Как начиналась партия. Часть 9

← Часть 8

«Еврейский вопрос»

Иногда товарищи спрашивают: почему среди русских революционеров было много евреев? Нельзя толковать об истории нашей партии, оставив в стороне этот «еврейский вопрос».

Вышло так, что процесс поглощения сознательности стихийностью резче и сильнее всего пошёл в Польше и Литве, в районе деятельности «Бунда» — «Всеобщего Еврейского Рабочего Союза». В этом районе почти отсутствовала крупная промышленность и преобладало ремесленное производство. Еврейский ремесленный пролетариат пребывал в самой беспросветной и безысходной нужде, которую тогда вряд ли можно было найти в других областях России. Здесь царили самые грубые и отвратительные формы эксплуатации. Между еврейской буржуазией и пролетариатом существовали вдобавок «патриархальные» отношения, вроде рабовладельческих, которые ещё больше усугубляли нестерпимый гнёт. К зверской эксплуатации еврейского пролетариата и диким унижениям его человеческого достоинства со стороны еврейских капиталистов добавлялся не поддающийся описанию политический гнёт со стороны русского правительства. Русский обыватель не был избалован гражданскими правами, и полицейский произвол всякого чиновника был для него вещью обычной. Но такого полицейского произвола и рабства, которое существовало в еврейской «черте оседлости», русский бесправный обыватель не видел нигде.

В политическом смысле царизм жестоко отомстил еврейскому населению за тех отдельных революционеров из его среды, которые украсили своими именами «Народную Волю» в 70-е – начале 80-х гг. Русское правительство считало евреев «подрывными элементами». Оно сначала натравило на евреев тёмную массу «православных» обывателей, организовав погромы. А затем евреи были загнаны в гетто — в т. н. «черту оседлости», где еврейской бедноте дали право съедать друг друга в погоне за жалким куском хлеба.

В экономическом смысле русское правительство расправилось с евреями, так как русские капиталисты, особенно торговые и банковские, видели в них опасную конкуренцию. Мелкая «православная» буржуазия, русские ремесленники также были заинтересованы в удалении евреев. До изгнания в гетто масса еврейских ремесленников успешно кормилась в крупных городах или находила себе заработок в деревнях, где ремесленник-еврей нередко был единственным представителем ремесла. Изделия евреев были хорошего качества и пользовались спросом у населения. Евреи вели широкую торговлю в деревне. Это вызывало недовольство против «засилья жидов» у «православных» кулаков и ремесленников.

Теперь же еврейская ремесленная масса насильно скучивается в маленьких местечках и городках, не имея средств производства или рынка сбыта для своих товаров. Мелкая еврейская буржуазия постепенно утрачивает свою прежнюю ремесленную самостоятельность и превращается, минуя положение наёмных рабочих, в огромную резервную армию безработных. Эта безработная еврейская масса готова отдать себя в кабалу любому, кто осчастливит её подённой работой и отдалит, таким образом, голодную смерть.

Крупная еврейская буржуазия меньше пострадала от погромов и довольно быстро приспособилась к новым условиям «черты оседлости». Подобно тому, как это было в средневековых городах Европы, она за деньги покупает себе свободу и гражданские права. Очень скоро местные власти, от губернатора до квартального городового, оказываются на постоянном жалованье у еврейских богатеев и дружно содействуют им в эксплуатации еврейской бедняцкой массы. Раввины, как и всякое духовенство, становятся на сторону богатых евреев и русских властей. Эти еврейские попы направляют все усилия на то, чтобы окончательно заглушить в без того тёмных и забитых еврейских трудящихся всякую человеческую искру, всякую попытку борьбы с существующим гнётом и рабством. С пяти лет еврейские мальчики подвергаются обработке в т. н. «хедерах» — еврейских духовных школах, где раввины уродуют сознание детей, прививая им восточный фатализм, примирение с рабством, надежду на бога, как единственного вершителя человеческих судеб. В хедерах у детей глушится самая малейшая искра протеста. Еврейские погромы, экономическое рабство, полицейский гнёт, изнасилование жён и дочерей, попрание человеческого достоинства — всё это вызывает в еврейской массе одни лишь стоны, жалобы, слёзы, а не желание дать отпор, бороться за свободу и человеческую жизнь, отомстить насильникам. Раввины внушали массе, что на всё это божья воля, что бог сам накажет обидчиков своего избранного народа. А народ обязан терпеливо ждать, пока не придёт Мессия и не выведет его из нового египетского плена. И в то время, пока еврейская беднота, страдающая от голода и болезней, оплёванная всеми, кому не лень, терпеливо ждала Мессию, еврейская буржуазия, не теряя времени, превращала голод, пот и кровь своих нищих собратьев в деньги и набивала ими свои карманы.

