Как начиналась партия. Часть 8

← Часть 7

Как это понять? Под влиянием живой стихийной борьбы рабочих на почве экономических нужд кабинетный марксизм превращался в боевой практический марксизм. С другой стороны, идеи марксизма, попав на благотворную почву страшного гнёта, в котором жил русский рабочий класс, сильно способствовали превращению стихийных поисков выхода из этого угнетённого положения в сознательное и организованное стачечное движение.

А что скрывать? — эти поиски нередко принимали самые уродливые формы вроде погромов, фабричных бунтов, пьяных драк между рабочими и т. п. В то время, например, среди ивановских ткачей ещё жила деревенская вера, что есть высшее начальство, которое покарает и казаков, и губернатора за избиение рабочих. Рабочие ещё подымали вопрос об отправке жалобы московскому генерал-губернатору. Понадобилась крупная стачка, её жестокий разгром властями и два года борьбы, чтобы среди рабочих не осталось и разговоров о генерал-губернаторах, великих князьях, как о защитниках рабочих. Ивановские ткачи самой жизнью доросли до мысли, что против их врагов-фабрикантов у рабочих защитников нет, так как на законные и справедливые требования рабочих правительство всегда отвечает нагайками, пулями и тюрьмой.

На Украине, в Екатеринославе и Одессе, рабочее движение долго носило стихийный характер. За 2-3 года оно не успело создать передового слоя рабочей интеллигенции, который мог бы взять на себя организацию рабочей массы на борьбу против эксплуататоров и руководство этой борьбой. Между тем, в Екатеринославе в 1893–95 гг. борьба обостряется. Алчность южных горнопромышленников не знает предела. Миллионные прибыли создаются путём обсчитывания тёмных и невежественных рабочих, путём громадных штрафов, смешивания подённой и поштучной оплаты и другими уловками. И это всё — на фоне 11-ти – 14-ти часового рабочего дня и хищнической интенсивности труда рабочих. Неудивительно, что в таких условиях нарастают самые жестокие столкновения между рабочими и администрацией заводов и рудников, которые нередко сопровождаются убийствами, поджогами, разгромом цехов, машин и зданий. Только к 1896-97 гг., под влиянием марксистской пропаганды и агитации, эта борьба принимает всё более сознательный и организованный характер.

Изменяется и характер стачек в России. Стачка в порту в Петербурге, стачки на машиностроительных заводах в Москве, Виленская стачка отличаются своей выдержанностью, мирным, но энергичным отстаиванием своих интересов. Это уже не оборонительные стачки, а наступательные, стачки за улучшение своего положения, стачки против попрания своего человеческого достоинства.

Сознательное стачечное движение первой волны достигает своего апогея весной 1896 г., когда в Петербурге сразу, как один человек, забастовали 40 000 рабочих и держались 23 дня. Важнейшим здесь было то, что эти 40 000 рабочих выступили не только чтобы улучшить своё собственное положение. У рабочих уже было сознание, что они борются за улучшение положения всего рабочего класса. Это сознание было несомненным результатом предыдущей работы русских марксистов во главе с В. И. Ульяновым. Работа петербургской группы (В. Ульянов, Мартов, Крупская, Радченко, Шелгунов, Бабушкин, Норинский, Фишер, Крыжановский, Ванеев, Запорожец и др.) создала в среде рабочих атмосферу, насыщенную духом недовольства и протеста. В таких условиях возникла и разрослась колоссальная по русской мерке стачка почти всех петербургских бумагопрядилен, сыгравшая крупную роль в истории всего русского рабочего движения.

