Э. Кольман. Боевые вопросы естествознания и тех­ники в реконструктивный период.

Статья из журнала «Под знаменем марксизма» № 3, 1931 г. Обработанная стенограмма доклада автора — математика и философа Э. Кольмана на Всесоюзном Совещании ОВМД (Общества воинствующих материалистов-диалектиков) в апреле 1931 г.

В статье обсуждаются вопросы партийности науки, задачи ее большевизации, рассказывается о буржуазно-идеалистических тенденциях в математике и др. науках, ставятся важнейшие задачи планирования всей научной деятельности страны.

Комментарии РП даны в скобках и выделены курсивом.

Боевые вопросы естествознания и тех­ники в реконструктивный период

Э. Кольман

Одновременно с нашим расширенным пленумом в Колонном зале Дома союзов заседает конференция по планированию физики, химии, биологии и техники, созванная Госпланом СССР и ВСНХ. Эта конференция, как бы она ни была несовершенна как со стороны ее организации, так и по содержанию докладов, которые там поставлены, как бы мало она еще ни походила на то, чего мы ждем от конференции, планирующей науку и технику, — все же имеет громадное значение. Она организует, мобилизует ученых, работаю­щих в отдельных низовых заводских лабораториях, работающих в научно-исследовательских институтах. Эту конференцию нужно рассматривать как своего рода вводную к целому ряду мероприятий, которые должны включить всю работу по планированию науки в нашу общую работу по созданию второй экономической и культурной пятилетки.

Знаменателен тот факт, что она происходит одновременно с нашей конференцией и, вместе с тем, между этими двумя конференциями никакой связи, никакой увязки по существу нет. Этот факт говорит о том, что раз­рыв между теорией и практикой продолжается, что он еще далеко не преодо­лен. Мы здесь собираемся говорить сегодня о методологических проблемах естествознания и техники. Там практики тоже в каком-то виде говорят об этих проблемах. Разумеется, было бы гораздо правильнее, если бы такого рода разрыва не существовало, и, повидимому, задача обеих конференций состоит в том, чтобы подготовить обстановку, при которой этот разрыв станет в дальнейшем невозможным. Тогда такие конференции будут соби­раться уже об’единенно. Философы марксисты-ленинцы, работающие в обла­сти естествознания, в области техники, не будут оторваны от ученых-прак­тиков, работающих на предприятиях, в специальных лабораториях — и наоборот.

Мы только приступаем к преодолению разрыва между теорией и прак­тикой, только приступаем к реорганизации науки, к реорганизации техники. Было бы неправильно думать, что мы сможем сразу дать какие-нибудь окон­чательные планы, а тем более рецепты по реконструкции науки и техники с точки зрения диалектического материализма в отдельных областях. Но мы должны, наконец, покончить с такого рода разрывами. Мы все сознаем, что недостаточно только декларировать о необходимости перестроить науку и технику на основании диалектического материализма, а надо, вместе с тем сказать о том, как это сделать, надо начать немедленно это практически проводить, перейти от слов к делу. Поэтому вначале коротко приведу кое-что из истории борьбы за поворот, а также скажу о том положении, кото­рое мы имеем на фронте естествознания и техники, а потом попытаюсь наметить первые шаги по созданию единого плана марксистско-ленинской реконструкции науки и техники, при чем в более развернутом виде коснусь лишь одной-двух специальных научных отраслей. Если на основании работ этого пленума нам удастся создать набросок конкретной, деловой про­граммы по математике, по физике, по химии и геологии, по биологии, по психоневрологии и т. д., если удастся наметить основные вехи, как эту про­грамму строить,— тогда только мы сможем оказать, что мы сделали что-то положительное.

Сначала два слова о том этапе, на котором выдвигаются вопросы ре­конструкции и техники.

Тов. Сталин сказал, что техника на данном этапе решает все. Эта формулировка представляет собой не что иное, как уточнение и углубление основной мысли Ленина о том, что основная историческая задача пролетар­ской диктатуры — создать такой общественный строй, результатом кото­рого явилась бы более высокая форма производительности труда, который представлял бы более высокую форму производства, чем производство капи­талистическое.

Именно теперь, когда мы уже ликвидировали безработицу, когда мы ввели семичасовой рабочий день, когда мы ввели пятидневку, когда мы раз­вили небывалые темпы во всей нашей экономике, именно теперь мы имеем все предпосылки, делающие возможным овладение наукой и техникой и вместе с тем делающие это овладение наукой и техникой необходимым. При коллективизации, при ликвидации безработицы, при огромных темпах, кото­рые развивают промышленность и транспорт, нам нельзя дальше разверты­ваться, если мы не овладеем высоко развитой техникой, если мы не будем подготовлять новую, высшую технику, чем знает капиталистический мир.

Что означает овладение наукой и техникой, что означает лозунг «догнать и перегнать»? Мы в кругах наших инженеров можем услышать (недавно, например, на заводе АМО так выступал один партиец-инженер) такую трактовку вопроса овладения наукой и техникой и лозунга «догнать и перегнать» — сначала, мол, нам нужно догнать, а потом уже мы будем перегонять.

Сначала нам-де нужно взять все, что нам дает и может дать капита­лизм, а потом, когда уже этого достигнем, мы будем ставить себе новые задачи.

Это, конечно, в корне неправильное, чрезвычайно вредное механисти­ческое понимание лозунга «догнать и перегнать». (Именно такое понимание этого лозунга стало царить в СССР в хрущевско-брежневский период, чисто механистическое. — прим. РП) Разумеется, что, догоняя, мы должны перегнать. Разумеется, что мы не можем взять капиталистиче­скую технику и тем более капиталистическую науку целиком. Мы не можем просто усвоить это культурное наследство буржуазии, — мы должны одно­временно и переработать его. Главенствующий момент этой переработки, главенствующий момент в этом овладении — такая реконструкция самой науки и техники, когда, во-первых, при самом усвоении ее будут учиты­ваться те социальные моменты, которые имеются у нас и которые в корне диаметрально противоположны экономическим и социальным моментам, определяющим и капиталистическую технику, и капиталистическую науку.

Можно взять, скажем, такие примеры из области техники, когда к нам при машинизации сельского хозяйства механически переносили маломощные тракторы — «Фордзон» и «Интернационал», которые не выдерживают на­шего масштаба запашки, — или другой случай — трактор системы Оливер, который более мощен, но легок для нас. Он не может пригодиться потому, что при загрузке тем прицепным инвентарем, который у нас имеется именно в крупном хозяйстве, он портится и т. д. В таких вопросах мы видим узко­технический подход. Люди подходят к машине только с одной стороны,— какой она дает коэффициент полезного действия, — берут ее совершенно оторванно от всех связей, экономических и даже технических. Они забывают, что сама по себе машина, как подчеркивал Маркс, еще не является экономи­ческим фактором.  (Экономическим фактором является ее конкретное применение человеком!  У нас сейчас немало коммунистов, которые подходят к вопросам точно так же, чисто механистически. — прим. РП) Таким образом, своей неправильной методологической установкой они наносят непосредственный вред нашему хозяйству.

Но в этом вопросе, в вопросе овладения техникой, мы встречаем и ряд других крупнейших ошибок. Одна из них, — это узкий техницизм, когда — процесс развития техники рассматривают изолированно, независимо от экономики, — или же такая концепция, как концепция, скажем, тов. Бухарина, который рассматривает процесс развития техники, как процесс при­способления, т.-е. чисто богдановская установка, очень тесно связанная с теорией мирного врастания в социализм, установка, которая неизбежно при­водит нас к отрицанию классовой борьбы в области техники. Эта установка так же вредна, как и уклон в сторону голого техницизма. (Что мы и имеем сегодня в нашей стране! И, увы, ничего другого. Многие понимают, что происходит что-то не то. Но причины называют чисто идеалистические, типа «недостаток государственного мышления» у руководителей страны, или их непрофессионализм». А все дело в классовой позиции, пролетарская она или буржуазная. Понятно, что сейчас во власти у нас не может быть людей с пролетарской позицией, а буржуазное мировоззрение всегда будет давать только такие, печальные результаты, какие мы наблюдаем на примере своей страны. — прим. РП)

Далее, мы встречаем и такого рода ошибку: смешивают, не понимают разницы между экономикой, техникой и естествознанием, и некритически переносят поэтому методы из одной отрасли в другую, из области техники в область экономики, из области естествознания в область техники и т. д.

Наиболее распространенная ошибка, на которой я не буду останавли­ваться, — об этом уже писалось, — это фетишизация математических мето­дов, в особенности в области экономики и политэкономии.

Я только хочу отметить в связи с той громадной путаницей, которая существуют у нас в теории техники, что дискуссия, которая дала такие громадные результаты в области естествознания, прошла почти незамеченной в области техники. Это об’ясняется, конечно, тем, что в области техники мы не имеем почти никаких марксистско- ленинских сил, что в области техники мы имеем чрезвычайно мало наших собственных кадров, что та громадная масса инженеров-коммунистов, которая у нас имеется, методоло­гически абсолютно не подготовлена. Большую роль в этом вопросе играет, конечно, и то, что у нас не было до сих пор Института красной профессуры в области техники. В то время как Институт красной профессуры в области экономики, в области философии и естествознания сыграл руководящую роль в борьбе с рубинщиной, в дискуссии с меньшевиствующим идеализмом, — в технике таких кадров не было. Мы видим, например, что Большая совет­ская энциклопедия получила заслуженную критику на страницах нашей марксистско-ленинской печати, — по крайней мере, первые основные уста­новки сделаны, а теперь задача в том, чтобы были разобраны отдельные отрасли естественных наук. Между тем по Технической энциклопедии мы еще ничего не сделали, хотя Техническая энциклопедия имеет не меньшее значение, чем БСЭ, а что касается ее установок, то они не уступают, во всяком случае, тем установкам, которые имеются в БСЭ в смысле антимарксизма, путаницы, вредительства и т. д. и т. п. Значит — здесь перед нами еще громадная задача.

Чтобы усвоить науку и технику и переработать ее на основе диалек­тического материализма, — нам нужно бороться со всеми как открытыми, так и маскирующимися враждебными марксизму и ленинизму течениями в этих отдельных отраслях знания. Нам необходимо, чтобы марксизм не был привне­сенным извне в науку. Нельзя, например, взять буржуазную науку и отсечь от нее, как это рекомендуют некоторые, ее идеалистическое охвостье, а все остальное оставить себе. Дело не так обстоит. Идеализм и метафизика совсем не являются только охвостьем буржуазной науки. Они принимают и самые методы исследования этой науки, они отражаются и в постановке тематики этой науки, в самых проблемах, в самой организации, в самой клас­сификации этой науки. (Замечательное разъяснение тем, кто не понимает, что значит партийность науки и как отрицательно может влиять на науку ложные, идеалистические идеи. — прим. РП) Поэтому, если применять такой механический прин­цип отсечения и применять его последовательно, то от этой науки навряд ли что-нибудь останется — придется отсекать не только руки, ноги и хвост, но и голову. Это будет полнейшее разделение на атомы. А мы ведь не так смотрим.

