Недавно на «YouTube» появился сюжет, где командир одной из бригад российской морской пехоты по радио требует пристрелить какого-то заболевшего солдата. Этот командир говорит, что, мол, «…в морской пехоте больных нет, есть мёртвые и живые».
Мы, было, решили, что этот сюжет — трюк украинской пропаганды. Но вспомнили, что военные из ЛДНР ещё с 2015 г. часто жаловались, что болеть солдату по внутренним (терапевтическим) заболеваниям, воспалением лёгких, например, (что было сплошь и рядом), — это целая череда мук, издевательств и грабежей. По неполным данным, с 2018 по 2022 гг. только на Авдеевском участке фронта потери от воспаления лёгких, нефритов и кровоизлияний были сопоставимы с потерями от тяжёлых ранений. Больные солдаты эвакуации в МСБ или госпитали не подлежали, а становились изгоями, фактически бросались командованием без помощи, подвергались травле.
Это же вольно или невольно подтверждают и нынешние военные наёмники, а также их жёны, которые рассказывают своим «гражданским» подружкам, какие бедствия обрушиваются на их мужей, если те не ранены, а именно заболели по терапевтической части (почки, лёгкие, кровь, сердце, суставы и т. д.). В осенне-зимний период в войсках резко растёт заболеваемость воспалением лёгких. Раненый солдат одной из частей рассказал, что в прошлом году сильно простыл и заболел двусторонней пневмонией. Командир роты, «добрый человек», разрешил ему трое суток отлежаться в блиндаже. В госпитализации солдату отказали, из лекарств под рукой был только горячий чай и таблетки стрептоцида. Из дому лекарств получить было в тот момент невозможно. Медпомощи не было. Фельдшер из мед. эвакуации заявил солдату, что они «будут забирать только 300-х (раненых)… на больных мы не рассчитаны». Солдат трое суток лежал в горячке с температурой 40, а отношение к нему со стороны командиров и начальников было как к симулянту и балласту. «Хватит притворяться, вставай, иди работать», — вот что слышал от них солдат. Благо, молодой и здоровый организм победил, человек выжил.
Другой солдат рассказал, что у него сильно заболели почки, а в моче появилась кровь. Командир в госпитализации отказал, но согласился предоставить солдату «отпуск» на неделю по цене 10 000 руб. за сутки. Пришлось отдать 70 000 рублей, чтобы съездить домой и показаться урологу.
И такие истории мы слышали не раз. Оказывается, в современной российской армии заболевшие солдаты таковыми не считаются и представляют собой «преступников», «ухилянтов» — балласт для командования, с которым надо расправляться и от которого надо избавляться. И грабить, вынуждая солдат покупать себе госпитализацию и медпомощь.
Нужно сказать, что зверское отношение к больным в нынешней российской армии имеет давние традиции, уходящие в царскую армию. В войнах, которые вело русское самодержавие со времён Екатерины II до Николая Кровавого (более ранних данных нет), потери больными значительно превышали потери ранеными. Число больных достигало внушительных цифр и всегда превосходило число раненых и контуженных вместе взятых. На огромные цифры потерь от внутренних болезней обращали внимание выдающиеся деятели русской военной медицины: М. Я. Мудров, Н. И. Пирогов, С. П. Боткин и др. Они настойчиво привлекали внимание командования к необходимости хорошей терапевтической помощи на войне. Они же указывали на отвратительную организацию лечения больных на театрах военных действий, на проникновение в войска «вредоносных причин», на необходимость предупреждения заболеваний, «происходящих от холода, жары, сырого и гнилого воздуха, от пищи и питья» [1]. Мудров, Пирогов, Боткин и др. указывали на необходимость оказания своевременной помощи не только раненым, но и больным, на то, что помощь должна оказываться на всех этапах медицинской эвакуации, начиная от окопа и кончая главным госпиталем, на изоляцию инфекционных больных, на медицинскую сортировку, постоянное наблюдение терапевта за всеми ранеными и т. д.