Русские промышленники конца XIX в. широко пользовались системой правительственных протекций — системой высоких таможенных пошлин, защищавшей русский рынок от иностранных товаров. Промышленники были «истинными патриотами своего отечества». Во время коронационных торжеств в мае 1896 г. они доказали свой «патриотизм» бурным выражением верноподданнических чувств новому царю и обильными подарками двору. В коронационные дни были устроены выходные для рабочих. Но «патриотизм» капиталистов быстро иссяк, когда дело дошло до оплаты рабочим за эти дни, которые рабочие «прогуляли» не по своей вине. Рабочие Екатерингофской мануфактуры потребовали оплатить им коронационные дни, но получили отказ. Тогда рабочие обратились за помощью к рабочим других мануфактур и послали к ним своих делегатов. Рабочие целого ряда фабрик горячо поддержали требования екатерингофцев. Было решено собраться на общую сходку и выработать общие для всех фабрик требования. В конце мая в Екатерингофском парке состоялось собрание делегатов, на котором присутствовало около 100 человек. Это было необычайное явление для Петербурга, поразившее всех, кто был знаком с полицейским режимом русского государства. На собрании выработали общие требования рабочих бумагопрядилен, записали их в прокламацию. Прокламацию издал Союз, а рабочие распространили её в огромном количестве по всему городу. Затем началась стачка.

Чего требовали рабочие бумагопрядилен?

«Мы хотим,

1. чтобы рабочий день у нас везде продолжался от 7 час. утра до 7 час. вечера, вместо теперешних от 6 ч. утра до 8 ч. вечера;

2. чтобы обеденное время длилось полтора часа и, таким образом, весь рабочий день продолжался 10 ½ час. вместо 12;

3. чтобы расценки везде были повышены на 1 копейку и, где можно, на 2 коп. против нынешних;

4. чтобы шабашили по субботам везде одновременно в 2 час.;

5. чтобы хозяева самовольно не останавливали машин и не пускали их в ход раньше времени;

6. чтобы заработок за первую половину месяца выдавали правильно и вовремя, а не оттягивали;

7. чтобы было сполна заплачено за коронационные дни».

Требования целиком справедливые и минимальные. Но фабриканты отказались их удовлетворить. Тогда за несколько дней стачка охватила 17 бумагопрядилен, вскоре примкнули ещё 4 фабрики. Почти все петербургские бумагопрядильни остановились. В стачку было вовлечено до 40 тысяч рабочих.

Стачка произвела потрясающее впечатление на общество. Петербургских обывателей приводили в изумление необычайное спокойствие и дисциплина бастующих рабочих. Хозяева лавок и магазинов ожидали пьяных погромов, а столкнулись с почти армейской дисциплиной рабочих. Патрули казаков и полиции шли в рабочих кварталах по пустым улицам, не было слышно обычного шума и гама. Это пугало не только полицию, но и правительство. Там, где собиралась толпа и говорились речи, единичные призывы громить фабрики и бить полицию встречали отпор со стороны сознательных рабочих. Перед рабочими выступали чины полиции, которые расхваливали фабрикантов и призывали рабочих вернуться к станкам. Но толпа была спокойна, чиновники наталкивались на ледяное молчание массы. Жандармы пытались спровоцировать рабочих на драки и буйства, но провокаторов немедленно вылавливали и, надавав по шее, выпроваживали вон.

Министр финансов созвал экстренное собрание фабрикантов и сообщил им о готовности правительства поддержать их. Петербургский градоначальник обращался к рабочим с печатными воззваниями встать к работе, но тон этих воззваний был всё тише по мере того, как стачка затягивалась. Власти не знали, что им делать, ибо рабочие сохраняли спокойствие назло и удивление полиции. Положение становилось угрожающим. Стачечное настроение заразительно. Это один из законов гражданской войны. В городе поползли слухи, что рабочие Путиловского и других металлических заводов готовы бросить работу и поддержать текстилей. А это означало увеличение числа стачечников сразу на 20-30 тысяч. Начала бурлить писчебумажная фабрика Варгунина. Забастовали рабочие Александровского чугунного завода, но начальство поспешило их успокоить, пообещав выполнить все требования рабочих. На большой резиновой мануфактуре ходили листки, вызывая сильное волнение. Правительству требовалось срочно покончить со стачкой. Тем более что сам царь откладывал из-за стачки свой торжественный въезд в Петербург.

