О штрафах, удержаниях и других «хитростях» буржуазии

Буржуазии всегда изыскивала способы самого разнообразного ограбления рабочих. Одним из самых излюбленных ею и ранее, сто и более лет назад, и сейчас, являются штрафы и разного рода удержания со своих наемных работников.

Чтобы понять корни этого явления и как с ним можно бороться рабочим, обратимся немного к истории нашей страны.

В начале 20-го века это была Российская Империя, царство самодержавной монархии и активно растущего промышленного капитализма.

Перед нами фотокопия редкого документа. Это июльский разворот расчётной книжки за 1906 год, принадлежавшей ткачихе Александре Фёдоровне Питолицыной с фабрики буржуя Бурилина, что располагалась в городе Иваново.

Вникнем в таблицы. Вычеты и штрафы занимают в них главное место. За испорченный материал, за неисправность в работе станков, за дни болезни, которые безжалостно зачислялись в графу прогулов, — за всё это работница должна была платить своей трудовой копейкой.

Вот видим, что «за порчу миткаля» с неё удержали в общей сложности 50 копеек. Что это за «порча миткаля»? Это обрыв ниток утка и образование узелков в ткани. А ведь обрыв ниток и образование узелков на 90% зависели от степени износа и исправности ткацкого станка, качества пряжи и полуфабрикатов, и лишь на 10% — от личного умения ткачих.

Станки на фабрике Бурилина были старые, английские, выпуска 1879 года. Эти станки годами работали почти без перерывов, работали производительно. За эти годы вся их стоимость постепенно перенеслась на производимый товар — на ткань.  Они, стало быть, давно уже окупили себя, однако к 1906 году из этой техники капиталистом ещё не был выжат весь ресурс, до полного её отказа.

Фабричные станки работали на пределе своих оборотов, ибо капиталист дрожит над каждой минутой работы машины и для того, чтобы выжать из каждого рабочего максимум прибавочной стоимости, он, с одной стороны, предельно увеличивает скорость работы своих машин, а с другой стороны, этим вынуждает рабочих работать всё быстрее и всё дольше.

Но техника – не человек, ей не прикажешь. Станки, годами не знавшие капитального ремонта, из-за увеличенного износа своих деталей часто рвали нити, создавали узелки. Но хозяин фабрики тратиться на серьёзные ремонты не хотел, а все неизбежные издержки, связанные с поломками станков и браком в готовой ткани, перекладывал на плечи несчастных работниц–ткачих в виде штрафов «за порчу». В среднем ежемесячно с каждой из 400 ткачих Бурилиным удерживалось в виде штрафов за порчу миткаля от 40 копеек до рубля.

Дальше – интереснее. За «самовольный прогул 1 рабочего дня» из зарплаты Питолицыной вычли ещё 51 копейку. Итого общие вычеты за июль 1906 года составили 1 рубль 01 копейку.

О некоторых причинах «прогулов» и штрафов

Нам не удалось установить, по какой причине Александра Фёдоровна была вынуждена один день не выйти на работу, однако, как минимум, можно предположить, что раз в месяц у любого человека, а тем паче у женщины бывают недомогания. С учётом тяжкого труда, ужасных производственных и бытовых условий, отсутствия медпомощи и прочих факторов, быстро разрушающих любое, даже самое прочное здоровье рабочего, надо удивляться, что «прогуляла» Александра всего один день, а не весь месяц. Этот один день «прогула» означал, что состояние женщины было настолько плохое, что переносить его «на ногах» уже не было никакой возможности. Необходимо было день отлежаться, но и этот один день хозяева фабрики рассматривали, как преступление против себя.

О тех условиях, в которых до революции работали ивановские ткачихи, можно судить по отчётам и рапортам фабрично-заводских инспекторов. Даже царская власть была вынуждена нехотя признавать, что рабочие трудятся в нечеловеческих условиях. Так, инспектор Московской фабричной инспекции Янжул доносил в отчёте за 1907 год о положении дел на Иваново-вознесенской бумагопрядильной фабрике. Среди прочих мерзостей, само описание которых есть прямой материал для уголовного суда, инспектор указывал, что часто у работниц «открывается кровотечение или даже бывают выкидыши от больших усилий труда». И если женщина тотчас не падала в обморок от слабости, то цеховые мастера её принуждали работать дальше, несмотря на то, что кровь прямо лилась вниз по ногам. Если же та теряла сознание, то тогда только подруги могли унести несчастную домой.

