О буржуазном суде

Почему большевики, ставя экономическую борьбу на место, подчинённое борьбе политической, всегда призывали пролетариат ни на день не отказываться от экономической борьбы — даже в те периоды, когда дело явно шло к вооружённым выступлениям, к боям с полицией и войсками, наконец, к вооружённому восстанию?

Причин несколько.

Во-первых, как и на войне, в борьбе с буржуазией нельзя заведомо пренебрегать ни одним «видом» и «родом» оружия, ни одной из форм боя. Когда противника бьют и политически, и экономически, и вооружённой силой, и легально, и нелегально, польза гораздо больше, чем если бьют только в одном направлении и одним видом «оружия», оставляя в бездействии все другие. Это означает, в частности, что могут возникнуть ситуации, когда у отдельного  рабочего или небольшой группы рабочих на руках есть только легальные методы борьбы, и что результаты такой борьбы скажутся не сразу, а через некоторое время. И потому отказываться от легальной борьбы нельзя, хотя бы потому, что ничего другого в данный момент не остаётся.

Во-вторых, через участие в легальной борьбе «за пятачок», против сокращений, «оптимизаций», против игнорирования капиталистами статей законов, защищающих рабочих, широкие слои рабочего класса постепенно втягиваются и в политическую борьбу, так как сама логика борьбы против произвола хозяев, за лучшие условия найма и труда подводит рабочих к стычкам с государством, т.е. пониманию необходимости борьбы политической, т.е.

а) борьбы против буржуазного государства – как явного защитника, попечителя и приказчика хозяев

и б) за взятие политической власти в свои руки, т.е. за завоевание своего государства пролетарской диктатуры, которое всей своей силой защищает коренные интересы рабочих, а не капиталистов.

Иными словами, ведя постоянную экономическую борьбу и выдвигая требования против произвола хозяев и администрации, необходимо продвигать в массы основные политические лозунги.

Сегодня бывает так, что в отдельных случаях экономической борьбы рабочие поднимаются не только до понимания необходимости и неизбежности борьбы с буржуазным государством, как с главной силой и вооружённым защитником хозяев-частников, но и до зачатков фактической борьбы с ним. Речь идёт о тех случаях, когда на производстве против рабочего разворачивается административно-экономический террор, который встречает сопротивление рабочего и приводит к тому, что дело далеко перерастает рамки трудового спора, получает политическую сторону, доходит до обращения рабочего к т.н. «правоохранительным» органам буржуазного государства и, в связи с этим обращением, переходит в попытки борьбы уже с самим этим государством.

Но нет ли здесь противоречия? — в том, что рабочий или рабочие, против которых администрация развернула террор с целью сломать или выбросить активистов с предприятия на голодную смерть, с одной стороны, старались вести против этой администрации и хозяев предприятия сознательную борьбу по правилам большевистской науки, т.е. были более-менее политически грамотны, а с другой стороны, зная, что буржуазная государственная машина есть орудие подавления рабочего класса и других угнетённых трудящихся, всё-таки обратились к этой машине за справедливостью.

Нет, в данных конкретных условиях, в которых находились и находятся наши товарищи, ошибки в обращении к капиталистическим судебно-прокурорским органам не было.

Почему?

Первая и, пожалуй, главная причина состоит в том, что наши товарищи на разных предприятиях находились в одиночестве, максимум, в группе из 2–3 человек, без поддержки партийной ячейки (её попросту не было), без поддержки профсоюза (этот орган был мёртвым, формальным, а в лице профкома являлся частью администрации и в целом частью карательной хозяйской машины) и без поддержки сколько-нибудь значительного числа других рабочих. Будь на заводе или фабрике ячейка или действующий комитет хотя бы из 10–15 сознательных и более-менее политически крепких рабочих, всё дело борьбы за наших товарищей можно было бы развернуть совсем иначе, когда в фашистский суд или к прокурорам была бы вынуждена, вероятно, обращаться администрация — из-за бессилия расправиться с рабочим комитетом собственными силами.

Кроме того, если бы на предприятии, кроме ячейки, был бы «живой» профсоюз, то у наших товарищей и членов ячейки была бы возможность в течение нескольких месяцев активно работать в нём, добиваться общих собраний, постепенно завоёвывать рядовой состав на свою сторону и даже проникать в профком путём тех же собраний и выборов на них. В этом случае, когда позиция профсоюзной массы уже зависела бы во многом от расторопности и умения наших товарищей и работы ячейки, был бы ещё вопрос, как повёл бы себя профком, когда администрация затребовала от него согласия на сокращение наших товарищей. Не факт, чтобы он, при активной работе ячейки и поддержке большей части профсоюзной рядовки, взял и быстренько выдал бы администрации своё согласие по её первому требованию. Во всяком случае, между ячейкой и администрацией завязалась бы борьба и на профсоюзном поле, а время и развитие такой борьбы для ячейки — это всегда её «родной дом», где она на конкретных и близких примерах беззаконий и издевательств над рабочими может распропагандировать не только членов профсоюза, но и многих других рабочих, воздерживающихся от профсоюзной работы и от какой-либо вообще формы рабочей организации.

Процесс борьбы ячейки против администрации с опорой на рядовой профсоюз, т.е. более-менее длительное время работы по всем возможным текущим вопросам (тут и охрана труда, и оплата больничных, и выплата денег за сверхурочные и совмещение должностей, и следствие по несчастным случаям, и борьба против лишения премий, против работы в перерыв и т.д. и т.п.) сама собой настраивала бы робких и разобщённых рабочих против администрации и способствовала их втягиванию в организованную борьбу за свои интересы. А это давало бы возможность ускорить создание рабочей организации на предприятии (вокруг ячейки, вокруг части профсоюза с ячейкой во главе, и т.п.) и заставило бы рабочих не надеяться на то, что ячейка или активная часть профсоюза будет бороться за них и всё делать вместо них, а, видя, что против администрации уже выступают не одиночки, которых легко задавить и от которых нужно держаться подальше, а бригады и группы, подключаться к этим группам и выступать вместе с ними. Гуртом можно бить любого батьку. А батька при этом, в конечном счёте, ничего сделать не сможет и будет вынужден перед массой сначала отступить, а затем, с ростом сознательности, организации и силы массы, — подохнуть.

Но в реальности вышло так, что против объединённых сил администрации, хозяев, профкома первичной профорганизации и головки областного отраслевого профсоюза наши товарищи оказывались один на один. В таком положении, когда все средства индивидуальной борьбы рабочего против этой совокупной силы были исчерпаны, сил и средств в лице рабочей организации и вовсе не было, из легальных средств оставалось только обращение к органам буржуазного государства.

Пренебрегать обращением к буржуазному государству в таком положении означало бы по доброй воле отказаться от продолжения борьбы, означало бы сложить крылья и сдаться, вычеркнуть одну из форм легальной борьбы.

Было бы это правильным для рабочего, незаконно выброшенного с производства, безработного, утратившего ежедневную связь со своими товарищами на работе?

Надо думать, что это было бы неверное решение.

