«Мамаша» царской провокации. Часть 1

Попросили рассказать о женщинах — героях революции. Таких в русской революции было немало. С. Перовская, В. Фигнер, В. Засулич, Н. Крупская, О. Смидович, А. Елизарова, Н. Гурвич, О. Лепешинская, Е. Стасова, Ц. Зеликсон и сотни других выдающихся женщин. Однако полезнее для дела будет сказать пару слов о других «героях», антигероях. Это провокаторы, осведомители, вредители и прочие враги рабочего класса. Наиболее выдающиеся «герои» провокации — Е. Азеф, Николай-«золотые очки», Гурович («Харьковчанин»), Поляков («Кацап»), Зина Жученко, Р. Малиновский, Поскребухин («Евгений»), Дегаев, Румянцева, Романов («Поля»), Тарантович и пр.

Среди этих наиболее опасных агентов выделялась Анна Егоровна Серебрякова. 25 лет она была связана с царской охранкой, впервые была раскрыта как провокатор в 1909 г., а осуждена при советской власти. Дело Серебряковой слушалось в открытом заседании Мосгубсуда в апреле 1926 г. Суд тогда признал, что преступления Серебряковой заслуживают высшей меры. Но поскольку карательная политика диктатуры пролетариата не преследовала мести, а подсудимая не являлась к тому времени социально опасной, с учётом её старчества и инвалидности, суд приговорил Серебрякову к 7 годам лишения свободы с конфискацией и поражением в правах по отбытии наказания на 5 лет.

Для справки. Рост организованного революционного движения заставил царское правительство ещё в 80-х гг. XIX в. резко усилить свою охранку против своих внутренних врагов. Путь политических реформ, как средство против объединения революционной интеллигенции и стихийного рабоче-крестьянского движения, царизм считал несовместимым ни с внутренней политикой, ни с экономической базой России. Оставался второй путь — путь репрессий.

Сила и организованность революционного движения растёт. Реакция власти на этот рост — количественное и качественное укрепление политического сыска. В системе правительства сыск занимает своеобразное положение, поскольку его функции требуют подвижности и гибкости, которых был лишён костный и неповоротливый бюрократический аппарат в целом. А сыск быстро приспособляется к новой обстановке и новым объектам своей работы.

В 1880 г. в Москве и Петербурге учреждаются охранные отделения. Они заменили прежние органы политического сыска во многом под влиянием борьбы правительства с «Народной Волей». Царизму стало ясно, что прежние примитивные методы сыска, когда воевать приходилось с отдельными кружками, устарели перед лицом сильной революционной организации. Однако спад революционной волны в 80-х гг. объясняется не столько «заслугами» полиции, сколько спадом производства и заминкой самого движения, когда народничество шло к упадку, а марксизм делал первые шаги. Хотя «заслуги» у охранки были.

Жандармские отделения строились по бюрократическому принципу. Сыском ведали не специалисты этого дела, а «чины» корпуса жандармов, назначаемые часто не за таланты в этом деле, а за выслугу, по табели о рангах и т. п. До 1890 г. жандармские управления почти не имели платной и постоянной агентуры и постоянного штата шпиков — филеров. Шпиками были нижние чины жандармов и унтер-офицеры. При отсутствии осведомительной службы основным источником для «разработки» был донос. Такая структура и методы лишали жандармские управления оперативности в розыске революционеров. В целом их работа строилась не на плановом вылавливании революционеров путём постоянной внутренней агентуры и слежки, а на случайных донесениях и доносах. Именно в эту кустарщину и консерватизм врезались охранные отделения, которые начали работать новыми методами. Секретный осведомитель-провокатор, который был давно известен жандармам, но известен в качестве случайного лица, становится теперь главной фигурой в системе политического сыска. Вместе и в связи с этим вырастает в мощную организацию внешняя служба выслеживания. Филеры-шпики теперь работают строго методически, с хорошей маскировкой, доставляя подробный материал об окружении и связях революционеров. Теснейшее сочетание внутренней агентуры с внешним наблюдением делается основой всей системы политического сыска.

Эта система быстро оправдывает себя. В 1902 г. охранные отделения учреждаются в провинции. К этому царизм подталкивался бурным ростом рабочего социал-демократического движения, с одной стороны, а с другой — началом террора партии эсеров («Боевая группа» Гершуни и др.). Страх революции заставил правительство убрать из «охранки» многих полковников и генералов, выслуживавших ценз, и заменить их молодыми, вроде Бердяева, Зубатова, Меньщикова и др., для которых сыск был «…любимой работой, искусством и призванием».

