Что исправит горбатого?

От ред. РП. Часть редакции РП не совсем согласна с выводами автора настоящей статьи. В ближайшее время будет опубликована статья, излагающая иную точку зрения и объясняющая почему рекомендация тов. М. Иванова вести активистам даже в случае отсутствия поддержки в трудовом коллективе  индивидуальную борьбу с работодателем не является тактически правильным в настоящих условиях.

Что исправит горбатого?

В недавней статье РП «О буржуазном суде» речь шла о расправе администрации одного из предприятий с нашим товарищем Беликовым —рабочим активистом. После длительной кампании травли, ущемлений, провокаций и подлогов руководству этого предприятия всё-таки удалось изгнать этого рабочего с завода. Наш товарищ обратился за справедливостью и законностью в органы суда и прокуратуры. Но после трёхмесячной судебно-юридической «карусели» и видимости прокурорских проверок этого завода суд первой инстанции и прокуратура дружно заявили нашему Беликову, что никаких нарушений закона и преступлений со стороны администрации предприятия «не усмотрено». На этом формальном основании в иске нашего товарища к капиталисту-работодателю суд отказал по всем пунктам.

Но за 2018–2019 гг. администрация завода основательно замучилась бороться с активистом и «законником» Беликовым и совладала с ним только потому, что он действовал большей частью в одиночку, лишь в отдельные моменты имея за собой инициативную группу из 2–3 рабочих. Будь на заводе ячейка и активные профсоюзные низы, дело расправы с нашим товарищем не могло бы пройти так просто. Если уж против одного толкового и сознательного рабочего администрации пришлось разрабатывать целую длительную кампанию, фальсифицировать делопроизводство, устраивать сокращения, мудрить с бухучётом, прятать документы, отключать телефоны, изымать пропуска, взламывать и обыскивать рабочие шкафы, заводить «карманный» профсоюз, привлекать к провокациям более 50 человек и т.д., то ясно, что против 20–30 сознательных и активных рабочих, руководимых ячейкой, администрации, наверное, пришлось бы привлекать войска.

Но, так или иначе, получив на руки благоприятные и оплаченные «результаты прокурорской проверки», а также решение суда, написанное судьёй словно под диктовку ответчика, этот ответчик, т.е. руководство завода, вздохнул с облегчением и несколько осмелел. Поскольку у нашего Беликова были на заводе помощники, входившие ранее в инициативную группу (оргядро), постольку администрация начала против них кампанию расправы.

Этого мы ожидали, так как в периоды борьбы Беликова против незаконных сокращений, грабежей и за создание рабочего профсоюза эти помощники неизбежно «светились». «Светились» не потому что работали слишком грубо или бестолково, а потому что некоторые рабочие сообщали начальству о том, что наши товарищи «ведут среди рабочих разговоры и раздают всякие листовки». Это был позорный факт доносительства рабочими на своих товарищей-рабочих, но это был факт, который из истории не выкинешь.

Один из помощников Беликова, наш товарищ Шаров (фамилии рабочих по понятным причинам изменены), работает в цеху основного производства на должности техника по ремонту электронной автоматики. Как и в случае с изгнанным активистом Беликовым, усиленный террор против Шарова начался снизу, т.е. с уровня бригады и участка. Усиленный — потому что ранее уже были попытки расправиться с Шаровым путём подведения под увольнение «по статье», а также с помощью двух организованных кампаний сокращения. Но тогда эти номера не прошли, и в последние месяцы 2019 г. работающего товарища вроде бы оставили в покое, переключив все силы на борьбу с главным врагом, т.е. с уволенным рабочим Беликовым.

Дело против Шарова возобновилось с того, что в самом конце прошедшего года начальник цеха с показательной фамилией Вирблюд начал безосновательно требовать от него две объяснительные записки, не говоря толком, что именно Шаров должен в этих записках объяснять. Тем не менее, требование Вирблюда по поводу обеих объяснительных записок всё же имело свою предысторию. Она такова.

В декабре 2018 г. администрацией был проведён ремонт в помещении специальной мастерской, в которой находились рабочие места электронщика Шарова и ещё троих электриков, т.е. рабочие столы, специальная оснастка, кондиционер, фильтры воздуха, оборудование и другие тех. средства — в соответствии с характером выполняемых работ и правилами техники безопасности.

В результате ремонта эта мастерская была переоборудована в склад, а рабочие места Шарова и электриков были, официально говоря, вынесены непосредственно на участок смешивания химических реактивов. Т.е. специалисты высочайшей квалификации вместе с их рабочими местами, требующими особых условий по микроклимату и оборудованию, были попросту выброшены на открытый производственный участок, который является особо опасным производственным объектом.

На этом участке категорически запрещено проводить работы по ремонту электронной и сложной электрической аппаратуры — из-за высокой опасности взрыва и пожара, из-за загазованности и запылённости этого участка. В этой связи весь участок в своё время был официально внесён в государственный реестр опасных объектов.

Перенос рабочих мест усугубился и тем, что использование на участке особых химических веществ является фактором вредного производства, т.е. само смешивание, как производственный процесс, является вредным производством,  включённым в перечень работ с повышенной опасностью.

Таким образом, наших рабочих, без всякого основания и предварительного создания нормальных и безопасных условий труда, переместили в условия вредного и опасного производства, где невозможно проводить большую часть работ по их специальностям. В условиях этого участка запрещена даже пайка обычным электропаяльником, а также хранение и использование изопропилового спирта, которым протираются детали электроники.

Часть веществ, которые смешивались на участке, раздельно и в смеси относится ко II и III классу опасности. Это означает, что такие вещества по отдельности и в виде готового продукта могут энергично реагировать с кислородом, эфирами и спиртами по взрывному экзотермическому типу, т.е. со значительным выделением тепла и при сверхзвуковой скорости горения. Иначе говоря, на участке в трубах, сосудах и банках текла, реагировала и хранилась фактически самая настоящая лёгкая взрывчатка, схожая по свойствам с напалмом. Кроме того, многие вещества, что использовались в основном производстве участка, были летучими и сильными окислителями, чрезвычайно опасными для окружающей среды и биологических организмов.

Рабочие, штатно занятые на этом участке, проходили особую подготовку и переподготовку. Они должны были всю смену находиться в специальной одежде с постоянным использованием средств индивидуальной защиты (респираторов, противогазов, перчаток и т.п. средств, исключающих попадание реактивов и смеси на поверхность тела, в глаза и органы дыхания). В то же время электронщик и электрики такими средствами обеспечены не были, да и никак не могли исполнять свои рабочие обязанности, будучи одетыми в защитные костюмы, противогазы и толстые резиновые перчатки.

Знал ли обо всём этом начальник цеха Вирблюд? Прекрасно знал. Знала ли об этом служба охраны труда завода? Знала, т.к. её руководитель Мухин лично подписывал акт приёмки нового складского помещения и акт переноса рабочих мест Шарова и электриков на участок смешивания реактивов.