Фельдшерского пункта на фабрике не было. О простой комнате гигиены, которая совершенно необходима на любом предприятии с женским коллективом, и речи быть не могло. Общий туалет был устроен на фабричном дворе, из-за чего работницы по 6 – 8 часов не могли справить свои естественные надобности. Для этих нужд в цеху установили бадью за занавеской. В цеху всегда работало или временно находилось 10 – 15 мужчин, которые часто заглядывали за занавеску и отпускали в адрес женщин грязные замечания и крайне оскорбительные шутки. Особенно в этом преуспевали мастера.

Осенью 1905 года чесальщицы и ткачихи потребовали от начальства организовать на фабрике отапливаемые раздевалки и туалеты. На это справедливое требование управляющей фабрикой некий Сумин ответил, что если им сделать такое, то «…потаскухи эти там устроят себе лёжку и, пожалуй, что работать вовсе перестанут».

То же самое примерно свидетельствует и фабричный инспектор 12 участка Санкт-Петербургской инспекции Якимов. В 1903 году работницам 2-го  казённого винного завода начальство удлинило и без того длинный рабочий день – для бесплатного мытья каменных полов после окончания основной работы. Раньше, до 1903 года, за это мытьё доплачивали по 50 копеек, однако, хозяева и администрация сочли такую доплату роскошью для рабочих и работниц.

Говоря об этом факте, царский инспектор забыл сказать о том, что водопровод вечером всегда был закрыт, и воду для мытья приходилось носить с нижнего этажа на верхние. Многие девушки надрывали свои силы ноской тяжёлых вёдер и мытьём ледяных полов. Со многими из них часто случались припадки и обмороки. А когда некоторые женщины и девушки, одурманенные и отравленные парами спирта, просились в отпуск, чтобы хоть сколько-нибудь отдохнуть и поправиться, им предлагали взять расчёт.

«Рабочие говорят, что девушек и женщин, работниц винзавода, на каждом шагу оскорбляют и издеваются, — пишет далее Якимов. —  В глазах заводского начальства работницы — не люди, а лишь проститутки-развратницы. Мастерами и заводскими приказчиками святые чувства женщины и девушки попираются на каждом шагу. Так, приказчик А. Салонин таскал за волосы по полу и бил по лицу работницу перегоночного цеха Ольгу Королёву. Помощник управляющего цехом разлива Баранов бил кулаками и ногами в грудь и живот работницу Лизу (фамилию установить не удалось), от чего у той сделалось кровотечение. Старший мастер Илья Кузяков довёл свои отношения к женщинам-работницам до невозможности: в воздухе постоянно висит самая грязная матерщина и оскорбления женской стыдливости. Работницам не дозволяется ни есть, ни пить чай на заводе. На рабочем месте им приказано быть за 15 минут до начала работы и перед концом обеденного перерыва. Так начальство удлинило 12-ти часовой рабочий день ещё на полчаса. Если же девушки опаздывали хотя бы на 1 минуту, то в первый раз они получали выговор, во второй раз их посылали вне очереди мыть полы или штрафовали, а на третий раз давали расчёт. Всю эту изнурительную работу и все надругания над собой женщинам приходилось терпеть за нищенское жалованье от 40 до 70 копеек в день».

Цинизм и издевательства над рабочими и работницами процветали на Выборгской мануфактуре Воронина. Заработок на этой мануфактуре у мужчин едва доходил до 80 копеек в день, а у женщин – до 60 копеек. Кроме штрафов, заведённых старшей администрацией, свои штрафы завели мастера. Рабочих штрафовали и увольняли даже за курение в обеденный перерыв. Подмастерья требовали с работниц взятки за хорошее сырьё и обслуживание станка. Беременных женщин морили на работе до того, что иные рожали тут же на фабрике. Когда рабочему оторвало руку машиной, он едва добился от Воронина помощи, размер которой был 13 всего рублей.

