Как царское самодержавие боролось со стачками

О новом промышленном уставе

Политические и экономические завоевания русского рабочего класса, добытые в ходе первой революции 1905-07 годов безжалостно отнимались царизмом и буржуазией в период политической реакции и экономической депрессии 1907–1912 гг. Резкое вздорожание жизни, падение реальной зарплаты и безработица дополняли бедственное политическое положение пролетариата. Годы реакции были годами разгула террора и насилия в первую очередь по отношению к рабочим. Ленин отмечал, что царское правительство и капиталисты бешено мстили проигравшим революционным классам. Рабочему классу и его партии становилось всё более ясно, что «проигрывать больше нельзя», хотя ясно было и то, что в борьбе с буржуазией и царём временные и болезненные поражения исключать нельзя, так как война с сильным и опасным противником редко обходится без неудач.

Но как бы ни злобствовала реакционная буржуазия, как бы ни мобилизовал царизм все силы, систему общественных классов и их отношения отменить было нельзя. «Столыпинские галстуки», каторга и тюрьмы могли вырвать из среды рабочего класса наиболее передовых, смелых и нетерпимых к угнетению и эксплуатации. Но рабочий класс остался. Осталась база, порождавшая классовые противоречия. Даже наоборот получалось. В силу поражения революции 1905 года эта база укрепилась так, что все прежние противоречия стали воссоздаваться на новой, высшей, более расширенной основе.

Дело в том, что все классы и их политические партии вышли из первой революции не теми, чем были до неё. В объективном положении страны была заложена неизбежность нового этапа революционной войны. Конечно, ликвидаторы тогда, и буржуазные холуи сегодня пытаются доказать тезис об эволюции помещичьего самодержавия к буржуазному, парламентско-правовому порядку, к «цивилизованному единению всех сил общества ради величия страны». Но такой эволюции не было. Самодержавие сделало несколько мелких шагов в этом направлении, шагов, кое в чём правильных, но вынужденных, временных и проводимых, в конечном счёте, классом крепостников в интересах крепостников.

Поэтому на деле получалось так: чем больше внешняя видимость давала факты о приближении феодально-буржуазного режима к типам передовых капиталистических стран Европы и США, тем больше нарастали противоречия в экономике и политике. Именно такое положение дел доказал рабочий класс в своём новом повороте к стачечной борьбе, начиная с 1911 года. Опыт стачечной борьбы и городских боёв с царизмом в 1905–1906 гг. не прошёл даром. Изменения в экономической конъюнктуре, а именно промышленный подъём 1911–1913 годов, пролетариат, руководимый большевиками, стремился использовать для своего контрнаступления на буржуазию и царя.

Есть, так сказать, цифровое выражение этого контрнаступления за возврат отнятых позиций. В годы реакции такое наступление говорило о том, что в России нарастает новая революция. В это время Левицкие, Ежовы и другие ликвидаторствующие интеллигенты громко вопили о вредном стачкизме, стачечном азарте, о ненужности нарушения гражданского спокойствия экономическими требованиями (и при этом боже упаси рабочих касаться политики!!!). А большевики, ещё раньше предвидя неизбежность революционного взрыва, считали массовую рабочую забастовку тараном для ударов по царизму и буржуазии. Резолюции совещания ЦК РСДРП с партработниками 1912-1913 гг. отмечали, что экономическая и политическая борьба (в порядке нарастания) рабочего класса являлась условием и залогом мощи движения и условием успеха на пути к пролетарской революции.

По документам отделов надзора царской фабричной инспекции можно более-менее точно восстановить картину общего размаха стачечной борьбы пролетариата в 1910–1914 годах (без учёта горных предприятий Донбасса и казённых предприятий). Для наглядности сведём эти данные в таблицу 1.

Таблица 1

Если добавить к этим числам забастовок, бастующих рабочих и потерянных часов соответствующие показатели по угольной и железорудной промышленности, а также данные по забастовкам на южно-русских военных заводах (Николаев, Харьков, Киев, Житомир, Одесса и пр.), то получится, что за период июль 1913 — июль1914 года число забастовок превысило 4000, а число бастующих рабочих достигло 2 миллионов.

Динамика официальных цифр красноречива. Ею можно бить по морде как буржуазных идеологов, так и оппортунистических лжецов из КПРФ или КПУ. Растущая дороговизна жизни, падение реальной зарплаты, полицейский террор, наступление буржуазии на все рабочие права — вот где корни такой динамики.

Тут надо сказать, что, несмотря на большой рост пролетариата за счёт пополнения из пролетаризирующихся слоёв деревни, ход экономической и политической борьбы давал хорошие и предметные уроки для революционного воспитания всей рабочей массы. Конечно, главное дело было не в этих новых пополнениях городского пролетариата. Дело было в том, что «старые» слои рабочих категорически не хотели дальше жить в старых условиях политического бесправия. Политическое бесправие рабочих консервировало их  отвратительное экономическое положение. Постепенно связь политики и экономики становилась очевидной всё большему числу пролетариев. После уроков 1905 года рабочий класс вырос политически настолько, что почти каждая стачка, по сути, становилась политической стачкой против существующего государственного порядка. Особенно велика в этом отношении воспитательная роль большевистских газет «Звезда» и «Правда».

Рост классового самосознания пролетариата обнаруживается в отношении числа политических стачек и демонстраций к числу экономических стачек. В общем числе стачек, указанных в таблице 1, политические и экономические стачки относятся так:

Таблица 2

К 1914 году число участников политических забастовок в несколько раз превысило число участников забастовок только с экономическими целями. Правда, политические стачки не имели ещё такой длительности, как экономические забастовки. Это понятно, так как политическая забастовка больше похожа на стремительный прорыв линии обороны врага, в то время как забастовка экономическая больше похожа на осаду крепости. При этом главная сила политической забастовки состоит в открытом, мощном и единодушном выступлении больших масс. Только в политических выступлениях рабочий класс выступает как лидер, как передовой класс всех трудящихся. Это второе обстоятельство, которое может сделать политическое выступление быстрым и одновременно победоносным.