Безусловно, наши политически подкованные товарищи знали, кому служит буржуазное правосудие и что ждать от него справедливости было бы наивно. Так почему они все-таки обратились к органам буржуазного правосудия?

Дело в том, что очень многие рабочие до сих пор еще не понимают классовой сути государства, считают государство неким надклассовым органом, который может и должен устранять всякого рода несправедливости, заботиться обо всех своих гражданах, по крайней мере, заботиться о том, чтобы его собственные законы имели силу в отношении всех граждан и всеми одинаково выполнялись. Для таких рабочих простых разъяснений (пропаганды) и книжных («отвлечённых») примеров недостаточно. Необходимо было сделать так, чтобы эти рабочие получили наглядные доказательства правоты наших пропагандистов, правоты большевиков о классовом антирабочем характере и террористическом назначении буржуазного государства. Вот поэтому наши товарищи решили довести дело до прокурорских проверок и судов в отношении  незаконных увольнений и иных преступлений администрации предприятия, и провести его через все доступные государственные инстанции, т.е. через инспекцию по надзору за выполнением законов о труде, районную прокуратуру, областную прокуратуру, далее, в зависимости от обстановки и результатов, — генеральную прокуратуру, районный суд, областной апелляционный суд и, наконец, верховный суд (выше которого уже нет ничего).

Заявления и все собранные материалы в копиях необходимо было подавать и предоставлять сразу двум линиям буржуазного «правосудия», т.е. и прокуратуре, и суду, чтобы или получить больше шансов выиграть дело, или же получить отказ с обеих этих инстанций и, тем самым, лучше и основательнее доказать рабочим-«наблюдателям», кому и как служит всё фашистское «правосудие».

При этом был и расчёт на внутренние противоречия между местной государственной властью и администрацией завода. Кроме того, хотя всё здание буржуазных законов всегда служит и защищает интересы капиталиста, отдельные статьи, законы и положения формально служат защите интересов рабочего, и в отдельных случаях бывало, что суд выносил решение в пользу рабочего, а судебные исполнители или прокуроры даже добивались исполнения этого решения.

Этот момент также нельзя было сбрасывать со счетов, т.к. даже формальное судебное решение о восстановлении нашего товарища на работе и компенсации ему всех или некоторых видов ущерба со стороны администрации должно было сыграть роль сильной наглядной агитации на предприятии, когда было бы доказано, что эта администрация всё же не смогла до конца расправиться даже с одиноким рабочим, защищавшим свои законные интересы. А значит она тем более не сможет справиться с организованным коллективом, пусть даже он и не слишком велик.

Это значило бы также, что с администрацией, во-первых, можно бороться и побеждать, а во-вторых, что лучше всего это делать коллективно и организованно, т.к. тогда вероятность победы вырастает на порядок — при том, что у рабочих вырастет также и уверенность в том, что выгнать можно одного-двух рабочих, а бригаду или участок не выгонят, не говоря уже о цехе или всем заводе, и с другой стороны, вырастет уверенность в том, что за одного в случае чего заступятся многие. Этой уверенности сейчас не хватает нашим рабочим сильнее всего — именно потому, что нет ни рабочей организации, т.е. материальной основы для такой уверенности, ни наглядных примеров тактических побед рабочих над хозяевами, пусть даже и условного, т.е. судебного характера.

Здесь же необходимо сказать, что упомянутые выше судебные решения буржуазных судов в пользу рабочих, на которые частенько ссылаются реформисты, уговаривая рабочих не бастовать, а судиться с администрацией своего предприятия, встречались раньше, в период буржуазной демократии, но даже тогда буржуазный суд или прокуратура вставали на сторону рабочих только в том случае, если речь шла о мелком (для капиталистов и их государства) трудовом конфликте и рабочим делалась временная копеечная уступка, но при этом была прямо и вопиюще нарушена ясная и конкретная буква закона (слишком явным было бы беззаконие суда и прокуроров в случае решения в пользу администрации), к тому же обычно к делу подключалась профсоюзная масса и даже «жёлтый» профком (действующий так из своих тактических соображений), а также либеральные СМИ. Т.е. капиталистам и государственным органам их власти было дешевле уступить и уладить мелкое дело без шума уступкой рабочим, чем рисковать раздуванием конфликта, к которому могли присоединиться рабочие других предприятий.

В этом смысле наши товарищи заведомо проигрывали.

Во-первых, того объёма либерально-буржуазных свобод, который был, например, в конце 90-х – начале 2000-х, сегодня уже нет, поэтому рабочему нельзя рассчитывать даже в экономической борьбе на сочувствие и поддержку СМИ, 99% которых есть СМИ буржуазные. Сейчас даже либеральных СМИ, чьи хозяева могли бы использовать конкретный конфликт рабочего с администрацией в своей борьбе против конкурирующей группы капиталистов, практически нет.

Руководители отделений городских и областных т.н. «коммунистических» и «рабочих» партий, увидев и узнав, что в нашем деле «есть политика», листовки и элементы большевизма, сначала пообещали помочь и вести на своих сайтах хронику борьбы, но затем шарахнулись в стороны, как бес от ладана, перестав отвечать на наши звонки и письма. Один из них даже заявил один на один, «по-товарищески», что, в общем, «трудовые споры — это не наш формат», хотя и слепому было видно, что здесь далеко не трудовой спор, а целая вереница уголовных преступлений против рабочего и его борьба с капиталистическими преступниками и их государственным прикрытием.

В этой связи получалось, что расправа с рабочими в фашистском государстве производится в своеобразных условиях тайны, когда, с одной стороны, рабочего убивают или терроризируют вполне открыто, не стесняясь никого и ничего, а с другой стороны, широкие массы об этом не могут узнать из буржуазных и «коммунистических» СМИ. Та небольшая часть рабочих, на глазах которых буржуазия и её государство расправляется с их товарищем, сегодня только наблюдает за расправой, как антилопы безучастно наблюдают за тем, как одну из них убивает и пожирает лев. Слухи и пересуды на этот счёт идут, но идут нешироко и вызывают, в основном, не подъём возмущения или сопротивления, а страх оказаться на месте этого товарища и дальнейшее стремление сидеть тихо в своей норе, отдельно от всех, в призначной надежде, что так можно защититься от капиталистического беззакония и произвола.

Во-вторых, дело о длительной кампании террора администрации против нашего товарища было делом сложным, но сложным не в том смысле, что имело массу тонких юридических нюансов, требовало досконального знания комментариев к статьям законов, содержало противоречия или обширные неясности. Оно было ясным, как день, по существу, по фактам преступлений, но сложным количественно — в том отношении, что содержало в себе сотни документов, десятки событий, сотни деталей, которые следствию и суду нужно было тщательно рассмотреть в их единстве и взаимосвязи. Объём материалов, подготовленных нашими товарищами в качестве доказательств преступлений администрации предприятия и переданных в копиях суду и прокурорам, составил три пухлых тома, в которых каждый лист было необходимо не просто рассмотреть, а изучить и связать с другими листами и обстоятельствами дела (что буржуазные суды, как правило, делать никогда не хотят).