Это означало, что рабочие места были перенесены не просто так, а официальным порядком, т.е. письменным распоряжением Вирблюда — с акцентом на то, что они будут постоянными рабочими местами ремонтной электрогруппы. Никаких законных оснований для такого размещения и устройства рабочих мест не было, тем более что такой перенос противоречил всем мыслимым основам техники безопасности и охраны труда на вредных и опасных производствах. Но Вирблюду всё это было до лампочки.

Итак, по факту переноса рабочих мест в «пороховой погреб» возникла опасность как для производства, так и для жизни и здоровья рабочих. Шаров и электрики стали протестовать против размещения на участке и приводить Вирблюду и начальнику службы охраны труда Мухину доводы об угрозе взрыва и пожара, о том, что их рабочие места по технологии предусматривают отдельное помещение с повышенными требованиями к чистоте, безопасности, оборудованию и микроклимату. В ответ на эти протесты и доводы Вирблюд открыто заявил, что рабочие места Шарова и электриков перенесены на участок смешивания реактивов потому, что он, Вирблюд, «так считает нужным» и что он «имеет полное право сделать так, чтобы ремонтники постоянно находились на вредном и опасном участке производства».

С момента преступного переноса постоянных рабочих мест на опасный и вредный участок технология работ по ремонту сложного электронного оборудования постоянно нарушается. Рабочие вынуждены паять, подключать ток, испытывать и чистить электронику и автоматику в пыли и загазованности. Над участком постоянно висит угроза взрыва и пожара от случайной электрической искры. Вся сложившаяся обстановка напоминает ходьбу по минному полю, куда рабочих отправили фашист Вирблюд и его покровители из администрации завода.

Но и это не всё. Уж коль с начала 2019 г. электронщика и электриков загнали в условия вредного и опасного производства, то Шарову и его товарищам должны были оформить и предоставить фактически все льготы, которые положены работникам за вредность и опасные условия труда, — в соответствии с законодательством. Но на этот вопрос Вирблюд, а за ним охранник труда Мухин и начальник отдела кадров Пивоваренко в один голос завыли, что ремонтники не имеют права ни на какие льготы по вредности и опасности, т.к. они «по характеру выполняемых работ не задействованы непосредственно на вредном и опасном производстве».

Тогда рабочие ткнули в морду Вирблюду закон об охране труда (с приложениями) и КЗоТ, где было ясно написано, что право на все льготы по вредности и опасности распространяется на всех работников, на которых так или иначе влияют эти самые вредные и опасные факторы. На этот «демарш» Вирблюд заявил рабочим, что «у нас тут частное предприятие и свои законы» и что «эти законы, на которые вы ссылаетесь, на нас не распространяются полностью, и вообще они являются “сырыми”».

Тогда наш Шаров спросил у него, может ли такое быть, чтобы на заводе, расположенном в данном государстве, на котором работают граждане этого государства, не действовали законы государства? И может ли Вирблюд повторить своё заявление по поводу «своих законов», «нераспространения» и «сырости» где-нибудь в государственном органе, например в областной прокуратуре?

Тут Вирблюд, вспомнив, видимо, недавнюю борьбу изгнанного Беликова против администрации, начал орать и брызгать слюной — в том смысле, что он «не боится никаких прокуратур и судов».

Ну, наверное, действительно, Вирблюд не боится этих органов. Но вот взлететь на воздух вместе с опасным участком он наверняка боится. А причин для взрыва за последние недели стало много, и одна из них прямо связана с новым рабочим местом нашего Шарова.

Дело в том, что за истекшую пару недель постоянное рабочее место электронщика в прямом смысле превращают в помойку. Явно с ведома и наверняка по наущению Вирблюда на рабочий стол Шарова, где он вынужден производить тонкие работы, требующие чистоты, стали сваливать отходы производства — остатки реактивов в банках, грязные тряпки, пустые коробки, использованную пластиковую тару всякого вида и т.п. Мусор сваливался на стол регулярно в те моменты, когда Шаров уходил на вызовы или на профилактику на другие участки. По приходу было невозможно выяснить, кто именно и зачем сваливает туда мусор.

Почему так? Потому что штатные рабочие участка были известны как «глухонемые». Они были одновременно запуганы и подкуплены администрацией: запуганы потерей места и подкуплены более высокой зарплатой, выплатами за вредность, предоставлением некоторых законных льгот, которые преподносились им, как «добрая воля руководства» и «хорошее отношение» со стороны администрации, а также всякими мелкими подачками. Большая часть рабочих участка была устроена на завод по блату, через кого-либо из начальства, на том условии, чтобы устроенный «был ни-ни», т.е. чтобы не качал права и не доставлял хлопот администрации.

Поэтому они только пожимали плечами и отнекивались, мол, ничего не знаем, ничего не видели. Рабочих явно настроили против Шарова, и они по несознательности своей коллективно действовали против своего товарища, т.е. против своих настоящих жизненных интересов, идя на поводу у своих сиюминутных шкурных интересов и заодно — у руководства цеха.

Мастер участка на вопрос Шарова о мусоре на столе сообщил, что «другого места для отходов пока что нет» и что мусор и дальше будут валить на стол электронщика.

Так рабочее место, и без того размещённое в чудовищных и неподходящих условиях, стало вообще непригодным для ремонта и обслуживания электроники. Шаров несколько раз жаловался по этому поводу Вирблюду, но тот только обещал «разобраться».

Апофеозом этой ситуации стало то, что мастер участка поручил нашему товарищу обдирать и счищать ржавчину и окалину с деталей насосов и отдельных частей трубопроводов. Эти детали и части предназначались для текущего ремонта на участке. Их свалили кучей у рабочего стола Шарова, а мастер, выдав ему скребки, стамески и щётки, распорядился всю работу выполнять здесь же, на столе. На все протесты нашего товарища был один ответ, что, мол, это временно, в порядке исключения, что больше эту работу выполнить некому и негде и т.п.

Шаров идёт к начальнику цеха и указывает ему на то, что, во-первых, в обязанности электронщика не входит чистка стальных труб, задвижек и насосов. Во-вторых, уже если действительно такой форс-мажор, то почему нет приказа о выполнении им, Шаровым, работы за другого рабочего, т.е. приказа о выполнении им дополнительной работы? За такое выполнение по закону положена доплата, и немалая, о чём также указывается в приказе. Где приказ и где доплата? В-третьих, поскольку при выполнении дополнительной работы за другого рабочего существенно меняется её характер, то почему с ним не проведён целевой инструктаж по охране труда и технике безопасности, каковой также должен быть отражён в приказе? И, в-четвёртых, почему эти работы нужно обязательно делать на взрывоопасном участке?

Выслушав нашего товарища, Вирблюд заявил ему, что, по его мнению, Шаров «не загружен своей основной работой и вполне может выполнять те задания, которые даёт начальник цеха». Если же Шарова «что-то не устраивает, то пусть он пишет заявление и уходит вслед за своим другом Беликовым».