Сознание того, что петербургские рабочие борются за улучшение положения всего рабочего класса, заставило многих рабочих пойти на помощь стачечникам. Помощь выражалась в отчислениях из заработков на поддержку стачки. Такие отчисления и сборы в пользу петербуржцев были повсюду, где только имелись организации, и где этим организациям было известно о стачке в столице. Газетам было строго запрещено писать о забастовке. Кое-какие сведения о ней и правительственное сообщение появились лишь после её окончания. Правительство боялось, что к стачке немедленно присоединится вся рабочая Россия.

Выбор момента и требование уплаты за коронационные дни придавали забастовке политический характер. Так, стачка железнодорожников в Москве тоже совпала с коронационным временем. Министр путей сообщения приказал немедленно удовлетворить все требования рабочих железнодорожных мастерских. Это означало, что само правительство поняло политический характер волнений и поспешило уступками заглушить протест в зародыше. А для многих рабочих-забастовщиков 1895-96 гг. в тот период практически вскрылась связь между политикой и экономикой.

В Москве во время летних провалов 1895 г. была разгромлена почти вся организация. Все интеллигенты и самые передовые рабочие были арестованы. Но, несмотря на это, рабочие, у которых порвалась всякая связь с интеллигентами и исчезла возможность добывать нелегальную литературу, продолжают революционную работу. Рабочие начинают сами писать листки, печатают их в легальных типографиях и тысячами распространяют по городу и окрестностям. Рабочие сами организуют большие сходки, где решают текущие дела. Характерно, что рабочие, оставшиеся без интеллигентных руководителей, не меняют тактики и не отказываются от «политики». В прокламациях и на сходках они продолжают вести как экономическую, так и политическую агитацию. Этот факт показывал, что работа марксистов не пропала даром, и постановка её не была искусственной, оторванной от жизни. Идея необходимости политической борьбы привилась в рабочей среде, особенно в тех её слоях, которые были вовлечены в круг агитационной работы марксистов. Однако широкая масса рабочих, хотя и набрасывается на марксистскую литературу, понять всё, о чём говорится в социал-демократических листках и прокламациях, ещё не может. Масса вылавливает в них лишь то, что кажется ей наиболее близким.

Как уже говорилось, все марксисты были согласны между собой в том, что агитация должна исходить из ближайших нужд рабочих. Здесь между организациями разных городов было полное единодушие. Задача и план агитации были одни и те же, различались только способы выполнения плана.

Массовое движение рабочих, волна забастовок, их организованный и сознательный характер, громадные сходки, празднование 1 Мая, местная агитационная литература — всё это заставило правительство обратить особое внимание на рабочих. В рабочую среду направляются целые отряды шпионов, которые появляются всюду: на предприятиях, в трактирах, на гуляньях, пролезают в кружки и на сходки. Главные усилия жандармов направляются на интеллигентов-марксистов, которые руководят движением. В городах на таких интеллигентов заведены списки, они известны департаменту полиции по прежним выступлениям на студенческих и других интеллигентских вечерах. Их арестовывают, причём в первую очередь попадаются марксисты-теоретики, не ведущие активной работы, и лишь потом в руки полиции попадают более опытные в конспирации практики-марксисты.

