Глава 11. Экономика классовой борьбы при социализме. Часть 4.

К оглавлению

Глава 11. Экономика классовой борьбы при социализме. Часть 4.

Ревизионистская пропаганда в поддержку «экономических реформ»

Как только они утвердились у власти, хрущевские ревизионисты предприняли систематизированные шаги для сведения на нет завоеваний социализма и проведения в жизнь «экономических реформ», которые, в конце концов, привели к реставрации капитализма в некогда славном и могучем социалистическом СССР. В политической области они начали с организованной кампании очернения Сталина, что позволило им ввести в действие буржуазные нормы якобы во имя торжества «творческого марксизма-ленинизма» и борьбы против «культа личности» Сталина. Поскольку, как было наглядно продемонстрировано на предыдущих страницах, Сталин твердо стоял на позициях марксизма-ленинизма и защищал эти позиции в течение тридцати долгих лет после смерти Ленина — тридцати лет, особенно трудных и особенно богатых на достижения диктатуры пролетариата в СССР — ни одного шага в сторону буржуазной реставрации не могло быть сделано без осуждения «сталинизма», т.е. на самом деле — ленинизма. Однако ревизионисты, помимо того, что их официальной идеологией продолжал оставаться марксизм-ленинизм, не были достаточно сильны, чтобы прямо и открыто атаковать дубинками ленинизм. (Это произошло только с приходом Горбачева.) Таким образом, ревизионисты проводили все свои антимарксистские и антиленинские меры под флагом борьбы со «сталинизмом». Мы всегда говорили об этом. Сегодня даже идиотам понятно, что нападки на «диктатуру Сталина» были лишь прикрытием для нападок на диктатуру пролетариата.

Рука об руку с поношением Сталина шло удаление с важных постов стойких марксистов-ленинцев, таких как Молотов, Каганович и Берия. Экономистам, таким как Евсей Либерман, было позволено начать проведение кампании за «экономические реформы», которые всё чаще получали официальное одобрение. Кроме решений по передаче машинно-тракторных станций колхозам, о которых уже говорилось выше, как и про то, что таким образом была значительно увеличена сфера товарного обращения, которая заполучила гигантское количество инструментов сельскохозяйственного производства в пределы своей орбиты, администрация Хрущева представила в 1964 году экспериментальную схему проведения экономической реформы на двух фабриках одежды.

Хотя Хрущев был свергнут в октябре 1964 года, и хотя его преемники — Брежнев и Косыгин — фактически вычеркнули его из истории, они не избавились от последствий «экономических реформ», начатых в годы Хрущева. Напротив, проведение этих «экономических реформ» было усилено в широких масштабах, и со временем они подорвали социалистические основы советского общества путем систематического применения таких буржуазных норм, как прибыль в качестве регулятора производства, как цена, которая в результате реформы цен всё более отражала стоимость (цену производства), как — всё большее внимание к материальному стимулированию, рентабельности и независимости отдельных предприятий, которые производили для рынка, и продукция которых сталкивалась друг с другом на рынке как товар. Это подорвало и с течением времени сделало бессмысленным централизованное планирование. После того, как товарная форма производства в полной мере приобрела влияние, единственными экономическими законами и категориями, которые имеют экономический смысл, становятся законы и категории капитализма. Каждая система производства имеет свои законы, которые неотделимы от нее. Как только было принято предположение, что социализм является системой товарного производства, как утверждали ревизионисты, на стороне сторонников «реформ» появились все обоснования и причины для реализации функционирования рынка. Однако в СССР, с его историей более четверти века планирования, рынок в полном объеме не мог возникнуть внезапно, вдруг, в 1956 году. Такие вещи были не только политически невозможны, но и экономически невозможны тоже. Если бы централизованное всеобъемлющее экономическое планирование было отменено в одночасье, и все ограничения на рыночные операции были отменены, результатом был бы экономический коллапс, а не оперирующий рынок. Поэтому, чтобы добиться такого рынка, его пришлось тщательно реконструировать:

«В таком огромном и сложном организме как народное хозяйство СССР, было бы невозможно … ввести радикальные изменения в системе ценообразования, пока новая система еще разрабатывалась в деталях и нуждалась в проверке. И, возможно, в целом, переход должен быть постепенным, по мере того, как условия для этого будут готовы и созреют» (С. Первушкин, «Закон стоимости и цены», Плановое хозяйство», 1961, № 7).[1]

Преследуя эту цель, ревизионисты поставили перед собой задачу создать поэтапно условия для действущего рынка. Хотя они утверждают, что их «экономическая реформа» была направлена на «укрепление» централизованного экономического планирования, ревизионистами была обрушена настоящая лавина пропаганды по осуждению централизованного экономического планирования как «бюрократического», «ограничительного», «устаревшего» и, в конечном итоге, само собой разумеется, как «сталинского искажения социализма»:

«Эти недостатки в управлении экономикой должны быть устранены не за счет того, чтобы сделать планирование более сложным, более подробным и более централизованным, а за счет развития хозяйственной инициативы и самостоятельности предприятий … Предприятиям должна быть предоставлена более широкая инициатива, они не должны быть связаны мелочной опекой и бюрократическими методами планирования из центра» (Е. Либерман, «Учет затрат и материального поощрения промышленно-производственного персонала», «Вопросы экономики», № 6, 1955).[2]

«Сталин … заменил чистой администрацией работу экономических инструментов по управлению  экономики …»

«Регулирование использования финансовых ресурсов предприятия, где оно является чрезмерным и слишком подробным, должно быть устранено, и предприятиям следует предоставить больше возможностей для маневров этими ресурсами» (Л Гатовский, «Роль прибыли в социалистической экономике», «Коммунист», № 18, 1962).

«Экономическая реформа» 1965 года и подрыв централизованного планирования

После этой лавины пропаганды против централизованного планирования Центральный Комитет официально начал «экономическую реформу» в сентябре 1965 года:

«Серьезным недостатком промышленного управления является то, что административные методы вытеснили экономическую необходимость … Полномочия предприятий в отношении их экономической деятельности ограничены».