По официальным отчётам царских инспекторов за один год, с 1 мая 1912 г. по 1 мая 1913 г., рабочий класс дал 1 миллион 290 тысяч участников политических стачек.  К тому времени в практике борьбы уже установились свои революционные дни, которые отмечались политической демонстрацией. Указанный 1 миллион 290 тысяч участников стачек составился из участников выступлений:

• в дату Ленского расстрела рабочих и 1 Мая — 670 тысяч стачечников и демонстрантов;
• протест против приговора севастопольским матросам — участникам восстания на кораблях Черноморского флота, — 250 тысяч;
• «избирательная» всероссийская стачка против урезания прав рабочей курии — 75 тысяч;
• по поводу открытия 4 Госдумы — 50 тысяч;
• «страховая» стачка по поводу уменьшения страховых выплат пострадавшим рабочим — 60 тысяч;
• 9 января 1913 года, 8-я годовщина расстрела рабочих возле Зимнего дворца, — 150 тысяч;
• 4 апреля 1913 года — 135 тысяч человек.

Вот этого движения больше всего боялся царизм.

Но большевизм никогда не отрывал политическую стачку от экономической, и наоборот. «Без экономических требований, без непосредственного и немедленного улучшения своего положения масса трудящихся никогда не согласится представлять себе общий «прогресс» страны. Масса втягивается в движение, энергично участвует в нём, высоко ценит его и развивает героизм, самоотвержение, настойчивость и преданность великому делу не иначе, как при улучшении в экономическом положении работающего», — так писал Ленин летом 1912 года, разбивая гнилые доводы ликвидаторов-либералов о ненужности сочетания экономических и политических стачек.

В 1913 году буржуазно-помещичья Госдума серьёзно обсуждала вопрос о содействии широкому распространению в народе балалаек, «…дабы увлечением музыкой отвлечь крестьянство от проявления вольного духа» (В. Пуришкевич, речь на заседании Госдумы от 13.04.1913 года). Осенью 1916 года командующий Петроградским военным округом князь Туманов предлагал фабрикантам и хозяевам заводов в качестве «средства от вольнодумия» чаще «забавлять рабочих в обеденный перерыв граммофоном и туманными картинами патриотического содержания».

Чёрт возьми, товарищи, это не анекдот, а исторические факты! Надо сказать, что сегодня методы у буржуазии в общем смысле те же, только роль балалаек, граммофонов и «туманных картин патриотического содержания» исполняют «гаджеты», видеофильмы, телевидение и частью Интернет, ну а вместо «картин» — попы и КПРФ с Ко.

Но всё же не балалайки были характерны для антирабочей политики царизма и буржуазии. Растущий размах стачек не могли не тревожить капиталистов и царское правительство. Большинство из них прекрасно понимало, что граммофоны и рассказы о военных походах времён Екатерины не есть лекарство от социальных зол России. Даже больше. С некоторых пор политика утопления рабочих в крови (как Лена и Златоуст) не всегда находила одобрение у «гуманной» части буржуазии. Выступая в Думе по поводу Ленских событий, царский министр внутренних дел Макаров заявил, имея в виду расстрелы и террор, что «так было, так будет». Депутаты стоя аплодировали палачам, решимость правительства уничтожать силой рабочие протесты приятно щекотала нервы буржуазии.

Но кривая стачек упорно шла вверх. На погромные фразы макаровых рабочий класс отвечал новым забастовочным взрывом. При сложившейся к тому времени благоприятной промышленной конъюнктуре такое положение было для буржуазии невыгодным. Поэтому к тому периоду относится появление проектов об узаконивании 1 Мая как праздничного дня по учётным табелям, ряд  попыток поставить вопрос о профсоюзах и т.д. «Угловатую и чугунную», азиатскую политику самодержавия либеральная буржуазия пыталась заменить более гибкой и тонкой — «правовой», западноевропейской тактикой «кнута и пряника». (Помните, как плакал премьер Горемыкин в царском вагоне в 1916 году, доказывая царю и своему подчинённому Хвостову (МВД), что «одних кнутов недостаточно, надо в чём-то и уступать»? Старый Горемыкин как раз был выразителем интересов той части русской буржуазии, которой «чугунный» царизм стал мешать получать большие прибыли.)

Стремление к «балансам» между кнутом и пряником очень ярко проявилось в попытке видоизменить устав о промышленности, заострив все его статьи против стачек, против рабочих вообще. В апреле 1914 года министерство промышленности и торговли — этот деловой орган буржуазии в аппарате самодержавия — внесло в совет министров вопрос о необходимости изменить этот устав 1886 года. На проекте нового устава надо остановиться подробнее, так как он имеет прямую связь со всем комплексом мер против рабочих забастовок[1].

Тут горемыкинские «балансы» проявляются сразу же. Так, буржуазия через своё министерство предлагала мирных участников всяких забастовок, как экономических, так и политических, не подвергать «уголовной каре». Но при этом «уголовная ответственность устанавливается за насилие, угрозы и повреждение имущества при забастовках той и другой категории», а также «уголовно наказуемым признаётся возбуждение к политическим забастовкам».

Буржуазия признавала забастовки «явлением, свойственным экономическим отношениям между промышленниками и рабочими». Поэтому она занялась (руками министерства промышленности и торговли) вопросом о стачках с позиции «применения правовых начал и оснований» и особенно вопросом о последствиях стачек. Устав 1886 года был составлен под другие обстоятельства и задачи. Теперь же буржуазии нужно было так разрешить противоречие с рабочим классом, чтобы, с одной стороны, уменьшить число ленских расстрелов, как «слишком возбуждающих к оружию рабочую массу» (М. Барк, царский министр финансов), а с другой стороны, чтобы можно было на правовом основании выжимать все соки из рабочего.