Ладно, делать нечего. Шаров, написав по этим событиям служебную записку на имя директора, в промежутках между вызовами на ремонт аппаратуры, вынужден чистить ржавчину и отбивать окалину. Ясно, что при этом на столе за смену собирается некоторое количество чешуек, кусочков металла и ржавой пыли. Основной мусор от этой своей работы Шаров убирает в конце дня, как и положено.

Так проходят три смены. На четвёртый день нашего товарища вызывает к себе Вирблюд и заявляет ему о том, что «уже несколько дней подряд я вижу на Вашем столе кучи мусора. Это недопустимо, Вы не убираете свой стол и подрываете безопасность труда на участке. Немедленно пишите объяснительную».

Шаров пояснил Вирблюду, что по его нынешней работе мусор на столе неизбежен, но его накапливается не больше пригоршни в день, и эта кучка убирается в конце смены ежедневно. А почему и кто именно валит на этот же стол отходы со всего участка — это пусть Вирблюду объясняют его мастера и бригадиры. Вирблюд не слушает и продолжает обвинять Шарова в том, что это именно он захламляет стол. Шаров отвечает, что по порученной работе невозможно висеть в воздухе и отбивать окалину с задвижки так, чтобы она сразу же испарялась в воздухе.

Далее, после того, как Вирблюд отбрызгал слюной по поводу того, что «ишь как научились отговорки сочинять», Шаров напомнил ему, что согласно трудовому законодательству (статьи КЗоТ такие-то) за создание нормальных, здоровых и безопасных условий труда и отдыха отвечают в первую голову работодатель и его представители. Именно они обязаны создать для рабочих таковые условия. И в число этих условий входит своевременное удаление мусора с рабочих мест и организация уборки производственных помещений за счёт работодателя. О том, что стол заваливают мусором, Вирблюду сообщалось неоднократно, но никаких мер принято не было. И в то же время начальник цеха, упорно не замечая «бревна» в виде десятков килограммов мусора, сваленных на столе и около него, заметил «соринку» в виде 0,5 кг окалины и ржавых чешуек и требует объяснить, почему эти 0,5 кг «лежат на столе и создают загрязнение всего участка». Как может горстка окалины загрязнить весь участок?

Далее наш товарищ напомнил Вирблюду, что объяснительная записка, согласно закону, пишется только в случаях нарушения работником производственной дисциплины, т.е. в случае дисциплинарного проступка — прогула, опоздания на работу, драки на производстве, пьянки или работы в нетрезвом виде, хищения имущества работодателя или других работников предприятия. По производственным вопросам при необходимости пишутся служебные записки, доклады или заявления, или же в устном порядке сообщается о тех или иных проблемах непосредственному руководству. И Вирблюду несколько раз сообщалось о том, что нельзя устраивать рабочие места электронщиков и электриков на опасном участке, что нельзя на этом участке чистить и скоблить металлические изделия, что на рабочий стол постоянно сваливается мусор со всего участка.

Однако Вирблюду нужен был сам факт написания Шаровым объяснительной записки и наличие самой этой записки, чтобы использовать её, невзирая на её содержание и существо всего дела, как показатель того, что Шаров — плохой работник и нарушитель (принцип: раз пишет объяснительные, значит, заведомо нарушитель).

Шаров всё же попросил Вирблюда толком рассказать, что конкретно нужно писать в объяснениях, на предмет чего их писать? Вирблюд ничего внятного ответить не может, но продолжает требовать объяснительную записку. Шаров, ссылаясь на незаконность требований Вирблюда, отказывается её писать.

Тогда Вирблюд идет ва-банк: он тут же вызывает механика цеха и приказывает ему составить акт об отказе Шарова написать и предоставить объяснительную записку. Такой акт составляется, но в предмете акта нет упоминания о мусоре или другой конкретики, а идёт мутный набор слов о каком-то «невыполнении Шаровым распоряжения начальника цеха».

На полях этого акта наш товарищ тут же пишет свой протест по поводу незаконного требования объяснительной записки и указывает на то, что а) начальник цеха Вирблюд не может сформулировать существо этой записки и б) что сам акт об отказе от представления объяснительной есть юридический и делопроизводственный абсурд, т.к. нельзя объяснять то, на что не распространяется сфера применения таковой записки.

По составлении акта Шаров устно требует предоставить его копию. Мухин отказывает. Шаров пишет служебную записку с изложением обстоятельств и требованием предоставить копию акта и подаёт её в приёмную директора.

После этого Вирблюд снова меняет тактику. Он не подходит больше к нашему товарищу, но приказывает мастеру участка и механику цеха постоянно теребить и преследовать Шарова с тем же требованием объяснительной записки.

Затем Вирблюд приглашает на участок главного «охранника труда» Мухина и  просит его составить «акт о нарушении требований техники безопасности» относительно Шарова и того рабочего стола, на котором Вирблюд «несколько дней наблюдал устроенный Шаровым мусор».

В свою очередь, Мухин, вместо того, чтобы тут же поставить вопрос о вопиющем несоответствии условий рабочего места характеру работы электронщика и о возникновении в связи с этим прямой угрозы взрыва, пожара и отравления, не находит ничего лучшего, как посоветовать нашему товарищу наклеить на этот рабочий стол бирку, которая говорила бы о том, что ответственным за этот стол отныне является Шаров.

При этом Мухин рекомендует убрать со стола весь тот хлам, который на него постоянно сваливается и хранится по независящим от Шарова причинам, и предписывает нашему товарищу «с этого момента строго охранять свой стол от попыток свалить на него мусор». Мухин как будто тут же забыл о том, что не Шаров виноват в свалке, что основная работа Шарова по электронике и та работа по обдирке металла, которую он вынужден был проводить помимо ремонта электроники, не могут производиться на опасном и вредном производственном объекте.

Иными словами, по мнению главного специалиста завода по охране труда и технике безопасности, опасные и вредные факторы производства на участке, взрывоопасность и пожароопасность этого производства исчезнут сами собой — при наклеивании бирки на рабочий стол Шарова.

Тогда наш товарищ заметил Вирблюду, что администрации завода было бы намного выгоднее пригласить на место Мухина попа на полставки, который точно так же мог бы «наладить» охрану труда на базе иконок и заклинаний и точно так же «снимал» бы опасные и вредные производственные факторы с помощью псалтыри и ладана.

На это Вирблюд и Мухин обвинили Шарова в том, что он «богохульник» и что, мол, поэтому на него и валятся всякие беды.

В ответ Шаров задал начальству ещё один вопрос: если Вирблюд вместе с мастерами «несколько дней наблюдал мусор» на столе, то почему же никто из этих руководителей не сделал за эти дни ни одного замечания по поводу загрязнения или захламления стола?

Вместо ответа Вирблюд и Мухин быстро развернулись и ушли.

А ответ на этот вопрос состоял в том, что Вирблюду нужно было найти в хламе и мусорнике кучку пыли и чешуек, удалённых именно Шаровым, и на основании этой кучки выдвинуть Шарову общее обвинение в захламлении участка. Вирблюд, как навозный червь, рылся в им же организованной свалке и искал там любой повод, пусть даже ничтожный и пустой, для расправы с нашим товарищем. Вирблюд нашёл этот повод в виде горсти ржавых чешуек, к появлению которых имел отношение Шаров.

