Серебрякова знала много, и всё, что она знала, знала и охранка. Однако не это делало её ценной сотрудницей. Недостаточно было сообщать охранке, надо ещё делать так, чтобы ни у кого не возникло подозрений. Этим искусством Анна Егоровна владела в совершенстве. Так, иногда она сама просила лиц, посещавших её, прекратить на время визиты, так как она якобы заметила за собой слежку. Это укрепляло доверие к ней со стороны революционеров. Межпартийное и околопартийное положение Серебряковой, отсутствие у неё организационных связей с какой-либо партией ставило её в выгодное положение. Шли аресты и разгромы революционных организаций, а Серебрякова оставалась вне полицейских репрессий. Но это не вызывало подозрений, так как она не состояла ни в какой группе.
Через Красный крест в её руках по-прежнему концентрировались сведения о планах и мероприятиях революционных групп. Работа в Красном кресте расширяла круг знакомств Серебряковой среди нелегальных и полулегальных деятелей. Те сведения, которые она не могла получить непосредственно, она узнавала через своих приятельниц, невольно игравших роль пособниц в полицейской работе Серебряковой. Этими невольными пособниками были В. Н. Цирг и особенно М. Н. Корнатовская, которые секретов от «милой подружки» не имели. Обе были тесно связаны с революционным подпольем народовольцев и с.-д., и всё, что узнавала от них Серебрякова, тотчас узнавала охранка. Правда, Корнатовскую подпольщики считали неосторожной и суетливой девицей. Говорили, что охранка нарочно оставляет её на свободе, чтобы пускать за ней филеров и по ней выслеживать революционеров. Тем не менее, Корнатовская продолжала работать и держать связи с подпольем и рассказывала о событиях в нём Серебряковой. А поскольку никто из революционеров не видел за Корнатовской Серебрякову, плохая репутация Корнатовской была на руку охранке. В случае провала той или иной подпольной группы или организации заподозрят взбалмошную Корнатовскую, которая принимала непосредственное участие в различных революционных мероприятиях.
Так или иначе, метод выспрашивания, метод работы через третьих лиц свои плоды охранке давал. Точно так, как Корнатовскую, Серебрякова использовала свою приятельницу Е. Бочарникову, близкую к Белевскому — руководителю группы «Самоуправление». В результате охранка легко выследила и провалила группу.
Конспиративность Серебряковой дополнялась максимальной осторожностью охранного отделения. Ликвидация подпольных групп и дознание охранка стремилась проводить так, чтобы личность тайного осведомителя оставалась для арестованных неуловимой. По отношению к своей «мамаше» охранка нерушимо соблюдала принцип: лучше оставить на свободе врага, чем расконспирировать своего агента. Так, например, в сентябре 1897 г. МОО вышло на подпольную организацию с.-д. и установило персональный состав её головки: А. И. Елизарова, В. Н. Розанов, Э. Г. Гамбургер и др. Все они в тот момент имели близкие деловые отношения с Серебряковой. Но Зубатов был вынужден воздержаться от ареста группы, так как арест тут же возбудил бы поиск предателя, что рано или поздно указало бы на Серебрякову. А этого охранка допустить не могла: Серебрякова — особо ценный источник осведомления — стоила дороже.
Когда в 1909–1910 гг. межпартийная следственная комиссия разбирала дело Серебряковой, выяснился такой факт. Один студент взял у Серебряковой чемодан с нелегальной литературой и поехал на вокзал. Там его задержал случайный филер, которому студент с чемоданом показались подозрительными, и доставил в охранку. Начальник отделения Бердяев рвал и метал от досады и разносил несчастного филера. Ведь на допросах студент мог открыть Серебрякову, и её пришлось бы фиктивно арестовать. А это испортило бы всю налаженную «систему». Поэтому студент, пойманный с поличным, без единого допроса (чтобы ему не пришлось отвечать, где взял литературу) был выслан на родину и удивлялся, что так дёшево отделался.
«Работа» Серебряковой вынуждала охранку беречь и её источники сведений. Корнатовская была как-то арестована по ложному доносу «за присвоение чужих денег», но вскоре освобождена, невзирая на её установленные связи с революционным подпольем. При этом московская охранка докладывала в департамент полиции, что она «…ни в чём предосудительном не замечена». Примерно так же охранка берегла В. Н. Цирг и её жениха А. Н. Максимова. Подпольщик Максимов болтал о подпольной работе своей невесте, а та невольно снабжала Серебрякову ценными для полиции сведениями.