При всём этом капиталисты считали себя обиженными тем, что в 1905 году было отменено уголовное наказание за стачку. Стало быть, буржуазия полагала нелепостью ту часть нового устава, по которой рабочий мог безнаказанно участвовать в забастовках. Как же так? «Если за рабочими признаётся право стачки, — скулит министр торговли и промышленности Тимашев, — то нельзя в законе создавать в этом отношении новых привилегий в их пользу, нарушая права той стороны, против которой предпринимается стачка».

Буржуазию не удовлетворяют все старые статьи в уставе, которые касаются договора о найме рабочего, так как эти статьи имели цель исправить нерадивых. Буржуазия доказывает, что теперь на стачечников нельзя налагать дисциплинарные взыскания, так как эти взыскания вызывают новые возмущения. То есть, теперь нужно не исправлять рабочего административными мерами, а сразу же увольнять или отдавать под арест.

Желая обосновать необходимость локаута, буржуазия обрушивается на условия расторжения договора о найме. Она не хочет больше мириться с тем, что рабочего нужно предупреждать об увольнении за 2 недели. Она против того, что для увольнения рабочего необходимо иметь не менее 3-х дней неявки подряд, или не менее 6-ти дней в месяц. Эти сроки кажутся ей огромными, затрудняющими быструю расправу с неугодными рабочими.

Что означает понятие «неявки на работу» или понятие «прогула»? Буржуазия говорит: рабочий является на работу, но не работает (итальянская забастовка). По существующему закону такого рабочего увольнять было не за что. Это непорядок. Его нужно увольнять за то, что он фактически не работает, где бы он ни находился.

Так как большинство политических стачек продолжается в среднем 1 день, то буржуазия хотела иметь право немедленно увольнять рабочих, не неся за это даже формальной правовой ответственности.

В своих предложениях по новому уставу министерство торговли и промышленности (т.е. буржуазия) дошло до маразма. Оно требовало включить в устав положение, по которому можно было бы не платить за простой той части рабочих, которая не принимала участия в стачке, но при этом объективно не могла исполнять свои обязанности по причине связанности технологического процесса. Классовая слепота и жажда наживы доходили до того, что даже наименее развитые в политическом отношении слои рабочих начинали бастовать и бороться.

Юристам министерства торговли и промышленности было заказано правовое обоснование того, что «плата рабочим может быть дана только за непосредственный труд». Для нового устава была выработана формулировка: «вознаграждение есть ответное действие за труд». Когда фабричные инспекторы попросили министерство растолковать, что здесь имеется в виду, им растолковали прямо: ведь не может же предприниматель платить рабочим за простой от наводнения, разрушения от грозы, пожара и т.п. Простой части рабочих, которые не принимали личного участия в забастовке, есть такое же явление, которое произошло «вследствие стихийных сил, к которым предприниматель не имеет отношения».

Оцените степень лицемерия буржуазии! Вопрос ставился так, как будто рабочие ни с того ни с сего, от нечего делать поднялись на борьбу с добрым гражданином предпринимателем. Те же мотивы мы слышим от руководства современных буржуазных партий и профсоюзов: предприниматель лезет, мол, из кожи вон, чтобы сохранить производство и рабочие места, а рабочие этого не понимают и выражают недовольство жизнью. Глупые и неблагодарные рабочие.

Поэтому, заявляют буржуазные юристы, по букве права и в силу законов природы предприниматели должны быть освобождены от несения расходов за всякий простой, независимо от его причин. В устав вносится такая формулировка: «Из изложенного нельзя не заключить, что лежащая на предпринимателе (в силу договора найма) обязанность уплатить заработную плату не может служить основанием права рабочего на вознаграждение за время, которое он фактически не работал».

Иными словами, министерство, этот приказчик буржуазии, заостряет против стачек каждый узловой пункт устава о промышленности. Рабочим как бы говорят: пожалуйста, граждане рабочие, устраивайте забастовки, это ваше законное право. Мы-де тоже, как на Западе, правовое государство. Однако по новому закону вы будете немедленно выброшены со своего предприятия в первую секунду стачки.

Правда, между хозяином-буржуазией и ее приказчиком возникли и некоторые несогласия по уставу. Основанием для спора был пункт о сроке уведомлении рабочего об увольнении «при нормальном течении жизни предприятия». В письме с совет министров секретариат министерства торговли и промышленности пишет: «Представители промышленности настаивали на 3 днях вместо 2 недель по уставу. Министерство настаивало на 7 днях». Хрен редьки не слаще.

На самом деле «спор» этот был выдуман для газет, так как надо было показать рабочим, что «государство зорко стоит на страже их интересов».

Здесь хорошо видна классовая позиция буржуазии. Она добивалась, чтобы новый устав вовсе не касался пункта о предупреждении рабочего об увольнении. Это, мол, дело договаривающихся сторон, и участие государства в нём необязательно, поскольку хозяевам производств мешал (и мешает ныне!) даже показушный и безвредный, в общем, надзор со стороны официальных властей. Ведь рабочего всегда можно прижать к ногтю, а если при этом он будет юридически лишён самой возможности жаловаться на произвол хозяев, то это, по мнению буржуазии, должно снизить у него охоту бастовать. Или вообще как-то выказывать свою строптивость.

Далее буржуазия заявляла своему обер-лакею — министерству о том, что «прочный договор с предупреждением (об увольнении) и прочими обязательствами перед рабочими целесообразен при наличии профсоюзных организаций рабочих, а у нас их нет». Дескать, как жаль. Вот если бы у нас на фабриках были рабочие профсоюзы, тогда можно было бы поговорить и о выполнении всех прочих условий старого устава. Ну а коль профсоюзов западноевропейского типа у нас нет, то на нет и суда нет. Поэтому всякие предупреждения об увольнении автоматически становятся излишними.

Но главное дело заключалось не в предупреждении об увольнении, а в формальной невозможности уволить рабочего мгновенно. Обязательность предупреждения, — продолжает буржуазия, — это нарушение юридического равенства сторон договора: рабочий может уйти, когда захочет, а предприниматель почему-то стеснён в праве немедленного увольнения 2-мя неделями отсрочки. Получается, что для законного увольнения рабочего предприниматель должен ждать, когда рабочий три дня не придёт по неуважительной причине или 2 недели — по уважительной.

