Махаевщина и анархо-махновщина

Начало    Продолжение

Махаевщина

Своеобразным сочетанием анархизма и плохо поня­того марксизма является течение, получившее назва­ние „махаевщина“. Основатель этой теории — Ян-Вацлав Махайский, писавший под псевдонимом А. Вольский, находился в конце 90-х годов в сибирской ссылке.

Будучи сослан как социалист, Махайский под влия­нием анархистских идей создал собствен­ное учение, получившее некоторое распространение после революции 1905 года.

Я.В.Махайский

От марксизма Махайский позаимствовал теорию классового строения общества и учение о классовой борьбе, но при этом считал, что, кроме общеизвестных борющихся между собой общественных классов — буржуазии и пролетариата, феодалов и крестьян, суще­ствует еще один класс — интеллигенция.

Среди мар­ксистов сторонником этой точки зрения был Карл Каутский, некоторое время пользовавшийся авторитетом в качестве проводника идей Маркса и Энгельса. Вопросу о классовой природе интел­лигенции Каутский посвятил специальную статью, вышедшую на русском языке под названием «Интел­лигенция и социал-демократия». Еще раз к этому вопросу Каутский возвращается в своей книжке «Социальная революция». Точка зрения, развиваемая Каутским, сводится к тому, что капиталистический строй создает весьма благоприятные условия для роста интеллиген­ции. «Образуется новый, количественно очень силь­ный и беспрерывно увеличивавшийся класс, прирост которого иногда в состоянии покрыть убыль в среднем сословии, убыль, вызванную упадком мелкого производствам». В другом месте Каутский пишет: „В лице интеллигенции возникает новый средний класс, созданный отчасти потребностями капитали­стического производства, а отчасти мелкого производ­ства; этот средний класс и по численности своей и по своему значению, постоянно растет сравнительно с мел­кой буржуазией. Но в этом классе, вследствие чрезмерного предложения рабочих сил, все больше и больше развивается недовольство. Рост интеллигенции и рост ее недовольства — эти два важных момента побуждают социал-демократию обратить на этот класс свое вни­мание»^[1]. К этому вопросу Каутский возвращается и в других местах, углубляя и развивая ту же точку зрения.

Как видим, бытующие сегодня в нашей буржуазной постсоветской России среди правых и значительной части левых ложные воззрения о так называемом «когнитариате» исторически имеют под собой все то же оппортунистическое основание.

Среди марксистов у Каутского в этом вопросе было тогда, в начале XX века,  немало последователей. К ним относился, например, в свое время известный А. Изгоев, позже закономерно дезертировавший в лагерь злейших врагов марксизма и революции. „Современное обще­ство,— писал Изгоев,— в отличие от того, как полагал Маркс, делится не на три, а на четыре великих класса: землевладельцев, капиталистов, физических рабочих и умственных работников»^[2]. Напомним, что настоящие марксисты считали и считают интеллигенцию не само­стоятельным классом, а социаль­ным слоем, не имеющим своих самостоятельных классовых интересов.

Опираясь на ложные взгляды некоторых марксистов на интелли­генцию, Махайский, а вслед за ним другой теоретик этого учения, Е. Лозинский, развивают теорию клас­совой самостоятельности интеллигенции до ее логиче­ского конца.

„Во всех странах, во всех государствах,— пишет Махайский,— существует громаднейший класс людей, которые вовсе не имеют ни промышленного, ни торгового капитала и вместе с тем живут, как настоя­щие господа. Это класс образованных людей, класс интеллигенции. Они не владеют ни землей, ни фабрикой, ни мастерской, а пользуются не меньшим грабительским доходом, чем средние и крупные капи­талисты. Они не имеют собственных предприятий, но они такие же белоручки, как средние капиталисты, так же, как и те, всю жизнь свободны от ручного труда, и если участвуют в производстве, то лишь как упра­вляющие, директора, инженеры, т.-е. по отношению к рабочим, к рабам ручного труда являются такими же командирами и господами, как и предприниматели — капиталисты»^[3].