Так обстояло дело с требованием первой объяснительной.

Далее Вирблюд в категорической форме требует от Шарова написать ещё одну объяснительную записку «на дату 25.12.2019 г.» за якобы не отремонтированный блок управления на одном из аппаратов. При этом он снова ничего ясно и определённо не объясняет относительно «вины» нашего товарища, талдыча раз за разом одно и тоже, что «нам пришлось вызвать для ремонта другого человека».

А в действительности дело с ремонтом и «вызовом человека» было так.

25.12.2019 г. примерно до 10.00 формовщик Смола нормально работал на пресс-экструдере, где изготавливалась специальная упаковка для синтетических смесей. До этого времени претензий к работе этой машины не возникало. Примерно в 10.00 на участок пришёл бригадир Луц для проверки качества упаковки. Он заявил, что на упаковке, выходившей из машины Смолы, величина облоя якобы превышает норму (облой – выдавленные прессом излишки материала, выступающие наружу от места шва в виде тонкого слоя).

Шаров тут же прибыл на участок, проверил работу машины, измерил облой и после этого заметил Луцу, что качество шва упаковки зависит не только от наладки пресс-экструдера, но и от мастерства и качества работы самого прессовщика.

После этого Шаров предложил Луцу, чтобы он лично выполнил формовку и прессовку нескольких изделий. После того, как Луц выполнил несколько упаковок, он осмотрел швы. Качество швов и величина облоя Луца устроили, т.к. они полностью соответствовали технологической карте. После этого Луц был вынужден устроить театр и показать Смоле, как нужно регулировать скорость и давление при формовке, чтобы при этом не было избыточного облоя (как будто Смола этого не знал).

Смола снова приступил к работе. К этому моменту к машине подошёл технолог, которого вызвал сам Смола. Тогда Смола остановил машину и громко обратился к технологу: «Я прессую, как Вы говорите, но идёт большой облой. Шаров не может отремонтировать машину».

Тогда Шаров садится за пульт и в присутствии рабочих и технолога формует несколько упаковок. При этом облоя практически не было. Тут же после Шарова за машину садится Смола, формует изделие, и при этом снова идёт небольшой облой.

Затем к пульту подходит технолог и лично формует три изделия подряд. Он тщательно проверяет упаковки и заявляет, что в данном конкретном случае незначительный облой при формовке именно этой экспериментальной партии изделий (2000 шт.) предусмотрен и официально входит в технологический процесс. Поэтому в карте «заложена» последующая зачистка этих небольших облоев. За эту обязательную операцию по зачистке даётся доплата.

Тогда мастер спрашивает технолога: «Что же, надо будет зачищать все 2000 изделий?». Технолог ответил, что если надо, то да, будем все зачищать. А пресс-экструдер работает в нормальном режиме.

Тем не менее, спустя 10 минут на участке появился ремонтник из соседнего цеха, который сообщил, что ему позвонили и срочно вызвали на участок «настроить машину». Ремонтник сел к пульту и проверил работу машины. В итоге качество прессовки не изменилось, т.е. был, как и прежде, небольшой технологический облой.

Ремонтник пожал плечами, посидел возле панели управления, измерил прибором напряжения, проверил цепи, подёргал проводки, включил и выключил главный автомат. Все настройки машины остались прежними, никаких ремонтных работ проведено не было — в этом не было необходимости. В итоге ремонтник посидел ещё минуту, затем закрыл панель управления и отошёл от машины, так и не поняв, зачем его вызывали.

Сразу после ремонтника к пульту сел Смола и начал прессовать. Закончив несколько изделий, он сказал: «О, это совсем другое дело. Работает хорошо. Спасибо за наладку». Хотя программа и настройки машины при этом не изменились ни на йоту.

Это означало, что 24.12.2019 г. Шаров правильно отрегулировал и запрограммировал машину, т.к. изделия были вполне качественными, а шов отвечал требованиям технологии. При проверке машины на прессе работали четыре человека: технолог, бригадир, Шаров и ремонтник из соседнего цеха. Трое из них, в т.ч. технолог, подтвердили нужное качество настройки и программирования машины, которые выполнил Шаров. Небольшой облой при изготовлении экспериментальной упаковки был предусмотрен технологическим процессом. Производственный процесс не останавливался. Мелкая подстройка машины в процессе работы предусмотрена технологической картой, хотя и такая подстройка не понадобилась. В приглашении ремонтника из соседнего цеха не было никакой необходимости, что и подтвердили технолог, бригадир и сам ремонтник.

Обо всех этих событиях сообщили Вирблюду. И до поры до времени к Шарову никто претензий по этим событиям не предъявлял. Но затем выяснилось, что за день до событий, т.е. 24.12.2019 г., Вирблюд даёт секретные указания мастеру и доверенному бригадиру участка прессовки о том, чтобы против Шарова была затеяна «претензия» на предмет его «низкой квалификации и лени».

В конце рабочего дня, 24.12.2019 г., бригадир и мастер отзывают в сторонку двух старых и наиболее покладистых рабочих, Смолу и Пипченко, и подговаривают их, чтобы те 25.12.2019 г. утром заявили о том, что их машины, за настройку которых отвечал Шаров, «не работают и гонят брак».

Пипченко и Смола соглашаются, однако вечером, 24.12.2019 г. Пипченко, по его словам, «заела совесть», и он позвонил мастеру, сказался заболевшим, простуженным, и на работу на следующий день не вышел — чтобы и в подлянке против Шарова не участвовать, и с начальством не поссориться.

Оставался Смола. Смоле давно не нравилось, что Беликов и Шаров ведут среди рабочих разговоры, раздают статьи и листовки, агитируют за рабочую организацию, профсоюз и т.д. Смола считал, что «всё это добром не кончится», что «рабочим станет от этого только хуже», что «всё равно проиграем». Смола считал, что лучше «тихо есть свой хлеб» и «слушаться начальства». Он согласился участвовать в провокации против Шарова не только из-за страха материальных потерь и неприятностей на работе, но и по убеждению, что Шаров — смутьян, который «подставляет нормальных рабочих».

Утром 25.12.2019 г. Смола немного изменяет настройки пресса и получает 3–4 изделия с увеличенным облоем. Затем, чтобы его самого не обвинили во вредительстве, он незаметно возвращает настройки на прежнее место, бежит к бригадиру и мастеру и заявляет о том, что «машина, которую ремонтировал Шаров, даёт брак». Далее на участке происходит то, что описано выше.

Но в этот же момент мастер звонит Вирблюду и сообщает ему, что Смола «заявил о браке Шарова». Вирблюд тут же звонит начальнику соседнего цеха и просит его «прислать на помощь хорошего спеца». Спец приходит, убеждается в нормальной работе машины, ремонтных работ не производит, настроек не меняет. И не понимает, зачем его вызывали. Но Вирблюду был нужен не ремонт исправной машины, а сам факт заявления Смолы, факт вызова и прихода спеца — чтобы содрать в нужный момент с Шарова объяснительную записку и получить повод для его увольнения «по неполному служебному соответствию».