Кроме этого, размах и количество преступлений администрации предприятия, а также существо многих подготовленных документов настоятельно требовали от следствия и суда привлечения в качестве свидетелей более 50-ти человек, с каждого из которых требовалось снять подробные, неоднократные, а значит, объёмные показания. Перед органами буржуазного суда и прокуратуры, если предположить, что они собирались работать по этому делу хоть сколько-нибудь добросовестно, была, таким образом, огромная работа, — и это при том, что наши товарищи уже фактически выполнили вместо следствия примерно 2/3 его работы.

Было ясно на 99,9 %, что от такой работы буржуазное следствие и суд постараются уклониться всеми правдами и неправдами. Но и уменьшать количество документальных улик и разъяснений по каждому событию со стороны наших товарищей было нельзя, т.к. в этом случае разрывалась бы связь и хронология событий, факты превращались бы в случайные события, не имеющие в отдельности своей явных признаков преступления капиталистических хозяев, в доказательности появлялись бы дыры, что и требовалось администрации предприятия и суду.

В-третьих, на предприятиях, где работали наши товарищи, были, как уже говорилось, «мёртвые» профсоюзы, в которых числилось какое-то число рабочих, но самой профсоюзной работы даже самого легального и безобидного для администрации характера не велось. Тут даже нельзя было сказать, что нашего товарища лишали зарплаты и премии, подводили с помощью провокаций под увольнение, сокращали, фабриковали приказы и акты о «нарушениях дисциплины», организовывали его избиение, отказывались оплачивать больничный, клеветали и травили, наконец, всё же уволили — на глазах у профсоюзной массы. Не было этой массы как таковой, т.е. массы, сколько-нибудь организованной на базе профсоюза. Были сторонние наблюдатели, числящиеся в первичной профсоюзной организации. Поэтому в конце расправы и уже после изгнания с завода нельзя было рассчитывать на помощь того, чего не существовало, хотя цена такой помощи именно после увольнения резко возрастала в разы. Нам нужны были не столько рабочие сборы денег нашему товарищу, сколько свои глаза и уши на заводе, своя сплоченная сила среди рабочих, которая продолжала бы агитацию и пропаганду, т.е. дело изгнанного товарища, которая давила бы на отсталых и несознательных рабочих в том смысле, чтобы они не писали бы под диктовку администрации лживые «характеристики» на нашего товарища, не давали бы ложных показаний и свидетельств против него. Наконец, важно было бы иметь на базе профсоюза ту массу, которая могла бы выступить в суде за своего товарища или, при возможности, хотя бы наполнить собой судебный зал и дать товарищу моральную опору.

Тут же надо указать на то, что в городе и области, в которой живут наши товарищи, уже давно не было массовых выступлений рабочих и других трудящихся, не было «площадей» и «майданов», на фоне которых и с помощью которых делу о преступлениях хозяев против конкретного рабочего можно было бы придать какую-никакую огласку, поднять «шум», получить поддержку трудящейся массы и, тем самым, вынудить капиталиста отступить, а местные органы государства заставить выполнить требования собственных законов.

В-четвёртых, оказалось, что местные власти не имеют сколько-нибудь значительных конфликтов с хозяевами и администрацией завода, с которого незаконно уволили нашего товарища, — в том, разумеется, смысле, что в текущий момент у местной власти, очевидно, не было задания от какой-либо группы крупного капитала или отдельного финансового туза на государственный террор против этого предприятия с конечной целью передела собственности и перехода этого предприятия в руки этого туза или тузов, имеющих на государство большее влияние, чем нынешние хозяева завода.

И, наконец, в-пятых, в деле о преступной кампании против нашего товарища и о его незаконном увольнении была «политика» в форме стендов, листовок, открытых писем, печатной и устной пропаганды и агитации среди рабочих, в том числе личным примером противостояния с холуями администрации.

Всё началось со стенда, который был изготовлен и повешен на стенку в одном из цеховых помещений. На этом стенде наш товарищ и его помощники размещали статьи и выдержки из работ классиков марксизма, статьи большевиков, распечатанные материалы РП, важные для рабочих места из действующих законов и норм. Заводская администрация в итоге разгромила этот стенд. Были листовки, особенно в период борьбы за организацию на производстве рабочего профсоюза, в которых разъяснялась экономическая и политическая необходимость крепкой рабочей организации. В этих листовках разоблачались аферы администрации предприятия со всякого рода удержаниями и невыплатами рабочим денег, с созданием ею «карманного» профсоюза, который сразу же стал «мёртвым», действующим не в интересах рабочих, а в интересах капиталистов – хозяев предприятия и их управляющих, т.е. явно реакционным фашистским профкомом.

Была показана вся преступная процедура противодействия руководства предприятия законным шагам рабочих по созданию настоящей профсоюзной организации. Были открытые письма и служебные записки на имя директора предприятия, с помощью которых рабочим сообщалось о преступлениях и махинациях администрации с сокращением рабочих, с фабрикацией «нарушений дисциплины», подложных актов и поддельных приказов о выговорах и лишении рабочего премии. Устно и письменно рабочим разъяснялись попытки администрации не оплачивать сверхурочные и всякого рода дополнительные работы.

Была попытка наших товарищей установить в цехах и на участках стенды, один с конституцией, КЗоТом и некоторыми другими законами государства, в которых есть места в законах, формально защищающие рабочих, другой — со всеми законами и нормами, касающимися охраны труда. Стенды установить не удалось, при этом наиболее открытое сопротивление стендам оказывала даже не администрация, а по её поручению этот самый фашистский профком. Но для стендов были заранее подготовлены печатные материалы, которые в виду отсутствия стенда стали раздаваться на руки рабочим по бригадам и цехам.

С рабочими постоянно велись беседы о необходимости организации для защиты от беззаконий и произвола администрации. На живом примере возросшего травматизма наши товарищи показывали и разоблачали попытки администрации предприятия «замылить» несчастные случаи на производстве, провести их как бытовые, свалить всю вину на самого пострадавшего рабочего, чтобы уйти от необходимости выплат ему положенных компенсаций и пособий.

Кроме этого, в повседневной жизни рабочие видели, что наши товарищи не гнутся под давлением мастеров и начальников, не боятся их, а на всякое беззаконное требование или наскоков с их стороны отвечают требованием соблюдать закон и нормы, т.е. отказываются давать свое согласие на ухудшение своего положения.

Всё это, хотя и не затрагивало прямо вопросов революционной борьбы с классом буржуазии и её государством и носило внешне характер экономических требований, всё же в совокупности своей было политикой, т.е. подводило рабочий коллектив к необходимости своей классовой организации и совместной, грамотной борьбы против капиталистических хозяев и администрации, и поэтому собственники предприятия, его администрация, а затем и буржуазное государство безошибочно расценили действия наших товарищей в свою защиту, как «политику». Иного и быть не могло, т.к. агитатор, законник и заводила рабочей массы в глазах эксплуататоров всегда является опасным вражеским политиком.