Е. Лозинский развивает такую же точку зрения:

«В числе современных общественных классов крупное место занимает интеллигенция — класс умственных ра­ботников. В основе его материального существования лежит огромная и все растущая общественная сила — умственный труд, веками накопленное и в его руках со­средоточенное знание: искусства и науки. Эти знания, находящиеся в монопольном наследственном владе­нии интеллигенции, и являются той основной скреп­кой, которая делает из нее совершенно особый само­стоятельный класс и именно класс умственных работ­ников. Интеллигенция есть класс уже потому, что члены ее связаны общностью одного из корен­ных, присущих данному обществу источ­ников дохода, т.-е. знаниями, умственным трудом, в результате которого получается и особый вид до­хода — гонорар, жалованье, содержание.»

«Но интеллигенция есть класс еще и потому, что членам ее присуща также „общность», а именно: общность основных экономических интересов, естественно вытекающая из первой коренной общности. Равным образом, интеллигенция отвечает всецело и третьей части нашей установленной выше формулы, так как ей присуща общность большей или меньшей противопо­ложности ко всем остальным основным экономически антагонистическим группам, т.-е. классам.»

«Итак, интеллигенция есть класс, владеющий осо­бого рода собственностью, являющейся результатом эксплуатации (а именно: знаниями и дипломами) и дающей обладателям ее возможность привилегирован­ного существования и дальнейшей эксплуатации.»

«…Интеллигенция есть класс, по самой своей при­роде привилегированный и эксплуататорский.

То обстоятельство, что интеллигенция не занимается непосредственным ограблением рабочих, дает ей воз­можность скрываться и прятать свое эксплуататорское лицо. Но факт ее соучастия в поглощении части при­бавочной стоимости остается фактом. Этому уяснению эксплуататорской физиономии интеллигенции способ­ствует то, что ей принадлежит преимущественное, по­чти монопольное право на владение всеми духовными благами, переходящими в рамках этого класса по на­следству.»

Таким нехитрым способом, махаевцы твердо устанавливают ха­рактерные признаки интеллигенции как класса эксплуататоров, заключающиеся, во-первых, в соучастии в грабительских нетрудовых доходах за счет рабо­чего класса, во-вторых, в сохранении наследственного права на образование, на накопление умственного ка­питала.

Правда, интеллигенция в свою очередь также под­вергается в большей или меньшей степени эксплуатации со стороны класса капиталистов, вот почему, ведя борьбу против рабочего класса, она борется одновре­менно и против буржуазии, но все же интересы интел­лигенции в отношении к рабочему классу, как полагали махаевцы,  совпадают с интересами капиталистов.

«Как ни антагонистичны, — пишет Е. Лозинский, — интересы капиталистической буржуазии, владельцев средств и орудий производства, с одной стороны, и класса умственных работников — с другой, но антаго­низм этот не так велик, не так непримирим, как тот, который существует между этим последним классом, с одной стороны, и пролетариатом — с другой.»

«Как бы ни ссорились между собой привилегиро­ванные и эксплуататорские слои общества из-за боль­шего или меньшего права участия в грабеже, их соеди­няет кровная связь паразитического происхождения, в жилах их течет все та же „благородная господская кровь“ потребителей неоплаченного труда, аматеров прибавочной стоимости. Это сродство душ, это взаим­ное тяготение двух родственных друг другу социаль­ных элементов неудержимо проявляется в революцион­ной деятельности социалистической интеллигенции даже в наиболее героические ее эпохи.»^[4]

Двусторонняя классовая борьба интеллигенции на­правлена, по мнению махаевцев, главным образом, про­тив пролетариата, который интеллигенция тем цинич­нее стремится обмануть, чем больше она эксплуатирует и грабит его. Будучи в ряде других сравнительно молодым общественным классом, интеллигенция быстро усвоила все звериные черты, свойственные всем эксплуататорам.

Изображая интеллигенцию как самостоятельный об­щественный класс со всеми вытекающими отсюда по­следствиями, махаевцы неизбежно должны были прийти к выводу о самостоятельной, только классу интелли­генции свойственной, классовой идеологии. Этой клас­совой идеологией интеллигенции, как считали махаевцы, и является социализм.