Такое положение народа не могло не дать из его среды выдающихся революционеров. Однако в начале трудно было представить себе, что эта жалкая, забитая и порабощённая масса сможет измениться и вступить на путь борьбы. С опаской и большим недоверием первые еврейские интеллигенты-марксисты приступают к пропаганде среди своих соплеменников. Эти марксисты, как и остальные евреи, были загнаны в черту оседлости. Сидеть, сложа руки, они не могли. В ожидании благоприятного случая уйти в крупные центры на настоящую работу, они занялись работой среди еврейских пролетариев.

Первые еврейские марксистские кружки возникают в Вильно где-то в 1887 г. Первые марксисты-евреи, начавшие пропаганду, не думают о создании специально еврейского рабочего движения. Прикованные к «черте» и лишённые возможности приложить свои силы к общерусскому рабочему движению, они волей-неволей начинают работу в еврейской среде, чтобы дать выход жажде революционной работы. Эти марксисты придают еврейскому рабочему движению второстепенное значение. Все свои надежды они возлагают на русский пролетариат, от которого ждут спасения для еврейского пролетариата. Первые марксисты-евреи считают одной из главных своих задач создать самую тесную связь между общерусским и еврейским рабочим движением. Пропаганду марксизма они специально ведут на русском языке. Евреев, не знающих русского языка, обучают грамоте.

Вопреки ожиданиям, кружковая деятельность в черте оседлости пошла хорошо. В еврейской бедноте оказалась сильнейшая жажда знания. Набитые древним талмудистским мусором головы быстро очищаются знанием научного социализма.

Как и во всей России, в первые кружки попадают наиболее развитые рабочие. Это евреи-пролетарии, знающие русский язык и воспитанные вне черты оседлости. Кружки растут, марксисты-евреи начинают верить в возможность постановки прочной и широкой работы среди еврейского пролетариата, который представлялся им благоприятной почвой. Однако пропаганда в еврейской черте оседлости приобретает кабинетный и догматический характер. Это объяснялось отсутствием в «черте» крупной капиталистической промышленности. Исследования жизни ремесленников-евреев не было, поэтому пропагандистам приходилось иллюстрировать теоретические положения марксизма чуждыми примерами Западной Европы.

Вынужденный догматизм кружков, оторванность их от живого дела фабрично-заводской борьбы сыграли с еврейским рабочим движением злую шутку. Эти обстоятельства и полное отсутствие стихийного движения среди еврейских ремесленников привели к тому, что кружковая деятельность приняла здесь мёртвый, сугубо интеллигентский характер. Занятия в кружках ведутся по старому, унаследованному от предшественников шаблону. Занимаются биологией, географией, историей и политэкономией. Пропаганда идей марксизма носит абстрактный характер без определённых выводов для повседневной жизни. На такой пропаганде и сосредоточивает все свои силы еврейская марксистская интеллигенция.

В 1892 г. обстановка в Западном крае меняется. Там начинается массовое рабочее движение. Началось с того, что виленский градоначальник, вопреки ремесленной управе, приказал расклеить по городу объявление, что по закону Екатерины II рабочий день в ремесленных заведениях не должен превышать 12 часов. Ремесленники зашумели о сокращении рабочего дня до законных пределов и обсуждали вопрос, как воспользоваться объявлением в свою пользу. Фактически потребовалось такое постороннее и официальное вмешательство, чтобы тёмная, забитая еврейская масса зашевелилась и осмелилась заявить о восстановлении своих попранных прав. Как часто бывает в истории, через случай проявилась закономерность. Начинается целый ряд стачек по разным профессиям с общим требованием «законного» права на 12-часовой рабочий день.

Этот всплеск стихийной борьбы и послужил той почвой, на которой произошло, наконец, сближение сознательных социал-демократов с рабочей массой. Но чтобы проникнуть в эту массу и повлиять на неё, нужно было радикально менять характер работы. Отвлечённый и кабинетный характер кружковых занятий был годен для небольшого числа передовых, уже более-менее сознательных рабочих. Для массовой агитации он не годился. К массе нужно было идти с конкретными, понятными ей предложениями.