«Работа предприятий регулируется многочисленными показателями, которые ограничивают самостоятельность и инициативу работников предприятий, уменьшают их чувство ответственности за улучшение организации производства …»

«Было признано целесообразным положить конец чрезмерному регулированию деятельности предприятий, сократить число плановых показателей, требуемых от предприятий сверху» (ЦК КПСС, «Решения по повышению уровня управления промышленностью, совершенствованию планирования и повышению экономического стимулирования промышленного производства»).[3]

То, что было сделано на практике, однако, далеко выходило за рамки расширения экономической самостоятельности и инициативы предприятий и сокращения числа «плановых показателей, требуемых от предприятий сверху», — это было на деле выхолащиванием оставшихся плановых показателей из директив, которые были обязательными для предприятий, во всего лишь «руководящие принципы», которым предприятия могли бы хотеть следовать или, вообще, полностью их игнорировать:

«Контрольные цифры будут составляться … в обобщенном, стоимостном виде, который следует выделять секторам экономики. В том же виде эти контрольные цифры будут выделены предприятиям — не как точные директивы, а в качестве руководящих принципов для составления своих планов» (Е. Либерман, «План прямых связей и рентабельности», Правда, 21 ноября 1965 г.).[4]

После того, как они перешли на режим «реформированной» системы, предприятия начали планировать собственное производство, определяя даже тип и качество продукции, которая должна будет производиться. Всё это получило в ревизионистской экономике название «планирования снизу», и, в условиях распространения этого вида «планирования», центральное экономическое планирование «приняло форму совокупности, компиляции из экономических планов отдельных предприятий». И, поскольку отдельные предприятия часто меняли свои планы в ходе «планового периода», централизованный экономический план, подготовленный в начале этого периода, не был похож на его конечный результат, не удивительно, что даже корифеи среди ревизионистских экономистов сами восклицали, что: «Составить пятилетний план практически невозможно» (Комин, «Проблемы методологии и практики планомерного формирования цен», «Плановое хозяйство», № 9, 1972).

Столь же неудивительно, что уже в 1972 году те же ревизионистские экономисты вынуждены были признать, что в результате «экономической реформы» для советской экономики стала характерна анархия (они употребляли термин «неопределенность», так как старательно избегали использования терминологии, понятной всем и каждому):

«Централизованное планирование в условиях широкой самостоятельности предприятий также столкнулось с необходимостью разработки методов управления экономикой, отмеченной растущей неопределенностью вероятности (стохастик-?) своих процессов» (А.М. Румянцев, «Управление советской экономикой сегодня: основные принципы советских экономических реформ: достижения и проблемы», М., 1972, с.23).[5]

Как только роль всеобъемлющего централизованного экономического планирования была демонтирована и заменена «планированием снизу», роль государства свелась к простому установлению экономических принципов и попытке влиять на отдельные предприятия использованием различных видов экономических рычагов, таких, как предоставление кредита, процентная ставка, и т.д. Таким образом, вместо того, чтобы связанный пролетариат участвовал в производстве, вместо того, чтобы общество распределяло рабочую силу и средства производства по различным отраслям производства, как это имело место ранее, производство с началом проведения «экономических реформ» оказалось раздроблено и фрагментировано (с социальной точки зрения) и всё в большей степени становилось частным производством, то есть товарным производством.

А товарное производство, как только оно становится всеобщей формой производства, может означать только — производство капиталистическое. Можно назвать его «социалистическим товарным производством», но это не изменит его сути ни на йоту. Как верно заявил Сталин, повторяя широко известную истину: «Капиталистическое производство есть высшая форма товарного производства».[6]

В своей полемике с Ярошенко Сталин критикует последнего за непонимание того, «какую цель ставит общество перед общественным производством, какой задаче подчиняет оно общественное производство, скажем, при социализме», — добавив, что – «Ярошенко забывает, что люди производят не для производства, а для удовлетворения своих потребностей» (там же, С.210).

И далее: «… цель капиталистического производства – извлечение прибылей… Человек с его потребностями исчезает из поля зрения. Цель социалистического производства, как говорится в “Замечаниях” товарища Сталина: «обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества» (там же).

Прибыль как регулятор производства

Если человек и его потребности игнорируются, если производство перестает быть результатом централизованного планирования на основе общественной потребности, если такое производство заменяется групповой продукцией (которая, несомненно, является формой частного производства) с его «планированием снизу», то, в последнем может быть только один регулятор производства, а именно — прибыль и рентабельность отдельных предприятий (другими словами, закон стоимости).

«Мы должны поднять значение прибыли и рентабельности», — сказал Никита Хрущев на XX-м съезде партии. «Экономическая реформа» Брежнева и Косыгина ещё более повысила роль прибыли как «одного из экономических инструментов социализма. Значительное повышение ее роли в социалистической экономике является необходимым условием для учета затрат» (Передовая статья «Экономическая политика и работа для коммунизма», «Правда», 14 января 1966).

И хозрасчет определяется как метод управления, направленный на достижение рентабельности каждого отдельного предприятия. На самом деле, прибыль при этой системе хозрасчета становится «критерием, который характеризует в наибольшей степени работу предприятия» (Трапезников, «За гибкое экономическое управление предприятиями», «Правда», 17 августа 1964).

Другой экономист-ревизионист добавляет: «Система хозрасчета делает все предприятия заинтересованнми в получении большей прибыли» (Гатовский).

Критерием эффективности при этой системе «хозрасчета» стало то, что советские экономисты стыдливо именовали «индексом доходности», то есть, годовая прибыль предприятия в процентах от общего объема активов. На обычном языке это называется «норма прибыли» — выражение, которого в то время ревизионистские экономисты стремились избежать, из-за его очевидной капиталистической коннотации и связей, с которыми они, как строители «коммунизма», не могли иметь дела! Но «социалистическая норма прибыли» отдельных предприятий — переименованная в «индекс доходности», — совсем другое дело!

Ревизионистские экономисты конца 50-х обвиняли Сталина в том, что он не только принижал роль прибыли, но и глубоко пренебрегал «неизменными» экономическими законами. Выступая в «Правде» от 10 июля 1964 года, Л. Леонтьев сделал такой выпад:

«Проблема, с которой мы сейчас сталкиваемся при определении: должна ли прибыль быть основным показателем оценки работы предприятия,- в немалой степени связана с отсутствием уважения к непреложному закону хозяйственного строительства в сталинскую эпоху. Это непреложный закон, независимо от системы, при которой он работает, является универсальным — экономика должна производить больше, чем расходуется на производство, — и именно этот принцип, как бы он ни оставался без внимания в прошлом, теоретически обеспечивает основу для принятия прибыли в СССР сегодня».[7]

На самом деле как раз наоборот. Вместо того, чтобы отрицать объективные экономические законы, как утверждается в приведенном выше замечании, Сталин поднялся с оружием в руках против тех, кто отрицал существование таких законов, и тех, кто приписывал советской системе чудодейственную силу, позволяющую ликвидировать или преобразовать эти законы — хотя он был далек от того, чтобы считать законы политической экономии, или, «по крайней мере, большинство из них», постоянными и неизменными. Мы уже приводили на этот счет цитаты из его работ, и поэтому нет необходимости приводить их снова. Если бы Сталин действительно игнорировал «непреложный закон», согласно которому «экономика должна производить больше, чем расходуется на производство», как тогда можно объяснить гигантский рост производства в СССР, свидетелями которого мы стали в период социалистического строительства? И признание принципа, что «экономика должна производить больше, чем расходуется на производство» ни в коей мере не ведет к признанию принципа рентабельности отдельных предприятий, как утверждают мудрецы политической экономии ревизионизма. В чем Сталин на самом деле «виновен», так это в выступлении против закона, изобретенного ревизионизмом, а именно — что закон стоимости якобы действует как регулятор производства при социализме. Он совершенно справедливо боролся против тех, кто хотел, чтобы капиталистический закон стоимости действовал в качестве регулятора производства при социализме. Мы уже приводили его ответ тем, кто хотел бы видеть закон стоимости в качестве регулятора производства при социализме.