Охранные отделения понимают своё превосходство над жандармами и используют их для облав и другой «грубой работы». Будучи почти бесконтрольными благодаря специфике своей работы, имея финансирование без ограничений, широко применяя провокацию и наблюдение, охранные отделения вырастают в своеобразные автономные организации. Значение и уважение к «охранке» со стороны правительства растёт прямо пропорционально росту революционного движения. «Головной организацией» российской охранки становится Московское охранное отделение (МОО), работа которого получает высший «расцвет» во времена С. В. Зубатова. МОО силой обстоятельств превращается, по сути, в оперативный отдел департамента полиции. Оперативность, подвижность, высокая осведомлённость МОО были плодом продуманной системы розыска. МОО стало школой-полигоном для выработки лучших кадров охранки. Здесь и была взлелеяна «мамаша» охранки — Анна Серебрякова. Здесь же под руководством Зубатова делал первые шаги Евно Азеф.

В центре работы МОО стояла секретная агентура — тайные агенты-провокаторы внутри революционного движения. Зубатов учил своих офицеров, что к агенту надо относиться, как к любимой женщине, с которой ведётся нелегальная связь, беречь его, как зеницу ока. Провал агента для офицера означал некоторый ущерб по службе, а для агента — смерть гражданская, часто физическая. Отношения с агентом должны быть поставлены на добровольности и полном доверии при подкреплении этого деньгами. Иметь агентов, работающих только за деньги, опасно, они продажны. Как бы ни был предан агент, как бы честно он ни работал, у него наступает момент перелома. Этот момент нельзя пропустить, следует расставаться с таким сотрудником, так как он больше не может работать. Его надо отпустить, осторожно вывести из революционной организации, устроить на легальное место, выхлопотать пенсию. Такой агент, даже перестав работать в революционной среде, остаётся для охранки полезным, как «законсервированный агент». Таковы были «зубатовские» принципы.

Охранка считала, что совершенно секретную постоянную агентуру в партии не может заменить ничто. Один партийный работник — провокатор, даже слабый, даёт намного больше материала для обнаружения государственных преступлений, чем большие силы внешнего розыска. Все остальные средства охранка признавала второстепенными: заявления, доносы, материалы обысков, допросы и т. п. К таким средствам относили и наружное наблюдение, которое «развивает сведения внутренней агентуры и проверяет их».

К шпикам наружного наблюдения охранка предъявляла высокие требования. Однако филерский корпус формировался, в основном, из деклассированных подонков общества, кто окончательно потерял человеческий облик. Тем не менее, «глава шпиков» Медников сумел вышколить проходимцев и прохвостов в первоклассную группу агентов наблюдения.

В общем, новая система политического сыска заключалась в тесном сочетании внутренней и внешней агентуры. Первая кормила вторую, вторая проверяла и расширяла первую.

Секретных агентов охранки обычно называют провокаторами. Это не совсем точно, хотя политически верно. Провокатор — обычно это агент, толкающий революционную организацию на ошибочные или гибельные для неё шаги. А тайный осведомитель не всегда провокатор. Он мог быть наблюдателем со стороны. Но для охранки цену имел только тот осведомитель, который был в курсе всех дел революционной организации, т. е. сам был активным работником партии. Ни одна революционная организация, даже плохо соблюдающая конспирацию, не станет доверять своих дел и планов лицу, которое не участвует в революционной работе или не содействует ей существенно. Каждый осведомитель охранки, чтобы стать ценным для неё, должен находиться возле центра революционной организации, а такая близость неизбежно требует от него личного участия в революционной работе.

Классический провокатор — Азеф, который подавал инициативы и толкал боевую организацию эсеров на те или иные мероприятия, заранее известные охранке, и по её поручению. Но осведомитель превращается в провокатора и тогда, когда он на самом деле содействует работе революционной организации, её росту и укреплению. В этом огромная опасность провокации. Охранка была вынуждена соглашаться и даже поощрять такую «революционную» работу своих агентов. Если их работа и приносила известную пользу революции (а провокатор, чтобы не выйти из доверия, обязан приносить пользу партии), то ещё большую пользу она приносила охранке.