В листовке Петербургского комитета РСДРП от 10.02.1903 года к рабочим машиностроительного завода Лесснера также отмечается о беззакониях и вопиющих условиях труда, в частности, что владелец токарной мастерской Гельфрус ударил кулаком в лицо мальчонку-подсобника из этой мастерской – за то, что в Николин день остальные рабочие мастерской сговорились и бросили работу. Измождённый и голодный ребёнок заплакал и просил «дяденьку его не бить». Он оказался громоотводом для буржуйского гнева собаки-Гельфруса. Помощники управляющего Альмквист и Михалка запрещают пускать пар для обогрева рабочего ватерклозета. Они боятся, что рабочие тогда смогут отдохнуть там несколько минут, и поминутно суют свои носы в окно, чтобы посмотреть, не устроили ли рабочие в ватерклозете клуб. У рабочих были самовары, но администрация убрала их. Она нашла, что рабочие могут пить прямо из котла не кипячёную воду. В расчётных книжках рабочих заклеили одну графу, в которой значилось, что в субботу рабочий день оканчивается в 14.00. И теперь рабочих заставляют работать в 14.30. В кузнице мастерской не было вентиляции, и поэтому рабочие задыхались от копоти, дыма и жара. Приходилось зимой открывать двери, что приводило к тяжёлым простудам и воспалениям лёгких. Пыль, ядовитый дым, смрад, холод, летом – удушающая жара, — вот та обычная атмосфера, в которой трудился русский пролетариат.

Харьковский социал-демократ Б.Линцер вспоминал о своей работе в полтавской типографии Дохмана так: «Низкая зарплата и общие тяжёлые условия труда  — заставляли думать об иной жизни. Так, например, наборщики семейные получали при 11 ½ -часовом рабочем дне – от 15 до 20 рублей в месяц; испытанные с 15–20–летним стажем рабочие получали 22–25 рублей. Работали в помещении, приспособленном из огромного сарая. Отапливалось оно плохо. Но зато все законы о штрафах за опоздание, порчу материалов и прочее строго применялись. Режим был крепостнический».

Что в таких и подобных условиях означал один день «прогула», за который налагался штраф? Только то, что хозяева-капиталисты расходовали рабочую силу, как настоящие хищники, безжалостно и варварски: они добивали рабочих, и особенно женщин и детей, сразу с трёх сторон – физически, морально и материально.

Штрафы, удержания и прочие «хитрости»

Итак, штрафы. Поводом для них становилось всё, что угодно. Опоздание к станку, недостаточная доброкачественность готового продукта, часто зависящая от плохого сырья или износа машин, недостаточная покорность рабочего или работницы, — всё это поводы к штрафу.

Дело в том, что капиталист часто смотрит на штрафы не как на средство для поднятия производительности или поддержания дисциплины, а как на дополнительную статью предпринимательского дохода. Например, на фабрике Тимофея Морозова, в Орехово-Зуеве, как выяснилось во время стачки в январе 1885 года, штрафы достигали 25% зарплаты. На некоторых предприятиях лёгкой и пищевой промышленности, где по преимуществу использовался женский и детский труд, штрафы доходили до половины месячного заработка.

Вышедшим вскоре фабричным законом от 02.06.1886 г. было установлено, что предельный размер штрафов не может превышать 5% от зарплаты, однако этот закон предпринимателями не соблюдался, как «неудобный».  Государство, разумеется, за несоблюдение закона капиталистов никак не наказывало.

Другой солидной статьёй дохода промышленного капиталиста была выдача зарплаты натурой. На многих предприятиях хозяева стремились (и стремятся до сих пор кое-где!) выдавать зарплату рабочим в виде предметов потребления, делая об этом соответствующие отметки в специальной кредитной книжке или журнале удержаний. При этом рабочим говорят, что хозяин является их благодетелем, потому что снабжает их в кредит: мол, зарплата ещё не скоро, а у рабочих-де уже есть возможность её тратить в фабричной лавке, заводском магазинчике или даже в городском магазине, с хозяином которого у промышленного капиталиста есть особый договор.

Но никакого кредита в точном смысле этого слова здесь нет. Наоборот, это рабочий кредитует капиталиста, так как ежедневно отдаёт ему в кредит свою рабочую силу, за которую он получает плату только после того, как она полностью потреблена капиталистом.