2 недели — именно столько старый фабричный устав давал рабочему на лечение любого заболевания, в том числе и производственных травм. Например, перелом руки, полученный в цеху, никак не может быть вылечен за 2 недели. Это «автоматически» означало, что рабочего по истечении этого срока выкидывают за забор, без полного месячного заработка и пенсии.

Но капиталисты добивались отмены и этого людоедского положения. Им нужно было выбрасывать рабочих сразу же, как только они — по любой причине — переставали быть полноценными придатками к машинам, переставали создавать прибавочную стоимость. По старому уставу в случае болезни хозяин должен был оплатить рабочему 2 недели, в которые тот не работал, после чего получал право уволить больного рабочего. Теперь же речь шла о том, чтобы не  платить заболевшему ничего и не ждать 14 дней, а сразу же брать нового рабочего и ставить его на место заболевшего, а заболевшего выбрасывать.

Юридические лакеи буржуазии не жалеют красок для описания «ужасов, кои следуют из наличия в старом уставе сроков обязательного предупреждения: деморализация рабочих со стороны других, ловких и изворотливых, рабочих, держащих в страхе своих товарищей. Закон стесняет и самого рабочего, когда ему надо спешно выехать в деревню». Надо же, какая отеческая забота о рабочих! «Отцы»-хозяева всеми силами пытаются оградить рабочую массу от наиболее сознательной её части, от рабочих-большевиков, и мотивируют такую «заботу» тем, что, дескать, эти «ловкие и изворотливые» толкают рабочих на забастовки и подводят их, яко наивных и простодушных, под увольнение. То же касается и «спешного выезда в деревню». Не все рабочие «спешно выезжали в деревню», так как к 1910 году многие производства потребовали постоянных, кадровых рабочих, а не сезонных. Сезонные рабочие были, слов нет, но, во-первых, сезонность их работы в городе объяснялась нищенской зарплатой и зависимостью от деревенского хозяйства, а во-вторых, буржуазии нужен был формальный предлог в лице сезонных рабочих для того, чтобы распространить частный случай на общее положение дел. Ясно было, что эти пресловутые 2 недели объективно были на пользу рабочим, а значит, по мнению буржуазии, были орудием в пользу стачек.

Также нужно было снять вопрос о доказательстве законности увольнения рабочего в суде. Старый устав давал рабочим возможность обжаловать своё увольнение в судебном порядке, что вызывало для буржуазии некоторые неудобства, связанные с судебными издержками, потерей времени, оплатой адвокатов и т.п. Эти неудобства должен был полностью снять новый промышленный устав.

Капиталистам и царским чиновникам нужно было убить стачечную активность рабочих любыми способами. Однако дело это нужно было обставить так, чтобы приёмы борьбы хозяев с рабочими (локауты, чёрные списки, мгновенные увольнения за стачку, отказ от уплаты за простой в дни политических демонстраций и т.п.) нашли своё полное обоснование в законах, полностью сочетались с законом. Как-никак после 1905 года в России уже было «общественное мнение». Царизм считал, что совесть обывателей из учёной и служилой  буржуазной среды надо успокаивать правовым обоснованием всех репрессий по отношению к пролетариату.

Накануне начала империалистической войны наиболее дальновидные деятели буржуазных партий (кадетов и прогрессистов) стали громко кричать о наличии в стране нового политического тупика. «Столыпинщина» и террор против рабочего класса не могли устранить противоречий между объективным развитием капитализма и ростом классовой сознательности пролетариата, с одной стороны, и царизмом (т.е. существующей политической надстройкой и государственной политикой), с другой. Тем не менее, буржуазия цепко держалась за самодержавную махину, так как животный страх перед революцией рабочего класса был сильнее «классического» здравого смысла капиталистов. Поэтому отдельные попытки, вернее сказать, публичные разговоры либералов о попытках ввести европейские порядки в отношениях труда и капитала превращались на деле в политический винегрет из западноевропейских «примеров высокой культуры» и других словесных трюков и азиатчины — конкретных держимордовских репрессий против рабочих.

Конечно, и западноевропейская буржуазия не относилась к своему рабочему классу как-то иначе, она была эксплуататорским классом, а не «обществом по сбережению жизни на земле». Российская буржуазия пыталась заимствовать у неё более тонкую «рабочую политику», более гибкие организационные формы эксплуатации и угнетения наёмных работников.

Но в России и это не получалось. Каждая либеральная попытка «облагородить» отношения труда и капитала упиралась в государство — в самодержавие и фактическую помещичью диктатуру.

Но буржуазия хорошо помнила уроки 1905 года и видела нарастание забастовочной активности. Поэтому проблема «облагораживания» трудовых отношений периодически оставлялась в стороне. При этом на многих исторических документах, вышедшем из недр буржуазии в период 1910-1916 гг., лежит печать двойственности. Это видно и в проекте нового промышленного устава, и в «Заключении междуведомственного совещания для изыскания мер против забастовок рабочих». В сравнении с проектом нового устава «Заключение» более консервативно, так как в нём отражена позиция МВД и министерства земледелия, которые были основными (если не считать военное министерство) политическими и экономическими рычагами царизма. Оба этих документа свидетельствуют о тупике, о двойственности политического положения русской буржуазии и правящей бюрократической клики.

В чём был этот тупик? Тупик этот в том, что своей борьбой рабочий класс как революционный руководитель всех трудящихся ставил перед собой на данном этапе первую задачу — раздавить самодержавие. Буржуазии было объективно выгодно уничтожение всех пережитков феодализма. Они задерживали развитие капитализма в России. Однако буржуазия «субъективно» была против уничтожения самодержавного государства, так как страх перед пролетарской революцией был сильнее чисто экономического смысла. Но этому классовому страху буржуазии есть свои экономические основания, которые уходят в историю созревания русского капитализма, содержатся в характерных чертах его роста, в формировании его политических партий.