Социализм, по их мнению, есть сознатель­ным обманом, придуманный интеллигенцией для за­воевания рабочих масс. Социализм чужд интересам рабочего класса, и будущее социалистическое госу­дарство, которое сулит интеллигенция рабочему классу, является ни больше, ни меньше как царством, в котором безраздельно будут господствовать образованные слои общества. Если при капиталистическом строе класс интеллигенции является классом-эксплуататором второго разряда, классом, соподчиненным классу капита­листов, то после революции, с установлением социалистического строя, когда капиталисты будут свергнуты, управлять всем обществом будет только интелли­генция, а значит она и станет эксплуатировать рабочих.

Отсюда вытекают все нападки махаевцев на социал-демократическое движение, выступления против его руководителей и против марксизма как теоретической основы этого движения.

По мнению махаевцев, интелли­генция создает социалистические организации, в ко­торые вовлекает рабочих для того, чтобы создать для себя руководящие посты. Но интеллигенты делают это не как представители буржуазии или мелкой буржуа­зии, а как представители именно самостоятельного общественного класса, стремящегося к утверждению своего господства и расширению своего влияния, на­правленного к пленению широких масс пролетариев и крестьян. Отсюда вывод: социализм есть не что иное, как порождение интеллигенции, отвлекающей рабочих от борьбы за свои непосредственные, кровные экономи­ческие интересы и толкающей рабочих на путь политической игры, нужной только классу капиталистов и классу интеллигенции.

Интересно, что «аргументация» некоторой части наших левых, сугубых эмпириков, напрочь отрицающих всякую теорию, а значит и марксизм-ленинизм, генетически близки. Все те же самые песни о партийных функционерах-интеллигентах, которые со своим научным социализмом только и стремятся, что сесть на шею рабочему классу.

Нападки махаевцев на теорию и практику социал-демократов большей частью были заимствованы из анар­хистских источников, и хотя они отличались очень большой резкостью, но все же не обладали такой обоснованностью по сравнению с боевой литерату­рой анархистов, которые гораздо эффектнее спекулировали на обывательских, индивидуалистических настроениях масс.

Социализм, по мнению махаевцев, выгоден только интеллигенции. Для рабочих социалистический строй будет таким же миром неволи и рабского труда, как и капиталистический строй. «Обобществление средств и орудий производства,— говорит Лозинский,— вопреки обычному представлению, не уничтожает кор­ней рабочей неволи, не устраняет коренных причин раб­ства и эксплуатации. „Обобществление” есть формула эмансипации лишь одного из господствующих классов, а именно — класса умственных работников. Обобществле­ние освобождает не рабов ручного труда, а интелли­генцию от подчинения капиталистам и капиталистическому государству; оно ведет к укреплению клас­сового рабства, к упрочению рабочей неволи»^[5].

В качестве аргумента в пользу того, что интелли­генция вовсе не намерена покончить с эксплуатацией, махаевцы приводили цитаты из трудов виднейших марксистов, где говорится о том, что экспроприация капиталистов может происходить с использованием выкупа. Ма­хаевцы считают это обстоятельство доказательством того, что интеллигенция не желает вступить на путь революционной борьбы против буржуазии, она вместо революции, спешит договориться с буржуазией, соблазнить ее перспективой богатого выкупа.

Изображая социализм как идеологию интеллигенции махаевцы считали, что единственными непримиримыми борцами за интересы рабочего класса являются они сами.

Но махаевцы не ограничиваются на­падками на интеллигенцию. Они шли дальше. Кое-где они высказывали мысль, что и рабочий класс является классом привилегированным и реакционным. Поэтому махаевцы не возлагали на рабочих больших надежд в смысле проведения в жизнь высоких идей теоретиков махаевщины. Непригодность рабочего класса в каче­стве борца за идеалы махаевщины объяснялась ими тем, что он, по мнению махаевцев, развращен экономи­чески и политически. На рабочий класс вредно влияет аристократическая верхушка — слой квалифицированных рабочих, хорошо оплачиваемых и потому враждебных истинно-революционному движению. Эта рабочая аристократия делает рабочий класс восприим­чивым к социалистической агитации интеллигентов и абсолютно глухим к революционным при­зывам махаевцев.