При оплате натурой рабочий подвергается эксплуатации не только со стороны хозяина производства, но и со стороны владельца лавки или магазина, в котором вынужден брать «в кредит» необходимые ему для жизни товары. Но не всё нужное можно взять в лавке. Там, например, не продают услуги. Поэтому длительное отсутствие у рабочего наличных денег заставляет его идти на поклон и к ростовщикам (частным лицам, банкам, различным конторам по выдаче наличных «до зарплаты», ломбардам, комиссионкам и т.п.), у которых под грабительские проценты рабочий берёт небольшую сумму, чтобы получить тот товар или услугу, которых, иначе, как за наличные деньги, не продадут.

Зависимость от лавки или магазина, принадлежащего хозяину завода или фабрики, полностью отдаёт рабочего в лапы одного эксплуататора. Насилие капиталиста над личностью рабочего становится крайне тяжёлым. При выдаче зарплаты натурой с обязательным отовариванием в заводском магазине выбор товаров, доступных рабочим, крайне ограничивается, а качество потребляемых им товаров оставляет желать лучшего — ведь хитрые капиталисты продают рабочим всякое гнильё и мусор, за которые к тому же требуют с рабочих тройную цену! Нередко бывало так, что в городских магазинах в РИ в начале 900-х гг. XX века за 5 копеек можно было купить хорошую сдобную булку, а в фабричной лавке за полфунта червивых сухарей с зарплаты рабочего списывали целых 10 копеек.

Почему фабрикантам и заводчикам было выгодно организовывать свои продуктовые лавки? А потому, что капиталисты стремились как можно реже выдавать зарплату рабочим, чтобы как можно реже «выдёргивать» деньги из оборота своего капитала, с одной стороны. С другой стороны, они стремились всемерно сократить оплату труда рабочих, урезать ее до предела, увеличив таким способом получаемый с рабочих суммарный объем присваиваемой ими прибавочной стоимости, из которой и складывается прибыль капиталистов. Вот поэтому им было важно любым способом заставить рабочих обязательно отоваривать свою зарплату в фабричной или заводской лавке.

Например, на том же заводе Лесснера период выдачи зарплаты намного превышал период полного оборота хозяйского капитала. Зарплата в 1907 году выдавалась там один раз в три месяца, между тем, оборотный капитал капиталиста Лесснера совершал в среднем 6 циклов за год, то есть, оборачивался каждые 2 месяца. В итоге получалось, что Лесснер постоянно бесплатно кредитовался у своих рабочих и два месяца кряду пользовался всей их совокупной зарплатой, используя деньги рабочих в своих целях, например, для расширения своего производства.

Поясним это чуть подробнее. Если на то, чтобы произвести товар, продать его на рынке и получить за него деньги, нужно не больше месяца, и если при этом рабочие получают свою зарплату один раз в конце этого месяца, то капиталист уже хитрит и обманывает рабочих. Он ни одной копейки не авансирует рабочим, как должен был бы и как он это делает, покупая сырье, необходимое для изготовления товаров, у других капиталистов, а сам берет у своих рабочих взаймы — ведь он пользуется их способностью к труду (рабочей силой), не заплатив на нее! Расчет в конце месяца после реализации товара — это уже, по сути, есть денежный кредит, взятый капиталистом у рабочих, причем взятый бесплатно в отличие от кредита в банке! Здесь есть хитрость, определенная экономия будущей прибыли капиталистом и введение рабочих в некоторый разор. Ведь рабочие, работая на капиталиста целый месяц, должны как-то жить и чем-то питаться, а значит, тратиться на поддержание своей рабочей силы, и тратить им приходится какие-то другие деньги (скопленные ранее или заимствованные на стороне), если капиталист не авансировал хотя бы часть их зарплаты. Но здесь еще нет дополнительной прибыли, извлекаемой капиталистом от оборота (или как теперь иногда говорят, от прокручивания) денежных средств рабочих, их задержанной зарплаты.

А вот если товар производится и реализуется за месяц, а зарплата выплачивается рабочим всего один раз в квартал, тогда капиталист, не выдав рабочим на жизни ни гроша, пользуется их деньгами уже не месяц, а три месяца, при этом два последних месяца квартала он, прокручивая невыданные деньги рабочих, получает для себя дополнительные прибыли, которые бы получить не смог, если бы рассчитывался с рабочими каждый месяц.