С внедрением «экономической реформы» медленно, но верно, частные производства на отдельных предприятиях, которые производили для рынка, и продукция которых сталкивалась друг с другом на рынке, пришли на смену всеобъемлющему централизованному плановому производству, и прибыль (закон стоимости, который является законом товарного производства и действует в условиях капитализма как регулятор производства) стала регулятором производства и в СССР.

Ревизионизм и «социалистический рынок»

Для того, чтобы получить прибыль, производитель товара должен его продать. Следовательно, предприятия должны, приспособить свою продукцию, свои товары к рынку, ибо регулирование производства прибылью (закон стоимости) есть ни что иное как регулирование рынком. А действующий рынок предполагает не только наличие конкуренции между продавцами, но и соотношение между спросом и предложением, через которое и действует закон стоимости. Вот несколько цитат из авторитетных экономистов ревизионизма:

«При социализме рынок … есть область для сбыта продукции — средств производства и потребительских товаров, произведенных государственными и кооперативными предприятиями» (Л Гатовский, «Единство плана и учета затрат», «Коммунист», № 15, 1965).

«Без использования механизма социалистического рынка …, невозможно обеспечить работу предприятий на основе полного хозрасчета» (В Ракицкий, «Буржуазная интерпретация советской экономической реформы», «Вопросы экономики», № 10, 1965).

«Предприятия будут конкурировать за заказы»,- пишет E Либерман в «Правде» от 21 ноября 1965 года.

«Требования рынка … являются главным фактором в определении пропорций в народном хозяйстве …»

«Поскольку товарное производство существует в условиях социализма, действует и объективный закон спроса и предложения…» (Гатовский).

«Мы должны признать, что … рыночный механизм … играет регулирующую роль в социалистическом производстве» (Л Конник, «Планирование и рынок», «Вопросы экономики», № 5, 1966 год).[8]

И далее: «Сегодня общепризнано, что проблема маркетинга и рыночных колебаний продолжается даже в плановой социалистической экономике» (там же).

И нас заверяют, что это непрерывное страстное желание получения всё большей и большей прибыли каждым предприятием — в интересах общества?!

«То, что выгодно обществу в целом, также будет выгодно каждому производственному коллективу» (Е. Либерман, «Планирование производства и стандарты длительной эксплуатации», «Вопросы экономики», № 8, 1962).[9]

Но на рынке «спрос» означает «платежеспособный спрос», то есть спрос, поддерживаемый деньгами, и в обществе с неравным распределением доходов, такой «платежеспособный спрос» не имеет никакого отношения к социальному спросу, к социальной необходимости. С внедрением «экономической реформы» это явление появилось в СССР, и его существование было признано:

«Неравномерность распределения доходов между различными слоями населения, приводит к тому, что наименее обеспеченные группы не в полной мере удовлетворяют свои первоочередные потребности, в то время как наиболее обеспеченные группы в состоянии удовлетворить потребности, которые не являются основными» (А.М. Румянцев, «Управление советский экономикой сегодня: основные принципы советских экономических реформ: достижения и проблемы», М., 1972, с.28).[10]

Когда прибыль является высшим критерием производства, человек и его потребности исчезают:

«Министерство мясной и молочной промышленности Таджикской ССР в поисках путей повышения прибыли для своих предприятий в 1970 году и 1971 году снизило производство недорогих продуктов, которые пользовались стабильным спросом среди населения, и неоправданно увеличило производство более дорогих продуктов. В результате, предприятия этого министерства получили миллионы рублей прибыли сверх плана» (С. Старостин и Г.Эмдин, «Пятилетки и советский образ жизни», «Плановое хозяйство», № 6, 1972).

«Расширение рынка, увеличение конкуренции между предприятиями в погоне за всё большей и большей прибылью повлекли за собой возникновение таких явлений, как маркетинг, умение продавать и реклама, чему мы являемся свидетелями в капиталистических странах».

«В соответствии с новой системой планирования и экономического стимулирования, … хорошее размещение рекламы также способствует успеху предприятия …»

«Плакаты, уличные знаки и витрины, как мы знаем, нужны, чтобы город и его улицы стали привлекательными» (В. Русакова и Г. Судец, «Проблемы и суждения, давайте вспомним, реклама», Правда, 19 февраля 1969 года).[11]

Бедные старики Ленин и Сталин не знали, как сделать советские города и улицы привлекательными! Вместо прекрасной коммерческой рекламы в их время советские города были украшены революционными плакатами, картинами, памятниками и другими культурными и архитектурными произведениями.

Производственным предприятиям в соответствии с «экономической реформой» было предложено заключать прямые контракты с торговыми предприятиями:

«Мы планируем завершить переход объединений и предприятий, занятых производством массовых и больших объемов на прямые и долгосрочные связи, с основой этих своих отношений на долгосрочных хозяйственных договорах».[12]

Предприятие, пойманное на нарушении контракта, подлежало такой же выплате ущерба в соответствии с советским законом, как и любое предприятие в западных странах.

При реализации экономических реформ большинство предприятий пришли к тому, чтобы продавать свою продукцию друг другу, а не государству:

«Большинство промышленных предприятий продают свои товары не государству, а другим промышленным предприятиям и торговым организациям. Это представляет собой большую часть внутреннего рынка промышленности» (В Сухаревский, «Предприятия и материальное стимулирование», «Экономическая газета», № 49, 1965).[13]

«… Капитал», — сказал Маркс,- «не вещь, а общественное отношение между людьми, опосредствованное вещами»[14] (Капитал, т. I).

В примечании к вышеуказанному предложению Маркс воспроизводит, следующие глубокие наблюдения из более ранней своей статьи, написанной еще в 1849 году:

«Негр есть негр. Только при определенных отношениях он становится рабом. Хлопкопрядильная машина есть машина для прядения хлопка. Только при определенных отношениях она становится капиталом. Выхваченная из этих отношений, она так же не является капиталом, как золото само по себе не является деньгами или сахар — ценой сахара… Капитал — общественное производственное отношение. Это — буржуазное производственное отношение».[15]).