Мы уверены, что от буржуазной науки должно остаться много ценного. Нам нужно не отсекать от нее что-то, нам нужно более сложными, а не простыми механическими методами переработать ее. Поэтому, если т. Буха­рин на конференции примерно так, об отсечении идеалистического охвостья, ставил вопрос в отношении переработки буржуазной науки, то это в корне неправильно. Дело в том, что нам нужно не только употреблять марксист­скую терминологию, нам нужно не пришпиливать выводы, исходя из абстракт­ного, из трех основных законов диалектики, что ли, заменив ими те выводы, которые делают идеалисты. Дело идет о перестройке метода самой науки.

Нельзя, чтобы продолжалось такое положение, что наши биологи, подписываясь под всеми партийными постановлениями, под постановлениями наших марксистско-ленинских учреждений о борьбе на два фронта и против примиренчества, и против механицизма, и против меньшевиствующего идеа­лизма, в то же самое время влабораториях будут продолжать работать по старому. Выводы из опытов, которые они производят под стеклом, в баночке, они зачастую потом переносят на живой организм. Выводы из опытов, кото­рые производятся над кроликами, над мышами и т. д., наши психоневрологи переносят потом на человека. Или, например, опыты, которые производятся над человеком, в замкнутой будке психотехника, они также некритически переносят потом в заводскую обстановку. Все это очень мало похоже на материалистическую диалектику.

Что касается постановки проблем, то любопытно просмотреть перспек­тивный толстый план Коммунистической Академии по всем ее секциям и в том числе по Ассоциации естествознания, выработанный в 1930/31 г. Чего мы только ее найдем в этом плане! Все без исключения. В любой из секций Ассоциации естествознания вы найдете самые разнообразные, не связанные никакой общей идеей проблемы, вы найдете тематику совершенно случай­ную, зависящую, если ближе присмотреться, от особого метода отбора тем. Человек, не знающий интимной стороны дела, не поймет, почему в нем такая именно тематика, а не другая. Но, зная людей, поймешь, что это зависит от наличия там товарищей, имеющих свои личные научные интересы. Одного интересует одно, другого — другое, и так составляются планы. Выходит, что в смысле подбора тематики мы буквально копируем старые, прогнившие, буржуазные примеры. Разве мы не знаем, что когда буржуазный профессор работает над определенной проблемой, то и весь институт работает над этой проблемой? А мы, марксисты-ленинцы, это повторяем! Это, конечно, никуда не годится, и это ничего общего не имеет с заявлениями об искренном же­лании перестроиться.

Опрашивается, каким путем нам надо итти, как нам надо перестро­иться, что значит внутренне переработать науку и технику, в чем состоит большевизация науки? Это, конечно, значит, что нам нужно работать конкретно над конкретными проблемами в лабораториях. Это, конечно, значит, что связь с промышленностью, о которой так много говорят та конферен­ции в Колонном зале, должна быть обоюдосторонняя. Мало того, что Ака­демия и профессора поговорят о связи с промышленностью; мы должны пойти поработать в промышленности, поработать в колхозах, перенести наши лаборатории туда — в цех, на опытное поле. Другого выхода нет. Это единственный путь и для того, чтобы помочь нам перевоспитать наших коллег по науке, которые там работают. А воспитывать их очень нужно — при­веду сейчас один пример.

Математическая секция Ассоциации естествознания послала в теку­щем голу, после рамзинского прорыва, в Теплотехнический институт моло­дых работников, коммунистов и комсомольцев, чтобы они помогли там в решениях тех или других методологических проблем, которые возникают в таком крупном институте, как Теплотехнический институт. И что же полу­чилось? Получилось, что там, на месте, никто не смог ответить на вопрос, какие методологические проблемы нужно решать. «У нас нет методологиче­ских проблем, мы этого не понимаем». Вот ответ, который они получили. Там работают партийцы-инженеры, но им даже слово это непонятно. Что это такое методология? Это наверно преподавание методики? Это — не сказка, а быль. И пришлось доказывать, на партийной ячейке ставить воп­рос, доходить чуть ли не до РКП. Они думали, что их хотят ревизовать.

Мы должны провести громадную воспитательную работу, чтобы заста­вить научных работников призадуматься и понять, с чем мы к ним идем.

Но и для наших товарищей работа в Теплотехническом институте ока­залась трудной задачей. Они — математики, но они в теплотехнике ничего не понимают. Для того, чтобы найти способы применения, им пришлось за­няться изучением вопроса о циркуляции воды в котлах и т. п., а в резуль­тате один из этих товарищей, правда, по другой конкретной отрасли, пошел работать в институт, убедившись, что недостаточно только разговаривать насчет методологии, а надо действительно практически работать.

Несомненно, что при таком подходе, при перестройке науки и техники снизу, при перестройке ее извнутри мы натолкнемся на громадные затруд­нения. Одно из них — сопротивление классового врага. Совершенно оче­видно, что против настроений, которые нашли свое отражение в тезисах т. Луппола на конференции в Колонном зале, в тезисах, где о классовой борьбе и о вредительстве умалчивается, мы должны бороться самым реши­тельным образом. Ведь сейчас как раз классовая борьба принимает в этих областях самые утонченные формы. Ведь даже после окончательной ликви­дации кулачества не прекратится классовая борьба в области науки, в области техники, культуры, идеологии. Здесь нам предстоит еще очень упорная борьба. Мы снова и снова должны повторять ленинские слова о том, что классовый враг, когда его бьют, отступает лишь на следующую позицию, что он с еще большим бешенством и ненавистью борется за свой прежний рай земной. (Очень верное замечание! История СССР полностью подтвердила его истинность. — прим. РП) Мы должны постоянно вбивать это в головы тех наших работников, которые иногда из-за своих лабораторных установок не видят широких политических перспектив.

Что мы можем сейчас в этой области сделать? Если мы физически уничтожаем классового врага, то он пытается приспособиться. Он заявляет, что он за нас, что он за социализм, что он «стоит на советской платформе» и т. д. Но на деле он переходит к новой форме борьбы — к борьбе в области науки. (Именно так это и случилось в хрущевском СССР. Основное классовое сражение тогда развернулось в области науки. К сожалению, классовый враг оказался хитрее и сильнее. — прим. РП) В вопросе подготовки кадров он берет равнение на таланты. На кон­ференции в Колонном зале кой у кoro звучали словечки о талантах. Мы, конечно, не против талантов, но мы считаем, что воспитание их должно итти по ленинскому пути, через миллионные массы, выдвигающие их из своей среды, в противоположность буржуазным господам, под равнением на таланты подразумевающим подбор маменькиных сынков.

А дальше? А дальше еще хуже. Они говорят: да, техника нужна, нужна смычка науки с промышленностью и т. д., мы даем свою науку на службу социализму. Но когда доходит до перестройки науки и техники, то оказывается, что это — святая святых, этого не трогайте. Самую суть этой науки, самую сущность, они хотят сохранить за собой. На словах заявляют, что наука должна служить социалистическому строительству, но подразу­мевают при этом старую науку. Никакой реконструкции, тем более ника­кой большевизации науки, — это страшное слово, это пугающее слово. Эти враждебные, вредительские, псевдо-мapксистские, прячущиеся под личиной марксизма течения в науке и технике смыкаются с мировой буржуазной наукой.

Приведу два примера того, как буржуазная наука смыкается с нашей советской «наукой».

Холодильное дело. В холодильном деле были расстрелы вредителей, как известно. Германская и американская научная пресса по холодильному делу сначала опубликовала протест против этих расстрелов. Есть такое научно-­интернациональное общество, куда входили и наши работники холодиль­ного дела, в том числе и коммунисты, с разрешения партийных организа­ций. Они написали ответ на этот протест, но он не был за границей опу­бликован. Тогда они вышли из этого общества. В ответ на это началась не просто политическая травля, а «научная» критика постановки холодильного дела у нас, в СССР.

Второй пример из более абстрактной науки, те математики. Суще­ствует так называемая московская математическая школа. Это — почтенная школа давнишних традиций, она всегда поддерживала три основных лозунга царизма: самодержавие, православие и народность, хотя бы тем, что про­фессора вроде Некрасова или Бугаева читали в Московском универ­ситете доклады, где доказывали, что анализ поддерживает православие, теория вероятности — народность, арифметика — самодержавие, и т. д. (Какая прелесть! МГУ, оказывается, главный реакционный центр еще с царских времен! И теперь это заведение занимается тем же самым — всемерно укрепляет власть капитала, продуцируя новые буржуазные системы для распространения их среди российского населения. — прим. РП) До сих пор правое крыло этой московской математической школы, во славе с контрреволюционером Егоровым, представляло еще достаточно живую струю не только в смысле политических настроений, но и в методике, в тематике и в направлении исследования. Это та школа, корифеи которой с гордостью заявляют, что они занимаются только теми частями математики, которые не имеют никакого практического приложения. Эта школа очень тесно связана с международной контрреволюцией, с французским комитетом интервенции, с такими людьми, как известный французский математик Борель, участвующий в работах Комитета французской тяжелой про­мышленности, или итальянский математик Энриквес, — все известные фашисты, которые не только проповедуют ту же философию солипсизма, что и члены московской математической школы, но, кроме того, раз’езжают по Польше и не столько делают там математические доклады, сколько со­здают культурный интернационал борцов против Советского союза. Странно, конечно, но факт, что, скажем, академик Лузин, который выдвинут при совет­ской власти в Академию наук по кафедре философии, напечатал в Париже, в издании Бореля, в прошлом году книгу по теории аналитических множеств, книгу, как раз касающуюся такой области, которая не имеет никакого при­ложения к действительности, которая толкует об абсолютно непрерывном. И вот эта книга снабжена предисловием, в котором говорится буквально, что книга ценна не столько математически, сколько философически, по­скольку она утверждает солипсизм, как единственно научную философию. (Посмотрите, как теперь восхваляют Егорова и особенно Лузина в буржуазной России — Википедия: Лузин, Николай Николаевич. И, разумеется, ругают автора настоящей статьи, Э.Кольмана. Однако, настоящая статья показывает — а история это превосходно доказала, кто был прав. — прим. РП)

Мы могли бы нащупать эту смычку научной реакции и по другим ли­ниям как у нас, внутри нашего Союза, так и в международном масштабе. Такая смычка имеется и в области биологии и в области медицины и т. д.