Капиталист заинтересован в росте своего оборотного капитала. Но ещё больше он заинтересован в скорости оборачивания этого капитала, так как это позволяет высвободить часть оборотного капитала и применить его, например, для покупки новых машин, зданий, сырья и пр. Но поскольку в России конца 19–начала 20 веков товары реализовывались довольно медленно и товар часто продавался под девятимесячные или даже годичные векселя, зарплата на некоторых предприятиях выдавалась только 1–2 раза в год. Как должны были жить все это время рабочие, даже сложно себе предствить.

Тот же московский фабричный инспектор И.И.Янжул рассказывал: «Рабочие страдали от крайней неопределённости сроков расплаты. Сроки выдачи платы рабочим обыкновенно совершенно не определялись в рабочем договоре, и хозяин выдавал деньги рабочим по своему произволу – 2 раза в год (на Пасху и Рождество), три раза, четыре или чаще. Рабочие должны были выпрашивать у фабриканта деньги, как особую милость. На некоторых фабриках практиковался даже такой порядок: деньги совсем не выдавались в течение года (до окончания срока найма) рабочему в руки; если они ему были нужны для уплаты податей, то отсылались прямо волостным старшинам или старостам.

Понятно, что при таких порядках рабочий мог существовать, только «кредитуясь» в фабричной лавке, неоплатным должником которой он состоял весь год.

В конце года, когда производили расчёт, из его заработка вычитался долг лавке или магазину, и после года каторжного труда рабочему иногда приходилось получать на руки наличными деньгами «круглую сумму» в 10–15 рублей».

Продавая рабочим товары втридорога, фабричные лавки и заводские магазины давали такой крупный доход фабрикантам, что некоторые предприятия ставили каждому рабочему в условие найма обязательство брать товары только в хозяйской лавке или магазине. На некоторых фабриках дело доходило до того, что большую долю барыша хозяева получали не от основного производства, а от продажи дрянных и просроченных товаров в лавках, учитывая, что покупались они капиталистами фактически за бесценок.

Известным фабричным законом была запрещена как выдача зарплаты натурой, так и выдача её реже, чем 2 раза в месяц. На деле же, из-за репрессий, которым подвергались рабочие–жалобщики и от работодателей, и от государства российского, всемерно покрывающего и защищающего капиталистов и помещиков, и слабости фабричной инспекции, произвол капиталистов часто оставался безнаказанным, а нормы закона — мертвой буквой. Сам этот закон был силой вырван у царского правительства рабочим движением, и как только правительство увидело, что рабочий класс ещё слабо организован и не способен пока еще как следует за себя постоять, оно само свело этот закон на нет.

Тут надо сказать, что фабричная инспекция была совершенно бессильна против администрации казённых заводов. Если на отдельных частных предпринимателей инспекторы ещё как-то могли повлиять, то жалобы рабочих государственных предприятий даже не принимались к рассмотрению. Так, рабочие с Инструментального казённого завода не раз жаловались в СПБ-инспекцию на невыносимые условия труда и обман при начислении зарплаты. В ответ же они слышали только одно: «Где работаешь?» — «На инструментальном». – «А, в казне, на казённом заводе. Нельзя, нельзя помочь». – «Помилуйте, да ведь сил наших нет терпеть: начальство притесняет, мастера…» — «Нельзя, нельзя. Против кого другого, а против казны нельзя».

Ещё одним «интересным» способом обмана и грабежа рабочих была так называемая «отеческая забота» со стороны предпринимателя.

Уже известный нам харьковский социалист Б. Линцер описывает этот способ так: «С такими отвратительными условиями …я ещё не встречался, и поэтому на меня они сильно подействовали, и я сразу, с места в карьер, пустился в агитацию за изменение этих условий. Но рабочие типографии оказались настолько пассивными и безразличными к своему положению, что моя агитация успеха не имела. Причины крылись в том, что все рабочие были из местного элемента, крепко связанного со своими земельными наделами. Они чуть ли не с ученичества выросли в типографии и жили все при родителях, пользуясь помощью последних. И, с другой стороны, владелец, отлично понимая психологию бессознательных рабочих, установил с ними патриархальные отношения: давал в торжественных случаях рабочим подарки, бывал у них на праздниках, на свадьбах, крестинах, похоронах и т.п. И это создавало у рабочих иллюзию, что он – «отец их родной».