 И далее: «Мы знаем, что если средства производства и жизненные средства являются собственностью непосредственного производителя, то они не являются капиталом. Они становятся капиталом лишь при условиях, при которых они служат в то же время средствами эксплуатации рабочего и господства над ним. Но эта их капиталистическая душа соединена в голове экономиста столь тесными узами с их вещественной субстанцией, что он при всяких условиях называет их капиталом, даже при таких, когда они являются прямой противоположностью капитала».[16]

И ещё далее: «…капитал — это не вещь, а определённое, общественное, принадлежащее определённой исторической формации общества производственное отношение, которое представлено в вещи и придаёт этой вещи специфический характер. Капитал — это не просто сумма материальных и произведённых средств производства. Капитал — это превращённые в капитал средства производства, которые сами по себе столь же являются капиталом, как золото или серебро сами по себе — деньгами. Монополизированные определённой частью общества средства производства, обособившиеся по отношению к живой рабочей силе продукты и условия приведения в действие самой этой рабочей силы, — вот что в силу этой противоположности персонифицируется в капитале».[17]

Средства производства включаются в товарную сферу в рамках ревизионистской «экономической реформы»

До конца 50-х предприятиям выделялись средства производства, которые они использовали в соответствии с планами, установленными государством. В результате этого средства производства не входили в категорию товаров. Более того, продукция предприятий (кроме колхозной продукции) тоже принадлежала государству. Таким образом, предприятия не имели права распоряжаться ею:

«Товар есть такой продукт производства, который продается любому покупателю, причем при продаже товара товаровладелец теряет право собственности на него, а покупатель становится собственником товара, который может перепродать, заложить, сгноить его. Подходят ли средства производства под такое определение? Ясно, что не подходят. Во-первых, средства производства “продаются” не всякому покупателю, они не “продаются” даже колхозам, они только распределяются государством среди своих предприятий. Во-вторых, владелец средств производства –  государство при передаче их тому или иному предприятию ни в какой мере не теряет права собственности на средства производства, а наоборот, полностью сохраняет его. В-третьих, директора предприятий, получившие от государства средства производства, не только не становятся их собственниками, а наоборот, утверждаются, как уполномоченные советского государства по использованию средств производства, согласно планов, преподанных государством».

«Как видно, средства производства при нашем строе никак нельзя подвести под категорию товаров».[18]

При такой системе, как это описано Сталиным в приведенной выше цитате, и которая преобладала в СССР в то время, норма прибыли предприятия по-настоящему не могла быть реальностью. Для того, чтобы сделать ее реальностью, экономическим теоретикам ревизионизма потребовалось провести кампанию, направленную на то, чтобы предприятия платили за свои производственне фонды, т.е. — средства производства:

«Настало время  устранить ситуацию, при которой основные средства, выделенные обществом любому производству, выдаются бесплатно» (В.С. Немчиков, «Целевой план и материальное стимулирование», «Правда», 21 сентября 1962).[19]

ЦК КПСС на своем заседании в сентябре 1965 года одобрил принцип оплаты предприятиями средств производства:

«Необходимо ввести отчисления в пользу государственного бюджета за счет прибыли предприятий, пропорционально стоимости основных и оборотных фондов, выделяемых им; эти отчисления рассматриваются в качестве оплаты производственных активов …»

«В будущем, платежи за активы станут самой важной частью доходов государства, а важность других платежей, включая налог с оборота, будет соответственно, уменьшаться» (А. Н. Косыгин, «О совершенствовании управления промышленностью, совершенствование планирования и повышение экономического стимулирования промышленного производства», Известия, 28 сентября 1965 года).[20]

Изначально предприятия платили за производственные фонды, делая ежегодные платежные взносы в государственный бюджет. Впоследствии, при альтернативном методе оплаты, предприятям было разрешено платить в виде единовременного платежа за счет собственных средств или за счет банковского кредита. Если прибыль является высшим критерием производства, то при такой системе у предприятий есть все стимулы для оплаты производственных фондов путем единовременного платежа, а также для того, чтобы в дальнейшем использовать устаревшее оборудование, которое уже было оплачено, как можно дольше.

Потребность предприятий брать кредит в банке для того, чтобы быть в состоянии платить за издержки производства, дало мощный стимул к гигантскому росту банковских займов, а с ним — и к росту значения процентной ставки.

Уже в начале 1965 года 40% оборотных средств предприятий финансировалось за счет банковских кредитов, к 1976 году это число выросло до 50%.

«В настоящее время каждый второй рубль оборотных средств в промышленности берет свое происхождение от кредита, при этом доля кредитов в сельском хозяйстве, торговле и других отраслях ещё выше» (А. Н. Косыгин, Руководящие принципы развития народного хозяйства СССР на 1976-1980 годы, XXV-ый съезд КПСС, М., 1976, С. 42-43).[21]

Таким образом, шаг за шагом старая система, при которой средства производства были в государственной собственности и выделялись бесплатно различным предприятиям для использования в качестве простых агентов государства, а не в качестве собственников, была заменена новой, при которой предприятия платили за производственные фонды и, в конечном итоге, становились владельцами этих активов.

Несмотря на то, что все кредиты в СССР предоставлялись банками, которые находились в государственной собственности (Госбанком СССР, специализировавшимся на краткосрочном кредитовании, а также Строительным банком — Стройбанком СССР — специализировавшимся на долгосрочных кредитах на строительство), их экономическая политика в отношении кредитования практически не отличалась от той, которую проводили банки в западных странах.

При «экономической реформе» средства производства вошли в сферу товаров. Заплатив за них, покупатели, т.е. различные предприятия, приобретали права полностью распоряжаться им. Ещё в сентябре 1965 года премьер Косыгин расхваливал пять транспортных организаций за то, что они продают лишние грузовики и оборудование, добавив:

«Предприятия будут пользоваться расширенными полномочиями в использовании … денег от продажи излишков оборудования и других материальных ценностей» (А. Н. Косыгин, «О совершенствовании планирования и повышении экономического стимулирования промышленного производства», там же).[22]

«Социалистический рынок средств производства есть сфера … где экономические отношения напрямую действуют как отношения спроса и предложения, и реализуются в акте купли-продажи средств производства» (Б. Бударагин, «Механизм цен и оборотных средств производства», «Научные доклады высшей школы: Экономическая наука», № 11, 1971,  «Задачи экономики», том 15, № 3, июль 1972 г., с.74).[23]

В результате «экономической реформы» покупка и продажа средств производства в течение нескольких лет была передана оптовым торговым организациям. А в 1971 году две трети от общего внешнеторгового оборота СССР приходилось на рынок средств производства (см. Бударагин, цит. соч.).

А в соответствии с «Положением о социалистическом государственном производственном предприятии», имущественные права предприятия возлагаются на его руководителя, который «… может без доверенности действовать от его имени, распоряжаться имуществом и средствами предприятия».

Марксизм и ревизионизм об отношении рабочих к труду.