Сама западноевропейская буржуазия, на которую ссылались либералы, выступая против абсолютизма, до революции 1905 года была, в общем, за свержение династии и установление в России буржуазной республики. Но совсем другое дело получилось после 1905 года. Теперь западные монополисты видели в царизме гарантию сбережения и роста своих капиталов, вложенных в промышленность России. Капитализму западноевропейской ориентации становились невыгодны всякие реформы и особенно реформы в отношениях труда и капитала. Поэтому такие отношения были, по сути, отданы на откуп полиции с тем условием, что «всякие реформы возможны, если они идут на пользу хозяевам и во вред рабочим».

А вот голоса о необходимости политических реформ, наоборот, начали раздаваться перед войной из лагеря «носителей консерватизма», от крупных капиталистических помещиков, экспортирующих на запад зерно. Они были недовольны тем обстоятельством, что около 2 миллионов десятин сельскохозяйственных земель было невозможно купить, так как они принадлежали членам «августейшей фамилии» и были выведены с рынка земли. Это не значит, что крупные землевладельцы становились на позиции рабочего класса. Это значит, что на какой-то момент интересы этих классов, направленные на свержение царизма, совпали. Царизм мешал росту и развитию пролетарской революции и потому подлежал уничтожению — в этом был интерес рабочего класса. Царизм мешал росту и развитию капитализма в сельском хозяйстве и поэтому подлежал уничтожению — в этом был интерес крупной сельскохозяйственной буржуазии.

Коренные классовые интересы пролетариата и буржуазии совпадать не могли никак, что бы по этому поводу ни заявляли старые либералы и нынешние проповедники «классового мира» в России. Поэтому всё официальное законодательство современного капиталистического государства построено по старому принципу: «всякие реформы возможны, если они идут на пользу хозяевам и во вред рабочим».

О проекте «локализации» празднования 1 Мая на фабриках и заводах

Ясно, что проектом промышленного устава борьба с забастовками ограничиться не могла. К 1907 году крупнейшие союзы капиталистов-работодателей, «Петербургское общество заводчиков и фабрикантов» и «Общество заводчиков и фабрикантов московского промышленного района», столкнулись с первомайским вопросом. Этот вопрос не терял своей остроты даже в годы реакции, 1908-1910 гг., когда рабочее движение казалось «окончательно замиренным», а рабочий вопрос снят с повестки дня, по выражению Столыпина, «самою жизнью».

Эта сова реакции сильно заблуждалась. Поэтому налицо были стремления и попытки работодателей выработать раз и навсегда свою единую согласованную линию в отношении этого международного рабочего праздника. Одну из таких попыток, стремящихся разрешить первомайский вопрос в выгодном для буржуазии ключе, представляет собой «Доклад о локализации празднования 1 мая на фабриках и заводах». Этот «Доклад» составлен в мае 1914 года московским «Обществом заводчиков и фабрикантов»[2].

Документик интересный. Рассмотрим его.

Этот доклад представляет собой попытку найти некую равнодействующую линию поведения, которая бы, с одной стороны, не противоречила принципиально нетерпимому отношению буржуазии к классовому пролетарскому празднику; с другой стороны, была бы увязана с непримиримым полицейским отношением к этому празднику со стороны «чугунного» царского правительства; и, наконец, учитывала бы непосредственные обстоятельства жизни, которые, в разрез со всякими «принципами», циркулярами и уставами, «заставляли фабрикантов вырабатывать совершенно неожиданные отношения к первомайской забастовке и демонстрации».

Из копий сохранившейся телеграфной переписки между московским и петербургским союзами капиталистов по поводу маёвки 1912 года, которая прошла по всей России с исключительной силой, видно, что попытки штрафовать рабочих за участие в первомайской стачке провалились. По этому поводу «не было должного единодушия» ни в Петербурге, ни в Москве. Как же так? В чём дело? Отсутствие «единодушия» буржуазии в вопросе о применении штрафов за маёвку и непримиримая позиция, занятая советом петербургских фабрикантов, вызвали в рабочей среде Петербургской губернии настолько резкий конфликт, что часть капиталистов, входивших в этот союз, выступила против всяких штрафов по поводу Первомая. Эта часть не защищала своих рабочих, а лишь отдавала себе отчёт в том, что такие меры вызовут длительную забастовку и полную блокаду заводов и фабрик по образцу Красной Пресни в 1905 году.

(Тут всплывает один интересный момент. Главным карательным подразделением, воевавшим против рабочих Красной Пресни, был «придворный» лейб-гвардии Семёновский полк, которым командовал полковник и камергер двора Мин. Против Пресни была применена артиллерия, в том числе и тяжёлая, калибром от 76,2 мм. Раненых пресненских дружинников, их жён и детей каратели приканчивали штыками и выстрелами в голову. Спустя 7 лет после тех событий некоторые офицеры Семёновского полка ушли в отставку, поселились в Петербургской губернии и превратились в предпринимателей. Эти предприниматели входили в состав союза капиталистов, в том числе и в его совет. Рабочие, которые трудились на предприятиях, принадлежавших этим бывшим «семёновцам», знали, что их хозяева-каратели и убийцы московских рабочих. Когда встал вопрос о штрафах и увольнениях за участие в маёвках, рабочие таких предприятий через мастеров предупреждали хозяев о том, что в ответ на возможные репрессии за маёвку они не ограничатся длительной забастовкой, а «за пресненские кровавые дела сожгут дотла и взорвут весь завод. И ни одна сволочь не поможет». Ясно, что бывшие «семёновцы» хорошо понимали реальность таких угроз, тем более что они не могли не осознавать возможность расплаты за массовые убийства.

Поэтому, видимо, взвесив все за и против, эта группа петербургской буржуазии была вынуждена выступить против штрафов и других наказаний за маёвки, действуя по принципу: «потеряем рубль — сохраним тыщу» (и голову, возможно). Правда, в споре о штрафах за маёвки победили всё же «ястребы»).

Конфликт внутри петербургского союза едва не привёл к его расколу. А вот московские капиталисты в этом вопросе (ещё бы!) оказались более гибкими. Они на основании горького опыта пришли к выводу о бесполезности «лобовой» борьбы с празднованием 1 Мая, поскольку такая борьба неизбежно вела к обострению антагонизма между трудом и капиталом. Они поступили хитрее.