С 1895 г. начинаются массовые аресты марксистов во всех крупных городах и промышленных центрах. Аресты идут непрерывно. Арестовывается масса наиболее сознательных и активных рабочих. Большинство русских социал-демократов «первого призыва» оказывается в тюрьме. С 1894 по 1896 гг. возбуждается 726 политических дел, по которым судят 3 531 чел. Сюда не входит масса рабочих, высланных за это время в Сибирь, на Север и на родину полицейско-административным порядком. Жандармы и прокуроры хвастают, что им удалось в корне задушить всё социал-демократическое движение. Но при этом они вынуждены признать, что с рабочим движением справиться нелегко. Товарищ московского прокурора Лопухин признавался, что не предполагал, что социал-демократы, несмотря на усиленный сыск, так много успели сделать. Прокуроров и жандармов поражала высокая степень развития простых рабочих. Многих рабочих подозревали, что они интеллигенты, скрывающиеся под видом рабочих. Фактом оказалось, что русское правительство, которое тратило десятки миллионов на организацию сыска и шпионаж, которое всю Россию держало на тюремном положении, всё же проморгало начало массового марксистского рабочего движения. Когда же оно спохватилось, движение успело пустить глубокие корни. Рабочий класс уже выдвинул свою собственную революционную интеллигенцию. Эта интеллигенция вступала в спор с прокурорами и жандармами, которые пытались доказать рабочим, что они являются лишь пушечным мясом в руках интеллигенции. «Для нас, рабочих, свобода нужна, как хлеб, как воздух», — отвечал на допросе в Москве один из простых неграмотных ткачей. «Без свободы слова, без союзов нам жить нельзя», — заявил прокурору другой ткач. Прокурор Одесской судебной палаты Б. Ю. Витте писал в своём заключении: «Обвиняемые рабочие являются личностями в высшей степени подозрительными, очевидно способными проявить преступную деятельность в будущем. Чернорабочие, простые каменщики по ремеслу, они видимо интересуются и занимаются вопросами, совсем не свойственными лицам этого класса и доказывающими известное опасное направление их образа мыслей» [1]. За такой интерес к «несвойственным вопросам» одесских каменщиков на 5 лет отправили в Восточную Сибирь.

Правительству удалось нанести марксистской социал-демократии сильный удар. Но на стихийном росте рабочего движения этот разгром если и отразился, то в обратном смысле. Благодаря массовым арестам и массовым высылкам затронутых движением рабочих семена движения проникают во все места и захолустья России. Они всюду будят недовольство угнетённой массы и вызывают её протесты в виде забастовок. Но далеко не все из высланных рабочих были настолько сознательны, чтобы, призывая к стачкам, суметь без помощи литературы и других сознательных товарищей выяснить связь между экономической борьбой и борьбой за конечные цели рабочего класса. Поэтому роль большинства высланных рабочих свелась к расширению и углублению стачечного, сугубо рабочего движения. В этом отношении ими было сделано очень много. Задушить разросшееся вширь русское рабочее движение уже не могла никакая сила в мире. Оно стало неизбежным и признанным фактором русской жизни. Это подтверждали все продолжавшиеся массовые провалы рабочих.

Да, в целом, рабочее движение не пострадало. А вот марксистское руководство этим движением пострадало сильно. Рабочее движение — в силу изъятия наиболее сознательных рабочих и марксистов-руководителей — стало менее сознательным, менее социал-демократическим. В таких условиях рабочее движение неминуемо должно было пойти по пути наименьшего сопротивления, по пути тред-юнионизма. А это путь не совпадал с тем путём, по которому рабочее движение вели марксисты. Рабочие видели несомненный и непосредственный успех стачечной борьбы и понимали, что этот успех, выраженный в улучшении их положения, зависит от солидарности рабочих при их выступлении против капиталистов. Но на фоне этих успехов и улучшений жизни политическая свобода и социализм, т. е. цели, которыми руководились марксисты, отодвигались всё дальше на задний план. В то время продолжался подъём промышленности. Капитал быстро и, казалось, бесконечно поглощал резервную армию труда — безработных. Требования рабочих в большинстве случаев капиталисты удовлетворяли, чтобы не допустить стачек, а значит, потери прибыли, потери заказов, выплаты миллионных неустоек. В этих условиях бешеной гонки фабрикантов за прибылью никакая государственная сила не могла помочь от натиска рабочих. Буржуазии дешевле было немного повысить им зарплату, немного сократить рабочий день, увеличить на копейки расценки труда, устроить баню и туалет, лишь бы избежать забастовки в момент промышленного бума.