В отличие от разведки, охранка официально не держала в штате тайных агентов. Фактически же она оплачивала их «работу», давала задания, вела списки, проверяла данные — словом, вела себя, как обычное госучреждение. Для оплаты агентов охранка имела т. н. «рептильные фонды» — секретные денежные фонды, о величине которых и статьях расходов не знал даже министр финансов. При этом из охранки гнали агентов-шантажистов, когда они за свою «работу» требовали больше денег, угрожая выдать революционерам какие-то тайны охранки. С агентами расставались из-за их неумелой работы, которая компрометировала самих охранников.

В целом диалектика развития провокатора была такой. Если осведомитель имел ценность для охранки, пусть он и был мелким работником, охранка старалась, чтобы он перерастал рамки простого «осведомления» и превращался в активного работника партии, содействующего её успеху, т. е. превращался из осведомителя в провокатора.

К числу такого рода сотрудников и принадлежала Анна Егоровна Серебрякова, носившая клички «Субботина», «мамаша» и «Туз». Она не была провокатором типа Азефа, но и не была просто осведомителем охранки. С внешней стороны она занимала околопартийное или межпартийное положение, не работая непосредственно ни у народников, ни у социал-демократов, ни у эсеров. Она была помощником революционного движения, оказывая последовательную, а иногда и одновременную помощь народникам и с.-д. Эта помощь объективно содействовала и помогала работе революционных организаций, в той или иной мере укрепляла их. Именно благодаря этой помощи Серебрякова считалась в революционных кругах нужным и полезным человеком. Благодаря своей помощи и содействию она пользовалась известным доверием революционеров. Доверие в лагере революции делало её «тузом» в лагере реакции. Имея на руках такого «туза», московская охранка долго вела беспроигрышную игру с революционным подпольем.

Трудно сказать, когда Серебрякова спуталась с охранкой. С одной стороны, охранники скрывали документы на секретную агентуру. С другой, Серебрякова сама работала ловко и умно, стараясь не оставлять никаких документальных следов своей службы в охранке. Известно, что в 1907 г. Зубатов дал характеристику «работы» Серебряковой, где сослался на её 25-летнюю службу. Значит, первые услуги политическому сыску Серебрякова оказала в начале 80-х гг. XIX в. Она объясняла свою связь с охранным отделением тем, что её шантажировали судьбой мужа, угрожая посадить его за написание и печатание либеральных статей. На суде выяснилось, что связь с охранкой имела не только Серебрякова, но и её муж. Косвенно провокаторская деятельность Серебряковых была разоблачена в журнале «Русское слово», который упоминал об арестах и обысках, которые «странным образом» не затронули Серебряковых. Можно предположить, что Серебрякова была действительно втянута в сферу охранки через своего мужа, а не пошла на службу по собственной инициативе. Но, так или иначе, в дальнейшем она работала не из-под палки, не как подгоняемая угрозой разоблачения старой связи с охранкой. Может быть, что угрозы и шантаж заставили Серебрякову пойти на службу к зубатовцам, но её дальнейшую «самоотверженную» работу направляли уже иные причины: поощрение со стороны правительства и политические взгляды, делавшие её «убеждённым врагом крамолы».

На суде Серебрякова утверждала, что её первое знакомство с Зубатовым было в 1900 г. Но многочисленные провалы революционных организаций и сохранившиеся документы московской охранки (а уничтожить все следы преступлений практически невозможно) показывали, что Серебрякова сотрудничала с ней намного раньше. Кроме того, вторая половина 80-х гг. XIX в. была временем сильнейшего упадка и разложения интеллигенции, в т. ч. народнической. А это обстоятельство сильно облегчало работу политического сыска по вербовке секретных сотрудников. Если выбывал из строя один сотрудник — Серебряков, его должен был заменить другой — Серебрякова.

Параллельно секретной жизни в охранке, развивалась легальная жизнь Серебряковой. Но эта легальная жизнь была подчинена нелегальной: первая давала материал для второй, а нелегальная жизнь создавала материальный фундамент и определяла поведение Серебряковой в «обычной» жизни. Только тесное переплетение этих двух жизней делало Серебрякову ценной сотрудницей охранки.