Воспользовавшись давней традицией Москвы праздновать день 1 мая как первый праздник весны, московские промышленники выдвинули свой проект: путём признания дня 1 мая местным праздником (за счёт отмены одного из других праздничных дней в году) локализовать первомайское рабочее движение и превратить его из политического мероприятия  в балаганное действо. (Нечего не напоминает?)

Этим новым способом борьбы с классовым праздником пролетариата путём его «признания», путём замаскированным и тактически более ловким, нежели прежняя система штрафов, увольнений, локаутов и т.п., этой ложной уступкой рабочим, капиталисты надеялись достичь двух целей:

1. Избавиться от постоянного источника осложнений и столкновений двух классов на почве запрещения празднования 1 Мая;
2. Это главное, пожалуй, — постепенно превратить международный политический праздник рабочего класса в безвредный обескровленный местный праздник, рабочее боевое 1 Мая — в увеселительную прогулку в Марьину рощу.

Однако на этом пути московские капиталисты натолкнулись на царское МВД. Ещё в 1908 году министр Маклаков обязал фабричную инспекцию не допускать включения в правила внутреннего распорядка или табель нерабочих дней дня 1 мая. Поэтому все предложения московского совета капиталистов были направлены на то, чтобы побудить самые широкие круги предпринимателей выступить и добиться у правительства отмены этого министерского распоряжения[3].

«Доклад» москвичей не был поддержан петербургским обществом капиталистов. (Нынешние капиталисты учли печальный опыт прошлого, и стали применять этот метод в отношении всех бывших советских рабочих праздников.) В ответном письме от 7 июля 1914 года вице-председатель петербургского общества некий Триполитов сообщал в Москву, что «изложенные в записке соображения были доложены совету общества в заседании 1 июля сего года, но не встретили сочувствия, и совет остался при своём прежнем мнении о необходимости сокращения праздничных дней и, в частности, о нежелательности введения праздничных дней в таком необычном порядке и по таким мотивам».

В итоге до 1917 года (практически — до 1918 г.) праздник 1 Мая так и оставался официально обычным рабочим днём. Да только все эти годы рабочим было до лампочки мнение всех маклаковых, романовых и триполитовых по поводу своего пролетарского праздника. Буржуазии и царизму не удалось превратить этот день ни в обычный рабочий день, ни избавиться от «постоянного источника осложнений и столкновений двух классов», ни свести этот великий праздник к пьяному балагану. (Увы, нынешней буржуазии это сделать удалось.)

«От отдельных частных вопросов-к постановке общего вопроса»

«После  трёх лет самого бесшабашного разгула контрреволюции народные массы, больше всего угнетённые, придавленные, забитые, запуганные всякого вида преследованиями, снова начинают поднимать голову, снова просыпаются и начинают приниматься за борьбу. Три года казней, преследований, диких расправ уничтожили десятки тысяч одних «врагов» самодержавия, заперев в тюрьмы и услав в ссылку сотни тысяч других, запугали ещё сотни и сотни тысяч третьих. Но миллионы и десятки миллионов теперь уже не те, чем они были до революции. Эти миллионы никогда ещё в истории России не переживали таких назидательных наглядных уроков, такой открытой борьбы классов. Что в этих миллионах и десятках миллионов началось новое глубокое, глухое брожение, — это видно из летних стачек текущего года и из недавних демонстраций»[4], — так Ленин расценивал начало оживления в революционном движении конца 1910 года. В самом начале такого оживления Ленин увидел, что новый революционный подъём примет грандиозный размах, что этот подъём будет началом новой эпохи в истории борьбы пролетариата.

«Первое же начало борьбы, — пишет он, — показало нам опять, что живы те силы, которые поколебали царскую власть в 1905 г. и которые разрушат её в грядущей революции. Первое же начало борьбы показало нам опять значение массового движения. Никакие преследования, никакие расправы не могут остановить движения, раз поднялись массы, раз начали шевелиться миллионы»[5].

В годы реакции царизм жестоко мстил рабочему классу за его героизм в 1905 году. Да, тюрьмы, ссылки, каторга, казни уничтожили сотни и тысячи лучших рабочих и революционеров. Но не был уничтожен рабочий класс, и не была сломлена его воля к борьбе. Примерно с января 1912 года и особенно после Ленских событий по всей России проходит большая волна политических стачек. Перемежаясь с экономическими стачками, вспыхивая в разных городах, на разных заводах, эти стачки снова ставят рабочий класс во главе растущего революционного движения трудящихся страны.

Ленин пишет: «Проходит то время, когда одиночки-террористы могли говорить о «возбуждении» народа террором. Россия ушла вперёд от этих печальных времён. Революционный пролетариат в пятом году нашёл себе иной «путь в народ», иное средство втягивать в движение массы. Это средство — революционная стачка, упорная, перебрасывающаяся с места на место, из одного конца страны в другой, стачка повторная, — стачка, поднимающая отсталых к новой жизни борьбой за экономические улучшения, — стачка, клеймящая и бичующая всякий выдающийся акт насилия, произвола, преступления царизма, — стачка-демонстрация, развёртывающая красное знамя на улицах столиц, несущая революционные речи и революционные лозунги в толпу, в народную массу.

Такой стачки нельзя вызвать искусственно, но её нельзя и остановить, когда она стала охватывать сотни и сотни тысяч»[6].

Многие документы царского правительства того периода открывают слабые места в системе самодержавия — именно те места, по которым била партия большевиков. В то время, как меньшевики проповедовали стихийность рабочего движения, выступали против политических стачек, против «стачечного азарта», Ленин указывал на политическую стачку, как на лучшее средство вести рабочий класс к революционному подъёму. Ясное дело, царские чиновники особое внимание обращают именно на политическую стачку. В оперативном журнале совета министров есть запись от 8 августа 1913 года. Читаем: «Ничтожность поводов, выставляемых рабочими в качестве причины забастовки, заставляет предполагать у бастующих иные скрытые побуждения, а может быть, объясняется и преступным на рабочий люд влиянием извне»[7].