«Лечение болезней в армии должно быть предохранительное и действительное. Первое имеет целью удаление болезненных причин, предотвратить сами болезни, а оказавшиеся уже — остановить и подавить их в самом начале, дабы они не распространились между здоровыми. Это и есть собственно терапия» [2].
Соотношение больных и раненых в период войн [3]
| Армии и войны | Личный состав армии | Госпитализировано раненых и контуженных | Госпитализировано больных | % смертельных исходов при болезнях |
| Крымская война 1854–1856 гг., русская армия |
400 000 |
81 247 |
351 622 |
23 |
| Русско-турецкая война 1877–1878 гг., Дунайская армия |
498 860 |
43 386 |
87 490 |
Нет данных |
| Русско-японская война 1904–1905 гг. Русская армия Японская армия |
539 700 650 000 |
151 940 173 420 |
405 900 391 900 |
3,2 Нет данных |
| Мировая война 1914–1918 гг. Русская армия Германская армия |
10 300 000 18 000 000 |
2 474 930 4 814 550 |
5 070 900 14 657 360 |
3,7 Нет данных |
Таким был подход к болезням в армии передовых людей русской военной медицины. Особое место в развитии военно-полевой терапии занимает С. П. Боткин. Он был участником Крымской войны 1853–1856 гг. и русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Будучи в 1877–1878 гг. врачом русской штаб-квартиры, Боткин уделяет много внимания организации терапевтической помощи на войне и фактически становится Главным терапевтом армии. Боткин объезжает медицинские пункты, санбаты и госпитали и почти всюду видит одну и ту же картину: помощь больным солдатам поставлена плохо, по остаточному принципу. «Выживет — хорошо, не выживает — божья воля». Офицеры не считают заболевших солдат больными, поскольку таковыми считаются только раненые и увечные. Боткин анализирует заболеваемость в армии и пытается добиться её снижения. Борясь с малярией, Боткин хотел провести профилактическую хинизацию войск. Но это ему не удалось.
«К октябрю 1877 г. все запасы хинина были израсходованы, а новые поступления прекратились… До сих пор не мог разобраться, где находится корень всех этих безобразий, где и в чём лежит эта механика, почему пропадают вагоны с тёплыми вещами, почему пропадает транспорт с хинином… Целый аптечный транспорт был брошен на дороге… Штабы и начальники относятся к больным как будто к притворщикам, что не желают воевать. Лишь когда хлынет кровь из естественных пор или когда человек наглядно умирает от недостатка сердца или остановки почек, — лишь тогда они (начальство) меняют свою точку на противоположную…», — пишет Боткин в своих письмах [4] из Болгарии. Если верить рассказам сегодняшних солдат-фронтовиков, положение, которое описывал Боткин, не только сохранилось в российской армии, но и развилось в самые отвратительные и зверские, фашистские черты, свойственные эпохе империализма.
С. П. Боткин формулирует требования к военно-полевой терапии [5]:
- особенность военной медицины состоит в особенности быта солдат;
- военный врач должен быть настолько хирургом и терапевтом, насколько он должен быть натуралистом, ибо без хорошего знания естественных наук немыслима разумная гигиена солдат;
- изучение быта солдат, во всех его возможных фазах, должно быть первым основанием деятельности военного врача;
- предупредить развитие болезней, уменьшить число заболевших будет ещё важнее, чем вылечить захворавшего;
- чтобы выполнить добросовестно задачу, представляющуюся военному врачу, необходимо самое основательное знание медицинских наук;
- изучать нужно те формы болезней, которые преобладают в войсках.
Как нам рассказывали солдаты, столкнувшиеся с военной медициной в российской армии, самое тяжёлое положение наблюдалось на первом этапе медицинской помощи, т. е. непосредственно на передовой. Там, где эта помощь нужнее всего, её часто не было вовсе. Быт солдат никто не изучал. Нужных медикаментов под рукой почти не было. Медпомощь появлялась редко, если только появлялся тяжелораненый. Фельдшер и медбрат могли наложить турникет, закрыть рану, дать обезболивающее раненым, но положение больных солдат как будто никого не интересовало. Ни медикаментов, ни помощи больным они не давали, говорили: «Не положено». Старый анекдот о военном враче в российской армии: «Шприц» разломит одну таблетку и даст солдату: это тебе от головы, а это — от ж…, смотри не перепутай» — имеет под собой основания.