Постепенно у рабочих появилось убеждение, что успешную экономическую борьбу вполне можно вести в условиях политического бесправия — вопреки тому, о чём учили марксисты. Рабочие приводили аргументы: вот, несмотря на каторжные законы против стачек, стачки всё-таки идут, и правительство не в силах им помешать. Оно вынуждено мириться с постоянным нарушением им же изданных законов, потому что у него не хватает возможности арестовывать и ссылать всех рабочих, принимающих участие в забастовках. Несмотря на каторжные законы, стачка стала почти легальным явлением русской жизни. А разве нельзя таким же образом легализовать необходимые для рабочего дела свободы слова, союзов, собраний, печати, забастовок и пр.? Такого рода рассуждения всё чаще стали раздаваться со стороны средних, вовлечённых в агитацию рабочих, опьянённых стачечными победами, в особенности после опубликования закона 2 июня 1897 г. об ограничении рабочего времени.

Этот закон показал, что рабочие одержали победу. Подъём промышленности и гонка капиталистов за прибылью способствовали укреплению в рабочих уверенности в своих силах. Благодаря повсеместным стачкам рабочий день фактически сокращался за пределы, установленные законом. Заработная плата повышалась. Рабочие этим не удовлетворяются, требуют и добиваются отмены унижающих человеческое достоинство обысков, замены обращения на «ты» обращением на «вы», изгнания нелюбимых мастеров и т. д. Результаты побед в экономической борьбе — налицо, они ощутимы и фактические. И вот стачка мало по малу приобретает значение цели «самой по себе» и «абсолютного средства». Из одного из средств классовой борьбы на почве ближайших экономических нужд, за достижение социализма, стачка превращается в «единственное» средство улучшения положения рабочих.

После блестящего успеха марксизма и господства его над стихийными стремлениями рабочей массы, где-то с 1897-98 гг., начинается период приспособления социал-демократии к стихийному движению. Из руководителей массы и выразителей стремлений и настроений сознательных рабочих новое поколение социал-демократов становится выразителем мало сознательных средних рабочих. Подавление сознательности стихийностью происходит стихийным путём. Оно происходит не путём открытой борьбы двух совершенно противоположных воззрений и победы одного над другим, а путём вырывания жандармами всё большего и большего числа революционеров-«стариков» и путём всё большего выступления на сцену «молодых», т. е. оппортунистов.

До 1894-96 гг. марксистами-руководителями были интеллигенты и рабочие, прошедшие основательную теоретическую школу в борьбе с народниками и в пропагандистских кружках, а практическую — в организации агитационной работы. Они выросли вместе с движением, и каждый шаг они делали на основании всего предыдущего опыта, в строгом согласии с научным социализмом. А кто заменил этих арестованных революционеров? Это были люди, только что пришедшие к движению, в большинстве случаев не имевшие строго выдержанной школы пропагандистских кружков. Своё политическое воспитание они получили в массовой агитации, из листковой и брошюрной литературы. Знания марксизма у них были не основательные, а поверхностные.

Дело осложнялось тем, что медленный темп развития движения в начале 90-х гг. XIX в. сменился к середине 90-х гг. лихорадочным ростом движения (лихорадочно росла промышленность). Активный работник, не успев стать сознательным марксистом, попадает в тюрьму или ссылку. Работа активного работника за редким исключением продолжается не больше 4-6 месяцев. Провал следует за провалом, и после каждого провала состав организации меняется, а с ним меняются и традиции. О последовательной и систематической работе не может быть и речи. Всем некогда заниматься теорией, некогда готовиться к практической роли руководителя. Теория марксизма оказывается в загоне, её поглощает практика. Сознательность поглощается стихийностью. Движение торопливо и лихорадочно живёт лишь сегодняшним днём. Движение теряет компас марксизма, оно постепенно слепнет и сбивается с пути.

Продолжение будет.

Подготовили: С. Юдина, М. Иванов.

[1] «Из рабочего движения в Одессе и Николаеве». Женева, 1900 г., с. 8.