Секретная записка МВД указывает, что «переживаемое ныне забастовочное движение… объединяет рабочих на почве непримиримого отношения к существующему государственному и общественному строю и, таким образом, создаёт среди рабочих готовые кадры для пополнения революционных партий»[8]. Царское правительство вынуждено подробно разбирать причины и пути развития политических стачек, усматривая в них наибольшую угрозу царской монархии.

1 февраля 1913 года Ленин писал: «От отдельных частных вопросов рабочая масса идёт к постановке общего вопроса. Внимание самых широких масс сосредоточивается уже не на отдельных только настроениях нашей русской жизни. Вопрос ставится о всей совокупности этих настроений в целом…»[9].

Агенты буржуазии-меньшевики и ликвидаторы, боролись против политических стачек. Они выполняли заказ правящих классов, помогая правительству и полиции в подавлении растущего революционного движения. Но именно в ходе стачечного подъёма 1912-1914 гг. большевики разгромили ликвидаторов. «Ликвидаторы, — писал Ленин, — своими либеральными речами о «стачечном азарте», против соединения экономических и политических мотивов в стачечном движении… вызвали законное отвращение рабочих. Рабочие сознательно и твёрдо провели поэтому «снятие с постов» рабочего движения гг. ликвидаторов»[10].

Хорошей иллюстрацией к этим словам Ленина служат те восклицания ужаса, которые вырываются у царских министров по поводу «других мотивов в стачечном движении».

Но какими средствами самодержавие предполагало бороться против стачек?

Вслед за буржуазией царизм начинает маневрировать. Он ещё не отказывается от зубатовских (провокаторско-полицейских) методов воздействия на рабочий класс, но уже хочет заставить работодателей проявлять более «отзывчивое отношение к рабочим» и удовлетворять их «непреувеличенные требования». Неуступчивость фабрикантов выходит боком царизму, поскольку вызывает развитие стачек, эволюцию стачек от сугубо экономических к политическим, в которых объединяются экономические и политические требования, перерастание забастовок в широкое политическое движение.

МВД (по докладу шефа жандармов Белецкого) в записке от 14.10.1913 года указывает на то, что недоразумения между рабочими и хозяевами нередко возникают по вине самих работодателей. Больше того, жандармы, чья агентура непосредственно работала внутри рабочих коллективов, докладывали о том, что бывали случаи, когда хозяева снижали зарплату рабочим с целью искусственно вызвать забастовку и тем самым получить оправдание перед заказчиками и контрагентами по поводу срыва сроков контрактов, задержек с оплатой сырья и материалов и, главное, по поводу внезапного повышения цен на готовый заказ. Именно так, притеснением рабочих, была вызвана забастовка на заводе общества Николаевских заводов и верфей, где заводоуправление хотело снять с себя ответственность за просрочку при постройке кораблей. А если мы вспомним проблемы царского правительства с комплектованием Черноморского флота мощными кораблями (в связи с желанием захватить проливы Босфор и Дарданеллы и прилегающие районы), то увидим, что одной из главных причин, сдерживавших империалистические аппетиты самодержавия, было постоянное завышение цен на корабли и такие же постоянные задержки сроков сдачи кораблей. Николаевских судостроительных капиталистов интересовал Босфор, однако, возможность получить от царской казны побольше,  сверхприбыль здесь и сейчас, всё это их интересовало намного сильнее[11].

Правительство было вынуждено признать, что стачки «составляют явление, вытекающее из общего строя современной промышленной жизни, основанной на свободе труда»[12]. Но министры тут же «разъясняют» эту «свободу труда». Министры скорбят по поводу того, что закон не даёт достаточных прав администрации привлекать к ответственности рабочих — участников забастовки. Как уже говорилось выше, министерство торговли и промышленности разрабатывает предложение о том, чтобы признать неявку на работу в периоды стачек законным поводом для немедленного увольнения. Совет министров во главе с Коковцовым постановляет радикально пересмотреть уголовные нормы, действующие по отношению к стачкам, с целью расширить права администрации, полиции и судов  в борьбе с политическими стачками. На этот вид стачки делается весь уголовно-репрессивный акцент.

Распутинский любимец Маклаков предлагает министру торговли Тимашеву превратить фабричную инспекцию в филиал сыскного отделения по борьбе со стачками, на что Тимашев отвечает, что инспекция уже давно выполняет эту задачу. (К слову. Исторический опыт бесценен. Сегодня многие рабочие в ходе своих конфликтов с администрацией пишут письма и ходят на приёмы в гострудинспекции. Там они откровенно выкладывают всё положение дел, называют фамилии, говорят о своих намерениях и т.п. А потом искренне удивляются, откуда полиция и хозяева детально знают о планах забастовщиков. Товарищи, прислушайтесь к царскому министру Тимашеву и перестаньте быть наивными детьми.)

МВД пытается по аналогии с европейскими государствами создать примирительные суды для разбора конфликтов между рабочими и хозяевами. В состав таких судов, по мысли министерства, должен входить губернатор или градоначальник (председатель суда), и члены суда — фабричный инспектор и юрист — член окружного суда. Премьер Коковцов на заседании совета министров поправляет МВД: совет считает необходимым придать этим учреждениям некоторые черты гласности и предлагает присоединить к правительственным лицам выборных депутатов от фабрикантов и рабочих. Вот такими зубатовскими приёмами правительство намеревалось отвлечь рабочих от революционных методов борьбы. Как говорится, хвост — лисий, зубы — волчьи.

Вообще, насколько своеобразно понималась царским правительством «свобода труда», показывает циркуляр МВД, предлагавший полиции требовать — в случае невозможности ликвидировать стачку — увольнения рабочих. «После чего как безработные, принадлежащие к наиболее беспокойному и сомнительному элементу населения, они должны быть подчинены самому строгому наблюдению со стороны органов местной полиции»[13]. Всё логично: сначала хозяева доводят рабочих до забастовки, затем увольняют, после чего уволенные попадают под усиленный надзор полиции и в тюрьму.