Когда Вирблюд требовал от Шарова «объяснения» по поводу «плохого ремонта пресс-экструдера», Шаров в ответ потребовал официальный акт, подтверждающий факт некачественного ремонта и настройки указанной машины, а также официальный акт на брак, полученный вследствие этого на прессе. Вирблюд растерялся, а затем сказал Шарову, что «акты будут, но Вы всё равно пишите объяснения». Шаров ответил, что для правильного составления объяснений ему предварительно нужны заверенные копии этих двух официальных документов. Тогда Вирблюд сказал, что у него «нет сейчас времени на разговоры» и убежал в заводоуправление, видимо, советоваться с Пивоваренко и Шмыгой.

***

Читателям может показаться, что приведённые выше события несколько «висят в  воздухе», что им — в плане террора против товарища Шарова — что-то должно было предшествовать. Так оно и есть. Всё началось с того, что в 2018 г. Шаров стал понемногу и постепенно помогать активисту Беликову в его агитации и пропаганде среди рабочих, а также в текущей борьбе против произвола администрации.

Поначалу эта помощь не была на виду. Шаров, не открываясь, собирал информацию о событиях на заводе, о происшествиях с рабочими, о фактах беззаконий администрации в других цехах и участках — для того, чтобы обсудить обстановку с Беликовым, выработать тактику пропаганды и написать, если требуется, листовку или заявление. Позже Шаров по поручению Беликова взял на себя часть пропагандистской работы на своём участке, где и «засветился», т.е. был замечен администрацией по доносу одного из рабочих. Быстро выяснилось, что именно Шаров помогает Беликову противостоять той кампании травли и беззаконий, которую против него развязало руководство завода.

Забегая наперёд, нужно сказать, что окончательно роль и позиция Шарова выяснились летом 2019 г. в период борьбы за рабочий профсоюз, когда Шаров распространял листовки, готовил профсоюзные документы, вёл среди рабочих агитацию за профсоюз и за информационные рабочие стенды. Тогда администрации и стало совершенно ясно, что если Беликов — враг № 1, то Шаров — враг № 1-бис.

Само собой, что террор против Шарова начинается раньше — как только в администрацию поступили первые сигналы о его «подозрительности». Так, в апреле 2018 г. он берёт отпуск без сохранения заработной платы на три дня по семейным обстоятельствам (обстоятельства эти были связаны с тяжёлой болезнью отца). Право на такой отпуск давали конкретные положения нескольких статей законодательства об отпусках. При этом своё намерение взять отпуск, его срок и период Шаров изложил в заявлении и заранее согласовал с мастером цеха, т.е. с непосредственным руководителем.

После возвращения Шарова из этого отпуска начальник цеха Вирблюд требует от него, чтобы он написал заявление на увольнение по собственному желанию без даты и «тихо ушёл с завода». Вирблюд мотивирует своё требование тем, что этот отпуск без сохранения з/п якобы был взят Шаровым без согласования с начальником цеха. При этом Вирблюд заявил Шарову, что эти три дня отпуска он оформит как прогул, и, следовательно, Шаров будет уволен как за грубое нарушение производственной дисциплины — на основании соответствующей «дисциплинарной» статьи КЗоТа. Далее Вирблюд сообщил Шарову, что «единственным способом остаться на работе» является написание и подача начальнику цеха заявления на расчёт «по собственному», без указания даты.

В свою очередь, Шаров, будучи в подавленном состоянии из-за онкологии у отца, а также угроз со стороны начальника цеха Вирблюда, был вынужден написать таковое заявление без даты. Он это сделал, боясь потерять работу и не рассчитывая на защиту рабочей организации, которой не было, и уж тем более на защиту своих законных прав со стороны высшей администрации завода. Это печальный факт.

Что касается юридической стороны этого дела, то принуждение рабочего к написанию заявления на увольнение по собственному желанию, тем более, без указания даты, является грубейшим нарушением конституции, гражданского и трудового законодательства. В кратком отпуске Шаров был на полных законных основаниях и по уважительной причине. На отпуск было и согласие мастера, т.е. непосредственного руководителя, тем более что в эти три дня, пока Шаров отсутствовал, не было никакой срочной производственной необходимости в его присутствии, т.к. цех и участок в эти дни простаивали.

Поэтому заявление Шарова на увольнение по собственному желанию Вирблюду потребовалось не для того, чтобы наш товарищ, якобы совершив прогул, «ушёл без позорной статьи в трудовой книжке», — для этого не было никаких оснований. Такое заявление было нужно, чтобы в любой момент зажать Шарова в кулак, постоянно шантажировать его увольнением и уволить тогда, когда этого захочется Вирблюду или когда ему дадут из администрации команду «убрать» Шарова.

Т.е. Вирблюд получил, таким образом, возможность расправиться с Шаровым путём подачи этого беззаконного заявления в ход, т.е. путём фактически принудительного увольнения рабочего.

В ноябре 2018 г. Шаров подал документы в МСЭК для получения группы инвалидности из-за старой травмы ноги. Через неделю он прошёл медицинское освидетельствование на этот счёт и получил заключение. Это означало, что с конца ноября Шаров официально стал инвалидом III группы. Об этом в письменной форме, с приложением копий документов, было немедленно поставлено в известность руководство завода — через отдел кадров.

В начале 2019 г. Шарову было необходимо дооформить и предоставить в государственные органы документы на оформление пенсии инвалида, для чего ему нужно было взять отпуск на 3 дня, также без сохранения заработной платы. О таковой необходимости и своём полном праве на отпуск в указанных целях Шаров, уже имея статус инвалида, заблаговременно сообщил мастеру цеха, а также  начальнику цеха Вирблюду. Он ссылался, как положено, на нужные статьи законов, которые предписывали работодателю предоставлять инвалиду отпуск по первому его требованию (кроме случаев войны, катастрофы, тяжёлой аварии и крайнего форс-мажора).

24.01.2019 г. Шаров пишет заявление на отпуск и передаёт его мастеру. Период отпуска совпадал с графиком отпусков Шарова на 2019 г. Мастер тут же визирует это заявление.

В конце рабочего дня Шаров поинтересовался у мастера, что с заявлением на отпуск? В ответ мастер заявил: «Вот ты не написал объяснительную по мусору, так теперь я уже не знаю, подпишет он (т.е. Вирблюд) заявление, или нет». Но какая связь между моим отпуском по графику и требованием незаконных объяснительных записок? — спрашивает Шаров. Мастер только пожимает плечами.

На следующий день технолог и мастер опять спрашивают у Шарова, будет ли тот писать объяснительную записку. При этом мастер советует Шарову, чтобы тот обязательно написал объяснения, но писал бы их так, «как тебе выгодно». Шаров напомнил мастеру, в каких случаях пишутся объяснения и добавил, что как бы «выгодно для себя» ни была написана объяснительная записка, она всегда будет направлена против рабочего.