Примерно с 1907 г. Серебрякова постепенно отходит от активной шпионской работы, не порывая связи с охранкой. Младенческий период жизни РСДРП, которым пользовалась Серебрякова, закончился. Рабочее движение росло, связи и организации партии расширялись, а вместе с этим падала и ценность Серебряковой для революционеров. Она и её квартира оказались уже далеко не единственными, вокруг которых группировались силы московской с.-д. Оставаясь вне партии, не занимая видного положения в подполье, Серебрякова уже не могла быть выдающимся провокатором. Серебрякову возвысила эпоха кружковщины, младенчество социал-демократии. Эта эпоха кончилась, и вместе с ней падало значение Серебряковой для охранки.
В ноябре 1909 г. в №249 газеты «Русское слово» появляется телеграмма из Парижа, в которой Серебрякова разоблачается как старый провокатор. Разоблачителями выступают бывший агент охранки В. Бурцев и отставной чиновник охранки Л. Меньщиков. Разоблачение печатают в ряде газет. Серебрякову обвиняют в разгроме «Народного Права», кружка Астырева, аресте трёх типографий и сотен революционеров. Заграничное бюро ЦК РСДРП заявило, что Серебрякова в партии никогда не состояла, а была «сочувствующей». Большевики к тому времени имели свои организации и квартиры и в услугах Серебряковой давно не нуждались. Поэтому следствия по её делу ЦК не производил. Репутация Серебряковой была подмочена, но межпартийный суд в 1910 г. так и не смог доказать её вины и осудить как провокатора. Для охранки агент Серебрякова была потеряна.
Предательство в эксплуататорском обществе тоже товар. И как всякий товар оно имеет цену. Качество «работы» Серебряковой оценивалось высоко. Царское правительство, обычно скупое, не жалело денег для оплаты «услуг» своих ценных агентов. По ходатайствам начальников московской охранки Зубатова, Ратко и фон-Котена в 1908 г. департамент полиции выплатил Серебряковой 5 000 рублей единовременного пособия. Назначать ей пенсию тогда было нельзя, так как это сразу разоблачало агента.
Серебрякова много знала. Охранке нужно было заставить её молчать. Изящнее всего это делается деньгами. В 1910 г. Серебряковой выдают единовременное пособие в 200 руб. из секретных фондов. В 1911 г. по ходатайству Столыпина царь утверждает Серебряковой пожизненную пенсию в 1 200 руб. в год «за оказанные ею услуги делу политического сыска». Пенсию для Серебряковой лично получал и передавал ей Зубатов, бывший шеф московской охранки. Серебрякова получала по 100 руб. в месяц с февраля 1911 г. по январь 1917 г. Общая сумма «наградных», полученная Серебряковой за провокаторство, составила 12 400 руб. Но эти выплаты были премией, поощрениями агента. Месячное жалованье Серебряковой от департамента полиции точно не известно. Но по примеру других ценных агентов охранки (Романов — 100 руб., Поляков — 120 руб., Шейндельман — 150 руб.) можно сказать, что в 1902–1908 гг. оно было около 150 рублей в месяц. Отсюда и расчёт «трудовой» пенсии Серебряковой — 1 200 руб. в год.
Серебрякова не зря получала жалованье жандармского поручика. И не даром Зубатов называл её «учителем в охранном деле». С её помощью идёт череда провалов московских «Рабочих союзов», начиная от группы Лядова, разгром студенческих союзов, провал Московского комитета РСДРП и арест агента «Искры» Гурвич-Кожевниковой, ликвидация группы «Южный рабочий», арест И. Лалаянца, разгром с.-д. типографии в Кременчуге, арест с.-д. группы в Екатеринославе. Там было арестовано так много народа, что местная тюрьма не смогла всех вместить. Серебрякова «подсветила» Союз типографских рабочих в Москве, а охранка разгромила его. Серебрякова осветила охранке Федеративный комитет по подготовке вооружённого восстания в декабре 1905 г., который был арестован.
На пролетарском суде Серебрякова виновной себя не признала. Но она охотно признала своё активное участие в зубатовщине как «заблуждавшаяся сторонница экономизма», чтобы, признав политическую ошибку, отвести от себя обвинения в провокаторстве. Ходатайства трёх начальников охранки о пособии и пенсии объявила ложью и провокацией «с целью опорочить честное имя». Серебрякова заявляет суду, что она использовала охранку в революционных целях, как разведчик подполья, что она «свалила Зубатова», подкинув ему идею расширения легальных рабочих организаций под руководством полиции, а также идею подключить к системе полицейского «социализма» министерство финансов. За это Зубатов якобы отомстил ей, составив ряд компрометирующих документов. В охранке не работала, никого не выдавала. 5 000 пособия и пенсию её якобы заставил получить муж, а сами 5 000 руб. были местью Медникова Серебряковой за отставку его и Зубатова — чтобы скомпрометировать её. Из пособия тысячу рублей Серебрякова взяла себе, остальное подарила Медникову. Департамент полиции, Столыпин и царь были введены в заблуждение московскими охранниками. Такая была система защиты Серебряковой на суде. В этой системе было что-то от старого, испытанного принципа: на допросах лучше молчать или отрицать всё начисто. Этот принцип революционеры применяли к своим врагам — жандармам, а Серебрякова применила к пролетарскому суду.