Забраковав рабочий класс как носителя революцион­ных идей, махаевцы пытались найти для себя точку опоры в какой-либо иной общественной группе. Ну и как большинство анархистских течений, опору для себя они нашли в безработных, босяках и хули­ганах. От деклассированных люмпен-пролетариев ма­хаевцы ждали революционного воздействия на усы­пленный интеллигентским социализмом пролетариат и самой активной борьбы против командующих классов. В восхвалении хулиганских элементов махаевцы доходили до того, что восторгались даже погромными «подвигами» черносотен­ных банд, занимавшихся откровенной уголовщиной:

«Политическая революция, — пишет Махайский, — неизбежно должна была готовить против себя черные сотни из голодных русских масс. Буржуазная рево­люция ничего не может дать этим людям: в черных сотнях им хоть предоставляют иногда богатые инородческие магазины»^[6].

Характерно для махаевцев, восстающих против мо­нополии интеллигенции в образовании, то, что они образцом для рабочего класса ставят самые отста­лые, самые бессознательные элементы. «Для рабочего революционера,— пишут махаевцы,— никакого перевос­питания всероссийского «хулиганства» не требуется… Необходимо, чтобы всех рабочих столь же невозможно было соблазнить политической свободой, как и хули­ганов. Необходимо, чтобы рабочие требовали от обра­зованной буржуазии, как это делают хулиганы, не политических прав, не красивых идей и воспитания, не краснобайства, а самых настоящих денег»^[7].

Таким образом, мы видим, что махаевцы не связы­вают осуществления своих идей с ростом сознатель­ности рабочего класса. Наоборот, они превозносят элемент стихийности, неорганизованности, отбрасывая тем самым протестное движение на десятилетия назад, возвращая его к первобытным способам борьбы — к избиению хозяев, разрушению машин, разгрому и грабежам и т. д.

«Свободный, по одному уже отчаянному положению, от всевозможных профессиональных, кооперативных и т. п. увлечений, не одураченный воздействием со сто­роны нашей либеральной и социалистической интел­лигенции, равнодушный ко всякой „политике» и вер­ным чутьем предугадывающий в лице всех современ­ных краснобайствующих политиканов своих злейших и опаснейших врагов, сосредоточенный вниманием вокруг одного лишь, пункта, но основоположного, все остальное обусловливающего — пункта карманного, экономического, воинствующий „хулиган» способен внести в остальную рабочую среду живую отрезвляю­щую струю здравого пролетарского смысла, разгадав­шего, наконец, где раки зимуют и что надо делать и чего не делать в интересах пролетарского освобо­ждения»^[8].

Махаевцы рассчитывали, что стихийная революцион­ность этой хулиганствующей среды внесет боевую струю в низшие слои рабочего класса, которые вместе с безработными по­ведут борьбу против окопавшихся на производстве квалифицированных рабочих.

По мнению махаевцев, квалификация рабочей силы, так же как образование у интеллигенции, получается путем «вложения части прибавочной стоимости». Правда, эта прибавочная стоимость дается квалифи­цированным рабочим в виде высокой заработной платы, но и это обстоятельство ставит рабочих высокой ква­лификации в привилегированное положение, дающее возможность, если не им самим, то их потомству вы­браться из каторжного положения эксплуатируемых на путь приобщения к интеллигенции и, следовательно, на путь эксплуататорства и угнетения масс.

Ориентация на безработных, на люмпен-пролетариат — одна из многих черт, роднящих махаевцев со всеми другими оттенками анархизма в России. Вместе с прочими анархистскими группами махаевцы думали осу­ществить социальный переворот только при помощи общественных подонков, вопреки желанию интеллигенции и верхушки рабочего класса. В то же время махаевцы отличались от других анархистских груп­пировок тем, что твердо и последовательно стояли на точке зрения классового деления общества.

Сами махаевцы, в лице своих теоретиков, не счи­тали себя анархистами и даже нередко нападали на анархистов не менее ожесточенно, чем на социал-де­мократов. Махаевцы упрекали анархистов в том, что они недостаточно решительны в борьбе против эксплу­ататоров. Вождя анархистов Кропоткина они обвиняли в том, что он придает значение свержению са­модержавия как этапу, приближающему к целям анар­хизма. Другим грехом западноевропейского анархизма махаевцы считали то, что он стремится к легализа­ции и к открытому существованию своих организаций в рамках капиталистического строя. Анархисты, по мнению махаевцев, отделываются словами вместо того, чтобы путем организации рабочего конспиративного заговора подготовить нападение на буржуазию и ее правительство.