Таким конкретным предложением стали кассы. Кассы не были новостью для еврейских ремесленников, они существовали давно, ещё с мануфактурно-цехового времени, как кассы взаимопомощи подмастерьев. В Житомире среди рабочих была старая тайная организация, как в средневековых польских или немецких цехах, с целым ритуалом приёма и посвящения. Этой организации удалось добиться для своих членов значительного улучшения быта путём долгой, упорной борьбы, история которой хранилась в секретных книгах организации. Когда к рабочим этой организации пришли пропагандисты-социалисты, они были встречены очень враждебно. В Лодзи у еврейских рабочих была старая профессиональная организация «Ахдус» («Солидарность»).

Но все эти организации не имели отношения к рабочей борьбе. Это были, по сути, типичные цеховые кассы на случай похорон, болезни и временной безработицы. Очень консервативные и даже реакционные кассы. Поэтому социалисты получали там отпор. Понадобилось начало стихийной экономической борьбы, вначале неудачной, закончившейся поражением рабочих, чтобы рабочие поняли необходимость превращения этих касс взаимопомощи в стачечные боевые кассы.

Но стачечная борьба, раз возникнув, стала распространяться в Западном крае с большой быстротой. В 1894–96 гг. в Минске было 45 стачек, в Вильно — 56, в которых приняло участие 27 профессий. Каждая стачка создавала боевую кассу. В 1895 г. в Вильно было уже 850 рабочих, организованных вокруг боевых касс, а в Минске — 870. «Просыпается» район производства щетины (Вилковишки, Креславка, Выстинец), начинается движение в Брест-Литовске и Белостоке. Кассы борьбы растут. Усиливается и стачечное движение, стачки считаются десятками.

Неизбежно отдельные кассы начинают соединяться между собой, создаются организации целых профессий. В щетинном районе начинается движение за 12-часовой рабочий день. 3 500 щетинщиков выдвигают из своего состава наиболее сознательных и развитых рабочих и посылают их на собрание для обсуждения вопроса борьбы за 12-часовой день и отмену посредничества для щетинщиков всего края. На собрании делегаты вырабатывают требования и программу борьбы за них. Но не достаёт организации, которая объединила бы всех щетинщиков в их борьбе. И хотя такой организации ещё не было, и щетинщики внешне действуют стихийно, фактически они во всех случаях действуют сообща и быстро собираются для обсуждения вопросов борьбы и тактики. На этом небольшом съезде щетинщиков было впервые заложено основание будущего «Всеобщего союза рабочих-щетинщиков в Польше и Литве». Стихийное движение постепенно уступает место сознательному. В 1896 г. еврейский пролетариат имел 4 организации, в Варшаве, Вильно, Минске и Сморгони, в которых было организовано 3 000 рабочих. Рабочее движение в Западном крае стало фактом. Небольшие кружки в Вильно и Минске, состоявшие из передовых рабочих и нескольких интеллигентов, разрослись в сильное рабочее движение.

Во всей остальной России рост стихийного рабочего движения не привёл к снижению марксистской сознательности его руководителей. Намеченная в кружках социал-демократическая тактика получила своё осуществление на деле, при выступлении перед массами. А в районе действия Бунда поворот от кружковой пропаганды к агитации сопровождался некоторым упадком марксистского руководства. Знаменитая брошюра «Об агитации», появившаяся в 1894 г., вызвала в организациях центральной России недоумение. Там вычитали временный отказ от политической борьбы. Брошюра была написана виленскими товарищами, которые вели работу среди еврейского населения. Те места брошюры, которые в центральной России поняли, как призыв отказаться от политической борьбы, были вызваны особыми местными условиями работы среди еврейских ремесленников. Общее мнение всех работавших в России марксистов — экономическая борьба должна носить политический характер. Первые социал-демократы того периода усердно занимались экономической агитацией, но совсем не считали её главной своей задачей. Наоборот, они с самого начала выдвигали самые широкие исторические задачи русского пролетариата вообще и задачу свержения самодержавия в особенности. Такой же взгляд на задачи русского марксистского движения имели и первые социал-демократы Западного края, в том числе и автор брошюры «Об агитации». Но следующее поколение польских и литовских социал-демократов, которое «выварилось» в работе с еврейскими ремесленными массами, уже нельзя было отнести к сознательным марксистам. Они уже не ставили задачу вести массу за собой и поднимать её сознание для борьбы за социализм. Они открыто заявляли, что «свою программу и тактику приспособили к массе», т. е. пошли на поводу у несознательной массы еврейского ремесленного пролетариата.