Итак, нашего товарища всё-таки провели через процедуру сокращения и изгнали с предприятия (РП писал о причинах этого в своей статье «В защиту товарища», имена участников и место действия изменены). Учитывая все обстоятельства, он решил обратиться с жалобой на незаконное увольнение в прокуратуру и вместе с этим подать исковое заявление в суд.

Заявление было подано в областную прокуратуру, откуда оно было направлено для разбирательства в прокуратуру районную. Наш товарищ на бумаге и устно на личном приёме у прокурора изложил существо дела, приложил копии всех документальных улик против администрации и ясно указал прокурору на то, что речь не идёт только о трудовом споре или факте незаконного увольнения. Это вопросы производные. Главное внимание органа надзора за выполнением законов должно быть обращено на целый ряд административных и уголовных правонарушений, т.е., прежде всего, на такие конкретные преступления руководства предприятия, как подлоги, открытый отказ от выполнения законов государства и покушение на нанесение телесных повреждений. Это было сказано и написано несколько раз.

Районная прокуратура, выслушав нашего товарища и приняв от него примерно 2 тома готового уголовного дела, пообещала во всём разобраться. Она действительно организовала проверку того предприятия, на котором работал наш товарищ, привлекла для этого дела инспекцию по труду и даже вынесла администрации этого предприятия прокурорское предупреждение по поводу того факта, что ранее администрация считала и заявляла, что на неё не распространяются некоторые государственные законы.

В свою очередь, по заданию прокуратуры инспекция по труду проверила документы, предоставленные администрацией, касающиеся процедуры увольнения нашего товарища. Поскольку все эти документы затрагивали лишь концовку дела, т.е. отдельно взятую, вырванную из контекста процедуру сокращения, без предыстории, и поскольку большая часть этих документов уже была «вылизана» администрацией, подделана, переделана и увязана с другими документальными подделками и фальсификатами, постольку проверяющие из инспекции, не имевшие, разумеется, широких прокурорских прав и полномочий на глубокое и тщательное следствие, нашли, что все документы по сокращению нашего товарища «в порядке», и, стало быть, формально «никаких нарушений нет».

Районная прокуратура, получив выводы инспекции о том, что формально-бумажная сторона сокращения нашего товарища соблюдена, и никаких нарушений нет, спокойно отбрасывает в сторону все 2 тома предоставленных нами документов, не рассматривая и не разбирая их. На личном приёме прокурор заявляет нашему товарищу, что того сократили «с полным соблюдением нормы закона». Наш товарищ ещё раз напоминает прокурору, что его незаконное увольнение — это самый конец цепочки преступлений и правонарушений, что это увольнение нельзя вырывать и рассматривать само по себе, что речь, прежде всего, идёт о том, чтобы прокуроры разобрали конкретные уголовные преступления администрации, поскольку речь идёт не о простом трудовом споре, к чему свела дело прокуратура, а о «хлебе» прокуратуры, т.е. о нескольких прямых нарушениях нескольких законов государства, за исполнением которых и поставлена следить прокуратура.

Наш товарищ далее с копиями документов в руках указывает на несколько конкретных правонарушений, на уголовщину в виде подлогов, на факт попытки избиения, на признаки «чёрной» бухгалтерии и «чёрного» учёта кадров на предприятии, когда рабочие числятся на малооплачиваемых низкоразрядных или ученических должностях, а выполняют квалифицированную работу в большом объёме, т.е. ту работу, за которую им должны платить гораздо больше. На что прокурор заявляет нашему товарищу прямо: «А Вам не всё равно? Там частное предприятие, и как вести учёт документов и оплату труда — это внутреннее дело собственника». Наш товарищ замечает, что ему как гражданину не всё равно, и что налицо явные нарушения закона, почему же прокуратуре это может быть всё равно? И далее говорит прокурору о том, что, поскольку предоставленные им документы не рассмотрены вообще, свидетели не опрошены, постольку фактически прокуратурой следствие по сути заявления не проведено. На это прокурор отвечает в том смысле, чтобы наш товарищ не учил его вести следствие, и если что-то не устраивает, то пусть идёт и обращается в суд. На этом и распрощались.
Затем в своём ответе на письменную жалобу нашего товарища о нерассмотрении его заявления (с приложениями) по существу прокурор практически открыто заявил о том, что он отказывается рассматривать нарушения администрацией предприятия, на котором работал наш товарищ, конкретных статей законов. Тем самым, никого и ничего не опасаясь, районный прокурор открыто перешел на сторону хозяев завода и так же открыто послал подальше рабочего с его собранными уликами, фактами, доказательствами, разъяснениями и т.д.

Тогда наш товарищ пишет повторное заявление в прокуратуру области, где сообщает, что прокуратура района не только не разобрала дело, но и по факту отказалась выполнять конкретное письменное указание областной прокуратуры о разбирательстве его предыдущего заявления. В свою очередь, прокуратура области, с сопроводительным письмом за подписью заместителя облпрокурора, направляет повторное заявление нашего товарища в ту же районную прокуратуру с тем же приказом разобраться в его деле. Мы не знаем, что отвечал прокурор района своему начальству, но нашему товарищу он в письменном виде указал на то, что тот в повторном заявлении «не приводит новых обстоятельств дела» (будто этих обстоятельств мало в самом деле!) и что в этой связи прокурор больше не будет отвечать на письменные заявления и просьбы о личном приёме по данному вопросу.

Тяжба с прокуратурой происходит одновременно и на фоне подачи иска в суд и самой подготовки судебного процесса. В этой связи и по неопытности нашему товарищу пришлось обратиться к адвокату, который мог бы грамотно подготовить и провести весь процесс.

Адвокат — это история особая. Один из родственников нашего товарища посоветовал ему обратиться за помощью к «хорошему специалисту, который знает в суде все закоулки и ведёт дела так, что его противники плачут и проигрывают дела». Мы не знали, к кому ещё обращаться и как выбирать защитника нашему товарищу, и вообще, нужен ли нам адвокат. Больше того, у нас не было до этого ни опыта работы с адвокатами, ни опыта судебных дел. Поэтому нам показалось тогда, что выбора особенного не было. И мы были вынуждены хотя бы для юридически правильной подготовки дела обратиться к профессиональному юристу и тратить на него драгоценные рабочие рубли.

Адвокат действительно помог правильно составить иск, подать его в суд, и вообще сначала с энтузиазмом взялся за наше дело, сказав, что дело для администрации предприятия явно проигрышное, что все факты на нашей стороне и что «ответчика мы в суде порвём». Но чем больше он вникал в это дело, чем больше новых документов приносил ему наш товарищ, тем слабее становился его пыл. Исходя из формулировки в исковом заявлении, т.е. из краткой и формальной претензии истца о незаконном его увольнении, адвокат в самом начале действительно принял порученное дело как длительный и несколько запутанный трудовой спор, т.е. как обычный трудовой спор между администрацией и рабочим. Ему, как он считал, было необходимо и достаточно только добиться восстановления нашего товарища на работе и выплаты ему некоторых компенсаций за материальный и моральный ущерб. К такому делу он, возможно, и был готов. Но он был совершенно не готов к делу с «политикой», в рамках которого требовалось не только выполнить формулу иска, но и доказать суду ряд уголовных преступлений ответчика и добиться осуждения виновных лиц, открыто и гласно защитить гражданские права и свободы человека и гражданина, гарантированные основами конституционного строя, но попранные администрацией предприятия, показать суду, а значит, и обществу, что на предприятии, на котором работал наш товарищ, администрация развязала против большинства рабочих фашистский террор, который, в свою очередь, в упор не увидела прокуратура.