Перед нами стоит труднейшая проблема. Перестроить технику, пере­строить науку мы не можем одними своими силами. Мы все прекрасно пом­ним, как Ленин нас учил, что коммунизма не построить одними только сво­ими руками. Было бы комчванством, если бы мы хотели сейчас отказаться от тех научных сил, которые имеются у нас, в Советском союзе. Следовательно, проблема встает перед нами такая: нам нужно сделать все, чтобы перевоспи­тать эти научные силы, нам нужно постараться максимально привлечь их на нашу сторону, переделывая их. Но это — задача не легкая.

Проследим подобный процесс на историческом прошлом Французской революции и на эпохе Парижской коммуны. На этом вопросе следует оста­новиться также и потому, что т. Бухарин, который касался в своем докладе на конференции по планированию науки вопроса Великой французской ре­волюции, дал ему неправильное, классово-нечеткое освещение.

Конечно, мы можем перечислить длиннейший список ученых эпохи Великой французской революции, крупнейших ученых из равных областей знания, решавших те экономические проблемы, те проблемы обороны и т.д., которые перед ними эта революция ставила: Лагранж, Карно, Лаплас, Мон, Лежандр, Вокелен, Лебонье, Кювье. Они дали фундаментальные труды по всем отраслям знания, по геологии, по химии, по физике, по математике, по астрономии, по биологии. И все, что ими создано, связано теснейшим образом с теми практическими задачами, которые выставляла революция. Были построены телеграфные линии, организовано производство по­роха, пушек, проведены громадные геодезические работы, легшие в основу метрической системы. Один из наших недостатков состоит в том, что у нас совершенно не разработаны эти вопросы. Между тем если взять хотя бы такую книгу, как книга Луше — «Наука во время террора», то там можно прочесть любопытные страницы, которые нас наводят на очень интересные параллели с нашей революцией и с Парижской коммуной. Пуше говорит, что «Комитет общественного спасения имел ясное чувство того, что он побеждает посредством науки и что он умел применять науку. Более того, он отличался от всех правительств тем, что он умел создавать славу науке». А дальше говорится, как это происходило. Пуше рассказывает, что когда нужны были аэростаты для войны, Комитет общественного спасения, который еще меньше чем Людовик XIV любил ждать, а признавал только «ударные темпы», как мы бы сказали на нашем современном языке, распо­рядился, что все должно было быть создано в 8 дней. И все было во-время сделано. Приказали сделать — и ученые тогда не особенно как будто бы со­противлялись.

Почему они не сопротивлялись? Потому, что классовая сущность Ве­ликой французской революции была иная, чем классовая сущность нашей революции. Великая французская революция не уничтожила частной соб­ственности, Великая французская революция не совершила таких глубоких переворотов, какие совершила наша революция. И поэтому нет ничего уди­вительного в том, что буржуазные ученые и даже ученые аристократического происхождения охотно перестраивали свою науку согласно ее задачам. Возьмем, например, такой случай: некий профессор Дюмон, владелец круп­ного ботанического сада где-то в Курси около Булона, аристократ, пытался в самом начале саботировать. Потом он очень быстро «сменил вехи» и по­шел верой и правдой служить буржуазной революции. Когда у него все забрали и посадили его в тюрьму, он из тюрьмы писал о том, что нужно во что бы то ни стало поддерживать ботанический сад и т. д.

Как же было дело в эпоху Парижской Коммуны? Там было нечто совсем другое. Во время коммуны в Париже из ученых никого, кроме двух человек, не осталось, которые бы не перешли на сторону Тьера, на сторону Версаля. Больше того, студенчество большой массой перешло на сторону контрреволюции. Высшие школы бастовали. Высшая медицинская школа, которую Коммуна хотела реорганизовать, не пришла на собрание, а выбрала делегацию и перешла к Тьеру. Весь Латинский квартал был обезлюден.

Все это описано в ряде документов, но нами совсем не использовано. Мы должны разработать их, чтобы на них учиться тому, какое решаю­щее значение имеет классовая сущность науки в ее перестройке.

Одной из задач нашей марксистско-ленинской истории естествознания является разработка всех этих вопросов на конкретном историческом мате­риале.

Основное, что до сих пор выставляют наши ученые и техники, не же­лающие перестраивать свою науку, — это, что наука не нуждается ни в ка­кой философии, что она, как говорят механисты, сама себе философия, что она самостоятельна, самодовлеюща. (Очень распространенный миф сегодня в нашей стране. — прим. РП)  Порвать с этой непосредственной связью с буржуазной идеологией — это и для наших советских ученых, несмотря на многие годы революционной работы, которые прошли, еще очень и очень, трудно. Задача наша громадна. Мы должны помочь им, помочь путем добро­совестной, обоснованной, лишенной наездничества самокритики. Беспощадно по существу критикуя их, мы не должны их отталкивать, мы должны помочь им перевоспитаться, должны все ближе и ближе привлекать их к подлинно­му участию в социалистическом строительстве, и не только механически, но и путем перестройки самой науки.

Если в результате той конференции, которая происходит в Колонном зале, нам удастся созвать целый ряд не парадных, а деловых совещаний по отдельным отраслям, скажем, по таким, как физика, биология и т. д., где будут участвовать и крупные, и менее крупные, но зато подко­ванные марксистской и ленинской теорией ученые, если там удастся вы­работать конкретные программы, то это будет громадной работой по воспи­танию самих академиков, самих профессоров. Это — одна из основных на­ших задач. Было бы глубочайшей ошибкой, если бы мы понимали нашу за­дачу только так, что мы одни должны перестраиваться, что мы должны замкнуться только в стенах наших институтов красной профессуры или институтов на местах, в нашей партийной среде, в среде марксистов-ленинцев. Нет, мы должны итти не только в рабочие массы и пропагандировать, — это важнейшая задача, — но мы должны также работать и над перевоспи­танием научных кадров, так как они представляют большую науч­ную силу. Мы должны работать над перевоспитанием традиций, которые у них имеются, — это одна из основных, из боевых задач науки и техники на данном этапе так, как мы ее понимаем.

Но для того, чтобы это сделать, для того, чтобы пойти туда, в этот лагерь, если уже не враждебный, то еще в значительной мере чужой, и име­ющий в своей среде все еще и враждебные элементы, для того, чтобы пойти туда с твердостью, с уверенностью, мы должны, прежде всего, в своих соб­ственных рядах иметь полную ясность, иметь полное единство взглядов, осно­ванное на марксистско-ленинском понимании естествознания и техники.

Я не хотел бы слишком долго заниматься повторением критики быв­шего естественно-научного руководства Комакадемии и Общества воин­ствующих материалистов-диалектиков в лице Шмидта, Левина, Агола, Гес­сена, руководства, которое не реализовало генеральной линии партии на фронте естествознания, которое отчасти, в лице некоторых из этих това­рищей вело прямо-таки непартийную либеральную политику, политику либеральствующих околопартийных людей. В лице своего большинства оно непо­средственно активно поддерживало группу Деборина, Карева и Стэна в борьбе против партийности в науке, в отношении недооценки ра­бот Ленина, оно проводило линию отрыва теории от практики в своей непосредственной работе, оно отождествляло достижения современной бур­жуазной науки с марксизмом, тем самым капитулируя перед буржуазной наукой и тормозя процесс марксистско-ленинской перестройки науки. Я думаю, что та дискуссия, которая прошла на глазах у всех и которая нашла свое оформление в ряде таких хорошо известных, опубликованных в печати документов, как резолюция ячейки Ест. отд. ИКП и резолюция президиума Комакадемии, достаточно вскрыла все эти антимарксистские течения в области естествознания, разоблачила меньшевиствующий идеализм есте­ственно-научного руководства. То, что дискуссия поставила конкретно вопрос о повороте, то, что этот поворот уже начинает, — я бы сказал осторожно,— на деле свершаться, начинает осуществляться на практике, что в отдельных отраслях уже по-новому начинает строиться работа, — все знают, и мне ка­жется, даже непосредственно ощущают.

Я бы хотел только напомнить, как на 2-й всесоюзной конференции марксистко-ленинских научных учреждений, в апреле 1929 г., выступали руководитель философского фронта т. Деборин и руководитель естественно­научного фронта т. Шмидт по двум-трем важнейшим, наиболее характер­ным вопросам.

В докладе т. Деборина, во всем известной книжечке, помимо других перлов, вы можете прочитать и такую вещь. Говоря о физике, он отмечает:

«Я должен сказать, что если в первое десятилетие XX века такая постановка вопроса (т.-е. вопроса о диалектике) была чужда и непонятна естественни­кам, то ныне мы продвинулись настолько далеко, что сами естественники заговорили диалектической прозой». Какой поэзией при этом гово­рит т. Деборин, это, повидимому, всем известно. Значит, сами естествен­ники теперь заговорили диалектической прозой. Мы находимся, именно се­годня, накануне рождения материалистической диалектики в мировой бур­жуазной науке, в той науке, о которой я дальше скажу несколько слов.

Дальше, возьмем уже конкретный пример — трактовку т. Дебориным волновой теории материи. Он прямо цитирует известного немецкого физика Гааза, — он находит главным достижением то, что корпускулярные и вол­новые воззрения, оказывается, дополняют друг друга. Мы к этому еще вернемся.

А т. Шмидт прямо говорит, что теория Эйнштейна вся диалектична, — я цитирую буквально на стр. 13 его доклада: «Материалист-диалектик облек бы это в другую форму, но вот Эйнштейн, который является младенцем в области философии, этого не сделал». Осталось только перередактировать, — и все готово. Все дело в другой редакции. Такие установки давались в области естествознания руководителями этого фронта, тт. Дебориным и Шмидтом. Я не буду касаться сейчас ошибок остальных товарищей — Ле­вина, Левита, Агола, Гессена и др., тех ошибок, которые они делали в кон­кретных областях естествознания.