На самом деле такая любовь объяснялась вполне материалистически. За месяц тяжёлой работы со свинцом и ядовитыми красками во вредных и опасных условиях, почти по 12 часов в день, Дохман платил своим рабочим в среднем 20 рублей. В примерно равной типографии Зильберберга в Харькове рабочие получали в месяц до 32 рублей и работали в более сносных условиях. Дохман, одной рукой делая рабочим дешёвые подарки, другой рукой забирал из зарплаты каждого рабочего около 10 рублей ежемесячно. Мы позже подсчитали, что за полгода Дохман положил себе в карман дополнительно 5820 рублей. За то же время за различного рода подарки рабочим, водку, гармонии, песенников и т.п. он отдал едва ли 500 рублей. Если же к нему всё же приходил кто-то из рабочих просить о поднятии зарплаты, то Дохман говорил всякий раз, что он много тратит из доходов типографии на рабочие праздники, гулянья, подарки, и поэтому всё, что может, он честно возвращает своим рабочим».

В другой типографии, у упомянутого выше Зильберберга, хозяином использовались несколько иные приёмчики дополнительного ограбления рабочих. Как вспоминали впоследствии наборщики этой типографии, Романенко и Батуров, на предприятии процветал антисемитизм (это при том, что хозяин был еврей по национальности), пьянство, религиозные предрассудки и безразличие рабочих ко всему. Зильберберг через своих управляющих и мастеров постоянно утраивал стычки между своими рабочими разных национальностей, за счёт типографии организовывал пьянки, во время которых чаще всего и возникал жестокий мордобой между рабочими. На следующий день тех рабочих, кто вчера пил и дрался, штрафовали за «пьянство и рукоприкладство». В типографию постоянно наведывался поп из городской церкви, а после него приходил и раввин, и они оба по очереди говорили одно и то же, что все неурядицы рабочих даются им за их грехи, и что надо всё это терпеть. А Зильберберг тем временем подсчитывал, сколько зарплаты он «сэкономил» на штрафах. Экономия получалась изрядная: так как несознательные рабочие редко отказывались от дармовой водки и закуски, которую тайком оплачивал хозяин, и при этом всегда полагали, «что уж на этот-то раз драки не будет», то ежемесячно в типографии набиралось до 50 человек – штрафников. С каждого удерживалось от трёх рублей и выше, и в результате в глубоких карманах Зильберберга, за вычетом накладных расходов на организацию пьянки и на попов, оседало до 400 рублей ежемесячно.

Это, конечно, не весь набор способов, которыми хозяева в РИ дополнительно грабили своих наёмных рабочих. Не было конца и края прямым и скрытым обсчётам, снижению «расценков» (так в начале 20 века в России называли расценки и тарифы), нарушениям администрацией заводов и фабрик трудовых договоров, развращению и спаиванию пролетариата, срезанию зарплат тем, кто по вине капиталиста болеет чаще, чем другие, отказам выплачивать больничные и похоронные жертвам фабричного капиталистического террора.

Царское государство и попы открыто вставали на сторону буржуев-угнетателей. Не зря после 9 января 1905 года из многих цехов Путиловского завода рабочие выкинули иконы и лампады, говоря, что «…теперь нет у нас царя ни земного, ни небесного», а иные  рабочие высказывались ещё круче: «Какой же это царь, если он в народ стреляет? И что это за бог, если ему лоб простреливают, а он хоть бы что».

Реальная зарплата рабочего и «корова за 5 рублей»

Но вернёмся к ткачихе Питолицыной и посмотрим на её заработок.

За сотканные 10,75 стандартного куска миткаля 775 сортамента длиной 10 метров каждый (всего 107,5 метров полотна) Александре Фёдоровне полагалась зарплата аж в 5 рублей 92 копейки! За те же 26 рабочих дней ею соткан ещё 1 кусок миткаля № 875 длиной 10 погонных метров, за что начислено 60 копеек зарплаты, а за изготовленные в тот же месяц 15 метров ткани № 375 положили бабе ещё 1 рубль 27 копеек.

Итого: 7 рублей 79 копеек – такова месячная зарплата женщины–работницы, не отходившей по 10-11 часов от станка 26 дней кряду. Из них вычли, как мы видели, рубль и копейку (13% зарплаты). Осталось фактически 6 рублей 78 копеек.