К такому обороту дела адвокат был не готов, хотя мы с самого первого дня предупреждали его, что дело не совсем привычное для него, что он привык «рвать» ответчиков в относительно простых и безобидных хозяйственных делах. Мы загодя давали ему читать все наши листовки, статьи РП о классах и классовой борьбе, давали политэкономические разъяснения, что такое эксплуатация труда, что такое прибыль и откуда она берётся, пути выжимания прибыли из рабочих. Мы говорили ему о необходимости для адвоката — коль он честный юрист и хочет стать мастером своего дела — настраиваться именно на защиту рабочих, поскольку дел, подобных нашему, далее будет только прибывать, и победы в таких делах против фашистов есть школа и показатель самого высшего юридического мастерства. Приводили в пример знаменитого юриста Кони, который не боялся защищать и оправдывать в суде революционеров. Всё это принималось с видимой благодарностью.

Тревогу у нашего товарища вызывало то обстоятельство, что объём документов в деле рос, т.к. шла переписка с органами, с предприятием и профсоюзом, но успевал ли наш адвокат изучать весь этот материал? Администрация и профсоюз, консультируемые, по-видимому, районной прокуратурой, в своих отписках и ответах путались, писали юридически завуалированную глупость, разоблачали сами себя на деталях и мелочах. Мы тут же старались отвечать, а значит, число документов постепенно удваивалось. В ходе дела, получая новые документы, для облегчения работы суда мы написали подробные разъяснения ко всему накопленному документальному материалу, где дали и хронологию событий. Ясно, что это сразу же увеличило объём дела на 60–70 листов, а значит, объём работы адвоката ещё более вырос.

По заявлениям адвоката, он всё успевал. Но чем ближе подходил день первого заседания суда, тем всё невнятнее становились его ответы. Он то пропадал на несколько дней, то уходил от текущих вопросов нашего товарища, ссылаясь то на болезнь, то на занятость. Становилось ясно, что дело он изучает если и не поверхностно, то не в полном количественном объёме. Но до адвоката наверняка дошло, что он в погоне за лёгким гонораром «вляпался» в трудное дело, которое грозило ему — при честной защите рабочего — неприятностями или даже крахом юридической карьеры буржуазного правозащитника. По крайней мере, у нас возникли подозрения, что адвокат сильно перетрусил и поэтому далее он попытается как можно быстрее избавиться от нашего дела, т.е., проще говоря, попытается сдать это дело без боя.

Так оно и вышло. Адвокат не добивается присутствия нашего товарища на первом заседании суда, а перед вторым заседанием убеждает его в том, что «дело и так на мази», и присутствие нашего товарища в зале суда не обязательно и даже нежелательно, т.к., мол, это будет сбивать адвоката с толку и смущать его во время судебных выступлений и прений.

То, что мы тогда поверили адвокату, поддались его «юридическому очарованию» — это было нашей большой ошибкой. Наш товарищ не пошёл на второе заседание суда, полностью доверившись адвокату, хотя ещё Ленин предупреждал о том, как себя следует ввести с буржуазными юристами. Их нужно буквально душить, держать в постоянных ежовых рукавицах, заставляя на каждом шагу и по каждому вопросу делать и говорить именно то, что нужно рабочему или рабочим, а не давать ходу их «изящному адвокатскому искусству». Кроме того, наш товарищ имел хорошие способности к публичному речеговорению, отличную память и полное знание всех событий и оборотов своего дела, так что он вполне мог нападать на ответчика в суде самостоятельно, оперируя статьями закона и и комментариями к ним. Можно было бы, на худой конец, вооружить адвоката более-менее подробным планом разгрома ответчика, и таковой план в общем виде у нас был, однако для его претворения в жизнь опять-таки требовалось личное присутствие нашего товарища в судебном заседании и постоянный нажим на адвоката.

По итогам двух судебных заседаний адвокат не смог добиться судебного следствия по тем материалам, которые мы через него представили суду. Он собирался, по его уверениям, построить обвинение на мелких юридических зацепках (в процедуре увольнения, на несовпадении дат на документах, на неопределённостях в толковании некоторых статей КЗоТа и т.п.) и тем самым выиграть дело, но судья не счёл все эти доводы основательными и отмёл их. А адвокат при этом слабо оправдывался, ни слова не сказав о главном, о том, что ответчик в рамках этого дела совершил против истца и против закона ряд уголовно наказуемых деяний. По сути дела, адвокат всё второе заседание не защищал интересы нашего товарища, а мычал, полностью идя на поводу у суда, т.е. заранее перейдя на сторону суда и ответчика.

Кроме этого, суд отказался рассматривать всю совокупность предоставленных истцом материалов, что прямо следовало из того, что все эти материалы попали на рассмотрение к судье за день до вынесения решения по делу. Как можно было за сутки тщательно разобрать примерно 250 листов документов и опросить всех свидетелей по делу? Хотя в секретариат суда материалы попали вовремя, и время на их изучение было. Но суд выносит своё решение, в котором почти слово в слово повторяет «опровержение» ответчика, т.е. заявление администрации предприятия суду, которое она написала в ответ на наши разъяснения по каждому предоставленному документу и каждому упомянутому нами факту преступления. В этом «опровержении» она типа «опровергла» все обвинения в свой адрес — но опровергла не фактами и документами, а голословными утверждениями без доказательной базы. И суд переписывает в своём решении эти «опровержения», поступая точно так, как в анекдоте про суд, когда убийцу и бандита спрашивают, признаёт ли он себя виновным или нет, бандит отвечает, что не признаёт, на что суд сразу же выносит решение о его невиновности и неподсудности.

Это юридически означало, что решение суда было принято исключительно на основании слов и подложных документов администрации, без досудебного следствия, без опроса свидетелей и без, как уже говорилось, проверки по существу всех наших документов.

Итак, буржуазный адвокат сдал дело на радость администрации. Он именно что не проиграл его, как это иногда бывало в фашистском суде, когда никакая логика, никакие факты, никакие доказательства, никакое красноречие честного адвоката судом не принимаются во внимание, когда адвокат отчаянно бьётся за своего подзащитного и с судом и с прокурором, т.е. со всем террористическим государством, и проигрывает — потому что выиграть в таком суде или невозможно, или нужны для этого особые обстоятельства, как в гитлеровском суде над Димитровым, например. Но наш адвокат, по крайней мере, с тех пор, как детально ознакомился с делом и понял его характер, действовал заодно с прокурорами и судом, открывал им наши намерения и планы, т.е. не по глупости, а умышленно сдавал и проваливал дело ещё на дальних подходах к самому судебному заседанию (и при этом беззастенчиво брал с нас деньги за свои «услуги»).