Осуществить громадные задачи, которые стоят перед естествознанием и техникой на данном этапе, возможно только при условии, что наша соб­ственная позиция будет прочной, твердой, что это будет марксистско-ленин­ская позиция. Это возможно только при условии, если мы будем вести не­примиримую борьбу как против механицизма, который остается и в области естествознания и в области техники главной опасностью, так и против меньшевиствующего идеализма, а также против всех попыток примиренчества, против попыток примирить эти оба антимарксистские течения, выражающие объективное влияние чуждой пролетариату идеологии. Только с этих позиций, с позиций непримиримой борьбы на два фронта, возможна успешная борьба против идеализма, против реакции в современной буржуазной науке. Из двух маленьких примеров, которые я привел, можно видеть, как Деборин, Шмидт и все прочие боролись против идеализма, против реакции в совре­менной буржуазной науке. Они говорили о том, что вот, мол, есть две теории, которые друг друга пополняют, что это есть положительные резуль­таты науки. Но ведь это — механистическое, внешнее, совершенно не марк­систское, не диалектическое соединение. Так они толковали результаты современной буржуазной науки, так они боролись против буржуазной науч­ной реакции. Когда они говорили, что вся теория относительности насквозь диалектична, или, что, если бы Эйнштейн не был младенцем в философии, он говорил бы чистым материалистическим, диалектическим языком и все было бы в порядке, они выражали глубокое непонимание того кризиса, кото­рый переживает современная наука. Мы имеем ряд примеров реакции и ми­стицизма, которые исходят из современного естествознания. Я хочу подчерк­нуть, что эта реакция и мистицизм не являются только надстройкой над современными теориями физики, биологии, химии и т. д. Возьмем статью Эддингтона «Конец мира с точки зрения математической физики», напеча­танную в приложении к «Nature» от 21 марта этого года. В ней Эддингтон развивает такие взгляды, что мир в том смысле имеет конец, что он имеет определенное начало, и что он развивается от организованного к не­организованному, то мы прекрасно понимаем, что это —отражение общебур­жуазной идеологии, которая толкует приближающийся конец капитализма как приближающуюся анархию всего мира. Но не только в этом дело. Нас как естественников должен интересовать следующий вопрос. Что предста­вляет эта теория, если отвлечься от ее идеологических выводов, какова ее ценность как естественно-научной теории?

Разберемся в этом вопросе. Бывают такие теории, которые толкуются их же творцами и другими буржуазными учеными реакционно, но сами по себе эти теории, если их поставить с головы на ноги, могут оказаться весьма прогрессивными, адэкватно отражающими материальную действи­тельность.

Что дает данная теория? Эта теория, во-первых, подсчитывает — это у Эддингтона напечатано — что мир имеет 7 х 10⁷⁸ или 14 х 10⁷⁸ протонов. По­чему такая погрешность на 100%? Потому, что поскольку мир замкнут, то нельзя, мол, определить, не сосчитали ли мы каждый протон два раза. Итак, количество протонов в мире конечно. И дальше. Этот мир развивается так, что его радиус кривизны возрастает, и возрастает он по такому закону, что через каждые 1500 миллионов лет он удваивается, т.-e. эти электроны и протоны друг от друга удаляются, распыляются. Вот какой хаос тут возникает.

Не трудно подсчитать на этом основании, когда возник мир. Выходит следующее. Если принимать, по де-Ситтеру, что сейчас радиус кривизны мира в 10⁴⁰ больше, чем радиус электрона, то мир ровно 1.000 миллионов лет тому назад был сотворен. Выходит всего-навсего маленькая поправка к библии.

Что может дать такая теория для самой физики, что может дать такая теория для самой космогонии? Ровным счетом ничего. Ведь тот же Эддинг­тон для развития звезд в другом месте вынужден был принять сроки, превы­шающие миллиарды лет.

Другой пример — пример так называемой унитарной теории электричества Дирака. Как известно, в физике различают двоякого рода электрически заряженные элементарные частицы, это — электроны и про­тоны. Электроны заряжены отрицательно, протоны — положительно. И вот, чтобы устранить этот дуализм, Дирак придумал следующую штуку. Оказы­вается, что протонов вовсе не существует. Вместо протонов существуют дырки. В чем, в какой среде эти дырки, об этом не говорится. Они абсолютно пустые, там нет материи, это он говорит ясно. Значит, дырки в чем-то неизвестном и пустые. Но больше того, — чтобы создать эту теорию, нужно

принять гипотезу, что существует отрицательная энергия, оказывается теория эта ценна тем, что она совершенно не имеет никакой связи с реаль­ностью, она превращена только в математическое уравнение. Понятно, ка­ковы философские корни такой теории. Но не в этом только вопрос, а в том, какую ценность это имеет для физика, что может дать только для этого случая придуманная теория, которая ничего с отрицательной энергией сде­лать не может, так как может создать лишь уравнение, охватывающее про­тоны и электроны, но для об’яснения всех остальных явлений физики не­нужное и непригодное.

Или третий аналогичный пример. В течение последних лет мы знаем, как известно, что звезды посылают не только световые, но и другие сигналы в виде так называемых космических лучей, дающих нам чрезвычайно углуб­ленное, а в будущем, несомненно, еще более глубокое познание самой струк­туры и истории звездных миров. Теория космических лучей разрабатывается рядом крупнейших физиков. Возьмем Милликена, известного американского физика. Он говорит, что теория этих ультрагамма-лучей, космических лучей опровергает гипотезу о мире, созданном единичным актом, что она отрицает теорию предестинации, предопределения. Казалось бы, хорошо, когда так говорит буржуазный ученый. Вот-то наши антирелигиозники обрадуются! Но посмотрим, что он пишет дальше (в «Nature»):

«Но эта теория дает нам прямые экспериментальные указания в том направлении, что делавшееся раньше спекулятивное предположение, что Тво­рец находится постоянно за работой, верно».

Значит, на небесах нет безработицы, по крайней мере. Выходит, что эта теория служит определенному, конкретному религиозному направ­лению в борьбе между двумя сектами англиканской церкви. Но мало этого. Когда эти ученые об’ясняют, каков источник космических лучей, то у них выбор между двумя гипотезами. Одна гипотеза утверждает, что кос­мические лучи происходят от распада материи, а другая, —наоборот, что они происходят от воссоздания материи, более сложных элементов из более про­стых, из протонов и электронов, и т. д. Нет пока в науке таких данных, которые могли бы решить, какая из гипотез верна. Но есть интересная статья итальянского физика Персико в последнем номере журнала «Scientia», где говорится, что нужно остановиться на гипотезе распа­дения, во-первых, потому, что она будет подкреплять абсолютную значи­мость второго начала термодинамики, во-вторых, потому, что такая гипотеза будет сходиться с теорией Дирака, и, в-третьих, по соображениям общего мировоззрения. Поэтому выбирается именно эта гипотеза, и тем самым дается определенное направление для исследования. Ведь тот, кто будет потом си­деть над счетчиками частиц, кто будет изучать посредством тончайших электроскопов космические лучи, будет теперь искать только в одном опре­деленном направлении, в том именно, которое должно подтвердить это их реакционное мировоззрение.

Из всех этих примеров прямо и непосредственно видно, что и самый костяк буржуазной науки переживает кризис. Здесь идет речь не только о какой-то надстройке, не только о выводах, а о самых методах, о самых про­блемах. Основное, конечно, что определяет эту печальную участь буржуаз­ной науки и что ускоряет ее, — это мировой экономический кризис, который перерастает в кризис политический, который толкает буржуазных ученых от диалектического материализма, да и от стихийного материализма вообще, в об’ятия мистицизма. Это совершенно очевидно, это можно проследить на отдельных примерах.

Возьмем того же Планка, который в «Берлинер Тагеблатт», в рожде­ственском номере этого года, напечатал статью «Наука и вера». Планк, который из всей плеяды крупных ученых был наиболее близок материали­стам, пишет: «Вера и наука могут хорошо ужиться друг с другом, и невоз­можна никакая наука без веры. Нам нужна вера, мы ее ищем, она нам нужна. Нужно что-то спокойное, что бы нас поддержало в этом пестром хаосе ежедневной жизни, на что мы могли бы опираться». Здесь ясно видно, как эти высказывания прямо развиваются в сторону мистицизма, поповщины.

Методы, проблематика, беспомощность буржуазной науки справиться с теми ответственными задачами, которые перед нею стоят, ярко говорят о кризисе, который, она переживает. Я попытаюсь, хотя бы в общих чертах, показать это в области математики, где ясно видно, как полная неспособ­ность математиков мыслить диалектически губит буржуазную математику.

Вопрос, над которым все философы много работали, это вопрос о един­стве прерывности и непрерывности. Этот вопрос касается в весьма близкой степени, конечно, и математики. Ведь математика владеет таким могучим средством, как анализ, выросший из механических и физических задач прош­лых веков. Все задачи анализа являются только известным математическим отвлечением, известным математическим выражением механических и физи­ческих теорий. Все эти теории, теории XVIII и XIX веков в значительной степени (я не беру уже позднейшие теории, скажем, теорию Максвелла и др., я беру лишь одно направление), все эти теории в значительной степени исходили из того положения, что природа не знает скачков, что в природе все совершается непрерывно. Если сталкивались со скачками, то от этого или прямо отвлекались, считая, что их не существует, или, наконец, считали, что в приближении можно от этого отвлечься. Вот на этой-то почве и вырос анализ, так называемое дифференциальное, интегральное и т. д. исчисление, исчисление в основном непрерывное, где прерывность представляет только весьма недолюбливаемое исключение. К прерывности сами математики отно­сятся как к какой-то печальной необходимости, они всячески стараются ее избегать. И не случайно, что функции, имеющие много прерывностей, и раз­ные другие прерывные неприятные для анализа свойства в математике, так и называют — «неразумными функциями». Надо сказать, что даже химия, которая, несомненно, имеет в своей основе прерывности, совершенно четко выраженные прерывности, получает математическое выражение в непрерывных уравнениях.

Всю эту проблему мы можем проследить на истории математической физики. Я приведу такой пример. Когда появилось такое явление, как явление радиоактивности, когда Планк начал изучать теплоизлучение черного тел, когда он хотел его выразить путем привычных аналитических выражений в виде каких-то резонаторов, каких-то вибрирующих тел, то он для этого вынужден был ввести прерывность, ввести понятие кванта действия, т.-e. по­нятия прерывной доли, прерывной порции действующей энергии. Дальше, когда было открыто такое явление, как то, что при ультра-фиолетовом осве­щении металлов последние излучают электроны, скорость которых зависит только от длины волны, а не зависит от интенсивности падающего на металл излучения, тогда для об’яснения этого явления пришлось ввести новое прерывное понятие, которое опять, выдвигает на самую поверхность явления прерывности в виде квант света или фотонов. А далее, когда были обнаружены такие эффекты, что эти световые кванты сталкиваются с электронами, — я имею здесь в виду эффекты Рамана и Комптона и т. д., — тогда наука, физи­ка совсем стала в тупик. До сих пор физика шла по линии развития одного направления, направления непрерывного, которое все хотело объяснить ана­литическими непрерывными уравнениями, но здесь она оказалась в тупике: пришлось вводить вдруг кванты, пришлось вводить корпускулярную прерыв­ную теорию.