Результатом «экономической реформы» вместо повышения производительности труда, — её заявленной цели — стало обратное. В период с 1955 по 1965 год, когда им предоставлялось всё большее количество средств производства, предприятия пропорционально снизили количество произведенной продукции. Очевидно, что «экономическая реформа», с её ползучими капиталистическими нормами, произвела эффект отчуждения трудящихся в СССР. В этой связи нельзя не отметить меткость наблюдений Маркса об отношении работников к производству в рамках системы товарного производства в его высшей стадии:

«Так как при капиталистическом производстве условия труда противостоят рабочему как нечто самостоятельное, то и экономия на них представляется особой операцией, которая ничуть не касается рабочего…»[24]

До того, как началась проводиться «экономическая реформа», отношение советских рабочих  к труда было совсем другим. Они считали средства производства своей собственностью, ухаживали за ними и гордились выполнением и перевыполнением производственных планов, так как они знали, что строили новую жизнь для себя, своих детей и внуков, они знали, что их усилия способствовали укреплению диктатуры пролетариата и оказанию братской и самоотверженной поддержки пролетарской революционной и национально-освободительной борьбе против империализма за рубежом. Другими словами, они руководствовались в своей работе пролетарской братской солидарностью, а не коммерческой конкуренцией. Результатами своего труда в период социалистического строительства пролетариат СССР на практике доказал правильность марксистского положения о том, что ликвидация рынка при социализме вместо того, чтобы привести к неэффективности и росту расходов, приведет лишь к повышению эффективности, освободив производство от расходов, неразрывно связанных с рыночной системой. Если при капитализме лишь малая часть населения — разбойники от капитализма — заинтересована в эффективности производства (для рабочих масс такая эффективность означает лишь усиление эксплуатации рабочей силы), то при социализме осуществление изменений в производственных отношениях, в результате чего эти отношения придут в соответствие с производительными силами, и отмена классовой эксплуатации придают рабочим постоянный интерес в повышении производительности труда — в повышении эффективности производства. Научный вывод Маркса о том, что социализм является результатом вступления производственных отношений при капитализме в противоречие с производительными силами, при котором первые становятся тормозом в отношении последних, означает именно это. Социализм, будучи системой производства для пользования, а не для рынка и для получения прибыли, будет свободен от периодических кризисов, которые неизбежны при капитализме. В условиях капиталистического производства, писал Маркс:

«…Поскольку средства производства в процессе капиталистического производ-

ства являются в то же время средствами эксплуатации труда, сравнительная дешевизна или дороговизна этих средств эксплуатации столь же безразлична для рабочего, как безразлично для лошади, дорогими или дешевыми удилами и уздой ею управляют. Наконец, как мы видели раньше, рабочий в действительности относится к общественному характеру своего труда, к его комбинации с трудом других ради общей цели, как к некоторой чуждой ему силе; условием осуществления этой комбинации является чуждая рабочему собственность, расточение которой нисколько не затрагивало бы интересов рабочего, ес-

ли бы его не принуждали экономить ее. Совершенно иначе обстоит дело на фабриках, принадлежащих самим рабочим».[25]

Калинин, позднее президент СССР, выразил эту марксистскую истину в 1940 году в следующих словах:

«Раньше, до установления советской власти, человек, который хорошо работал, тем самым объективно помогал капитализму, ещё сильнее приковывал цепями рабства себя и рабочий класс в целом. Но теперь, в социалистическом обществе, человек, который хорошо работает, встает на сторону социализма, и его трудовые достижения не только открывают путь к коммунизму, но и разрушают цепи кабального рабства мирового пролетариата. Он является активным борцом за коммунизм» («О коммунистическом воспитании», с. 138).[26]

До появления современных хрущевских ревизионистов вышеприведенное положение марксизма об отношении рабочего класса к труду было общепринятым в рабочих кругах, и марксисты никогда не обращали особого внимания на буржуазные аргументы а-ля фон Мизес о том, что эффективный экономический расчет невозможен без рынка. Только ренегаты марксизма (Каутский, Троцкий и т.д.) повторяли тезис Мизеса, проводя свою кампанию против строительства социализма в СССР. С появлением же современного ревизионизма тезис Мизеса был принят, начал применяться и развиваться во всех ревизионистских странах, с сопровождающим его осуждением марксистской позиции как «догматического сталинизма».

Ревизионистская позиция об отношении рабочего класса к труду при социализме как раз полностью противоположна марксистской позиции. Наиболее яркое ревизионистское заявление по этому вопросу можно найти в работе Шика «Социалистические рыночные отношения и планирование», упомянутой выше.

Марксизм считает, что на следующий день после пролетарской революции, общество «во всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет ещё родимые пятна старого общества, из недр которого оно вышло».[27]

Поэтому задача социализма — переходного этапа от капитализма к коммунизму — вести преобразование общества от буржуазного к коммунистическому. Марксистская позиция всегда состояла в том, что коммунистические силы, относительно слабые после революции, становятся сильнее с каждой победой в социалистическом строительстве, и что с достижениями и победами социализма коммунистическое отношение к труду также пускает всё более глубокие корни и становится сильнее.

Однако согласно ревизионистским теоретикам политической экономии — Шику и пр. — коммунистическое отношение к труду продолжается недолго, а отношение рабочих к труду при социализме не слишком сильно отличается от существующего при капитализме. Первоначальный энтузиазм со стороны рабочих возникает только за счет общего вдохновления революционного периода, но вскоре сходит на нет. Но даже этот энтузиазм невежественных масс не может быть охарактеризован как истинное социалистическое сознание, ибо оно требует «глубокой теоретической подготовки». Таким образом, такое сознание оказывается ограниченным «относительно небольшой частью населения», — интеллигенцией и руководителями. Но даже это «социалистическое сознание» не побуждает «элиту» работать на общество без всякой задней мысли о личном вознаграждении, ибо «элита» знает, как позаботиться о своих собственных интересах.

Социализм, говорит Шик, это «… производство конкретной продукции в отдельных относительно самостоятельных производствах и группах принятия решений, в которых люди связаны для производства, друг для друга и для социальных нужд … Тем не менее, труд ещё не может стать для человека первой потребностью».

«… В качестве общего правила люди трудятся для других, прежде всего, потому, что труд является условием приобретения у других продуктов потребления, необходимых для них самих».

«… В первые послереволюционные годы люди, несомненно, работали с энтузиазмом … Потом, с течением времени … работа стала рутинной. Молодое поколение, которое не испытало изменений перехода (от капитализма к социализму), и которое сейчас склонно сравнивать свою работу и её результаты … с ситуацией в развитых капиталистических странах, не может вызвать у себя послереволюционного энтузиазма к занятиям, которые не удовлетворяют его».

И далее: «Для глубокого понимания изменения характера труда при социализме по сравнению с капитализмом нужно глубокое теоретическое обучение, оно включает в себя понимание сущности марксистской политической экономии, не говоря уже о других социальных науках. Такое понимание, естественно, по-прежнему достижимо лишь относительно небольшой частью населения …»

«Даже глубокое понимание трансформации общественного характера труда при социализме, однако, не означает никакого оптимального роста производительности труда для общества … сам труд, однако, не изменился в том смысле, что монотонная и неинтересная или сильно интенсивная работа даже для общественно сознательных людей не стала их главной нуждой и заботой …»

«… Они не будут мотивированы в своей повседневной работе никакими другими соображениями, чем мотивация большинства их собратьев …»

«Большинство мотивированы желанием получить как можно более высокий уровень материального потребления».