Разница была в том, что московские, петербургские, украинские и другие товарищи, перейдя к агитации, приспособляли к массам свою тактику и методы борьбы, но программа осталась у них неприкосновенной, марксистской. Приспособлять программу к массам они не желали, ибо это означало бы отказ от революционного марксизма и переход в мелкобуржуазное болото. Экономическая борьба должна быть базой для борьбы политической и за социализм. Массы нужно непрерывно воспитывать политически, развивая в них классовое сознание. В этом задача социал-демократов. А некоторые виленские и польские социал-демократы понимали свою задачу вульгарно. Они считали, что не следует призывать рабочих к политической борьбе и воспитывать их в духе социализма. Следует просто ждать, когда экономическое развитие «само» выработает в массе политические требования. По мнению этих виленских товарищей, марксистам нечего было развивать классовое сознание рабочих, не надо проповедовать им идею социализма. Они считали, что «вера во всемогущество наших идей и теорий (т. е. вера в правильность марксизма. — прим. сост.) — это идеалистическое мировоззрение». Они рассуждали так: «Если история движется борьбой классов, то роль идей в истории состоит лишь в выражении и освещении материальных потребностей». Они прямо отбрасывали огромную материальную силу прогрессивных идей, овладевших массами.

И делали из этого практический вывод: если масса сейчас борется за 12-часовой рабочий день, то было бы идеалистично, буржуазно и недемократично толковать ей о политике, 8-ми часовом рабочем дне, о классовой борьбе, о социализме. Словом, обо всём том, что прямо не вытекает из ближайших потребностей массы. Ведь «только мыслящее меньшинство живёт… идейной жизнью, борется не за лучшее материальное положение, а за торжество той или другой идеи… А для массы материальные потребности являются самыми важными» [1]. Тот факт, что для экономического освобождения пролетариата первое условие — это умственное и нравственное его развитие, — этот факт некоторыми виленскими и польскими социал-демократами объявлялся «отражением в голове рабочего обыкновенного буржуазного взгляда, что экономическое превосходство капиталистов над рабочими есть следствие более высокого умственного и нравственного развития капиталистов» [2].

Противники виленских социал-демократов возражали им, что агитатор должен идти несколько дальше, чем идёт масса. Он должен осветить массе её борьбу, объяснив значение этой борьбы с более общей точки зрения противоположности интересов капиталистов и пролетариев. Агитатор должен поднимать массу до своего уровня и расширять её политический горизонт. А для этого нужно, чтобы сам агитатор был марксистом, имел знакомство с теорией. В свою очередь, марксизм возник на почве материальных интересов пролетариата, но далеко ещё не сознан им. Поэтому было бы утопией думать, что русский рабочий класс сам собой поведёт политическую борьбу — без того, чтобы предварительно убедить его в необходимости политической борьбы в его собственных интересах.

Но кто же должен это сделать? Виленские социал-демократы считали, что тут достаточно самотёка. Это сделает сама жизнь, так как по их мнению «нравственность и сознание рабочего класса создаются в процессе развития экономической борьбой» [3]. Стало быть, пропагандистам и агитаторам здесь делать нечего. Раз политическая борьба не является ещё потребностью масс, то и говорить о ней незачем. Иначе рабочая масса «окажется пассивным стадом, не играющим никакой сознательной роли и слепо идущим за тем или иным пастухом». И виленские товарищи приходят к выводу, что нет надобности развивать сознание отдельных рабочих, проводить их через марксистские кружки, готовить из них руководителей массового движения. Это, по их мнению, было бы лишь «распространением… идей между критически мыслящими личностями и содействие выработке таких личностей». А это нежелательно, так как было бы «аристократизмом буржуазной интеллигенции, нераздельно связанной с её идеализмом, верой в то, что историей двигают идеи» [4].

Первые социал-демократы возражали против такого вульгарного понимания роли идей в истории и отрыва теории от практики. Они говорили: мы не признаём ни одной из крайностей: ни оторваться от практической почвы и только учиться, ни агитировать в массе, не занимаясь теорией. Лишь параллельная деятельность, восполнение одного другим, даёт действительную подготовку и вырабатывает нужные убеждения.