Какие выводы напрашиваются из нашего опыта общения с адвокатом?

Во-первых, не исключено, что из 10 000 буржуазных адвокатов может найтись один такой, который перейдёт на позиции рабочего класса и будет действительно биться за рабочего в фашистском суде. Но надеяться на такой редкий случай рабочим не стоит вообще, ибо это явление уникальное. Подавляющее большинство юристов будет думать только о себе и своей выгоде, а не об интересах каких-то там рабочих, а значит перейдет на сторону капиталистов-угнетателей, предав рабочих.

Во-вторых, более-менее честный адвокат может быть полезен рабочим только в судах присяжных со свободным посещением зала суда, когда в этом зале можно будет собрать рабочих и других трудящихся и выступить перед ними, используя суд как политическую трибуну в борьбе против фашиствующей буржуазии. Кроме этого, при умелой защите или нападении можно в таком случае надеяться на сочувствие присяжных, которые под давлением очевидных фактов и доказательств могут вынести вердикт в пользу рабочего или рабочих. Но дело состоит в том, что суды присяжных предусмотрены по делам о тяжких преступлениях и, как правило, в разбирательстве гражданских дел присяжные не участвуют. И самое главное, любой суд присяжных в любой момент может быть разогнан фашистской буржуазией и высшими чиновниками её государства. Поэтому надеяться на суд присяжных в трудовом споре или в деле рабочего, имеющем политический элемент (а такими будут становиться всё больше рабочих «споров» с хозяевами), не стоит.

Следовательно, и адвокат может быть полезен только самый дешёвый и только, может быть, на первой стадии дела, когда нужно будет составить исковое заявление. Хотя и на этой первой стадии дела рабочие могут и должны освоить процедуру составления и подачи всяких судебных документов, т. к. никакой сверхсложности в этом деле нет и оно вполне доступно любому среднему рабочему. Другое дело, что этот средний рабочий или рабочие не должны становиться в иждивенческую позицию и ждать, когда кто-то «умный» и грамотный всё это за них сделает. Пока что все законы и юридические положения открыты, и мы убедились в том, что изучение рабочими буржуазных законов в той части, которая формально на стороне рабочих, полезна им, является необходимым элементом легальной борьбы против буржуазии и её государства. Самовольный отказ от этого со стороны рабочих означает, что они в такой форме сами отказываются от своей защиты и от борьбы за свои насущные интересы. Иной оценки такому поведению нет.

В-третьих вполне понятно, что в фашистском государстве «правосудие» не может быть никаким иным, как таким же фашистско-гестаповским. Поэтому в общем смысле рабочему не стоит надеяться на то, что самый дорогой и самый якобы искусный адвокат вытащит его из тюрьмы или же выиграет исковое дело и заставит хозяев предприятия восстановить рабочего на работе и выплатить ему компенсации по иску. Фашистское правосудие означает полное беззаконие по отношению к рабочим и остальным угнетённым трудящимся, и никакие адвокаты этого поправить не могут, а то, что они обещают рабочим в начале дела, то, что о них врут всякого рода советчики, — это не что иное, как буржуазная реклама, цель которой только одна: вытащить из карманов трудящихся побольше денет и затем оставить их в дураках.

В этом же смысле фашистское «правосудие» не предполагает выполнение органами государства собственных законов, если дело идёт о какой-либо пользе, гарантиях или защите прав и свобод рабочих и других трудящихся. Но таковое правосудие, т.е. выполнение государством норм собственного закона вполне действует, если речь идёт о буржуазии и ближайших примыкающих к ней слоях и прослойках. В этом смысле в судебных делах, где сторонами выступают капиталисты или примыкающие к ним представители указанных прослоек, адвокаты действительно нужны и полезны — как удобные посредники для передачи взяток судьям, прокурорам, следователям и т.п.

В-четвёртых, в делах буржуазии против рабочих истинное правосудие (судить по праву, на основании права, закона) исключено. Рабочих будут судить так, как выгодно капиталистам. И суды здесь явно играют роль их прислужников, а вовсе не органа, якобы стоящего над классами и принимающего свои решения независимо от сторон. Независимости буржуазного суда не существует – мы проверили это на своем собственном опыте, как многие тысячи рабочих до нас.

Поэтому в том деле, где рабочий является обвиняемым, где он уже арестован и помещён в тюрьму, роль адвоката сводится в лучшем случае к роли почтальона, который передаёт заключённому документы следствия и суда, решения, копию приговора и т.п., и принимает от него письма, апелляции, протесты для того, чтобы передать их следствию или суду. Другой фактической роли адвокат в таком деле не играет. Если уж фашисты схватили и арестовали рабочего (ясно, что мы ведём речь о политических арестах, под каким бы соусом они ни проводились), то надеяться на то, что с помощью адвоката такого рабочего быстро выпустят на волю под подписку и т.п., не стоит. Не выпустят. И в этом случае, если рабочий, ячейка, в которую он входил, его семья будут надеяться на «хорошего адвоката», то, скорее всего, выйдет так, что они отдадут этому адвокату все свои деньги, влезут в долги, но толку арестованному рабочему не будет никакого. Усилия будут затрачены впустую, буржуазия же выиграет от нашей глупости двояко: и арестовав рабочего активиста, и ограбив его товарищей и семью.

Роль почтальона между волей и тюрьмой также может играть член семьи арестованного рабочего или другой товарищ-рабочий, если они оформят доверенность на таковые действия. Точно так же, т.е. по доверенности, можно представлять интересы арестованного товарища в суде. По крайней мере, деньги, необходимые для поддержания семьи рабочего, можно таким способом сэкономить серьезно, что совсем немаловажно, поскольку речь идет о выживании семьи.

Поэтому одним из путей, который действительно может приблизить освобождение арестованного рабочего, является его твёрдая позиция по отрицанию своей вины. Её нужно держаться до последней возможности, стараться разбивать все обвинения следствия, постоянно писать протесты и ни на какие сделки со следствием не идти, т.к. это всегда фашистские ловушки, попав в которые рабочий, угодивший за решетку за «политику», уже никогда не выберется, т.к. на него обязательно навесят чужие уголовные преступления и постараются подвести к длительному сроку, к пожизненному или даже к «вышке», поскольку таково конкретное задание и общая террористическая политика фашистской буржуазии против рабочих и особенно против рабочих организаторов, которые сейчас для капиталистов опаснее ядерной войны. При этом на следствии нужно держаться спокойно, никакие эмоции недопустимы, только вежливо-холодная корректность и обдумывание каждого сказанного слова.

Доверенность пригодится и тогда, когда рабочий выступает в суде, как истец, т.е. как сторона обвиняющая. Например, рабочие понимают, что от буржуазного прохвоста-адвоката толку нет, а защищать дело товарища в суде надо и нападать на хозяев предприятия тоже надо. Тогда по доверенности роль адвоката или адвокатов рабочего могут сыграть такие люди, как наш товарищ-пропагандист, о деле которого здесь идёт речь, т.е. грамотные, языкатые, въедливые, логичные, которых трудно переспорить и взять на испуг. Так и придётся поступать далее в большинстве случаев, т.е. брать на себя обязанности защиты и самозащиты, нападения и обвинения, используя, если нужно, доверенность. Ясно, что для этого нашим товарищам самим нужно владеть основами буржуазного закона, в той его части, которая формально за трудящихся, знать его закоулки, судебные крючки и формальности. Но дело это вполне посильное.