Так как после обеда судьба заявления так и не выяснилась, Шаров предложил мастеру отнести заявление Вирблюду лично. Мастер отдал заявление со своей резолюцией, и Шаров отнёс его Вирблюду в кабинет. При этом Вирблюд решил, что Шаров принёс ему объяснительную записку. Узнав о том, что это заявление на отпуск, он заявил, что «надо посовещаться», «узнать у табельщика» и т.п., т.е. заявление так и не подписал.

В конце рабочего дня мастер принёс Шарову уведомление на отпуск, без указания дат начала и окончания отпуска, без подписи начальника отдела кадров и начальника цеха. Принёс пустую бумагу. Шаров настаивал, чтобы мастер получил в этом уведомлении все положенные подписи и даты начала- окончания отпуска. В ответ мастер заявил, что «уже никого нет, и подписывать уведомление некому, а ты можешь спокойно идти в отпуск».

Учитывая все предыдущие события, Шаров понял, что против него явно готовится акция с целью увольнения за прогул: если он, поверив мастеру, без подписанного Вирблюдом заявления и с пустым уведомлением на руках, уйдёт в отпуск, то по выходу ему тут же предъявят обвинение в трёхдневном прогуле. И формально это будет именно так: Шаров ушёл бы без разрешения начальника цеха, без оформления в отделе кадров, без приказа на отпуск. Чтобы так и произошло, Шарову подсовывают пустое уведомление на отпуск, а мастер напутствует его, заверяя, что «всё нормально, можешь отдыхать».

Поэтому Шарову пришлось выйти на работу 28.01.2019 г. и идти в заводоуправление, чтобы официальным порядком оформить свой законный отпуск. При этом начальник отдела кадров Пивоваренко, будучи очень недоволен, что Шаров всё же пришёл оформлять свой отпуск, заявил ему, что тот «мог бы все формальности уладить по телефону». Шаров ответил провокатору в том смысле, что бумага свою прелесть имеет и что очень странно, что ему дают пустое уведомление на отпуск.

Затем, с целью предотвращения очередной провокации Вирблюда-Пивоваренко, Шаров приходит в цех, чтобы увидеть своё заявление на отпуск, подписанное Вирблюдом (которое должно быть в отделе кадров, но, по словам Пивоваренко, «оно у начальника цеха»). Там к нему подскакивает мастер и вручает листок бумаги, чтобы Шаров написал объяснительную записку. Шаров берёт листик для того, чтобы делать на нём пометки, вроде протокола, в ходе предстоящего разговора с Вирблюдом.

Прождав 2 часа, Шаров увидел, наконец, своё заявление на отпуск с подписью Вирблюда. Потребовал у Вирблюда копию заявления, но тот отказал, и поэтому пришлось сфотографировать документ на телефон.

Выйдя из отпуска, Шаров узнаёт, что уведомление на его отпуск так и не было оформлено надлежащим порядком. Т.е. его подписали мастер и Пивоваренко, но не подписал Вирблюд, и оно «застряло» в его кабинете. Но Шарова спасло то, что он затребовал отпуск, как инвалид, когда никакого согласования с работодателем не требуется, и то, что Пивоваренко, отдав уведомление Вирблюду, всё же внёс Шарова в приказ на отпуск.

Ошибкой Шарова было то, что он всё-таки не удостоверился в том, что это уведомление оформлено до конца и передано в делопроизводство. Не будь у него инвалидского статуса, с ним могли бы, например, разыграть трюк с «опозданием возврата уведомления от начальника цеха в отдел кадров». Поэтому в таких случаях рабочему стоит потратить день — два своего отпуска для того, чтобы удостовериться, что отпускные документы оформлены полностью, и формальных причин для провокаций нет.

Все эти законные намерения и действия Шарова, в том числе и его намерения оформить пенсию, очень не нравились Вирблюду. Спустя некоторое время он решает, что наступил удобный момент, чтобы использовать против нашего товарища то самое заявление на увольнение «по собственному желанию» без даты, которое было написано Шаровым под давлением и по принуждению Вирблюда 9 месяцев назад.

Для начала Вирблюд повторно принуждает Шарова написать заявление на увольнение по собственному желанию. Дело было в том, что к тому моменту изменилась форма заявления, а именно изменилось название должности первого руководителя предприятия. Это объективно предполагало, что старое заявление Шарова «по собственному желанию» и без даты уже не пройдёт, и потому требовалось его переписать, уже с новой «шапкой». Но на этот раз на принуждение Вирблюда Шаров ответил категорическим отказом.

Шаров указал Вирблюду, что его двукратные попытки расправы с рабочим с помощью принудительного увольнения являются рецидивом и уже носят признаки уголовного преступления.

Шаров тут же в присутствии свидетелей позвонил на «горячую линию» государственного органа надзора за исполнением трудового законодательства и сообщил о повторившейся попытке принуждения к увольнению. Специалистом этого органа была дана консультация о том, что таковые действия начальника цеха носят вопиющий противоправный характер, что никто не может и не имеет права принудить человека действовать против его воли, и что такое положение закреплено не только в трудовом законодательстве, но и в основах конституционного строя.

Вирблюд на время оставляет Шарова в покое и затаивается. Позже выяснилось, что в это время Вирблюд усиленно консультируется с начальником отдела кадров Пивоваренко и юристом завода Шмыгой на предмет того, как бы уволить Шарова «законными методами». В итоге эта шайка разбойников всё же решает дать ход старому заявлению Шарова на увольнение «по собственному желанию», без даты, написанному в апреле 2018 г. по принуждению Вирблюда.

Тут же, как будто дело уже сделано, отдел кадров завода подаёт в городской Центр занятости официальную заявку о наличии у предприятия срочной вакансии электронщика. Эта заявка на специалиста находилась в базе «горящих» вакансий Центра занятости с конца января до середины августа 2019 г., но это обстоятельство «не заметили» ни прокуратура, ни суд при рассмотрении документов и пояснений Беликова по поводу организации на заводе незаконных увольнений и сокращений.

Тот факт, что администрация полным ходом фабриковала увольнение Шарова и была заранее уверена, что он будет убран с завода, позже подтвердил начальник отдела кадров Пивоваренко в своих объяснениях прокурору по делу Беликова. Он писал, что «вакансия электронщика возникла и официально размещена в Центре занятости на основании заявления Шарова от 24.04.2018 г. об увольнении по собственному желанию». Это заявление официально подтверждало тот факт, что администрация пустила в ход старое заявление Шарова, поставив в него нужную дату.

На этом примере всем рабочим должна быть очевидна вся опасность и коварность такого рода заявлений без даты.

В своём письменном объяснении прокурору Пивоваренко упоминал одну из статей КЗоТ, в которой рассматривается порядок увольнения по собственному желанию. Приводя № и название этой статьи, кадровик пытался пустить пыль в глаза насчёт правомерности действий администрации по размещению вакансии ещё до фактического увольнения работника.