И вот мы имеем попытку об’единить обе эти теории. Мы имеем попытку Броли (видимо, речь о Луи де Бройле — фр. физик, один из основоположников квантовой механики — прим. РП),  Рейзенберга (Гейзенберг, видимо, опечатка — прим. РП), Шредингера создать такую физику, которая давала бы в объединенном виде прерывное и непрерывное, волновую и корпускулярную теорию. Но эта попытка до сих пор не дала желанных результатов, до сих пор мы не имеем такой единой физики, до сих пор буржуазные физики не могут выйти из тупика. Для того, чтобы выйти из него, они прибегают к та­ким теориям, как теория неопределенности, как теория так называемого «соотношения неточности» (сейчас более распространено название «соотношение неопределенностей» — прим. РП). Творцы этих теорий говорят: принципиально невозможно установить с точностью одновременно скорость и положение электрона, невозможно установить не потому, что наши приборы не совер­шенны, а потому, что, чем больше мы углубляемся в материю, тем больше наш эксперимент сам влияет на движущиеся тела. А так как все опыты под­вержены закону квантовой механики, закону этой неопределенности, то квантовая механика утверждает, что она окончательно устанавливает не­действительность закона причинности. Выходит, что надо отказаться от при­чинности, надо отказаться от определенности, надо отказаться от детерми­низма, надо отказаться от возможности признания мира.

Одновременно они ставят границы самого исследования. Они говорят исследователю, что дальше изучать нечего, потому что все равно ничего не узнаешь, потому что принципиально узнать больше невозможно.

Буржуазные математики полагают, что нужно дать поправку к непре­рывному анализу. Вот почему, так же, как в физике, рядом с непрерывной теорией существует прерывная теория — и здесь рядом с непрерывным ана­лизом создается теория абсолютной прерывности. Само собою разумеется, что таким исключительно внешним формальным путем никогда синтез, кото­рый был бы адэкватен, который отражал бы действительно материальный мир, никогда достигнут быть не может. Он может быть достигнут лишь на основании материалистического, диалектического понимания прерывности и непрерывности как единства, как борьбы противоположностей, понимания того, что всякое прерывное есть непрерывное и всякое непрерывное — есть прерывное. Этого эти господа понять не могут, потому что для них прерыв­ное и непрерывное существует, конечно, не в материальном мире, а суще­ствует только в их воображении, в их впечатлениях, чувствах, поня­тиях и т. д.

Итак, совершенно очевидно, каков тот тупик, в который уперлась ма­тематика, физика, биология и химия. Это подлинный кризис не только идео­логической надстройки над наукой, но и самой науки, это подлинное отобра­жение того кризиса, который потрясает весь капиталистический мир до са­мых его корней. Кризис этот доходит до самых глубин науки, до самых мето­дов ее, до того, что она начинает становиться тормозом развития, начинает из орудия этого развития, из орудия прогресса становиться его рогатками, оковами. Буржуазная наука все больше доходит до такого предела.

Для того, чтобы выйти из этого тупика, чтобы переделать науку, сил буржуазной науки, повидимому, не хватит. (Автор оказался совершенно прав, у буржуазной науки действительно не хватило сил выйти из кризиса, из тупика. Ровно напротив — этот кризис только необычайно усилился, и мы это видим по сегодняшему состоянию всей нашей науки в начале XXI века. — прим. РП). Только те силы, которые создаем мы, в нашем Советском союзе, и там, где международный пролетариат побе­дит буржуазию, только эти кадры новых, пролетарских, марксистско-ленинских ученых в отдельных отраслях знания и те, сравнительно весьма немно­гие, из буржуазных ученых, которые всерьез и по-настоящему смогут ото­рваться от классовых корней своего мировоззрения, смогут отказаться от своего родства с буржуазной идеологией, экономикой и политикой и пойти с нами, только эта еще молодая и немощная рать, только еще зарождаю­щаяся, имеющая только первые достижения (мы не можем похвалиться тем, чем могут похвалиться наши товарищи, работающие в области общественных наук) перевернет науку, только она, и никто другой, создаст подлинную, про­грессивную науку.

И теперь уже видно, что те буржуазные ученые, которые когда-то были стихийными материалистами, которые, казалось, подавали какие-то надежды, в большинстве отходят от нас, отмахиваются обеими руками. Оказывается, каются не только у нас (мы привыкли, что только у нас каются и в част­ности в «Правде» писали, что на этой конференции очень много каются), но каются и у них, там.

Вот, например, Шлик — это известный левый махист, которого ма­хисты крыли зa левизну. В последнем номере «Naturwissenschaften» он бук­вально пишет: «Я каюсь, что когда-то недопонимал Маха, этого великого физика и философа, что я стоял в вопросе закономерности на позиции Макс­велла — это была моя ошибка, я только теперь освоил, куда это идет, и пр. и пр.», — и полностью становится на точку зрения индетерминации, отри­цания каузальности.

Или возьмем, например, «Результаты естествознания» Бавинга, книгу довольно интересную для нас и с другой стороны. Она пользуется в Герма­нии популярностью — за шесть лет вышли четыре издания. Я сравнивал пер­вое и последнее из них. Первое издание выдержано в духе прагматизма, каждое последующее издание представляет значительный шаг вперед к ми­стицизму, а последнее просто проповедует столоверчение.

Напрасно думают, что буржуазная наука может еще пережить какое-то возрождение. Только наша наука, только марксистско-ленинская наука дей­ствительно даст положительные результаты для научного и технического прогресса, для прогресса всего человечества. Для того, чтобы в плановом, сознательном порядке перестроить науку, нам необходимо чрезвычайно серьезно, конкретно-практически работать.

Когда мы говорим о соотношении между теорией и практикой, о том, что они составляют единство, мы всегда подчеркиваем, что ведущим моментом в этом вопросе должна явиться практика, что мы должны исходить из прак­тики. Я думаю, что прежде всего мы должны это применять к нашей работе, к работе над перестройкой науки. Вреднейшим и опаснейшим является пу­стое, голое теоретизирование. (Увы, в позднем, ревизионистском СССР как раз этим все больше и занимались. — прим. РП). Но этим я не хочу ни в малейшей степени ума­лить значение самой теории, значение той громадной философской работы, которая нам всем необходима, которую мы сами должны над собой проделать.

Я утверждаю, что и среди верхушек наших естественников, и среди рядовых естественников марксистов-ленинцев, состоящих членами обществ, выступающих с ответственными докладами, много товарищей, которые только по обложкам читали даже основные труды Маркса, Энгельса и Ленина. Это — горькая правда, но это так. По случайным замечаниям, по бе­седам, выясняется, что такое верхоглядство у нас достаточно процветает. (Автор пишет о самом начале 30-х гг. А как широко распространилось это явление в хрущевско-брежневском СССР! — прим. РП) Особенно у нас, среди наших естественников, есть еще много таких, которые по так называемым «уважительным причинам», из-за перегрузки, из-за не­правильной организации труда и т. д., и т. п. не имели времени как следует серьезно проработать, скажем, «Диалектику природы», не имели времени проработать Ленина, его философские заметки. Это печально, но это так. Сейчас, когда мы обращаемся к партийным профессорам с требованием, чтоб они изучали и Маркса, и Энгельса, и Ленина, и только тогда они могут серьезно говорить, что они идут с нами, нам самим нужно заняться этим делом всерьез, и надолго, и навсегда.

Нам нужно ставить вопрос не только об изучении. Проблемы, которые поставил Энгельс в «Анти-Дюринге» столько лет тому назад, все те проблемы, где он на конкретном развитии естествознания показывает правильность, действительность основных законов материалистической диалектики, где они вами, естественниками, марксистами-ленинцами, на конкретном материале разработаны? Где разработаны нами гениальные схемы, данные Энгельсом? Нет этого, мы этого не сделали. А разве это не наша непосредственная за­дача, разве не наша непосредственная задача, наконец, осуществить заве­щание, которое нам оставил Ленин? Мы в этом вопросе еще почти ничего,— а я думаю, будет вернее прямо сказать, — совсем ничего не сделали. Сделано так мало, что я, как математик, привык такими величинами пренебрегать.

Но ведь кроме того наследства, которое уже опубликовано, которое всем известно, у нас, в Институте Маркса и Энгельса, имеется колоссальное неразработанное, даже еще нерасшифрованное наследство Маркса по вопро­сам естествознания и математики. Я кратко перечислю названия тех тру­дов, над которыми работал Маркс.

Возьмем область философии. Имеются тетрадки с собственными заме­чаниями Маркса к трудам Лейбница, Дюбуа-Реймонда, Джордано Бруно, Де­карта, есть тетрадки Маркса с его замечаниями на эти труды, — выписки и тут же замечания.

По физике, математике и истории математики: Декарт, посмертные сочинения, физические и математические, с примечаниями Маркса. К истории математики Маркс возвращался в течение своей жизни несколько раз. В 1853—1854 гг. он читал книгу Поппе «История математики» и писал к ней особый конспект и примечания. Позже он снова возвращался к ана­логичной работе и опять ее изучал. Он изучал историю механики XVIII и начала XIX столетий. По электричеству — книгу Оспиталье «Основные при­вилегии электричества». Эта книга проконспектирована Марксом.

По геологии мы имеем 3—4 сочинения, в том числе такие толстые, основательные сочинения, как сочинения Джонса, Лейела, Алена. По таким вопросам, как физиология растений и животных — «Основы физиологии че­ловека» Ранке, Шлейдена «Физиология животных», Фрааса «Климат и жизнь растений». По химии Маркс конспектировал и прорабатывал сочи­нения Либиха, Джонсона, разные работы по применению химии к вопросам питания, к вопросам земледелия, агрикультуры, работы по неорганической органической химии.

По вопросам техники Марксом проработан ряд книг. Тут имеются труды как по истории техники, так и по истории технологии, по технологии материалов и их обработке, по технике сельскохозяйственных машин и ору­дий Англии.

Специально по математике — по арифметике, геометрии, алгебре, но дифференциальному исчислению — имеется 50 работ Маркса.

При чем это не только заметки к прочитанным книгам, не только упражнения на отдельные темы, но иногда почти что подготовленные к пе­чати наброски по таким узловым, коренным проблемам математики, по кото­рым Маркс, — это уже сейчас видно, — сказал много такого, что не потеряло решающего значения и до настоящего времени. Труды, которые Маркс изучал по математике, являлись основными фундаментальными работами. Он про­рабатывал Ньютона, его «Метод Флюксий», «Анализ», «Математические на­чала натуральной философии». Он прорабатывал Тейлора, Мак-Лорена, Ла­гранжа, Даламбера. Сейчас мы знаем обо всем этом. Все это пряталось, что является преступлением не меньшим, чем преступление шахтинцев, которые прятали угольные пласты.