«Энтузиазм, в некоторых случаях не совсем осознанный, проявляется … в работе, за которую не ожидается личного вознаграждения. Но такая работа … может быть только кратковременной, исключением напротяжении всего периода социалистической стадии развития и не исключает жизненно важной роли потребления, которое, действуя через посредство материального вознаграждения, является общим стимулом при социализме».[28]

Учитывая вышесказанное, не удивительно, что трудовой энтузиазм масс оказался скованным и эксплуатируемым эгоистичной, жадной, лицемерной, буржуазной интеллигенцией и капиталистическими реставраторами, которые пролезли на верхушку влияния и власти. Когда после долгих лет саботажа социалистической экономики, после долгих лет «экономической реформы», которая принесла с собою буржуазные нормы производства с прибылью (законом стоимости) в качестве высшего критерия и регулятора производства, значительно расширила сферу товарного производства и обращения, этим паразитам удалось довести революцию до полной остановки. Естественно, что трудовой энтузиазм, который массы трудового народа продемонстрировали в период социалистического строительства, во время и после войны, сменился апатией. Но прошло много времени прежде, чем эта апатия заменила трудовой энтузиазм, характерный для социализма. Несмотря на всю гниль, вызванную «экономическими реформами» и политическими искажениями, советские трудящиеся время от времени продолжали показывать такой энтузиазм и изобретательность в своей работе, например, во время строительства газовых трубопроводов в Сибири.

Было бы удивительно, если бы дело обстояло иначе, ибо труд, даже сам по себе далеко не тяжелый, иногда ощущается таким благодаря физическим и всегда — благодаря социальным условиям, в которых он должен выполняться. При капитализме, даже если физическая сторона труда сама по себе не тяжелая, осознание, почти инстинктивное ощущение работника, что он работает на чужого человека, на прибыль для эксплуататорских классов, и в процессе этого своим упорными трудом сам лишает себя и своих коллег — рабочих работы в будущем, делает труд гнетом.

Но как только социальные условия эксплуатации будут устранены, как в случае с победой пролетарской революции, осознание работником, что он больше не работает на рост прибыли для враждебных эксплуататорских классов, наряду с природной привлекательностью процесса труда, не может не привести к революции в отношении к последнему. История социалистического строительства в СССР, где рабочий класс действительно творил чудеса трудового героизма, доказывает это.

И Шик и другие ревизионисты, отрицающие эту истину, доказывают лишь, что они способны смотреть на жизнь только под буржуазным углом зрения; как Прудон, они «не могут представить себе общество, в котором люди перестали бы быть буржуями» (К.Маркс, «Нищета философии»).

То, что ревизионистские теоретики полностью порвали с ленинизмом в вопросе об отношении работников к труду, как и по множеству других вопросов, становится очевидным из следующих ленинских высказываний:

«Коммунистический труд в более узком и строгом смысле слова есть бесплатный труд на пользу общества, труд, производимый не для отбытия определенной повинности, не для получения права на известные продукты, не по заранее установленным и узаконенным нормам, а труд добровольный, труд вне нормы, труд, даваемый без расчета на вознаграждение, без условия о вознаграждении, труд по привычке трудиться на общую пользу и по сознательному (перешедшему в привычку) отношению к необходимости труда на общую пользу, труд, как потребность здорового организма».[29]

Дав приведенное выше описание коммунистического подхода к труду, Ленин далее утверждает, что развитие этого подхода является «первостепенной задачей в строительстве социализма» (там же).

Без развития коммунистического труда социалистическое общество не может достичь своей цели — коммунизма. Когда в 1919 году, в разгар голода, нищеты и разорения, вызванных империалистической войной и интервенцией против молодой Советской республики, начало развиваться движение субботников (названное так потому, что рабочие вызвались трудиться по субботам бесплатно), Ленин с юношеской радостью отреагировал на это спонтанное появление коммунистической рабочей инициативы, как на «начало поворота всемирно-исторического значения».

«Господа буржуа и их прихвостни, включая меньшевиков и эсеров, которые привыкли считать себя представителями «общественного мнения», разумеется, издеваются над надеждами коммунистов, называют эти надежды «баобабом в горшке от резеды», смеются над ничтожным числом субботников по сравнению с массовыми случаями хищения, безделья, упадка производительности, порчи сырых материалов, порчи продуктов и т. п. И вот эти голодные рабочие, окруженные злостной контрреволюционной агитацией буржуазии, меньшевиков и эсеров, устраивают «коммунистические субботники», работают сверхурочно без всякой платы и достигают громадного повышения производительности труда, несмотря на то, что они устали, измучены, истощены недоеданием. Разве это не величайший героизм? Разве это не начало поворота, имеющего всемирно-историческое значение?».[30]

Далее он призывает к мобилизации совместных усилий для содействия развитию этих «новых ростков» коммунизма:

«Мы должны тщательно изучать ростки нового, внимательнейшим образом относиться к ним, всячески помогать их росту и «ухаживать» за этими слабыми ростками. Неизбежно, что некоторые из них погибнут. … Не в этом дело. Дело в поддержке всех и всяческих ростков нового, из которых жизнь отберет самые жизнеспособные» (там же).

Кроме того, социализм – «это дело переработки самих нравов, надолго загаженных, испорченных проклятой частной собственностью на средства производства, а вместе с ней всей той атмосферой грызни, недоверия, вражды, раздробленности, взаимоподсиживания, которая неминуемо порождается — и постоянно возрождается вновь — мелким обособленным хозяйством, хозяйством собственников при «вольном» обмене между ними.».[31]

«Мы будем работать, чтобы вытравить проклятое правило: «каждый за себя, один бог за всех», чтобы вытравить привычку считать труд только повинностью и правомерным только оплаченный по известной норме труд. Мы будем работать, чтобы внедрить в сознание, в привычку, в повседневный обиход масс правило: «все за одного и один за всех», правило: «каждый по своим способностям, каждому по его потребностям», чтобы вводить постепенно, но неуклонно коммунистическую дисциплину и коммунистический труд».[32]

Но для ревизионистского мирка Шиков движение субботников не представляет собой новых ростков возникающего социалистического общества — ростков, предназначенных становиться сильнее с каждой победой социализма — для них это лишь мимолётное явление, вызванное энтузиазмом невежественных масс рабочих, поверхностный побочный эффект революции. Если верить этим «мудрецам», вместо укрепления этих побегов рост социализма уничтожит их, а на их место введет соответствующую систему материального вознаграждения.

Цены производства при «рыночном социализме» и при капитализме.

При капитализме товары продаются не просто по своей стоимости, ибо если бы это было так, то прибыль отраслей с большим содержанием труда (переменный капитал) всегда была бы выше, чем в отраслях с меньшим его содержанием (так как только рабочая сила создает стоимость). Но ни один капиталист не будет довольствоваться менее, чем средней прибылью. Инвестиционный капитал всегда в погоне за нормой прибыли. Чем выше норма прибыли в данной отрасли, тем выше инвестиции в неё, и наоборот. Это постоянное движение и конкуренция бесчисленных капиталов создает тенденцию к тому, что прибыль от капиталовложений усредняется во всех отраслях производства, независимо от её «органического состава» — составляющих (трудозатраты/постоянный коэффициент). Это происходит через «цены производства» (то есть, себестоимость плюс средняя прибыль).