А ведь «…особенность положения военного врача, — писал Боткин, — вытекает из тех почти неудалимых неудобств, при которых приходится действовать… Положение военного врача гораздо менее выгодно, чем всякого гражданского врача. Поэтому, чтобы выполнить добросовестно задачу, поставленную военному врачу, необходимо самое основательное знание медицинских наук, ибо только большой запас сведений позволит действовать удачно при всех неудобствах, встречающихся в военной жизни… Военный врач настолько же должен быть знаком с хирургией, как и с внутренними болезнями». Война есть не только травматическая эпидемия, но не что иное, как совокупность нескольких эпидемий, в числе которых травматическая далеко не самая разрушительная.
Об исключительной важности военной терапии писал и хирург Н. И. Пирогов:
«…Нетрудно убедиться, как важно значение больных внутренними болезнями во время войны. Администрация, которая заботится во время наступления войск преимущественно о раненых, должна обратить внимание на возрастающую всегда во время войны болезненность в армии и различные потребности больных. Тогда не встретились бы, как в нынешнюю войну, страшные недостатки. …Мы должны знать, что число выбывающих из строя во время войн вследствие болезней, как в прошлых, так и в особенности в нынешних войнах, гораздо значительнее убыли убитыми и ранеными… Ещё с большими трудностями, чем диагноз, соединено лечение внутренних болезней в госпиталях на театре войны. Это лечение гораздо разнообразнее и требует более индивидуального подхода к больным со стороны врача, чем наружные повреждения» [6].
В русско-японскую и первую мировую войну выдающиеся русские терапевты М. Черноруцкий, В. Глинчиков, Н. Савицкий, Н. Рагоза и др. работали на разных фронтах, где пытались организовать терапевтическую помощь. Был накоплен большой опыт организации военно-полевой терапии. Однако отношение царского командования к больным солдатам не изменилось к лучшему. Богатый опыт, приобретённый отечественными терапевтами, замечательные идеи и практические предложения медицинской службой царской армии использованы в должной мере не были. Несмотря на большие потери больными во время боёв, организация терапевтической помощи в русской армии оставалась на уровне Крымской и русско-турецкой войн XIX в.
В армии, как в фокусе, отражаются общественные отношения в стране. Русские помещики и капиталисты, царь и правительство всегда смотрели на рабочих и крестьян как на продуктивный скот, дешёвое и покорное тягло, расходное живое сырьё для фабрик и экономий, говорящий придаток к станку или плугу. Могло ли быть иным отношение эксплуататоров к тем же крестьянам и рабочим, одетым в шинели? Нет, поскольку царизм и буржуазия относились к солдатам как к сырому материалу, пушечному мясу для своих военных авантюр. «Народу на Руси много, миллион помрёт — бабы ещё нарожают». Или такая треповская «мудрость»: «Что солдата лечить? — он воевать должен, а не в палате лежать». От этой крепостнической «мудрости» — следующий шаг до отношения к больным солдатам современных фашистских людоедов, ставленников финансового капитала: «В морской пехоте больных нет, есть мёртвые и живые… Больного разрешаю пристрелить». При империализме иного отношения к рабочим и солдатам быть не может.