Люди со стороны считали Серебрякову эмансипированной русской интеллигенткой. Работает в редакциях газет и журналов, пишет, делает переводы, получает 250-300 руб. в месяц, содержит больного мужа и детей. Развитой, грамотный человек, владеет тремя языками. Организовала кооператив по пошиву дамских платьев, заводит библиотеку. Но если человек со стороны бывал на её приёмах, видел её окружение, слушал, то физиономия Серебряковой выступала в другом свете. Это не только интеллигентка-труженица, но и убеждённый революционер, отдающий все свои силы, знания и средства делу революции. Именно к такому заключению приходили те, кто не мог познакомиться с ней ещё ближе, т. е. не сорвав завесы с другой тайной жизни Серебряковой.

Что помогало Серебряковой в провокаторской работе? Анна Егоровна — активный работник полулегального Красного креста помощи политзаключённым. Это благороднейшее обстоятельство сбивало с толку многих работников партии. Она собирает у буржуазии средства и вещи, распределяет их по тюрьмам. И неизбежно при этом держит связь по «крестовской» линии с революционными группами и с т. н. «обществом», его буржуазно-либеральной частью — средней буржуазией, либеральными помещиками, земским чиновничеством.

На почве работы в Красном кресте помощи политзаключённым Серебрякова получает:

1. сохранение своей беспартийности. Она не входит и не ввязывается непосредственно в работу той или иной партии, а держит связь с различными революционными группами и партиями сразу;
2. широкие связи в либеральных кругах, которые создавала помощь политзаключённым; это делало Серебрякову авторитетной фигурой на московском политическом горизонте;
3. работа в Красном кресте сама по себе давала известную пищу для донесения в охранку. Серебрякову уважают политзаключённые, ей доверяют их родственники, и через это к ней постепенно усиливается доверие со стороны действующих нелегальных партийных работников. Постоянные встречи с родственниками арестованных (часто простыми наивными людьми из провинции), разговоры о том, как и за что арестован тот или иной человек, аккуратные наводящие вопросы, догадки, разговоры — всё это понуждало не искушённых в политике людей к откровенности. Стоит ли скрытничать с таким милым и полезным человеком, как Анна Егоровна? Такие разговоры уже давали материал, любопытный для розыска. У хорошего охранника не пропадала ни одна агентурная мелочь, т. к. она могла быть началом нитки, позволяющей проникнуть в революционное подполье.

Для охранки работа Серебряковой в Красном кресте — второстепенное дело. Красный крест был нужен Серебряковой и её хозяевам как мостик для проникновения в революционные организации. В 90-е гг. XIX в. на почве бурного роста промышленности ширится марксизм. Он охватывает передовую интеллигенцию, проникает в рабочую среду, политически оформляя классовую борьбу. Охранка чувствует в социал-демократии нового опасного врага и переключает свою «мамашу», Анну Егоровну, с народничества на марксизм. Серебрякова всюду заявляет себя его сторонницей. Её квартира превращается в марксистский клуб, где собирается интеллигенция, в т. ч. марксисты-практики. Задача Серебряковой — слушать, что говорят, вовремя направляя спор в русло, интересующее охранку. «Салон» Серебряковой скоро становится отдушиной для желающих поговорить интеллигентов и местом деловых знакомств и встреч для тех, кто от слов о марксизме уже переходил к соединению его с рабочим движением.

Надо учесть, что в период зарождения марксистских групп, когда только устанавливались первые связи между отдельными лицами и кружками, квартиры помощников и сочувствующих революционному движению часто были точками опоры или исходными пунктами для начала практической работы. В поисках связей Серебрякову посещали многие революционеры. В «салоне» Серебряковой за чаем или шахматами происходили деловые встречи, разговоры, завязывались знакомства на почве общих политических убеждений и тактических взглядов. Серебрякова слушала и запоминала.

Конечно, элементарные правила конспирации заставляли скрывать от Серебряковой, как и от всякого, не участвующего в партийной работе, ту деятельность, которую начинали марксисты. Но, тем не менее, болтали много лишнего, и Серебрякова слышала слишком много и умело выставляла себя революционеркой. Однажды было решено напечатать прокламацию для одного завода. Размножение было поручено О. Г. Смидович. О. Г. открыла окно, на котором сушились прокламации, ветер унёс их на улицу, и пришлось их собирать под носом у полиции. Смидович рассказала об этом Серебряковой. Та рассказала А. В. Луначарскому. При этом Серебрякова возмущалась, соболезновала и искренне негодовала по поводу такого неконспиративного поведения. Так что у революционеров долго не было повода сторониться и не доверять Серебряковой. Наоборот, всё располагало к доверию.