Сколько её труда положил себе в карман фабрикант Бурилин, мы подсчитаем позже. А пока нужно определить, много это или мало – 6,78 рубля?

В 1903–1908 годах средняя реальная зарплата (реальная – значит, та, что выражена в продуктах и услугах, которые рабочий может купить за деньги, которые получает) в Российской Империи составляла около 20% по отношению к таковой зарплате в Североамериканских Соединённых Штатах. По состоянию на 1906 год средняя зарплата взрослого мужчины в наиболее промышленно развитых штатах, таких, как Массачусетс, составляла 13 долларов в неделю, около 50 в месяц. В царской России в промышленно развитых губерниях средняя зарплата рабочего-металлиста составляла от 10 до 15 долларов. Фактически для Московской губернии по состоянию на 1906-07 годы средняя зарплата фабрично-заводского рабочего-мужчины составляла 207 рублей в год. В то же время средняя годовая зарплата фабричной работницы этого района составляла 90 рублей (среднемесячная з/п по 16 уездным ткацким, отбельно-красильным, отделочным и ситценабивным фабрикам – 7 рублей 50 копеек).

Что могла купить на эти деньги Александра Питолицына?

Стоимость артельного питания на одну работницу в среднем составляла на тот момент 3 рубля 82 копейки в месяц, с учётом скоромных и постных дней, но без чая и сахара, стоимость которых при «хозяйском питании» (когда продукты предоставляет хозяин фабрики через лавку) составляла ещё 70 – 80 копеек в месяц.

Предположим, что Саша пила чай с сахаром только по воскресеньям. Тогда выходит, что в среднем на питание Саша тратила около 4 рублей. После июльского расчёта, по которому ей оставили на весь август 6 рублей 78 копеек, свободных денег получается около 3 рублей – на все остальные статьи её расходов — от ниток до мыла.

По данным В. Овсянникова (статья «Довоенные бюджеты русских рабочих» в сборнике «Вопросы труда» № 10 за 1925 г.) распределение расходов одинокой ткачихи Саши по отдельным статьям в бюджете на 1907/08 годы могло выглядеть так (в % з/п):

— совокупные расходы на жилище – 10,1%, в деньгах Питолициной — 31 копейка. За копейку в день она живёт в фабричной казарме для одиноких работниц;

—  табак и алкоголь – нет;

— одежда и обувь – 10,6%, в деньгах — 32 копейки. Дешёвые ситцевые панталоны фабрики Котова стоили 34 копейки, пара бумажных чулок Московской шёлкокрутильной фабрики Щенкова и Со — 60 копеек. Это значит, что работая весь месяц без роздыху, Александра панталоны себе позволить не могла, не говоря уже о чулках и какой-то демисезонной или зимней одежде;

— стирка и личная гигиена – 4,0%, в деньгах 12 копеек. Кусок хозяйственного мыла стоит 3 копейки, кусок туалетного –  6-7 копеек, зубной порошок (25 грамм) – 2 копейки, вата аптечная (20 грамм) – 3 копейки;

— лечение – 0,1%, в деньгах – 0,3 копейки, или три гроша. Таблетка аспирина стоила 4 гроша. Такие расходы на лечение говорят о том, что либо у человека стальное здоровье, либо ей болеть вообще нельзя… Или остается только помирать без врачебной помощи;

— культурно-просветительские расходы – 1,7%, в деньгах 5,1 копейки. Билетик в кино – 3-5 копеек;

— общественно-политические расходы – 1,2%, в деньгах 3,6 копейки. Будем считать, что Саша занимается в воскресном кружке и тратит эти деньги на бумагу и карандаши;

— религия – 0,1%, в деньгах 3 гроша. И этого много на этот идейный мусор, от которого никакого проку трудящемуся человеку;

— расход на собственное хозяйство – нет;

— помощь родным – 18,1%, в деньгах 54,3 копейки. Отдаёт матери;

— прочие расходы – 4%, в деньгах 12 копеек.

Статистически Александра может тратить в день не более 10 копеек. Не лопнуть бы молодой женщине от такой роскоши, верно? Вот они настоящие «французские булки», которыми «хрустели» российские рабочие сто лет назад!