В самом Западном крае против виленских хвостистов выступило большинство распропагандированных рабочих. Только выступило оно по-разному. Одна часть была недовольна переходом революционеров к агитации. Она не поняла глубокого смысла этого перехода. Малосознательным рабочим казалось, что, отказавшись от кружковой пропаганды, интеллигенция оставляет свою культурную роль, хочет воспользоваться стихийным рабочим движением, как пушечным мясом.

Другая часть «оппозиции» — более развитые кружковые рабочие. Они выступили против своих новых учителей, которые фактически отходили от революционного марксизма, отказывались от проповеди политической борьбы и отдавались стихийности движения. Эти рабочие, как и раньше Северно-русский рабочий союз, выступали за политическую борьбу и политическое воспитание масс, считая политическую свободу первейшей необходимостью для экономического освобождения пролетариата. Эта оппозиция виленских сознательных рабочих была протестом против однобокого увлечения агитацией, против игнорирования теории марксизма, против сужения задач социал-демократии ради возможности руководить широкими массами. Экономическая борьба не должна быть исключительным предметом забот социал-демократии. Надо пользоваться каждым случаем для политической агитации. Такова была позиция сознательных виленских рабочих.

Дело осложняется тем, что в 1895 г. на еврейских социал-демократов обрушивается тяжёлый удар царского правительства. Следуют массовые аресты первых марксистов в Вильно, Белостоке, Лодзи и Варшаве. Марксисты-основатели [5] работы среди еврейского пролетариата идут в тюрьмы и ссылки, а их место в организациях занимают «практики» и «экономические агитаторы». Виленская оппозиция прекращается, глохнет кружковая пропаганда, теория оказывается в загоне. Организации становятся на почву агитационной тактики только за экономические интересы, агитаторы не идут дальше ближайших интересов массы. Агитация развивается вширь и вглубь. Организуются профсоюзы и кассы. Во всём Западном крае фактически прекращается марксистское социал-демократическое движение, уступая место движению «чисто рабочему», т. е. тред-юнионистскому, которое при этом сильно окрашивается в узко-национальный еврейский цвет. В рабочем движении неизбежно усиливается влияние сионистов.

Нельзя забывать, что настроение еврейской ремесленной массы, как и настроение всего угнетённого еврейского народа, было резко националистическим. Переход от кружков к широкой агитации заставил новых руководителей движения, не отличавшихся марксистской выдержанностью, встать на путь компромисса с мелкобуржуазностью массы и удариться в шовинизм. Первые еврейские марксисты в массовой агитации использовали еврейский жаргон. Это было оправданно, так как немыслимо вести широкую агитацию на языке, непонятном для масс. Но это не означало, что первые марксисты вели «еврейскую» агитацию. Наоборот, они усиленно боролись против сионистов и «палестинцев» — буржуазных интеллигентов, которые призывали евреев уезжать в Палестину «от вражеского русского народа». Первым еврейским марксистам было ясно, что пролетариат всех национальностей России, объединённый общей эксплуатацией и гнётом, страдающий от одного и того же политического строя, может освободиться лишь общими, совместными усилиями.

Насколько ясным и правильным было сознание первых руководителей еврейского рабочего движения, показывает брошюрка по поводу стачки на папиросной фабрике Эдельштейна, изданная в Вильно в 1895 г. Эта брошюрка очень полезна сегодня для российских рабочих. «Нет единого еврейского народа. Внутри него имеются два народа, два враждебных класса, и борьба этих классов дошла до таких размеров, что её не может уже погасить ни уважение к синагоге и духовенству, ни власть начальства… Нам ли сожалеть об этом? Нам ли стараться помешать этому? Ведь только в борьбе с капиталистами мы почувствовали себя людьми, только на этой почве научились понимать свои интересы, только в этой ненависти к капиталу мы воспитали в себе любовь и братское чувство к своим товарищам по страданиям, ведь только из этого раскола между капиталом и трудом возросло наше сознание, в этой борьбе оно развилось и окрепло. Нам ли жалеть о тех старых временах, когда невежественные, презираемые и ненавидимые снизу, оплёванные и притесняемые сверху евреи влачили жизнь дикарей, вечно трясущихся за своё жалкое существование, вечно ожидающих грозы? Нам ли жалеть о потере связи между еврейским бедняком и еврейским магнатом, когда вместо неё мы приобрели связь, соединяющую нас с рабочим русским, польским, украинским, литовским, с рабочими всех стран? Будущее несёт нам укрепление этой связи, рост нашей силы и нашего сознания. Чего же нам жалеть о тёмном прошлом, без борьбы, без раскола, но зато и без жизни?» [6].