(Здесь автор упоминает одну интересную историю, о которой более подробно он рассказывает сам в своих воспоминаниях[1], написанных в 1982 г.:

«В марте 1931 года был арестован Рязанов, директор ИМЭЛ, и был назначен Адоратский, старый большевик, ученый-марксист. Я был послан туда как член дирекции института. Адоратский поручил мне заведование кабинетом Маркса. С первого же дня работники института обратились в дирекцию с утверждением, что Рязанов публиковал далеко не все документы, которыми он располагал, что часть из них он, якобы, прятал не в несгораемых шкафах, а в каком-то личном тайнике. И в самом деле, с помощью специалиста, вызванного из Угрозыска, этот тайник был обнаружен в стене кабинета Рязанова. В нем хранились фотокопии нескольких писем Маркса и Энгельса, а также математических тетрадей Маркса и его же записей по вопросам естествознания.

Среди писем особо выделялось одно, адресованное в 1888 году Марксом Энгельсу, содержащее довольно нелестную характеристику тридцатичетырехлетнего Каутского. Я принялся за расшифровку этого небольшого письма. Это была нелегкая задача, так как почерк Маркса, писавшего, вдобавок, готическим шрифтом, с его схожими между собой буквами, был очень неразборчив. Однако мне удалось довольно быстро полностью разобраться в нем, и мой перевод был опубликован в журнале «Большевик». Маркс писал о Каутском: «Посредственный, недалекий человек, самонадеянный, всезнайка, в известном смысле прилежен, очень много возится со статистикой, но толку от этого мало; принадлежит от природы к племени филистеров». Надо полагать, что Рязанов, который приобрел фотокопии рукописей Маркса у германского социал-демократического руководства, был связан данным им обещанием не публиковать ничего порочащего одного из старейших вождей социал-демократии Каутского, или он сам считал бестактным сделать это по крайней мере при его жизни (Каутский скончался в 1938 году, в возрасте 84 лет)…

Что же касается математических трудов Маркса, то, повидимому… Рязанов потому тянул с работой над ними, с их расшифровкой и опубликованием, что не был уверен в их научной ценности, боялся повредить авторитету Маркса. Немецкий посредственный математик Гумбель, которому Рязанов дал их на отзыв, не понял их методологического значения и не советовал издавать их. Здесь произошло нечто подобное тому, что и с «Диалектикой природы» Энгельса. Эйнштейн, которого Рязанов попросил ознакомиться с рукописью, не понял громадного философского значения этих набросков (что объяснялось тем, что Эйнштейн вообще не понимал диалектики), и указал… что с чисто физической стороны они устарели, а поэтому рекомендовал воздержаться от их издания.

К чести Рязанова надо отметить, что тогда он не послушался совета гениального физика, и «Диалектика природы» была в 1929 году издана. Но в случае с математическими рукописями получилось иначе. Я немедленно подсказал Адоратскому создать бригаду для их расшифровки — были приглашены Яновская и ее ученики, Райков и Нахимовская, усердно взявшиеся за это каторжное дело. Львиную долю работы над рукописями проделала сама Яновская, давшая ценный комментарий к ним; они были фактически полностью подготовлены ею к печати. Но в ИМЭЛе, после смерти Адоратского, менялись директора, и все они в вопросе об издании Марксовых математических рукописей занимали одинаково нерешительную, колеблющуюся позицию страховщиков. Потребовались десятки лет, пока рукописи были опубликованы…»

Математические рукописи К.Маркса были изданы издательством «Наука» только в 1968 году и более не переиздавались.

Что же касается письма Маркса о Каутском, то Кольман пытается оправдать Рязанова, видимо, по прошествии многих десятков лет он уже призабыл, что тогда, в начале 30-х гг. ситуация была острейшая. II интернационал постоянно публиковал пропитанные бешеной злобой и ненавистью к стране диктатуры пролетариата грязные инсинуации по адресу Советского союза, а Каутский, поставивший своей специальной задачей спасти капитализм, удержать европейских рабочих от пролетарской революции, открыто из года в год пропагандировал не что иное, как интервенцию в СССР и низвержение советского строя, которую десятилетие позднее и осуществили, как мы знаем, гитлеровские фашисты. Тщательное сокрытие Рязановым в такой момент письма Маркса с убийственной характеристикой Каутского, было настоящим преступлением против советского трудового народа. — прим. РП)

Разумеется, что наша задача — разработать все это. Это — задача труд­ная, длительная, потому что прежде всего нужно все расшифровать, почерк Маркса разбирать чрезвычайно трудно, все написано скорописью, на англий­ском, немецком, итальянском и латинском языках. Но некоторые из мате­матических работ, надеемся, будут в скором времени напечатаны. На этом мы подучимся и создадим настоящую материалистическую, диалектическую историю естествознания и техники. Создание такой истории естествознания и техники — это один из важнейших рычагов для перестройки самого есте­ствознания и самой техники, это одна из важнейших проблем, которая стоит перед нами. Без такой истории, без правильного исторического понимания тех отдельных методов, тех отдельных понятий, которые мы имеем в этих областях, мы не можем по-настоящему приступить даже к этой перестройке, потому что тогда она будет сугубо абстрактной, она не будет опираться на историческое развитие, из которого возникло современное состояние науки.

Я не буду говорить о тех конкретных задачах, которые стоят перед нами в области техники. Скажу только, что дать более или менее цельный план сегодня еще трудно. Я говорил с нашими техниками, я запросил, напри­мер, секцию техники при Комакадемии, чтобы она дала мне свою программу. Я получил, правда, список интересных проблем, но все они мало связаны между собой.

Два слова об одной общей проблеме, — о проблеме классификации наук. До сих пор у нас нет классификации естественных наук, это — одна из ко­ренных, важнейших проблем, без решения которой перестроиться очень трудно. Ha днях мне один товарищ рассказал, что существует такая наука — гидробиология. Это — наука, трактующая о всем том живом царстве, которое населяет воду. Значит — о китах, о лягушках, о рыбах, о раках, амебах, о водорослях, о медузах. Все это изучает гидробиология. Это плохая штука. Существует институт этой гидробиологии, там люди серьезно занимаются, на это уходят большие деньги. Какая это наука?

Или возьмем, например, почвоведение. Что это за наука? Что такое почвоведение, я все-таки немножко понимаю. Мне пришлось печальным образом даже заниматься этой наукой, во время опоров между почвоведами, подчитать кое-что по этому вопросу. Но я знаю, что до сих пор сами почво­веды не могут решить, куда эта наука принадлежит. Одни утверждают, что она принадлежит к естествознанию, другие говорят, что это чисто техни­ческая, экономическая наука, третьи — что не надо учитывать такие-то фак­торы и т. д. Марксистской классификации здесь нет. Имеется старая бур­жуазная классификация, которая к нам механически перенесена. Наши энци­клопедии строятся по такому же принципу.

Дело не в том, чтобы дать абстрактное определение. Я прекрасно по­нимаю, что определения получаются в результате развития самой науки. Дело в том, чтобы, правильно организовать, разграничить науки. Если гово­рить о такой науке, как педология, то тут существует совершенно несусвет­ная путаница. В психо-неврологических науках дело вообще более запутано. Мы внутри каждой данной науки не имеем классификации. Как классифици­руют свою науку биологи? Они говорят: есть микробиология. Она отличается тем, что все изучается под микроскопом. Вот все, что ее об’единяет. Нам нужно покончить со всем этим. Это трудная, длительная, сложная работа, которая может быть решена только коллективными, общими усилиями.

Каковы должны быть те конкретные проблемы естествознания, над ко­торыми мы должны сейчас работать и которые мы должны сейчас ставить?

Думаю, что если даже отдельным буржуазным ученым удавалось в пе­риод под’ема капитализма создавать вполне деловые, вполне конкретные про­граммы по отдельным дисциплинам, программы действий, программы, кото­рые действительно в науке выполнялись, хотя там у них и нет плана, нет пла­новых конференций, хотя там нет того коллективного труда, который хотим создать мы, то, конечно, это должно удаться нам. Нет ничего утопичного в том, что мы говорим теперь о необходимости создать научную пятилетку, не только в том смысле, что нужна пятилетка по подготовке кадров и т. д. и т. п. Нет, нам нужно в каждой отрасли знания создать конкретный план с узловыми вопросами, такой план, который бы в себе об’единял и вопросы методологические и вопросы непосредственно в применении к социалисти­ческому строительству, план, который был бы так построен, как строятся производственные планы наших заводов, где имелись бы контрольные точки, где мы бы имели личную ответственность по отдельным бригадам, план, ко­торый содержал бы минимум тем, но зато чтоб в них предусматривалось максимальное проведение разделения труда, так, чтобы всюду была четкость, ясность! Разумеется, что такие планы по отдельным отраслям, по физике, по химии, по биологии, по математике и т. д. и т.п., могут быть построены только тогда, когда каждый из них будет об’единен какой-то одной основ­ной идеей, основными принципиальными установками.

Я приведу пример, опять-таки исторический, из области геометрии. Левый буржуазный демократ Феликс Клейн в 1872 году создал для геометрии программу, которая имеет одну об’единяющую идею. Это — идея алгебраизации геометрии, это —идея групп, преобразований. Построив вокруг этой идеи свою программу, Клейн выставил определенные основные проблемы, охва­тывающие целые группы вопросов. И действительно, по линии решения этих проблем в основном потом шло развитие геометрии, потому что он сумел схватить то основное, что в этом развитии было определяющим.

Неужели нам, имеющим ключ к правильному пониманию истории, не­ужели нам не удастся создать такой программы и по математике, и по фи­зике, и по химии, и т. д., и т. п.? Сейчас этих программ у нас нет. Было бы лицемерием утверждать, что те программы, которые имеются в Коммунисти­ческой академии, являются такими программами, которые нам нужны. Это неверно. Те основные темы, которые нам дает секция и Общество физиков-материалистов-диалектиков, те темы этой программы, которые нам дает Институт физики, являются, мне кажется, черновиком, из которого может вырасти такая программа.

Институт физики нам говорит: вот основные проблемы. Я не сомне­ваюсь в том, что все они нужны и важны, что над ними нужно работать, но все-таки синтеза здесь еще нет. Мы здесь видим такие проблемы, как проб­лему сведения, проблему теории относительности, идеалистические течения в современной буржуазной физике, принцип неопределенности, унитарная теория электричества. Далее, колебания, тепло-физика и проблемы, связан­ные с урало-кузбасской проблемой (проблема межрегионального объединения производительных сил Урала и Западной Сибири, успешно решена в период индустриализации в СССР в 30-х гг. на основе кооперации металлургических заводов Урала и угольных предприятий Кузбасса — прим. РП). Я убежден, что все это подлежит еще дальнейшему пересмотру и синтезированию. В буржуазной науке этот син­тез происходит стихийно. Над чем, собственно говоря, работает буржуазная физика? В буржуазной физике сейчас в основном все эти проблемы строения материи являются не чем иным, как отражением определенной, большой тех­нической задачи, решения которой несознательно ищет физика. Это — по­иски нового источника энергии, поиски внутриатомной энергии. Недаром в волновой механике, в квантовой физике уравнение Эйнштейна — энергия равна произведению массы на квадрат скорости света — играет основную ре­шающую роль, — это не случайность. Так же, как физика прошлого века была в основном лишь отражением технических поисков усовершенствова­ния паровой машины и двигателя внутреннего сгорания, так же теперь физика ищет новый двигатель, новую энергетику. У них это происходит стихийно.