Ещё раз надо повторить, что все или почти все судебные дела буржуазии против рабочих слушаются и будут слушаться в камерном режиме, т.е. в форме не публичного суда, где есть зал с публикой (а значит трудящимися), а в закрытой форме, где заседание идёт либо вообще только с доверенными представителями сторон, судьёй, прокурором и секретарём, либо в зале будут только вызванные повестками лица, т.е. специально отобранные судом участники. Надо отдавать себе отчёт, что в таких условиях превратить суд в трибуну большевистской агитации не получится, поэтому все усилия рабочего, защищающего себя, нападающего на ответчика, или усилия доверенного лица из рабочих, который будет исполнять в суде роль защитника или обвинителя, надо постараться направить на развал обвинений, на уличение ответчика в противоречиях, в нестыковках, во лжи, на то, чтобы постоянными вопросами к обвинению или ответчику вынуждать их выкручиваться, тупить, противоречить, заявлять протесты суду по поводу «агрессивности истца» и т.п. В ответ на эти протесты нужно продолжать задавать вопросы ответчику по каждой мелочи и каждому факту, постоянно обращаясь к своим заготовленным материалам, копиям документов, справкам, письмам и т.п., и каждый раз при этом указывать суду на то или иное несоответствие в документах ответчика, на разнобой между его словами и его же документами на этот счёт, на подлоги и подделки в его документах. Указали ― и тут же положили перед судьёй копии нужных документов (поэтому на заседание нужно брать 2–3 комплекта копий, невзирая на предварительные расходы бумаги и труда).

Особо нужно указывать суду на то, что ответчик предоставил ему фальсификаты и подложные документы, т.е. подчёркивать каждый раз, что ответчик суд «поимел», обманул, подсунул ему «липу», т.е. будто бы встать на защиту буржуазного суда и буржуазного правосудия и акцентировать на том, что ответчик суд и законы не уважает, обманывает, хочет направить суд на ложный путь и т.д.

Не факт при всём этом, что сам судья не оборвёт ваши атаки и улики против капиталиста или его администрации, но такая тактика может привести к отправке дела на дорасследование, а это уже хлеб и время на лучшую подготовку к следующему заседанию, это факт для агитации среди рабочих на предмет того, что суд всё же заставили зашататься.

В любом случае тактика на судебном заседании должна быть направлена на то, чтобы не давать покоя ответчику, чтобы у него не было пауз для прихода в себя, чтобы он был вынужден чаще путаться в показаниях и противоречиях (а он будет путаться, т.к. вся и всякая кампания администрации и хозяев против рабочего или рабочих построена, в том числе, на нарушениях самого буржуазного законодательства, на подлогах, фальсификациях, фабрикациях и провокациях), чтобы чаще заявлял протесты на пустом месте, без оснований, чтобы чаще и невнятнее блеял перед судом, пытаясь опровергнуть ваши упрямые факты, чтобы сваливал вину в подлогах или фальсификациях на «неопытность секретарши», на «ошибки машинистки» и т.п., т.е. чтобы чаще обращался к смехотворным отговоркам перед судом. Такая тактика может и не приведёт к судебной победе рабочих, если суду уже заплачено или если суду дана команда решить дело против рабочего, невзирая ни на какие доказательства вины капиталиста, но она может ослабить позиции суда и прокуратуры, заставить отложить дело, принять к рассмотрению ваши документы и материалы. Наконец, это наверняка приведёт к тому, что хозяева и администрация предприятия-ответчика будут вынуждены дополнительно раскошеливаться на новые взятки суду и прокурорам. И хотя это всё будут рабочие деньги, всё же хозяевам вряд ли понравится, что высшие администраторы их предприятия не могут быстро справиться с одним — двумя рабочими в суде и тратят на суды больше из прибыли, чем это разрешили хозяева. В этой связи могут и выгнать с должности таких «неумелых администраторов» или юристов, что не останется не замеченным рабочим коллективом, который быстро свяжет падение 2–3 местных «королей» с текущей борьбой рабочих в суде против администрации. Да, на их место пришлют других, но дело рабочей пропаганды будет уже сделано.

При этом в суде очень важно добиться точной и подробной фиксации процесса с помощью протокола и съёмки, так, чтобы с нашей стороны было, например, 2–3 доверенных лица рабочего, два из которых «дерутся» с судом и прокурором, а один всё записывает и фиксирует. Видеосъёмку в суде могут и не разрешить, а записки делать пока что не запрещено. Надо этим пользоваться, чтобы ловить ответчика или обвинение на подтасовках фактов, подлогах и противоречиях. Толку от этого — в смысле получения оправдания или решения в пользу рабочего — может быть немного, если суд куплен или ему уже поставлена задача расправы, но такая работа в суде в любом случае затрудняет махинации обвинения, несколько сдерживает фашистскую ретивость судьи и рано или поздно выходит за стены судилища и становится достоянием рабочих масс — в виде листовок-отчётов, брошюр, статей и т.п. агитматериалов, которые можно и нужно делать.

Ни в коем случае рабочему не нужно психовать и бить себя в грудь перед следствием или судом и кричать, что он невиновен, или что, наоборот, виновен ответчик. Буржуазному суду и следствию на это (на виновность или невиновность рабочего), в общем, наплевать, а вот свои позиции рабочий может подпортить, показав своё «неуважение к суду» или свои слабые места следователю-фашисту. Нужно спокойно излагать свою позицию по системе «тезис — доказательство, тезис — доказательство», или «обвинение — разрушение обвинения».

Что касается предварительного следствия, которое было выполнено нашими товарищами. Нужно его делать или нет — учитывая, что суд и прокуроры с порога отвергают все материалы, факты и улики против капиталиста? Ведь труд огромный.

Делать все-таки нужно, особенно тогда, когда для этого есть возможности. С чем идти в суд, если в конце вашей эпопеи дело дойдёт до суда? С чем идти в прокуратуру, если все ваши заявления и пояснения должны быть фактически точными, совпадать с действительной хронологией событий и содержать в себе в виде приложений материальные доказательства преступлений ответчика, т.е. оригиналы и копии всех документов, из совокупности или отдельных групп которых следует доказанный состав преступления?

Короче говоря, без документов ваши слова имеют очень слабый, ничтожный вес. Если и прокуратура и суд не шевелятся и «не видят состава преступления» даже тогда, когда им на блюде приносят почти 3 тома готовых улик, то можете себе представить, как будет проведено следствие по вашему «голому» заявлению. Никак не будет проведено. Вам напишут тупую отписку, суть которой будет сквозить через весь её казённый текст: государство пошлёт вас на 3 буквы. Та же судьба ждёт и ваши повторные заявления и апелляции. Некоторую возможность каких-то следственных действий, если обвиняющая сторона — рабочие, а ответчик — капиталист или его администрация, дают именно документальные приложения к исковому заявлению и подробные пояснения к ним, выполненные на базе собранных документов.