Второй приём защиты Серебряковой — метод ложных мишеней. Когда отрицать факты невозможно, она сваливает провалы и аресты на известных провокаторов: Гуровича, Патушанского-Бабаджана и др., или на революционеров: Гурвич, Елизарову, Мицкевич, Розанова. На выдуманных или случайных людей, вроде «учительницы Дмитриевой», Карамышева и его жены Пеймеринг. Причём Серебрякова старалась использовать в роли ложных мишеней покойников — своего умершего мужа, Пеймеринг, Гуровича, которые уже не могли опровергнуть её ложь.
Для опыта полезно знать, кем Серебрякова казалась революционерам, которые с ней сталкивались:
Она казалась «милой и общительной» (А. В. Луначарский);
«…очень живой, экспансивный человек… Со многими знакома в революционном движении, начитана, но скоро я стал замечать, что её знания были поверхностны и не глубоко продуманы. Она была очень отзывчива… в деле помощи, старалась и делала, доставала деньги, бельё, книги… Была умной женщиной, но к людям относилась пристрастно: одними увлекалась, других без основания не любила… В общем производила впечатление хорошего человека… и так к ней относились все, даже те, кто остерегался иметь с ней дела из-за её болтливости…» (В. Н. Розанов);
«…я относилась к Анне Егоровне, как к доброму и отзывчивому человеку» (Э. Г. Розанова);
«…Особенно охотно и внимательно относилась к нуждам детей политических ссыльных или сидящих… помогала их содержать… Говорила, что имеет от фабриканта Морозова 500 р. ежемесячно. Из этих средств она регулярно уделяла на помощь семьям и ребятам» (С. А. Липинская).
Ясно, что Серебрякова умела владеть собой и производить нужное впечатление на тех людей, кто был ей нужен для целей секретной работы в охранке. Многим Серебрякова казалась милейшим человеком. Но шпион, если это профессионал, а не дилетант, обязан быть милейшим человеком.
25 лет Серебрякова жила двойной жизнью, ни словом, ни намёком не выдавая себя. Это трудная роль, которая меняет самого актёра. Нужна огромная сила воли, выдержка, чтобы постоянно контролировать свою речь и действия. Имея детей-студентов, Серебрякова выспрашивала их о составе студенческих организаций и планах революционных выступлений. Она использовала своих детей не только как источник сведений для охранки, но и подталкивала их в революционную деятельность, чтобы они не оказались в стороне от тех кругов, деятельность которых интересовала Серебрякову-провокатора. В декабре 1905 г. Серебрякова всюду агитирует против вооружённого восстания, чем удерживает от активного участия в нём десятки нужных людей. Здесь Серебрякова выступает как идейный служитель царизма. В том же 1905 г. Серебрякова убеждает Шера и своего сына, которые работали в московском союзе типографщиков, чтобы союз не имел партийной связи с большевиками. Это совет полностью совпадал с интересами охранки, так как аполитичность профсоюзов сама по себе ослабляла с.-д. движение. Конечно, здесь мог быть элемент заботы матери о безопасности сыновей. Но факты таковы, что в Серебряковой провокатор целиком подчиняет себе мать.
Наконец, деньги, которые царизм платил Серебряковой. Может, она работала только за деньги? Охранники Зубатов, Ратко, фон-Котен, министр Столыпин в своих аттестациях говорят одно и то же, что Серебрякова была сознательной и убеждённой сторонницей самодержавия, врагом крамолы, «исполняла свои обязанности идейно». «Получала скромное вознаграждение за работу», «…работала, мало интересуясь вознаграждением» и т. п. Конечно, деньги Серебрякову интересовали, надо было на что-то жить. Даже убеждённый человек нуждается в средствах существования. Но ни шантажом, ни принуждением, ни деньгами нельзя было достигнуть той «производительности» и «качества» шпионского «труда», который показывала Серебрякова. Так мог действовать только убеждённый классовый враг пролетариата, закоренелый враг революции.