Кроме работы в Красном кресте, Серебрякова непосредственно помогала нелегальным организациям. Она снабжала московскую с.-д. организацию нелегальной литературой, которую получала неизвестным путём. Анна Егоровна прятала литературу, собирала деньги и вещи для подполья, предоставляла квартиру для нелегальных собраний. Серебрякова становится центром всей подпольной работы. К ней со всех концов России съезжаются товарищи, завязываются связи. Серебрякова распределяет деньги, в т. ч. для эмиграции ценных кадров. Меньшевик Шер вспоминал, что у Серебряковой он встречался со многими подпольщиками, получал от неё литературу, паспорта, отчёты, бланки, печати и пр. Она сосредоточила в своих руках почти всё, что требовалось для работы в подполье. В свою очередь, революционеры осведомляли Серебрякову о той работе, которую они вели в нелегальных организациях. Таким образом, для некоторых революционеров Серебрякова была не только помощником и свидетелем их работы, но отчасти и руководителем.

Квартира Серебряковой постепенно становится явкой, куда приезжают даже работники из-за границы. В то время организации с.-д. были, в основном, в столицах и некоторых промышленных центрах. Не было партийной периферии и разветвлённой сети марксистских организаций. Это обстоятельство сильно увеличивало роль таких «околопартийных» и «сочувствующих» лиц, как Серебрякова. Её деньгами, квартирой, связями, услугами приходилось пользоваться, поскольку революционное подполье, если оно хотело шириться и расти, не могло обойтись без помощи таких легальных, не преследуемых полицией лиц.

Вся деятельность Серебряковой по оказанию помощи революционному подполью не могла не внушать доверия к ней со стороны практических работников. Иногда Серебрякова выступала в роли непосредственного партийного работника. Так, она настойчиво предлагала А. И. Елизаровой вести два женских кружка. А это уже не просто сочувствующий или помощник, а партийный работник, обеспокоенный судьбой пропаганды.

Серебряковой предлагали вступать в партию. Но её руководители из охранки считали выгодным держать её вне партийных рамок. В этом межпартийном положении она была для охранки универсальным осведомителем, предохраняя себя, с другой стороны, от неизбежного ареста при провалах партийных организаций. В период оформления с.-д. партии Серебрякова основное внимание переносит на неё, не порывая, однако, связи с эсерами и «освобожденцами». Она хранит и выдаёт и народническую и марксистскую и либерально-оппозиционную литературу, стараясь поддерживать со всеми дружеские отношения, найти доверие к себе.

И это ей удалось. Все сходились в том, что не доверять Серебряковой оснований нет. Подозрения на её счёт были у Н. Э. Баумана и А. И. Елизаровой. Бауман считал, что за её домом установлена слежка, и потому не рекомендовал туда ходить, а Елизарова обвиняла Серебрякову в излишней болтливости. Правда, Серебрякова всё же давала поводы к подозрению. В 1899 г. была арестована подпольная группа, Карасёвы, Лукашевич, Смидович и др. Жандармы убеждали Карасёву выдать подпольную типографию, обещая, как всегда в охранке в таких случаях, не трогать людей, а лишь забрать «технику». Елизарова в разговоре с Серебряковой возмущалась этой жандармской уловкой, тогда как Серебрякова заняла обратную позицию и допускала возможность выдачи типографии. Сам арест подпольной группы произошёл благодаря Серебряковой, которая была знакома со всеми участниками группы и знала об их работе. Но подозрения на неё тогда не пали.

Второй случай был, когда Серебрякова допытывалась у А. И. Елизаровой, кем доводится её брату, В. И. Ульянову, Н. К. Крупская. Елизарова заметила, что Серебрякова не знает Владимира Ильича, так зачем ей знать, кто у него невеста или жена. Тогда А. И. Елизарова сочла расспросы Серебряковой бабьей любовью к сплетням, но неприятный осадок остался. Третьим случаем была страсть Серебряковой к новым платьям, прорывавшиеся нахальство и самоуверенность в разговорах с товарищами. Но это были отдельные штрихи, которые ещё не позволяли сомнениям перейти в обвинение. Серебряковой продолжали верить и пользоваться её услугами.

Продолжение будет.