Отношение махаевцев к государству страдает неяс­ностью. С одной стороны, они вместе с другими анар­хистами отрицали государство, считая его при всех условиях вредным и эксплуататорским. С другой же стороны, махаевцы предлагали массам безработных предъявлять свои требования именно к государству.

Махаевцы относились отрицательно к профес­сиональным союзам и не признавали никакой программы-минимум. Их же собственная программа-максимум была практически не разработана. Рабочие должны были, по мнению махаевцев, бороться „за достижение наи­высшей платы за ручной труд“, за уничтожение безработицы. Для осуществления этого необходим все­мирный заговор, всемирная рабочая стачка — восстание. Вот, собственно, и весь путь к счастью, указанный ими.

Н.Махно

Анархо — махновщина

Среди русских анархистов начала XX века, как мы указывали в предыдущих главах, преобладало течение анархо-коммунистическое. В 1917 году, от Февраля к Октябрю, анархисты-коммунисты выступали в качестве дезорганизующего фактора по отношению к прави­тельству Керенского. Что же касается синдикалистов, то нужно сказать, что вокруг них собралась группа аристократов от анархизма, интеллигентов, слабо свя­занных с рабочей массой.

Анархисты-коммунисты имели довольно значитель­ные группы почти во всех центрах рабочего движе­ния. Но в них преобладали деклассированные эле­менты, а из рабочих, как и во время революции 1905 г., к ним тянулись самые отсталые слои, как, например, булочники. Если до Октября 1917 года анархисты-коммунисты сыграли некоторым образом положитель­ную роль, то после Октября роль их стала абсолютно отрицательной. Если задачи, поставленные большеви­ками до Октября, не вызывали в среде анархистов отрицательного отношения, то после победы пролетарской революции в процессе начавшейся гра­жданской войны анархисты не поддержали ни диктатуры пролетариата ни ее практических целей.

Как известно, гражданская война с наибольшей си­лой развернулась на юге. В России советская власть быстро справилась с контрреволюционными мятежами петербургских и московских юнкеров. На Украине же классовая война перепуталась с резко обострившимся наци­ональным вопросом, и гражданская война затянулась там надолго. В этой обстановке активизировались анархисты, которые использовали сложность ситуации для оттачи­вания своего теоретического и практического оружие про­тив большевиков, против пролетарской дик­татуры. В этот период анархисты стали выдвигать идею второго Октября. (Как сейчас, очередного майдана! «За любой шухер, кроме голодовки.» Мелкая буржуазия в своем репертуаре… А если серьезно, то это результат идейной нестойкости мелкобуржуазных слоев населения, отражение их двойственного классового положения, результат отсутствия твердой классовой позиции.)

В 1918 году на совещании анархистов всех оттен­ков была выдвинута идея „единого анархизма», т.е. та­кого объединения, куда вошли бы анархисты всех течений. На этом совещании был разработан первый опыт единой платформы и заложена общая для всех органи­зация, принявшая название „Набат». В период осуществления диктатуры пролетариата и свержения не только са­модержавия и помещиков, но и капита­лизма, анархисты пытались сказать свое особое слово, выдви­нуть свои, отличные от большевистских, задачи. Характерно, что эта попытка была сделана на юге, на Украине, где рабочий класс был сравнительно слаб и где доминирующее влияние принадлежит крестьянству.

1918 год и часть 1919 года проходили для анархистов в беспрерывных попытках организации сил. В поисках своей социальной базы, к которой, как мы знаем, анархисты относили прежде всего люмпен-пролетариат, опустившиеся и хулиганствующие элементы, они объединяются с „батькой» Махно, действовавшими с 1918 года со своими повстанческими отрядами сначала против немцев, а потом против Деникина в районах Екатеринославской (ныне — Днепропетровская область) и Таврической губерний (Крым с прилегающими районами).

Ориентация на махновское движение вполне опре­деленно выявила социальную сущность анархизма вообще и бакунинско-кропоткинской его разновидности в частности. Связь вождей и теоретиков анархизма с махновщиной показала, где та клас­совая линия между анархистами и марксистами-ленинцами. Первые — выразители интересов мелкобуржуазных слоев населения, напуганных революцией, вторые — рабочего класса и трудового крестьянства. Не случайно анархистам-набатовцам нигде не удалось создать сколько-нибудь значительных сил в рабочем классе, ибо они выражали не его коренную классовую идеологию.