Вот что сообщал доктор Боткин об отношении благородного русского дворянства к своим рабам в военной форме:
«Есть возможность существования даже такого дивизионного начальника, как какой-то Б. Из его дивизии обыкновенно привозили больше всего тифозных и тяжело больных. Некоторые даже умирали дорогой. А он против мнения своих врачей пришёл сам к тому убеждению, что мясо солдату вредно, перестал кормить мясом и не обращал никакого внимания на увеличивающуюся болезненность и смертность в своей части. Ему медики пишут по этому поводу бумагу, а он на неё не отвечает — не признаёт над собой никакой власти, никаких медицинских советов…». «Ежедневные поездки в Булгаренский госпиталь с неизбежными жалобами больных, что по полутора суток остаются без пищи, трое суток без перевязки — всё это порядком растрепало мои нервы… В то время, когда у меня на душе кипело негодование, скорбь, мне начинают предлагать взглянуть „интересных” больных. Погодите, я ещё не опомнюсь от этих криков массы голодных людей, у меня голова не способна совмещать интерес медицинского случая с фактом истребления людей вследствие неряшества, злоупотребления, хищения… Дайте опомниться, тогда и посмотрю ваши „интересные” случаи, но прежде накормите „неинтересных”».
Или вот:
«В госпитале сегодня ничего особенного не видел. Всё те же гадости, как и обыкновенно, на врача во внутреннем отделении приходится по 130 больных. Рицинового масла давно нет во всём госпитале ни одной ложки; хинин давно уже получается от Красного Креста, а своего нет» [7].
Коротко и ярче всего положение больных солдат и состояние терапевтической помощи в русской армии отразил В. Вересаев в «Записках о русско-японской войне». «В армии больные — это парии. Так же несли они тяжёлую службу, так же пострадали, может быть, гораздо тяжелее и непоправимее, чем иные раненые, но все относятся к ним пренебрежительно и даже как будто свысока; они такие неинтересные, закулисные, так мало подходят к ярким декорациям войны».
Немногим лучше было положение терапевтической помощи в первую мировую войну. Военная медицина русской армии страдала теми же старыми «болячками». Она была «не интересна» царскому правительству, раздроблена и подчинена разным ведомствам, не имела единого руководства, не успевала за общим развитием медицины и военного искусства, финансировалась и снабжалась «по остатку». В таких условиях и речи не могло быть о стройной и правильной терапевтической помощи. Во главе русской медицинской службы стояли генералы и офицеры, не имевшие медицинской подготовки и не понимавшие задач военно-медицинской службы. Были среди них и свои Треповы, которые считали, что в армии больных быть не может, стало быть, лечить надо только раненых, а больной солдат — это симулянт. Царизм тормозил развитие медицины в целом, что сказывалось на военной медицине и особенно на военно-полевой терапии.
Бедственное состояние терапии усугублялось не только отношением самодержавия к русскому солдату как к серой скотине, приготовленной на убой, но и целой системой лихоимства и хищничества конкретных офицеров и чиновников в центре и на местах. Саботаж и непонимание многими руководителями медицинской службы необходимости непрерывной медицинской помощи больным и раненым на всех этапах, значения хорошей постановки лечения и эвакуации, злоупотребления и казнокрадство, ограничение терапевтической помощи больным узкими лечебными функциями, нехватка госпиталей и медикаментов — всё это было хронической болезнью русской военной медицины.
Продолжение будет.
Подготовили: И. Белый, А. Файзалиев.
- [1] М. Я. Мудров. Слово о пользе и предметах военной гигиены, или науке сохранять здравие военнослужащих». Изд. АМН СССР, М., 1949, с. 132.
- [2] А. Чаруковский. Военно-походная медицина. Болезни армии, ч. 3, СПб, 1837, с. 1-2, 5.
- [3] По данным Е. И. Смирнова (Главное мед. сан. управление РККА).
- [4] С. П. Боткин. Письма из Болгарии. СПб, 1893, с. 73, 115, 200.
- [5] Протокол конференции Медико-хирургической академии, 1864, с. 13.
- [6] Н. И. Пирогов. Военно-врачебное дело и частная помощь на театре войны в Болгарии и в тылу действующей армии в 1877–1878 гг. Ч. 1, СПб, 1879, с. 160-161, 164.
- [7] С. П. Боткин. Письма из Болгарии, стр. 139, 207, 248.