Самодержавие имело самую лицемерную и подлую сущность. Однако к середине более-менее благополучного 1913 года оно явно растерялось перед лицом растущего революционного движения. Об это ясно говорят споры между министрами по поводу того, какими методами лучше ликвидировать стачки, методом административным, в «порядке управления», или же путём поголовного увольнения рабочих и передачей их полиции и судам.

Беспокойство правительства вполне понятно. К тому моменту стачечное движение означало не только подъём рабочего класса. Ленин неоднократно указывал, что оно является общенародным движением, «которое выражает объективные нужды всей страны, направляя свои тяжёлые удары против центральных сил врага, мешающего развитию страны»[14]. Ленин разрабатывает тактику стачечного движения, переходящего в открытую революционную борьбу. «Если стачки истощают рабочих, — пишет он, — их надо вести вперемежку, давая отдых одним и поднимая на борьбу отдохнувшие или «свежие» силы. Надо устраивать стачки более короткие. Надо заменять иногда стачки демонстрациями»[15].

На это сейчас не хотят обращать внимание, однако, в течение воспеваемого ныне 1913 года рабочий класс России и в первую очередь пролетариат Петербурга показал величайшие образцы героизма и выдержки. В этом году питерскими рабочими и их большевистскими комитетами был проведён ряд забастовок, которые продолжались целые месяцы.

Цифры — вещь упрямая. В городе в 1913 году бастовали: Арматурно-электрический завод — 3,5 месяца подряд, завод Новый Лесснер — 102 дня, Мастерские Международного общества спальных вагонов (70% бельгийского капитала) — 82 дня, завод Старый Лесснер — 68 дней, Айваз — 52 дня, Польте — 49 дней, Зигель — 37 дней, Лангензиппен — 31 день и т.д.

Интересный момент. На заводе Новый Лесснер черносотенной администрацией был затравлен и убит рабочий-еврей. В ответ на смерть товарища забастовали все рабочие этого завода, руководимые заводским комитетом, находящимся под влиянием большевиков. Они отказались выдвигать экономические требования, чтобы подчеркнуть политический характер забастовки. 102 дня при поддержке всего рабочего Петербурга, несмотря на уговоры меньшевиков, новолесснеровцы стойко держались против объединённого напора администрации, охранки и меньшевиков. Несмотря на все ухищрения администрации, рабочие завода в течение 102 суток не позволяли ни запустить бастующий завод, ни передавать на другие заводы те заказы, которые были у Лесснера. Все проходные были заблокированы дружинами, главная электрическая станция охранялась круглосуточно, с завода не был вывезен ни один килограмм сырья, ни один станок, ни один полуфабрикат. Лесснеровцы раздобыли около 300 кг взрывчатки и заминировали главные сборочные цехи и электрическую станцию — на тот случай, если будет решено оставить хозяевам вместо завода одни руины. Эта забастовка, поддержанная всеобщим пролетарским сочувствием, показала, что для рабочих не существует национальных преград. Это была забастовка единства и силы пролетариата всей страны.

На целом ряде крупнейших промышленных предприятий Петербурга забастовки продолжались непрерывно в течение всего 1913 года. Это исторический факт.

На фоне столичных забастовок и вслед за ними в революционную борьбу вовлекалось крестьянство и армия. Политические стачки, попытки организации всеобщей политической забастовки, начинавшиеся то тут, то там баррикадные бои на улицах столичного города накануне первой мировой войны — таков путь развития пролетарского движения в России в годы революционного подъёма. Именно в эти годы началась, по сути, активная подготовка новой революции, которую проводил рабочий класс под руководством партии большевиков.

Подготовил М. Иванов

[1] «Представление» министра торговли и промышленности в Совет Министров от 09.07.1914 г. № 41 о заключении междуведомственного совещания для изыскания мер против забастовок рабочих. Секретно. Подлинник под № 9. Архив революции и внешней политики, Москва.

[2] «Доклад о локализации празднования 1 мая на фабриках и заводах». Подлинник хранился в деле № 177 СПБ общества заводчиков и фабрикантов (2 отделение экономической секции Ленинградского центрально-исторического архива).

[3] Красный архив, т. 16-1926, стр. 206.

[4] Ленин, Соч., т. 14, стр. 392.

[5] Там же, стр. 393.

[6] Ленин, Соч., т. 16, стр. 244.

[7] Секретное письмо министра внутренних дел Н.А. Маклакова министру торговли и   промышленности С.И. Тимашеву от 30.06.1913 г. № 17479. Письмо хранилось в ЛОЦИА, фонд совета министров, 1913 г., д. № 128, лл. 14-15.

[8] Записка МВД об учреждении примирительных судов для разбора споров между работодателями и рабочими и о выработке уголовных норм для преследования зачинщиков и агитаторов политических забастовок от 14.10.1913 г. № 21775. ЛОЦИА, фонд совета министров, 1913 г., д. № 128, лл. 42-54.

[9] Ленин, Соч., т. 16, стр. 280.

[10] Ленин, Соч., т. 17, стр. 304.

[11] Записка МВД об учреждении примирительных судов для разбора споров между работодателями и рабочими и о выработке уголовных норм для преследования зачинщиков и агитаторов политических забастовок от 14.10.1913 г. № 21775. ЛОЦИА, фонд совета министров, 1913 г., д. № 128, л. 44.

[12] Особый журнал совета министров об образовании междуведомственного совещания по вопросу о забастовках рабочих от 24.10.1913 г. ЛОЦИА, фонд совета министров, 1913 г., д. № 128, лл. 103-111.

[13] Циркуляр МВД губернаторам, градоначальникам и варшавскому обер-полицеймейстеру от 28.07.1613 г. № 18769. ЛОЦИА, фонд совета министров, 1913 г., д. № 128, лл. 39-40.

[14] Ленин, Соч., т. 16, стр. 241.

[15] Там же, стр. 244.