Махновщина не нашла и не могла найти опоры в среде осознавшего свои классовые интересы пролета­риата. Развитие борьбы за укрепление диктатуры пролетариата в России, после преодоления керенщины, деникинщины и петлюровщины, пошло быстрым тем­пами. На Украине же организованное движение кула­чества несколько затормозило развитие революции, и украинскому рабочему классу пришлось вести упорную борьбу за победу Октября.

Махно и его приспешникам суждено было стать вождями организованного кулачества в его борьбе про­тив власти трудового народа —  рабочих и беднейшего крестьянства. И если анархо-коммунистам, не нашедшим себя, своего социального лица, своего класса, удалось в процессе гражданской войны объединиться для пер­вых попыток анархистского строительства только с Махно, то это как нельзя лучше показало истинную классовую фи­зиономию анархизма.

В своих газетах („Набат», „Путь к Свободе») и ли­стовках анархисты противопоставляли Красной армии повстанческую армию, Советам рабочих и крестьян­ских депутатов — беспартийные и безвластные Советы, объединяющие местные организации по предприятиям и деревням. Анархисты заявляли, что только повстан­ческая армия может быть истинной защитницей социальной революции и только безвластные Советы способны осуществить организацию нового строя.

И здесь мы видим, что и эта «замечательная» идея анархистов не пропала втуне, а подхвачена заботливыми руками наших сегодняшних левых, которые, именуя себя коммунистами и марксистами-ленинцами, так же, как анархисты-махновцы начала прошлого века, ратуют за беспартийные (т.е. бесклассовые!) Советы. Вот, оказывается, где были спрятаны корни «гениальных» идей ФРА (поповцев) и слепо бредущих за ними РКРП и Рот-Фронта! В анархизма, в махновщине!

Некоторые районы Екатеринославщины оставались в руках Махно в течение нескольких месяцев. В этих районах при штабе повстанческой армии Махно в ка­честве идеологов махновщины сидела группа анар­хистов с Волиным во главе. Эти анархисты от поры до времени устраивали совещания, редактировали и писали газеты и листовки, стараясь пропитать мах­новщину духом вольного анархизма. Но среди махновской армии анархистам едва ли удалось создать хоть сколько-нибудь значительный слой сознательных анархистов-борцов. Поэтому в итоге и создалось в этой «повстанческой армии» положение, при котором всякие попытки идейного характера окан­чивались недовольством обеих сторон, и исторические опыты анархизма —„эксперименты анархического строи­тельства» — заканчивались взаимным раздражением Махно и его сотрудников, с одной стороны, Волина и его сотрудников — с другой.

Слияние и совместная работа анархистов и махнов­щины показали, что анархисты в короткое время сде­лались игрушкой в руках Махно, а следовательно, политическими слугами тех кулацких слоев крестьян­ства, которые стали хозяевами и господами махновского движения.

(Точно так же как путь бесклассовых Советов неизбежно заканчивается подчинением их сначала мелкой буржуазии и кулачеству, а затем и крупной буржуазии).

Путь, пройденный анархизмом от Прудона и Баку­нина к кулацким бандам Махно, — это смертный при­говор для анархизма. Путь от идеи вольной анархии к тирании махновщины и кулачества (а значит и диктатуре буржуазии!) — это все, что мог сделать, анархизм. Это его последнее слово, и иного быть не могло.

Продолжение следует

[1] „Интеллигенция и пролетариат», стр. 17—18.
[2] „Интеллигенция, как социальная группа». Журнал „Образова­ние», 1904 г., 14 1.
[3] „Буржуазная революция и рабочее дело*, стр. 86.
[4] Е. Лозинский. „Что же такое, наконец, интеллигенция», стр. 101.
[5] Е. Лозинский. „Что же такое, наконец, интеллигенция», стр. 282.
[6] «Буржуазная революция и рабочее дело», стр. 50.
[7] „Рабочий заговор», стр. 25 — 20.
[8] Е. Лозинский. „Итоги и перспективы», стр. 351—352.