Мы же, исходя из наших основных технических задач, должны по­строить такую программу физики, которая бы в плановом порядке под­водила нас к решению проблем. Строить ее мы должны не случайно, беря лишь то, что лежит на поверхности, а выводя этот план из всего развития науки. Мне кажется, что это основная наша задача. Если в результате моего доклада удастся собрать совещание физиков, чтобы они построили такой план по своим специальным проблемам, как биологи свой и т. д., чтобы они хоть фундамент заложили для создания такого плана, то это будет громад­ным достижением. Вместо декларативных приветствий на конференции в Ко­лонном зале нам следовало бы сговориться с физиками, химиками, биоло­гами, которые там работают, о том, чтобы устроить об’единенные заседания. Нам нужно по каждому отделу знаний предложить им деловую программу.

Мы имеем уже кое-какие первые наброски такого плана. В математике, например, такие проблемы более или менее выкристаллизовались, так как в области математики мы имеем кое-какие достижения. Я надеюсь, что через месяц товарищи будут иметь возможность судить и критиковать наш дискус­сионный сборник под названием «На борьбу за материалистическую диалек­тику в математике», довольно об’емистый — страниц в 300 — коллективный сборник. Но нельзя даже в области математики сказать, что этот план уже готов, что все уже выверено. (9 июня 1931 года Конференция по планированию математики состоялась. На ней была принята Резолюция, содержащая первый план работы советской математической науки, благодаря которому советская математика, по сути, выдвинулась на первое место в мире, позволив не только решить ряд важнейших задач социалистического строительства, но и одержать победу в Великой Отечественной войне. — Прим. РП)

Или возьмем биологию. Биологи говорят, что основные проблемы, ко­торые сейчас стоят, это проблемы биохимические, проблемы генетики, проб­лемы физиологии. Нужно по-новому поставить проблемы физиологии, связи эволюции с физиологией и т. д. Взять, скажем, такие проблемы — физиология труда, физиология питания, проблемы биологические, связанные с животно­водством, с растениеводством, питанием и т. д. Все это совершенно необ­ходимо. Есть у нас такой единый план? Есть у нас такой подход к единому плану? Их нет. Единая программа, единый план возникнет, я думаю, только в результате нашей конференции. Это будет результат действительно кол­лективного труда. Он не будет только наброском, мы все будем его знать, мы будем обсуждать его в институтах, а затем снова подвергнем его разбору здесь. Тогда это будет действительно продуманный, а не надерганный план вроде той окрошки, которую Наркомпрос, в лице т. Луппола, представил на конференцию в Колонном зале как план научно-исследовательской работы. Здесь, как в хорошем кооперативе, полный ассортимент всего, чего изволите. Такой план нам не нужен. Это не план, это сумма случайно возникших по каким-то причинам вопросов.

Мы не имеем, конечно, основания сказать, что у нас абсолютно отсут­ствуют всякие конкретные результаты по отдельным дисциплинам. Конечно, и у нас имеются конкретные результаты научно-исследовательской работы. Но они, как я уже говорил, пока что единичны, их чрезвычайно мало. На­ряду с этими конкретными, положительными результатами у нас имеются также и громадные прорывы.

Чрезвычайно больно было на конференции в Колонном зале слушать, как пионеры выступили с вопросом о политехнизации. Они заявили: «Вот вы сидите здесь, ученые люди; почему же вы для нас, для политехнизма ни­чего не даете?!» Я сам во время моей работы в партийном аппарате ставил перед товарищами из Комакадемии эту задачу. Я специально созывал това­рищей, работающих на фронте педологии, психотехники и т. д., и говорил с ними о том, что они могут дать по психотехнике, по педологии и т. д. в этой области. Я говорил о том, что они должны что-нибудь здесь сделать.

Приходится констатировать, что ничего в этой области не сделано. А ведь мы прекрасно понимаем, какой рычаг представляет собой дело поли­технизма Мы понимаем, что без политехнизма мы не сможем устранить противоположности между умственным и физическим трудом. И мы, маркси­сты — ленинцы, работающие в отдельных отраслях естествознания, которые должны быть поставлены на конкретную службу политехнизму, позорно ни­чего не делаем!

Возьмем хотя бы такую область, как область психотехники и педоло­гии. Никаких твердых установок у них нет. В психотехнике — сплошная путаница. Кроме эклектизма, кроме попыток заимствовать модное буржуазное словечко, подделаться под то последнее дуновение ветра, которое они вообра­жают последним словом партийной директивы, ничего нет. Полная бесхребет­ность, полное отсутствие работы над самим собой, отсутствие серьезной экспериментальной базы. В гомологии дело обстоит не лучше. Позорно для большевика выступать так, как выступают иногда некоторые наши товарищи с психоневрологического фронта. Они, например, позволяют себе говорить так: «Раз меня критикуют, психотехника перестает существовать». Были такие выступления? Были. Мы знаем случаи, когда люди заявляют: «Если при­кажут, то педология перестанет существовать».

А ведь педология, психотехника представляют собою чрезвычайно нужное дело. Это нужнейшие науки для социалистического строительства. Мы знаем, что в наших школах иногда калечат детей вместо того, чтобы их воспитывать. Это всем известный факт, о котором пишут наши газеты. Нужна разработка теории, нужна разработка определенных нормативных данных для политехнизма. Все это необходимо делать, и все это не делается. Так что прорывов у нас еще очень и очень много.

Как поставлено у нас преподавание в вузах, в ФЗС? Как поставлено у нас преподавание естествознания, математики и т. д.? Безобразно. Мы без­образно мало этот вопрос выдвигаем. Во всех этих областях у нас нет ни одного или почти ни одного марксистско-ленинского учебника. Только не­давно вышел действительно выдержанный марксистско-ленинский учебник математической статистики. Но если мы возьмем другие отрасли, то увидим, что у нас нет ни учебника физики, ни учебника химии и т. д. Мы еще пре­подаем по старым учебникам. Мы еще пичкаем головы нашего студенчества той буржуазной дрянью, о которой говорил Ленин. Мы пичкаем ею наших втузовцев, наших вузовцев, все наше молодое поколение. И после этого не­чего удивляться тому, что это молодое поколение потом поддакивает ста­рому поколению буржуазных профессоров и говорит: «Ну, техника, но при чем тут материализм и диалектика? Тут только техника, тут нет никакого материализма, никакой диалектики». (Сколько подобного мы слышим теперь в нашей буржуазной России! И уже, к сожалению, не от учеников — от учителей. От тех самых профессоров, которые, по идее должны давать знания, а они занимаются пропагандой невежества! У нас так теперь и подавляющая часть коммунистов говорит, вот в чем главная беда! — прим. РП) После этого нечего удивляться тому, что хорошие партийцы-инженеры, когда им дают задачу разобраться во вредительских работах Рамзина, говорят: «Вычисления все верны, ни одной ошибки в уравнениях нет, следовательно ничего такого там не было». Когда потом, после того уже, как в «Большевике» появилась статья, перед этими товарищами снова поставили этот вопрос, эти товарищи заявили: «Ну, что же? Мы и до сих пор не понимаем, как это так. Ведь действительно все вычисления верны, а то, что Рамзин не учел такие-то и такие факторы, так при чем же тут техника? Ведь техника имеет дело только с машинами, а в машинах никакой политики нет». (Машины создаются не просто так, а для применения. А применение их — это уже политика! — прим. РП) И особенно грустно здесь то, что это говорят инженеры, которых мы воспитали. Это мы даем им такую «чистую» технику. Мы сами даем такую «чистую», загрязненную таким буржуазным практицизмом науку и сами несем за это вину.

И еще громадная задача стоит перед нами, задача популяризации знаний, задача антирелигиозной пропаганды, пересмотра методики обучения, пересмотра учебных планов, программ, издания учебной литературы. Все эти задачи ждут своего разрешения.

Я бы еще хотел прибавить одну деталь. Я говорил о книжке Бавинта — это книжка о результатах естественных наук. Нам, конечно, не такая, не махистская, не мистическая книжка нужна. Нам нужно наше, материалисти­ческое, диалектическое изложение современных достижений естествознания. Вчера т. Ярославский говорил, что мы, борясь против религии, должны раз­решать все «проклятые вопросы». Нам нужно дать на них ответ, а мы этого не делаем. Мы имеем единственную книжку Гурьева с ошибками механисти­ческого и другого порядка: но все-таки ее можно использовать, переделать в смысле методологии. Это книжка для массового читателя. Конечно, нам такие книжки нужны, как и еще более простые брошюрки, но нам также нужны книжки для высококвалифицированного читателя, для тех, кто хоть и не понимает дифференциального уравнения, но и без всех этих уравнений хочет узнать о последнем слове науки. Такой книжки у нас нет, и наша за­дача — создать ее, создать такую популярную и в то же самое время научную книгу, которая исчерпывающе освещала бы все достижения естествознания, книгу, на которой мы могли бы учиться материалистической диалектике. Такая книжка должна быть создана, и опять-таки коллективными усилиями.

Задача ОВМД — громадна; она состоит в том, чтобы подбирать все но­вые и новые силы, а их, этих новых сил, которые будут расти, имеется огром­ная масса. Все они должны сосредоточиваться под руководством Комакадемии. Постановление ЦК нашей партии от 15 марта 1931 г. дает четкую и ясную установку в этом вопросе; оно дает нам и принципиальные, теорети­ческие установки, оно дает нам в то же время и установки организацион­ные. И для Комакадемии, и в частности, для Ассоциации естествознании, оно дает определение их роли по линии методологического руководства этой областью. То обстоятельство, что Институт красной профессуры естество­знания сливается с Ассоциацией естествознания, имеет большое значение. Тем самым будет создан единый центр, тем самым молодые, свежие, не испор­ченные старым «академизмом» силы возьмутся за дело, тем самым будут несомненно созданы все те предпосылки, которые необходимы для практи­ческого решения этих многочисленных и очень трудных задач.

Перед нашим обществом стоит в то же время задача не замыкаться внутри нашего общества, пойти к тем естественникам и техникам, которые находятся вне нашего общества, организовать ячейки ОВМД, организовать живую связь с нашим обществом в научно-технических исследовательских институтах, в вузах, организовать методологическую помощь всем тем, кто желает, но не умеет и не может найти к нам путей, не знает, как к нам притти.