Но в указанной статье КЗоТ речь идёт о том, что если работник, написав заявление на увольнение по собственному желанию, по истечении двух недель отсрочки не подтвердил своё желание уволиться, не оставил работы и не требует расторжения трудового договора, то работодатель не в праве уволить его по поданному ранее заявлению.

Таким образом, даже написав такое заявление по принуждению и шантажу администрации, Шаров не подтвердил далее своё желание уйти, не оставлял работы ни на день и не требовал расчёта. Он вполне законно продолжал работать на предприятии. Но вакансия электронщика отделом кадров завода так и не снимается, что Пивоваренко позже объяснил своей «забывчивостью». Но на самом деле вакансию не снимали потому, что рассчитывали, что Шарова всё же удастся как-то «уйти» в ближайшее время.

Ошибкой Шарова в тот момент, когда Вирблюд вторично принуждал его написать заявление «по собственному желанию» без даты, было то, что он официально, т.е. служебной запиской или заявлением, не затребовал от администрации ознакомления со своим первым заявлением на увольнение, в котором уже должна была стоять дата, поставленная чужой рукой, и резолюция директора. Шаров не затребовал и заверенной копии этого заявления, которая могла быть прямой уликой уголовного преступления (подлога) Вирблюда, Пивоваренки, Шмыги и других дельцов из администрации завода.

В марте 2019 г. на заводе выходит приказ директора о сокращении семи работников того цеха, в котором работает Шаров. Но в протоколе к этому приказу указывается не семь, а уже девять рабочих мест (должностей). Две дополнительные должности — это должность электронщика и та должность, которую занимал Беликов. По этому приказу попытались «сократить» Беликова в первый раз, но так как это не удалось, то его «просто» перевели в уборщики цеховой территории. Расправились с ним, так сказать, полумерой: всех средств к существованию не лишили, но урезали их наполовину.

Поскольку в цеху было две должности электронщиков, одну из которых «законсервировали», т.е. для чего-то держали, то нетрудно догадаться, кто должен был быть вторым рабочим, подлежащим сокращению по данному приказу.

Мартовский приказ был составлен с учётом тех предложений по кандидатурам на сокращение, которые подал начальник цеха Вирблюд. Перед тем, как был написан этот приказ, предложения по кандидатурам якобы рассматривались комиссией по изучению преимущества в оставлении на работе работников, должности (профессии) которых подлежат сокращению.

По результатам работы этой комиссии был составлен протокол, резюме которого и было перенесено в другой протокол — в тот, что вошёл составной частью в приказ.

Здесь ещё одной ошибкой Шарова было то, что он не затребовал себе заверенные копии предложений Вирблюда и протокола комиссии «по изучению преимуществ…». Их надо было затребовать «по горячему». Дали бы или нет — это неизвестно, но письменное требование на такие документы подавать надо, т.к. и эти документы, и само письменное требование могут пригодиться в самом разном отношении.

При этом у работодателя нет правовых оснований для отказа в копиях. Эти документы носят открытый характер, поскольку в них не содержится информация, содержащая сведения, относящиеся к государственной тайне. Таковые документы не носят и признаков так называемой «коммерческой тайны», поскольку формально не могут влиять в ту или иную сторону на прибыльность или конкурентоспособность предприятия.

Дважды не добившись результата в увольнении Шарова «по собственному желанию», Вирблюд предпринимает вторую попытку уволить его «по сокращению штата». Но и этот номер заканчивается ничем, так как в период этого сокращения Шаров находился на больничном, уже имея статус инвалида, и поэтому сокращению не подлежал.

Тогда неутомимый Вирблюд организует третью попытку уволить Шарова незаконным путём, для чего вместе со Шмыгой изобретает многоходовую комбинацию.

В июне 2019 г. по приказу Вирблюда мастер цеха, а затем и бригадир участка, несколько дней поочерёдно бегают за Шаровым, принуждая его написать заявление по «собственному желанию» на отпуск без сохранения заработной платы на один день. В отпуске такого рода и на указанную дату наш товарищ в тот момент не нуждался, но опять по слабости своей поддался на уговоры и принуждение и такое заявление написал.

На следующей неделе, когда Шаров уже побывал в вынужденном, неоплаченном однодневном отпуске по «собственному желанию», мастер цеха сообщает ему, что Вирблюд, оказывается, не подписал заявление на этот отпуск, которое он сам же и заставлял — через своих ближайших подчинённых — Шарова написать и подать. Далее мастер показывает нашему товарищу оригинал этого заявления с его подписью, но, действительно, без резолюции Вирблюда.

Как же так, спрашивает Шаров, ведь вы все вместе за мной бегали три дня и уговаривали взять день бесплатного отпуска, уверяя, что это делается по приказу Вирблюда? В ответ мастер заявляет Шарову, что Вирблюд только что сказал ему, буквально, что «Шаров был остро необходим на работе в тот день, а сам взял и ушёл в отпуск…». И поэтому «невыход Шарова в этот день будет расцениваться, как прогул», в связи с чем «Шаров подлежит увольнению по дисциплинарной статье». То же самое Вирблюд заявил нашему товарищу в лицо при личной встрече.

Иначе говоря, сначала Вирблюд через своих подчинённых принуждает Шарова написать заявление на отпуск без сохранения зарплаты, а затем, ссылаясь на то, что Шаров не получил по нему резолюции начальника цеха, заявляет, что Шаров самовольно не вышел на работу, совершив прогул. Таким образом, Вирблюд устраивает провокацию и подлог, вовлекая при этом в преступные деяния своих подчинённых. В отношении нашего Шарова совершается уголовное преступление по сговору группы лиц.

Но эта провокация не прошла. Начальник цеха Вирблюд, надеясь на юридическое невежество Шарова, проигнорировал некоторые положения законодательства об отпусках. Эти положения чётко указывают, что работодатель обязан на основании письменного заявления работника предоставить отпуск без сохранения заработной платы, в том числе инвалидам — до 60-ти календарных дней в году, по первому требованию инвалида. Об этом Шаров и заявил Вирблюду во время личной встречи с ним.

Тогда же Шаров указал Вирблюду, что вынужденно использовав один день из законных 60-ти дней отпуска без сохранения заработной платы, он, как инвалид, потерял этот день. А этот день мог понадобиться для лечения или для оформления всяких дел, связанных с инвалидностью. Это означает, что, кроме беззаконного принуждения к взятию отпуска, Вирблюд нанёс инвалиду Шарову материальный и моральный ущерб, который выразился в потере дневной зарплаты и в доставлении дополнительных страданий.

Выслушав Шарова, Вирблюд не расстроился и открыто заявил, что он «всё равно будет искать возможности, чтобы уволить» нашего товарища.

Что касается мер страховки, то на этот раз Шаров при свидетелях сразу же сделал копию с этого заявления на вынужденный отпуск. Затем, чтобы довести это дело до конца, наш товарищ взял у мастера оригинал заявления с его резолюцией «Не возражаю» и отправился к Вирблюду. Там он показал документ Вирблюду и попросил его принять и завизировать заявление по всей форме. Вирблюд отказался. На следующий день Шаров передал это заявление заместителю начальника цеха под расписку о приёме, которую этот зам.начальника сделал на копии заявления. Далее оригинал был передан в отдел кадров, и на этом дело с увольнением Шарова «за прогул» пока что затихло.