«Вся трудность происходит оттого, что товары обмениваются не просто как товары, но как продукты капиталов, которые претендуют на пропорциональное их величине или — при равенстве их величин — на равное участие в совокупной массе прибавочной стоимости».[33]

«Поскольку дело касается прибыли, различные капиталисты относятся здесь друг к другу, как простые акционеры одного акционерного общества, в котором прибыль распределяется между ними равномерно на каждую сотню капитала и поэтому для различных капиталистов она бывает различна лишь в зависимости от величины капитала, вложенного каждым в общее предприятие в зависимости от относительных размеров участия каждого в этом общем предприятии, в зависимости от числа принадлежащих каждому акций… Издержки производства для каждого капиталиста носят специфический характер. Прибыль, присоединяемая к этим издержкам производства, не зависит от условий соответствующей особой сферы производства и есть простая средняя на каждую сотню авансированного капитала».[34]

Но, как говорит Маркс, закон средней прибыли «вообще при капиталистическом производстве общие законы осуществляются весьма запутанным и

приблизительным образом, лишь как господствующая тенденция, как некоторая, никогда твердо не устанавливающаяся средняя постоянных колебаний» (там же).

До победы хрущевского ревизионизма марксистская позиция, согласно которой цены производства и закон средней прибыли характерны лишь для капиталистического производства, не оспаривалась. Столь же безраздельно господствовало мнение, что при социализме закон цены производства не работает. Тем не менее, в «рыночном социализме» эти категории (то есть, цены производства и закон средней прибыли), неизбежно возникли, ибо в противном случае предприятия, характеризующиеся органическим строением капитала, который был выше среднего (т.е., обладал по отношению к рабочей силе высокой долей машин), в конечном итоге, получали бы прибыль ниже средней.

До начала «экономической реформы», поскольку каждое предприятие занималось производством общественно-необходимой продукции в рамках национального производственного плана, не имело значения, понесет ли оно потери или получит норму прибыли ниже средней. Ни одному предприятию не приходилось брать на себя ответственность за свои капитальные вложения за счет собственных продаж, а вознаграждение его сотрудников не было связано с его прибылью. Однако, после этой «экономической реформы» для предприятия становится совершенно бессмысленным получение прибыли ниже средней по причине органического состава его капитала. А прибыли могут быть усреднены только через цены на продукцию. Не только Шик, но и советские ревизионисты были вынуждены признать правду:

«Если мы признаем товарный характер производства, как одну из общих черт социалистической экономики, то логически возникает новая точка зрения в отношении цен, как одной из основных категорий товарного производства … Начальное формирование цен должно стремиться частично согласовать интересы групп производителей на определенном предприятии с интересами потребителей, а через них — и с интересами общества в целом. Это цена производства, которая включает фактические расходы производства и среднюю прибыль» («Проблемы товарных отношений в социалистической экономике», 1964, с.365).

Предложение Либермана в 1956 году измерять эффективность производства «всего лишь одним показателем – рентабельностью — вместо нескольких показателей себестоимости продукции» («Коммунист», № 1,1956) просто означало, что он привязал реформу к ценам производства.

Мы знаем, что только рабочая сила создает стоимость. Есть, однако, два способа измерения прибавочной стоимости, производимой трудом. Если 100 œ [неких условных единиц], затраченных на зарплату, дают 100 œ [условных единиц] профицита, то, следовательно, профицит будет составлять 100% — то, что Маркс называл коэффициентом величины (значения) прибавочной стоимости.

Вот только ни один капиталист не будет измерять норму прибыли таким образом. Он будет измерять прибавочную стоимость по сравнению с общем инвестированным капиталом (то есть, переменным капиталом — тем, что тратится на покупку рабочей силы, которая только и создает стоимость — плюс постоянным капиталом- тем, что тратится на оборудование, сырье и т.д., которые не создают никакой стоимости). Поэтому, если в приведенном выше примере капиталист должен затратить 900 на постоянный капитал, чтобы использовать рабочую силу, купленную за 100, то норма прибавочной стоимости снизится до 10%. И эта норма прибыли при рыночной системе является единственной разумной мерой эффективности.

Критики Либермана в СССР возражали против его предложения:

«Тов. Либерман рассчитывает этот показатель (прибыль) как отношение чистой прибыли к сумме текущих активов и основных средств … Это показатель, который широко используется в капиталистических странах … он является не более, не менее, чем нормой прибыли на вложенный капитал …» (Я. Касицкий, «Главный вопрос», «Вопросы экономики», № 11,1962).

Другой критик, Зверев, заявил, что «понимание Либерманом рентабельности и прибыли противоречат общепринятым теоретическим представлениям, согласно которым прибыль — основная часть прибавочного продукта, создаваемого прибавочным трудом рабочих. Согласно концепции E Либермана получается, что прибыль создается не только рабочим трудом, но и основными и оборотными средствами производства. Вряд ли нужно доказывать ошибочность такой «теории» … идеи автора приводят к выводу, что … основой ценообразования в условиях плановой социалистической экономики должна быть цена производства, что характерно для капиталистической системы хозяйства» («Против чрезмерного упрощения»).[35]

Хотя критики Либермана были правы, отметив, что его предложения сводятся к измерению прибыли по-капиталистически и подразумевают использование цен производства, поскольку сами они, как и Либерман, тоже были сторонниками «рыночного социализма» с его принятием товарного производства, их критика носила лишь сентиментальный характер. Единственным способом избежать такой необоснованной сентиментальности был бы только вызов, брошенный самим основам «рыночного социализма».

Вскоре после этого Леонтьев писал:

«Анализ товаров как продуктов социалистического производства не оставляет сомнений в том, что их цены должны быть установлены с учетом  капиталоемкости продукции, или, как говорят экономисты, возможно, не очень удачно, их «цены производства». Рассмотрение капиталоемкости в ценообразовании является необходимым условием для платных производственных фондов. Признать потребность в платности производственных фондов и отвергнуть необходимость рассмотрения капиталоемкости в ценах, по меньшей мере, равносильно проявлению непоследовательности» («План и методы хозяйствования», «Правда», 7 сентября 1964).

И далее: «Маркс дал анализ товара как продукта капиталистического производства и показал, что цена такого товара определяется не по стоимости непосредственно, а через ее модифицированную форму — цену производства. Анализ товаров как продуктов социалистического производства не оставляет никаких сомнений, что их цены должны быть определены … по формуле «цены производства»» (там же).[36]

Новожилов, ещё один видный теоретик ревизионистской «школы», тоже высказался в пользу цены производства, хотя и в таком стиле, который справедливо был назван «тяжеловесным мракобесием» (B & ICO). В «Сравнении затрат и выгод в социалистической экономике» (1959, перевод на английский в книге «Применение математики в экономике», ред. Немчинова и Нове, 1964) он сначала выделяет противоречие между теорией и практикой в советской экономике, заявив, что, хотя теоретически утверждалось, что труд является единственным источником стоимости, на практике в качестве источника стоимости рассматривался постоянный капитал (или его нехватка). «… [На] практике не колеблются, когда ощущается дефицит в качестве фактора, который увеличивает расходы» (стр. 134).[37] Исходя из того, что за этот дефицит надо будет платить точно таким же образом, как за трудовые затраты, и что это делается для повышения эффективности «социалистического рынка», выводя это не из особой социальной организации производства, не из отношений производства, но из определенного уровня развития производительных сил, он даже высказывает предположение, что это является производным от «законов математики».