Я хочу закончить не торжественно, а наоборот, весьма прозаично. Я хочу обратить внимание на одну из самых неприятных болезней, которые имеются на нашем фронте. Это — та расхлябанность, та обломовщина, ко­торая царит у нас в области науки вообще и в наших рядах, по-моему, в частности. Если мы посмотрим на то, как работают наши институты, мы уви­дим, сколько процентов времени уходит на пустую болтовню, сколько про­центов времени уходит на хождение и толкание по коридорам, на перели­вание из пустого в порожнее. Мы все охотно записываемся в ударники, но когда дело доходит до того, чтобы составить конкретный план по социали­стическому соревнованию, мы начинаем чесать затылки и говорить о том, как это можно такой доклад выполнить. Если мы даже и постановляем это выполнить, то на деле мы этого не выполняем, никакие сроки у нас не осу­ществляются.

Мы должны вспомнить, что говорил Ленин в начале революции, — «что русский человек плохой работник по сравнению с передовыми нациями. Это не может быть иначе при режиме царизма и наличии остатков крепостного права. Эту задачу советская власть должна поставить перед народом во всем об’еме». И дальше: «Деклассированная мелкобуржуазная интеллигенция не понимает того, что для социализма главная трудность состоит в обеспече­нии производительностью труда». Хотя в нашей среде не имеется деклассиро­ванной буржуазной интеллигенции, в большинстве мы имеем рабочие, проле­тарские кадры, к сожалению, надо признаться, что у этой деклассированной буржуазной интеллигенции мы многому научились.

Обломов еще жив в нашей среде. Он очень живуч. Борьба против обломовщины, борьба за трудовую дисциплину в науке, за такую дисциплину, которой мы достигли в нашем производстве, на наших предприятиях и в кол­хозах, — это также одна из наших важнейших задач. Мы были бы плохими марксистами-ленинцами, если бы говорили о своих задачах на фронте есте­ствознания, на фронте техники, не учитывая в то же время организации живых сил, организации этою важнейшею фактора теоретических сил на фронте науки и техники. Организовать труд, научный труд, освободиться от заседательской и прочей суетни, освободиться от бессмысленной иногда пе­регрузки и т. д., распланировать труд, освободившись при этом от прокля­того наследия царизма — обломовщины, — это также одна из важнейших за­дач, стоящих перед нами в области естествознания и техники.

Эту задачу мы разрешим. Мы разрешим ее так же, как разрешаем и все остальные задачи; мы разрешим ее так же, как наша партия больше­виков до сих пор разрешала все исторические задачи и разрешит их в даль­нейшем в мировом масштабе.

Заключительное слово

Скажу два слова относительно выступления т. Познера, который со­вершенно неверно понял и извратил вопрос классификации науки. Прежде всего из истории науки и истории философии всем прекрасно известно, что на поворотных пунктах истории классификация науки всегда играла самую решающую роль. Мне непонятно, как может т. Познер, профессор этого предмета, понимать вопрос так, что классификация науки — это дело только одних названий, а названия, мол, неважны. Мы знаем, что и название имеет значение, но дело здесь не в названии, а дело в том, что когда гидробиоло­гия изучает и лягушек, и медуз, и рыб, и китов, то по этой классификации строятся институты, хотя киту корова ближе, чем щука. Когда мы говорим о классификации, то мы понимаем, что мы должны на основании этой клас­сификации организовать и управление. Далее, т. Познер позволил себе такое выражение: «В докладе фигура Деборина заслонила фигуры Энгельса и Ле­нина». У т. Познера, видимо, есть привычка к таким «мягким» выражениям. Ведь по существу он обвиняет нас в ревизионизме. Мы ревизуем, выходит, положение Ленина о том, что естествознание рождает диалектический мате­риализм. Тов. Познер, повидимому, забыл, что с тех пор, как Ленин писал эти слова, прошло четверть века, и четверть века не простых, а таких чет­верть века, когда была империалистическая война, когда началась мировая революция, наша Октябрьская революция, когда на одной шестой земного шара не существует больше капиталистического строя, когда мы вступили в период социализма. Разве эти маленькие события не говорят за то, что колыбель, где рождается диалектический материализм, из 5/6 мира пере­неслась к нам, что все прогрессивное идет к нам, все тянется сюда. Нужно это понимать, а не ставить вопрос так, как его ставил т. Познер.

Теперь относительно выступления т. Васильева. Оно нас всех доста­точно развеселило. Грустно только одно: я не понимаю, как это в Баку, где имеется такое количество крупных инженеров, которые работают в промышленности, в передовой нашей промышленности, как это там т. Васильев выискал одних пьянчужек, виталистов, круглых нулей, круглых идиотов и преступников! Плохо вы ищете, там есть люди, на которых надо опираться и которых можно воспитывать, люди, которые нам будут помогать и кото­рые пойдут с нами.

Совершенно правильно отметил здесь т. Новинский, что слова «от слова к делу» не означают, что мы должны прекратить самокритику. Основное — в том, что мы должны продолжать самокритику, должны продолжать борьбу на два фронта. Но недостаточно только критиковать, недостаточно теорети­зировать. Нам нужна и практическая работа, и только в единстве этой прак­тической работы, самокритики и теоретической работы родится та больше­визация науки, которая является основным звеном, ухватившись за которое мы вытащим и всю цепь.

Теперь относительно выступления т. Гессена. Я считаю, что выступле­ние т. Гессена было не таким, какого мы от него ожидали. Toв. Гессен делает шаги, но с большим трудом, к тому, чтобы отказаться от тех крупных оши­бок, которые были у него, вместе со всем естественно-научным руководством. Тов. Гессен все же не сумел здесь поставить вопрос по-партийному, как сле­дует. Нужно было говорить не только о догматизме, и даже не в этом дело.

А нужно было прямо сказать, что нет большевизма в науке у него и това­рищей, которые вместе с ним шли или с которыми он шел. Вот что нужно было прямо сказать. Тов. Гессен имеет сейчас возможность доказать на практической работе, что он действительно хочет исправить свои ошибки. Тов. Гессен руководит крупными физическим институтом, он входит в ре­дакцию нашего журнала, теперь переименованного «За марксизм и лени­низм в естествознании». Мы будем продолжать критиковать ошибки т. Гес­сена, помогая ему, и если он поймет, что это не «заезжательство», а един­ственный путь, которым мы можем воспитывать действительно марксистско-ленинские кадры, то он будет иметь возможность исправить все, возмож­ность действительно целиком и полностью включиться в наши ряды.

Я, собственно говоря, кончил и хочу лишь в конспективном виде зачи­тать одну страничку того, что нам нужно делать.

Эти основные пути следующие. Во-первых, большевизация науки. У нас имеется ряд звеньев цепи, и большевизация науки является первым из них. Что же нужно сделать, чтобы реорганизовать на основании материалистиче­ской диалектики науку и технику? Куда приложить свои илы?

Первая точка приложения — надо разработать марксистско-ленинскую науку и технику. Что для этого нужно сделать? Для этого нужно выполнить то, что давно намечалось, — нужно изучить наследство Маркса и Энгельса. Нужно разработать наследство Маркса и в частности наследство Энгельса, которое не вошло в «Диалектику природы». Нужно разработать марксист­ско-ленинскую классификацию науки. Нужно изменить организацию соответ­ствующей работы, нужно изменить систему и в связи с этим и руководство всех научных учреждений.

Вторая точка приложения — нужно создать единый производственный план по разным отраслям науки, для чего, во-первых, нужно работать внизу — в лабораториях, заводах и т. д., и, во-вторых, — нужно предусмотреть опре­деленные этапы этого плана. Нужно его построить по системе производствен­ных планов на предприятиях, с контрольными точками определенного срока, определенной личной ответственностью отдельного коллектива и т. д.

Третья точка приложения — надо всем естественникам, всем науч­ным работникам в области естествознания и техники непрерывно изучать наследство Маркса, Энгельса и Ленина, изучать диалектический материа­лизм.

Четвертая точка приложения — для этого нужно организационно за­крепить плановое творчество, но закрепить так, чтобы созывать отдельные конференции по отдельным отраслям, где эти планы будут прорабатываться.

Пятой основной точкой приложения наших сил является изменение метода научной работы, что означает, во-первых, реконструкцию методов исследования, методов экспериментирования, во-вторых, это означает кол­лективность в работе, бригадность, ударничество, соцсоревнование, в-третьих, это означает учет и контроль в работе, а в-четвертых, — пролетарскую со­знательную дисциплину, такую же, как на предприятии.

Шестой точкой приложения наших сил является задача непосредственного применения. Она, по моему, состоит, во-первых, в максимальном содей­ствии политехнизму, во-вторых, в максимальной работе в области создания программ, учебников и методики преподавания в вузах и втузах. В-третьих, это максимальное участие в наших энциклопедиях — Большой советской, Технической и Медицинской, в научной литературе, журналах и т. п. Сле­дующее — это массовая популяризаторская работа. Затем антирелигиозная работа. Затем создание мироведения для вузовцев и для втузовцев.

Следующая седьмая точка — это выход на международную арену. Товарищ из Берлина, который вчера здесь выступал, сегодня был у меня и подробно со мной беседовал. Нам нужно реагировать не только на такие отдельные события, как, скажем, гегелевское торжество, которое будет этой осенью в Берлине, но нам нужно возможно чаще выступать на междуна­родной арене, хотя бы даже и с той скромной продукцией, которая у нас есть, ибо и она поражает буржуазных естественников. Они жадно нас чи­тают, потому что они ищут везде выхода из кризиса, ищут везде чего-либо нового. Мы должны сейчас к этому перейти. Мы взяли на себя задачу, чтобы наши общества дали сборник реконструкции науки в наш период. Мы дадим его в течение ближайшего времени.

Восьмая точка приложения — это вопрос о кадрах. Сюда относится работа со специалистами, перевоспитание специалистов. Затем организация ячеек нашего общества в технических обществах. Затем, работа в районах, особенно в национальных районах. И последнее, основное в этом вопросе, это вербовка в Институт красной профессуры, как в Институт красной профессуры естествознания, так и в Институт красной профессуры по тех­нике, который мы должны организовать для новых марксистских сил. Если не ошибаюсь, у нac имеется уже ядро в 30 человек.

И последняя, девятая точка приложения, основное условие — это вопрос непрерывного ведения борьбы на два фронта и борьбы против примиренче­ства, это большевистская самокритика, это участие всех молодых товари­щей в работе, прекращение игры в каких-то олимпийцев, что было раньше, это дружная товарищеская работа на основе большевистской партийности.

Оригинал здесь 

[1] Кольман Э. Я. Мы не должны были так жить. — New York : Chalidze Publications, 1982.