Первые еврейские марксисты понимали, что освобождение еврейского пролетариата, а с ним и всего еврейского народа от политического рабства и всех форм национального угнетения может произойти лишь тогда, когда весь пролетариат России стряхнёт с себя цепи бесправия и произвола и завоюет политическую свободу себе и всей России.

Новые руководители еврейского пролетариата совершили поворот от сознательности к стихийности. При этом они повернули в сторону и от единственно верного решения национального вопроса — к мелкобуржуазному национализму. Они начали проповедовать, что «…еврей может ожидать улучшения своего положения только от собственной деятельности… Не следует ничего ожидать от движения русского рабочего класса… Евреи не должны смотреть на себя как на придаток к общерусскому рабочему движению» [7]. Новое руководство еврейского пролетариата выступило за раскол общерусского рабочего движения, что было в интересах как русской, так и еврейской буржуазии.

Когда первые социал-демократы говорили о русском движении, о русском рабочем классе, они говорили о российском движении и российском пролетариате, т. е. о совокупности всех рабочих в России, без различения национальностей. Новые виленские социал-демократы придавали слову «русский» национальную окраску — ту окраску, которая свойственна не марксисту, а мечтающему о Палестинском отечестве мелкому лавочнику. Они выдвинули «демократический» лозунг: «Всё посредством народа», подводя рабочих к мысли, что в еврейском народе классов нет, или что классовые различия полностью снимаются национальным единством. Они идут на явные провокации вражды между рабочими: «Нам нельзя ждать освобождения еврейского пролетариата от экономического, политического и гражданского порабощения ни от русского, ни от польского движения». «Мы не можем по-прежнему ожидать всего от русского пролетариата…Мы должны иметь в виду, что русский рабочий класс… будет встречать такого рода препятствия, что каждое ничтожное завоевание будет ему стоить страшных усилий. А потому лишь постепенно и упорной борьбой удастся добиться уступок политических и экономических. А в таком случае, очевидно, что, когда русскому пролетариату придётся жертвовать некоторыми из своих требований для того, чтобы добиться хоть чего-нибудь, он скорее пожертвует такими требованиями, которые касаются исключительно евреев, например, свободы религии или равноправия евреев» [8].

Это образец типичного мелкобуржуазного сознания, которое признаёт (в лучшем случае) только борьбу за материальные, будничные, сиюминутные потребности. Такие «борцы» не в состоянии постичь освободительной миссии пролетариата, который, освобождая себя, вместе с тем освобождает всех угнетённых.

Новые виленские руководители признавали, что приспособляют свою пропаганду и агитацию к массе, т. е. делают их более еврейскими. В этом они видели «новую победу над заимствованными у буржуазной интеллигенции взглядами» [9]. А кого они называли «буржуазной интеллигенцией»? Марксистов-основателей еврейского рабочего движения, первых социал-демократов, «виленскую оппозицию», среди которой было немало рабочих — сознательных марксистов.

Итак, оппозиция была сломлена. Мелкобуржуазный национализм одержал верх над идеей международной солидарности пролетариата, которая благодаря первым социал-демократам начала уже проникать в массу еврейских рабочих. Вместо сознательного марксистского движения начала 90-х гг. в Западном крае с 1895 г. разворачивается чисто профессиональное еврейское рабочее движение. Понадобилась зубатовщина, погромы и карательные экспедиции разных фон-Валей, чтобы снова придать этому движению более революционный характер. Но черты мелкобуржуазности и мещанства в политике Бунда остались навсегда.

Часть 10 →

Подготовили: С. Юдина, М. Иванов.

• [1]. «Материалы к истории еврейского рабочего движения», с. 148.
• [2] Там же, с. 150–151.
• [3] «Материалы к истории еврейского рабочего движения», с. 151.
• [4] Там же, с. 149.
• [5] Это муж и жена Айзенштадт, Гожанский, Койген, Фридман и др. марксисты.
• [6] Цит. по «Докладу русских социал-демократов международному рабочему социалистическому конгрессу в Лондоне в 1896 г.». Женева, с. 19.
• [7] «Материалы к истории еврейского рабочего движения», с. 152.
• [8] Там же, с. 154.
• [9]Там же, стр. 153.