***

Некоторые читатели могут спросить: а что же это ваш Шаров такой слабый, что писал всякие незаконные заявления и что, будучи электронщиком и сознательным рабочим, согласился чистить задвижки и убирать мусор?

Да дело в том, что не надо витать в облаках. Главной силой любого рабочего является организация, в которой он состоит, работает и борется с классовым врагом. Эта организация стоит за спиной рабочего, отвечает за него и даёт ему уверенность в том, что он не один, что его не бросят на растерзание администрации, что, если уж дело дошло до драки, он не окажется один на один с проклятым молохом, с машиной эксплуатации и угнетения.

А Шаров, оставшись фактически один, был вынужден и действовать один, без опоры на ячейку или профсоюз. Он заведомо проигрывал администрации в силах и средствах, да и во времени. Он понимал, что рабочий обязан усиленно бороться именно тогда, когда находится в полном одиночестве. Наш товарищ использует против хозяев и администрации своё знание некоторых законов, даёт пример сопротивления другим рабочим, ведёт с ними нужные разговоры. Но при этом несознательные рабочие делают вывод, что Шаров ведёт борьбу только за себя, за то, чтобы остаться на работе и не потерять положенные льготы.

Ясно, что это не так, но сам факт одиночной борьбы администрация разворачивает против рабочих и на примере нашего Шарова «доказывает» им, что каждый рабочий активист «такой же, как и все», что он «всё одно борется только за свою шкуру». Некоторые рабочие в это верят, не понимая сути происходящего. И это ещё один проигрышный момент, коренная причина которого всё та же — отсутствие на предприятии крепкой пролетарский организации.

Вся история расправы с нашими товарищами показывает, что совокупные усилия администрации, профкома, отраслевого профсоюза, а затем и органов фашистского государства были направлены на то, чтобы на заводе не возникла такая настоящая рабочая организация либо её растущий зачаток.

Но при этом буржуазия боится и появления отдельных рабочих-активистов, т.к. справедливо видит в них начало организации, а также отдаёт себе отчёт в том, что борьба с такими одиночками всё же требует затраты известных сил, денег, кадров, ума, связей, в конце концов, и т.д.

Поэтому и тактика со стороны рабочих тут должна быть разнообразной. Если появился активист, значит, так или иначе, борьба с капиталистом и его прихвостнями будет разворачиваться. Всем рабочим такой бригады или участка, недовольным по какому-либо поводу, стоит тут же собираться вокруг него, даже если недовольство это идёт по мелким вопросам и по разным поводам. Активист, если его поддерживают хотя бы скрытно, становится концентрированным выражением всего коллективного недовольства и чувствует себя увереннее. Ему легче хотя бы в том отношении, что разговоры в курилках и раздевалках будет вести уже не один он, есть кому поручить мелкие технические вопросы, которые отбирают кучу времени и сил, у него есть свои «глаза и уши» во многих углах предприятия и т.д.

Да, нужно учитывать, что большинство рабочих являются несознательными, запуганными, робкими, разобщёнными, с обывательскими взглядами. Такие рабочие могут поддерживать активиста только на словах, примерно так: «мы с тобой полностью согласны, мы — за тебя. Когда за тобой пойдут многие, то и мы встанем и пойдём». Эти рабочие охотно берут листовки и большевистские материалы, много рассуждают о справедливости и притеснениях администрации, и кажется иногда, что при очередном столкновении с мастерами или начальником они выступят против них. Но как только доходит до дела, они уклоняются в сторону, замолкают, идут делать то, против чего только что выступали. А иногда переходят на сторону хозяев и превращаются в их агентов — доносчиков, провокаторов, вредителей и т.п.

Опыт показывает, что сегодня многие старые рабочие с большим стажем и высокой квалификацией (бывшие советские рабочие) играют роль классической рабочей аристократии — слоя рабочего класса, подкупленного буржуазией и проводящего в коллективах политику, нужную хозяевам. Политику «тиши и глади», классового мира в промышленности, политику травли активистов и сильнейшего сопротивления рабочей организации.

Да, среди старых и квалифицированных рабочих встречаются отдельные самородки, которые сами становятся активистами. Эти опытные и сознательные рабочие очень быстро понимают, что главный вектор пропаганды и агитации нужно направлять на молодую часть рабочего коллектива, на тех, у кого ещё нет семьи, детей, кто ещё не обременён кредитами, ипотеками и т.п. Но в то же время на эту часть воздействует и буржуазия, подмечая толковых молодых рабочих и двигая их в мастера, бригадиры, техники, т.е. в надзиратели за рабочими.

На этом фоне с одной стороны действует наш активист, с другой ему противостоит администрация, опирающаяся на «аристократию» и молодых выдвиженцев, а между ними колеблется основная рабочая масса, т.е. «болото». В этой обстановке у молодого товарища, примкнувшего к активисту или ядру ячейки, должно хватить мужества и сознательности отказаться от предложений администрации, а активисту необходимо и дальше вести свою работу в «болоте», меняя тактику в зависимости от обстановки.

Да, нашему Шарову было бы легко «встать в позу» и наотрез отказаться писать заявления или выполнять чужую работу, не оговоренную ни в трудовом договоре, ни в приказе. Но он бы при этом наверняка вылетел с завода. Какой от этого толк рабочему движению? — от того, что ещё один активист был бы удалён из производства, т.е. отдалён от рабочей массы, той необходимой среды, в которой он обязан был продолжать свою работу.

Активист обязан маневрировать, тем более, оказавшись на предприятии в одиночестве. Ему нужно там сохраниться, но ясно, что не любой ценой. Ему нужно продолжать бороться за себя с администрацией, давая пример остальным и вооружившись теми буржуазными законами, которые кое-как защищают рабочие интересы. Ему нужно упорно и шаг за шагом искать у себя на производстве тех рабочих и даже мелких служащих, которые сочувствуют ему, которые недовольны произволом и беззакониями. Эти люди могут быть поначалу лишь пассивными помощниками, которые будут помогать активисту тайком. Например, могут шепнуть ему о том, что против него готовится провокация, о том, кто из рабочих доносчик, могут помочь распечатать листовку, брошюру, могут собрать и дать денег, наконец, и т.п. И это уже хлеб, который отбрасывать нельзя.

Конечно, активист мог бы действовать смелее и шире при наличии ячейки, но тогда это был бы уже не активист-одиночка, а организация. Но раз такого пока что нет, то нужно не мечтать и не судить рабочего за то, что он вынужден кое-где подчиняться беззакониям администрации, а понимать, что он не имел другого, приемлемого для своего партийного дела, выхода. «Судьям» Шарова хорошо бы наладить рабочую организацию у себя на производстве и самим посмотреть, лёгкое это дело, или нет.

М. Иванов