А что же от её труда получил фабрикант Бурилин?

Согласно «Докладу фабричных инспекторов Московской губернии о причинах январских (1905 г.) забастовок» от 1906 г. погонный метр миткаля № 775 производства уездных фабрик продавался на рынке по 70 копеек. Миткаль № 875 стоил 72 копейки за метр, № 375 – по 75 копеек, соответственно. Итого за июль Саша Питолицына произвела новой стоимости своему хозяину-капиталисту в общей сложности на 75,25 рублей + 7,2 рубля + 11,25 рубля = 93 рубля 70 копеек.

Пусть из этой суммы 50% — обязательные производственные расходы на сырьё, топливо, воду, вспомогательные материалы, электроэнергию, износ зданий и машин и пр. 93,70 / 2 = 46 рублей 85 копеек. Из оставшихся 46 рублей 85 копеек вычтем фактическую зарплату ткачихи Александры: 46,85 – 6,78 = 40 рублей 07 копеек. Это и есть прибавочная стоимость, которую она создала своим трудом капиталисту Бурилину, и которую тот безвозмездно присвоил себе в полную собственность, чуточку поделившись с государством (в виде налогов) и попами РПЦ (в виде обязательных жертвований). В любом случае хозяин фабрики Бурилин положил себе в карман не менее 30 рублей только с одной ткачихи Питолициной.

Сравним. Саша Питолицына заработала за целый месяц каторжного труда номинальной зарплаты в 6 рублей 78 копеек. За этот же месяц паразит Бурилин, не ударив палец о палец, со своих 400 ткачих положил в карман примерно 12000 рублей. Норма эксплуатации составила 5,9, а соотношение доходов этих двух конкретных людей – 1770. Во столько раз больше общественных богатств получил за месяц капиталист-хозяин фабрики по отношению к одной своей работнице. Ясное дело, что при таких прибылях можно кидать сотенные ассигнации цыганам, можно дарить породистым проституткам бриллианты и пр., в то время как другие не могут купить себе даже самые дешевые панталоны…

Могла ли эта ситуация не закончиться пролетарской революцией?

Вот именно. Теперь давайте рассмотрим другой исторический документ.

Удалось найти фотокопию расчётной книжки ткачихи-стахановки фабрики им. Щербакова Веры Ильиничны Данилиной за 1934 год.

Как сильно отличается эта книжка от «расчётки» Саши Питолицыной! В ней нет графы штрафов и взысканий. Эту графу заменила графа различных доплат!

Здесь премиальные, компенсация за простой по вине администрации, доплата за работу в ночное время, за сверхурочные работы, за время кормления ребёнка, за дни болезни по социальному страхованию и квартирные (компенсация затрат на проживание!).

В сентябре 1934 года зарплата Данилиной составила 334 рубля 24 копейки, а в октябре – уже 386 рублей 77 копеек.

Много это или мало?

Для сравнения. В 1934 году командир полка в РККА получал денежного содержания 450 рублей, командир дивизии – 600. Можно добавить, что дед одного из авторов этой статьи работал в тот год машинистом на одной из ж/д станций Донбасса, и его заработка, равного 400 рублям в месяц, вполне хватало на нормальное человеческое содержание неработающей жены, двоих детей и себя.

* * *

Правда истории хорошо отражена в разного рода скучных документах – отчётах земских статистиков и фабричных инспекторов, в сальдовках конторских и банковских служащих, во всевозможных бухгалтерских книгах, в таких вот расчётных книжках рабочих разных эпох.

В развороты таких документов, где указаны упрямые экономические цифры и реальные факты, нужно было, начиная с середины 80-х годов, с размаху тыкать рылом всех крикунов и провокаторов, завопивших о прелестях дореволюционной России. Но главное: такие документы нужно было до дыр зачитывать советским рабочим в своих рабочих коллективах, с обязательным объяснением того, что если не защищать свою политическую власть до последней капли крови и не беречь как зеницу ока свою общенародную собственность, то это для вас, дорогие рабочие, будут не архивные древности, а бухгалтерские сводки вашего скорого будущего… Будущего, которое, к большому сожалению, уже практически стало настоящим. Может быть, тогда такое будущее не наступило бы…

С. Осипов, М. Иванов  

Продолжение следует