деле было так, то таких замечательных успехов, каких достиг Советский Союз в области экономики, нельзя было бы не только достигнуть, но даже и представить себе. Эти успехи поражали даже буржуазных критиков Советского Союза, напомним ещё раз о системе газопроводов, о ядерных и космических технологиях и т.д.

В-пятых, Макаров не в состоянии доказать, что большие стимулы и дифференциация в заработной плате в состоянии остановить спад темпов роста. Стимулы для советской экономики не были новинкой. Их эффективно использовали в 30-е-40-е-50-е годы. Но, по мере развития социалистической экономики, возникла необходимость уменьшения в использовании таких стимулов и разницы в зарплатах, поскольку без такого сближения разных уровней доходов было бы невозможно постепенно продвигаться от низшей, первой, стадии коммунизма, на которой действует принцип «от каждого по возможностям, каждому – по труду» к высшей его стадии, когда будет действовать принцип «от каждого — по способностям, каждому – по потребностям». Однако такие грандиозные изменения в критериях распределения, требуют немалого времени, в этом направлении было необходимо тщательно и последовательно работать. Но Макаров хотел, чтобы советское общество двигалось в противоположном направлении, то есть, он не просто хотел остановить движение советского общества в направлении к высшей стадии коммунизма, он стремился именно отбросить эту цель, и начать двигаться обратно, в противоположном направлении, которое неминуемо вело на проторённую дорогу капиталистической экономики. Этот вопрос слишком важен и слишком сложен для детального анализа в небольшой по объёму статье. Но мы ещё вернёмся к нему в следующей главе и докажем, что диагноз г-на Макарова фальшив до самого основания, и что решения, предлагаемые им и другими сторонниками советской экономической реформы, ничего, кроме несчастий, широким массам советских людей не принесли и не принесут. В то же время они уже тогда обещали огромные прибыли небольшой привилегированной части советского общества, в частности, той части интеллигенции, которая тогда выступила наиболее ярым сторонником рыночных экономических реформ в СССР. Безусловно, подавляющее большинство советских людей не принимали их. Именно поэтому государственные мужи так и не решились представить весь пакет своих реформ на референдум, как они обещали это сделать в самом их начале.

И, наконец, Макаров пишет, что с появлением информационных технологий советские люди «стали больше узнавать о том, как живёт остальной мир». Жаль только, что эти технологии не принесли знания об «условиях жизни в других странах мира» самому г-ну Макарову. Также не ясно: о каком мире он говорит? Может быть, он имел в виду большинство стран в Азии, Африке и Латинской Америке, чьи народы угнетаются и подвергаются сверхэксплуатации жалкой кучкой империалистических стран, использующих научно-технический прогресс для того, чтоб усиливать эту сверхэксплуатацию и дальше? Или, может быть, он имел в виду вторую группу, состоящую из тех, крайне немногочисленных, стран, что паразитируют за счет всех остальных, в буквальном смысле доводя ежегодно десятки миллионов людей до преждевременной смерти от болезней, недоедания, голода и бедности? Нужно только задаться этим вопросом, чтобы понять, что именно эту группку стран он и имел в виду. Он был намерен следовать по пути, ведущему к рыночной экономике, даже если это будет означать, что СССР присоединится к этой немногочисленной группе и начнет обирать народные массы в так называемом Третьем мире – перспектива, от которой Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин в гробу перевернулись бы, — разумеется, всё это делалось, конечно же, во имя торжества марксизма-ленинизма. (Теперь мы видим, что СССР была уготована участь развалиться на куски и самому пополнить страны так называемого Третьего мира, чтобы быть угнетаемым и обираемым империалистическими хищниками. От реализации этой перспективы Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин вряд ли переворачиваются в гробу меньше, чем переворачивались бы от реализации первой – при капитализме все перспективы страшны. – Прим. перев.)

В целом писания Макарова – это только прелюдия к тому, что, пользуясь высказываниями других необуржуазных экономистов СССР, с которыми мы познакомимся в следующих главах, советский рабочий класс якобы стал равнодушным к экономической жизни, и, следовательно, его надо было немножко встряхнуть посредством применения таких экономических механизмов, как безработица. Короче говоря, путем эксплуатации, под угрозой голода горбачёвцы решили заставить советский рабочий класс производить всё больше и больше, — как это происходит в капиталистических странах.

К оглавлению


[1] Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление… http://www.newchrono.ru/prcv/Publ/Gorbachev/perestroika.htm

[2] Ed Hewett. Reforming the Soviet Economy. Washington: The Brookings Institution, 1988, pp. 169-170.

[3] Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление…  http://www.newchrono.ru/prcv/Publ/Gorbachev/perestroika.htm

[4] Там же.

[5] О задачах партии по коренной перестройке управления экономикой.  Доклад Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. ГОРБАЧЕВА 25 нюня 1987 года.//Материалы Пленума ЦК КПСС  25—26 июня 1987 года., Москва: Издательство политической литаретуры, 1987, С.14

[6] Там же, С. 84.

[7] The Challenge, p.162. Далее все цитаты из Аганбегяна приведены в обратном переводе с английского по этому изданию.

[8] Там же.

[9]  Цитируется по «The Challenge», p. 14.

[10] Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление, С. 90

[11]  New York Times, 29.05.1988, p. 4.

[12]  Хьюит, там же, с. 32-33

[13] Так было на момент написания данной статьи – в июне-июле 1990 года.