При этом Серебрякова не фанатик царизма. Не нужно быть фанатиком, чтобы верно служить царизму или сегодня фашизму. Разве сейчас вся многотысячная армия чиновников и наёмников фанатически, по идейным соображениям защищает и укрепляет тот строй, которому служит? Конечно, нет. Идейный фанатизм есть у единиц. А большинство служит и работает над укреплением фашизма, так как этот строй, в общем, соответствует, совпадает с их материальными интересами. Так и Серебрякова. 1. Царизм неплохо оплачивал её услуги. 2. Царизм создавал ей высокое социальное положение сотрудника политической полиции, допускал её к государственным тайнам, открывал многие двери в «обществе». 3. Царизм создал ей обстановку, в которой обывательница удовлетворяла своё отвратительное мелкобуржуазное честолюбие, полагая себя выше окружающих, считая себя хозяином их судеб. 4. Серебрякова, как тип преуспевающего мелкого буржуа, боялась и ненавидела пролетарскую революцию, которая могла лишить её гонораров за переводы, ателье, сытого мещанского быта, уютного «салона», доходов от тайной полиции. Совокупность этих обстоятельств заставляла Серебрякову «исполнять свои обязанности идейно».
Как говорилось в начале, Мосгубсуд приговорил Серебрякову к 7 годам наказания с поражением в правах. Но худшим наказанием при социализме является общественное презрение. Оно хуже смерти для тех, кто пошёл против интересов миллионов трудового народа. А она шла против и до конца. От Серебряковой отвернулись все, включая сына. Однако ей общее презрение «взбунтовавшихся рабов» было безразлично. Она считала себя выше «черни» и не снизошла даже до того, чтобы под неопровержимыми уликами (в их числе 69 расписок в получении денег в охранке) признать свою вину.
Выводы.
1. Ни одна революционная организация не может быть гарантирована от провокаторов. Но можно снизить вероятность провалов, для чего требуются элементарные правила конспирации. 90% сведений о революционном подполье, его планах, адреса, явки, имена, пароли, тайники, типографии, маршруты и т. п. — Серебрякова узнавала в разговорах с «подругами», «друзьями», приятелями. Посетители её «салона», в т. ч. революционеры-практики, не считали нужным конспирировать от неё, однажды даже забыли под столом план вооружения рабочих в одном из районов Москвы. Ей откровенно рассказывали о деталях своей подпольной работы не только дуры, типа Корнатовской, но и серьёзные деятели, как Елизарова, Луначарский, Мицкевич, Лалаянц, Кожевникова и др. Все они «не имели оснований не доверять милейшей Анне Егоровне». Будущим революционерам нужно знать, что для работы не существует «милейших» подружек. Полного доверия помощникам быть не может никогда. В бабьих разговорах подпольщицы не имеют права говорить «милым подружкам» ничего о своей революционной работе. Если подруга сама партийный работник, ей можно говорить лишь то, что прямо её касается и что она должна знать по поручению организации. Обсуждать дела подполья при помощниках нельзя, даже если эти помощники трижды проверенные и надёжные люди. Нельзя собирать всю ячейку на квартире помощников и тем самым показывать её всю.
2. Активный работник Максимов обсуждал нелегальные дела со своей невестой В. Н. Цирг. Да, Валентина Цирг сама работала в революционной организации, но знать она должна была лишь то, что касалось её непосредственных задач, и не больше. А Максимов говорил ей то, что её не касалось, например, о транспорте с типографским оборудованием. Цирг выболтала об этом «милой Анне Егоровне», и вскоре типография и ценные кадры были выслежены и арестованы.
Опасность здесь не только в том, что Цирг выболтала секреты подпольной организации Серебряковой. Если революционер попадает в охранку, то чем меньше он знает о том, что выходит за пределы его непосредственной работы, тем лучше для организации и его самого, так как и под пыткой нельзя выдать того, чего не знаешь.
3. Если родные и близкие сами не участвуют в революционной работе, они не должны знать ничего о работе революционера и о подполье.
4. Обращать внимание на малейшие подозрения. Необоснованный интерес к работе организации, намёки, попытки выведать то, что никак человека не касается — всё это надо рассматривать не как обычный бабий интерес к сплетням, а как знак опасности. Под маской милой дурочки может скрываться первоклассный провокатор. У опытного Н. Э. Баумана Серебрякова вызывала подозрения, и он рекомендовал воздержаться от её услуг. А. И. Елизарова трижды обращала внимание на «странности» Серебряковой, но списала их на женское любопытство и болтовню. Если такие «странности» замечены, не всегда нужно сразу рвать связи с человеком, но говорить с ним можно только самые обычные бытовые разговоры, внимательно наблюдая, не проявит ли он ещё интереса к вопросам, которые его не касаются.
5. Провал «полународников-полумарксистов» Сладкопевцева и Авдеева во многом случился из-за неконспиративной клички Сладкопевцева — «Иисус». Эту кличку Серебряковой сообщил честный, но безалаберный марксист Эйранов, не считавший нужным конспирировать перед ней. Охранка взяла под наблюдение несколько человек, по внешности подходивших под эту кличку. Одним из них оказался Сладкопевцев. Это означает, что революционеры не могут иметь клички, хоть как-то наводящие на человека.
Подготовил: РП.