Кроме того, и это главное, как бы ни закончился суд, борьба рабочих против капиталиста и государства не прекратится. Слова ― словами, а документы и все возможные материалы дела, собранные как в досудебный период, так и в период, когда дело шло через прокуратуру и суд, в совокупности уже будут хорошим агитационно-пропагандистским заделом, на основе которого можно будет разбирать ошибки, учитывать опыт, разрабатывать методички, доказывать на живом примере политически отсталым рабочим, кому служит буржуазное государство и т.д.

И потом, не следует забывать и о том, что будущие историки-большевики не скажут нам спасибо за то, что мы не оставили достаточно материальных следов классовой борьбы в текущий переломный и интереснейший период развития.

***

Так или иначе, но суд в своём решении полностью отверг все исковые требования нашего товарища, отказался от детального и тщательного досудебного следствия, открыто проигнорировал доказанные факты нарушения законодательства со стороны ответчика — администрации того предприятия, на котором работал наш товарищ.

Решение суда по закону можно было обжаловать путём подачи апелляции в соответствующий суд, что и было нами сделано. Факт подачи апелляции по судебной процедуре означал, что само решение суда, на которое была подана апелляция, «замораживается», т.е. ещё не имеет законной силы.

Адвокат после получения решения суда спрятался и на звонки нашего товарища не отвечает.

В то же время и вместе с апелляцией на решение суда нашим товарищем было подано исковое заявление в суд на районную прокуратуру — по поводу того, что последняя отказалась выполнять свои служебные обязанности, не рассмотрела два заявления нашего товарища по их существу, не провела следствие по фактам преступлений администрации, «не увидела этих преступлений» и открыто перешла на сторону администрации.

Через некоторое время товарищу пришло письмо из районной прокуратуры, где прокурор в очередной раз «доказывает», что никаких преступлений в действиях администрации предприятия нет, что все обвинения и претензии нашего товарища являются пустыми и надуманными и, главное, прокурор при этом ссылается на решение только что закончившегося суда как на окончательное и уже вступившее в законную силу. Но прокурор знал, что нами подана апелляция, и как юрист, он должен был понимать, что ссылаться на решение суда в такой ситуации нельзя. Тем не менее, если уж этот прокурор района не постеснялся заявить в глаза нашему товарищу, что тому не должно быть дела до преступлений администрации и что прокуратура отказывается расследовать факты этих преступлений, то стоило ли ему стесняться в письме, зная, что районный суд поступил точно так же. Чего ему бояться?

Срок ответа по апелляции и заявлению на прокуратуру подходит на днях. Это не означает ответа по сути апелляции и заявления, это означает, что они оформлены и приняты к производству. Когда будут слушания по этим заявлениям, тоже пока неизвестно, но будет известно очень скоро. Тем более, мы не можем заранее сказать, чем закончатся сами апелляционные процессы. Скорее всего, ничем, т.е. решение суда первой инстанции будет оставлено в силе, а действия районной прокуратуры, «не усмотревшей преступлений», будут признаны правильными.

Но всё же в этом деле нужно поставить промежуточную точку, довести его до логического конца. По ходу этого завершающего этапа будут также собираться все документы для дальнейшей обработки и доведения до сведения наших товарищей-рабочих.

В этой связи нужно ещё раз обратить внимание наших читателей рабочих на необходимость сбора и сохранения всех бумаг, которые могут понадобиться в борьбе с хозяином или администрацией. Начинать нужно с распечаток зарплатной ведомости, с т.н. «табулек», которые нужно проверять и хранить в надёжном месте. Даже если вы в данный момент не находитесь в активном состоянии войны с администрацией участка, цеха или предприятия, старайтесь добыть копии всех текущих производственных документов, которые прямо или косвенно касаются вас и ваших товарищей. Требуйте копии всех приказов о переводе, о выходе в выходные дни, об отпуске любого вида, об изменении расценок или условий труда и т.д. Требуйте копии всех актов, в которых вы упоминаетесь по любому поводу. Особо требуйте ознакомления и копий тех приказов и распоряжений, которые так или иначе ухудшают ваше положение или положение ваших ближайших товарищей. Не упускайте из виду ни одного профсоюзного документа, т.к. они могут содержать важную информацию, которая понадобится вам тогда, когда дело дойдёт до бодания с администрацией и государством.

При этом никогда заранее нельзя точно знать, понадобится та или иная «бумажка» или нет, но опыт показывает, что считать всегда нужно так, что понадобится, особенно мелочь, типа корешков квитанций, чеков, выписок из приказов, на которые обычно никто и внимания не обращает, но необходимость в которых в ответственные моменты, в периоды судебных тяжб, бывает так велика, что буквально этот корешок или выписка могут повернуть всё дело за вас или же против вас. Со всех этих документов снимайте 2–3 копии на случай утери оригинала

Но самое главное состоит, конечно, не в сборе и хранении документов. Главное состоит в том, что, куда ни кинь, какой вопрос ни возьми, хоть политический, хоть юридический, хоть технический, если рабочий, попавший под пресс хозяев и надзирателей, не имеет за собой ячейки, хорошо организованной группы сознательных рабочих, он фактически остаётся один на один со всей объединённой машиной эксплуатации и произвола, насилия и фашизма.

Бороться в таком положении рабочий обязан, даже если он один, но вот одержать тактическую победу в таком положении очень тяжело, почти невозможно.

Другое дело, когда за тобой стоит ячейка и часть профсоюза, которая завоевана ячейкой, а то и часть профкома, куда — при распропагандированной рядовой профсоюзной массы — удалось провести своих людей. В этом случае весь ход и исход борьбы за отдельного рабочего, будь он в профсоюзе или вне его, может сложиться так, как нужно рабочим, по крайней мере, без явного проигрыша рабочих, когда, например, рабочий не получает компенсации за работу в субботу, но при этом его и не подводят под сокращение, т.е. отступаются от него (конечно, на время).

Именно вся эпопея борьбы нашего товарища против администрации завода, а затем и судебно-прокурорская эпопея показали всю железную необходимость рабочей организации, всю дальнейшую невозможность вести результативную борьбу в одиночку, всё неудобство и досаду, когда и документы есть, и некоторые другие возможности, но нет людей, которые заместили бы собой отдельные участки работы и отсекали бы, во-первых, все или многие «наезды» администрации, контролировали бы профком, чтобы он не выдал решения, нужного хозяевам, а во-вторых, смогли бы, опираясь на организованную массу, создать для администрации «итальянские рогатки» на каждом шагу, когда рабочим что ни скажи противозаконного, они дружно в ответ заявляют, что это незаконно или что для решения по этому вопросу нужно собрание и общее мнение коллектива. Когда со всех сторон для администрации торчат фиги и шипы — сильно над отдельными рабочими не поиздеваешься.

Таковы, пока что заметки по поводу судебного процесса нашего товарища. Будут изменения в обстановке — будет и отдельное сообщение о них.

М. Иванов