«Отсюда следует, что цена производства базируется не только на капиталистической конкуренции, она имеет ещё одну, более прочную основу» (т. е. тот факт, что товары производятся не только трудом, но и общим инвестированным капиталом)».

«Это показывает глубокую суть цены производства, основа которой существует не только в капиталистической экономике, но также и в коммунистической. Ибо средства производства и рабочая сила существенно вольются в сам процесс труда…»

«Цена производства складывается в результате конкуренции. Но конкуренция порождается объективными условиями социальной экономики и, следовательно, приводит к социально-значимым результатам …»

«… С точки зрения капиталиста, каждый рубль на вложенный капитал должен приносить ту же прибыль. С точки зрения общества, с каждого вложенного рубля должен быть, по крайней мере (т.е., в условиях минимальной эффективности капиталовложения), рубль прибыли» (там же).[38]

Последнее предложение является «социалистическим» маркетингом для выражения того же смысла, который дан в предыдущем предложении в отношении капитализма. Другими словами, он имеет в виду одно и то же.

Нам даются успокаивающие заверения, что «рыночный социализм» очистит цены производства, подвергаемые искажениям при капитализме, что социализм, избавившись от монополии и восстановив свободную конкуренцию на рынке, поднимет цены производства на новый, более высокий уровень:

«Цена производства является первым и ещё очень неполным выражением дифференциальных затрат … В капиталистической экономике … развитие использования дифференциальных затрат является регрессивным: рост капиталистических монополий искажает эффект конкуренции, которая является силой трансформации стоимости в цену производства и введения экономики затрат» (с.159).

В 1959 году, когда в экономике СССР ещё не было «системы конкурирующих предприятий», хотя уже и шли систематические изменения в этом направлении, видный ревизионистский теоретик Струмилин мог писать в таких терминах:

«В условиях капитализма … в результате жесткой конкуренции рынка между частными капиталистами цены нивелируются самостоятельно в соответствии с так называемой ценой производства, в которой прибыль, в зависимости от вложенного капитала, стремится к единой ставке прибыли …, общей для всех направлений бизнеса. В плановой экономике закон средней нормы прибыли не работает, из-за отсутствия конкуренции, и цены устанавливаются на основе затрат на производство» («Об определении стоимости», «Вопросы экономики», № 8, 1959).[39]

Но то, что имеет место при системе, характеризующейся «отсутствием конкуренции», а также в отсутствие необходимости для предприятий обеспечивать свои производственные активы за счет своих продаж, — такие фиксации цен «на основе затрат на производство» будут невыполнимыми в условиях системы конкурирующих предприятий. Всего несколько лет спустя С. Первушкин, ещё один ревизионистский экономист, дал довольно отличное объяснение цены производства, в котором он не только скрывает связь между конкуренцией, с одной стороны, и ценой производства и законом средней прибыли — с другой, но и искажает марксизм, утверждая, что капиталистическое «стремление к максимальной прибыли» тормозит действие закона средней прибыли. Маркс, напротив, показал, что этот закон проистекает именно из стремления каждого капиталиста к получению максимальной прибыли. Согласно Первушкину:

«Такие экономические категории, как общая (средняя) норма прибыли и цены производства, возникли не из-за субъективного желания капиталистов, а как неизбежный результат развития производительных сил и в то же время, как необходимое условие для успешного развития крупного машинного производства, основанного на разделении труда. Такие законы развития производительных сил не могут быть проигнорированы в социалистическом обществе. Следует помнить, что при капитализме такой закон не может проявить себя полностью, так как пределы частной собственности и стремление к максимальной прибыли препятствуют проявлению этих процессов …» (С. Первушкин, «Закон стоимости и цен», «Плановое Хозяйство», № 7, 1961).[40]

Читатель, конечно, помнит, что монополистический капитализм, ограничивая конкуренцию, препятствует работе этих законов, но из этого описания получается, что социализму больше нечем заняться, кроме как восстанавливать свободный конкурентный капитализм XIX века!

Попутно следует подчеркнуть, что цены производства не связаны с определенным уровнем технологического развития, как утверждают Новожилов и Первушкин. Они возникают в системе, при которой товарное производство достигло самого высокого — полного — развития, а именно, при капитализме. При такой системе производство выступает в роли барьера для дальнейшего развития производительных сил, от неё избавляется (как в России в 1917 г.) революционный пролетариат, заменяя её социализмом. А при последнем вопрос о сохранении производством своей экономической обоснованности при помощи цен просто не возникает. Таким образом, попытка ревизионистских теоретиков оправдать существование при социализме цены производства, то есть капиталистических рыночных цен, со ссылкой на стадии технологического развития является ещё одним передёргиванием марксизма.

А если верить Кондрашеву, то цены на продукцию (капиталистические рыночные цены) достигнут своего наивысшего развития в период полного коммунизма! Заявив, что «[п] партийная программа требует, чтобы цены отражали во всё большей степени общественно необходимые затраты труда … Противники принципа приведения цен к стоимости часто говорят нам, что в установлении цен необходимо взвесить на шкале разума «все факторы, которые требуют установления цен выше или ниже стоимости … Это ошибочное представление, потому что оно разделяет цену от её экономической основы — затрат труда» (Д. Кондрашев, «Цены являются важным инструментом для создания коммунистической экономики», «Финансы СССР», № 4, 1963).[41] Далее он добавляет, что соответствие между ценой и ценностью «возрастает по мере развития социалистического общества. Следовательно … наиболее полное соответствие между ценами и стоимостью будет достигнуто только тогда, когда будет в значительной мере построен коммунизм. Цены будут устанавливаться путем добавления средней затраты на производство к среднему показателю рентабельности … Бывший принцип, — что цены должны быть близки к себестоимости продукции — заменен принципом рентабельности цены, так, чтобы прибыль была достаточно большой для воспроизводства тяжелой промышленности в расширенном масштабе» (там же).[42]

Сегодня мы слишком хорошо знаем, что Кондрашев имел в виду под фразой «когда коммунизм будет построен в значительной степени». Лишенная своей красивой ревизионистской словесной одёжки, в свете развития событий в течение последних трех десятилетий, кульминацией которых стали драматические события августа 1991 года, она может означать только то, что неизбежным результатом ревизионистских «экономических реформ» является капитализм, что их «полный коммунизм» ничем не отличается от капитализма.

К оглавлению