У меня в руках старый старообрядческий журнал 1991 года выпуска. Статья некоего епископа Михаила. Автор комментирует рассказ дореволюционного писателя, Марка Криницкого. В рассказе этом история: один из гимназистов, Кедроливанский, юноша живой и думающий, в беседах с одноклассниками занимается тем, что мы бы назвали сегодня «антирелигиозной пропагандой». Причем очень успешно. Его язвительные доводы неумолимо логичны и беспощадно вскрывают нелепость христианских мифов. Например, вот что он говорит своим слушателям:
«Если Бог сотворил солнце только на четвертый день — то, значит, день и ночь зависят не от солнца, а от чего-нибудь другого. А так как ни от чего другого им зависеть нельзя, то отсюда ясно, что господин Моисей не был знаком с математической географией. Логически верно!»
«Разве могло солнце остановиться по приказу какого-то Наввина? — спрашивает он дальше. — Рассуждайте… Во-первых, солнце не движется, а стоит на месте, и, следовательно, незачем было ему приказывать стоять — это раз. Но допустим, что Наввин сказал бы: «Стой, земля!» Тогда, по закону инерции, все вещи с нее должны были бы полететь в пространство, а сама она, на основании другого физического закона, моментально накалиться и сгореть».
Гимназистов до сих пор учили физике, химии и логике, и в тоже время преподавали Закон божий, отрицающий всякую науку и выворачивающий наизнанку всякую логику. До сих пор в их сознании как-то умещалось и то, и другое. Но вот Кедроливанский показал им, что христианские мифы не совместимы с наукой, что с научной точки зрения религия — нелепость. Единственная опора, на которой держались религиозные мифы — некритичность, привычная и бездумная вера, — выбита. Сознание заработало. Расшатанная уже у многих гимназистов религиозность рушится окончательно, когда Кедроливанский приводит такой довод:
«Абсолютно нет никакого Бога. Это выдумки жрецов, чтобы держать в повиновении и успешнее грабить народ. Таким образом, мир, в котором мы с вами уже порядочно времени обитаем, управляется без Бога, в силу собственных своих, присущих ему законов… И очень даже простое доказательство. Мир, допустим, создан Богом, а Бог кем? Если не мог сам собою сотвориться мир и поэтому предполагают, что сначала был Бог, то каким же образом мог сотвориться сам Бог?»
Для нас, материалистов, работа Кедроливанского — благо. Он освобождает разум молодых людей от оков, пробуждает мысль. Однако для эпископа Михаила, который комментирует рассказ, гимназист Кедроливанский — персонаж демонический. Для него Кедроливанский — развратитель, который погубил души юношей, причинил им страшное зло.
А то, что гимназисты перестали верить в религиозные мифы, считает епископ, — страшная катастрофа и несчастье для них.
Кстати, в рассказе описывается, что некоторые юноши, понимая умом правду доводов Кедроливанского, боятся этой правды, слушают ее с тревогой и смятением. Вот как описываются чувства одного из гимназистов: «Трунин почувствовал, что вселенная стала без дна. Ему стало страшно и больно».
«Вселенная стала без дна»… То есть юноша, до этого религиозный, утрачивая свою религиозность, ощущает это как катастрофу, теряет почву под ногами.
В мировой литературе можно встретить немало похожих описаний. И почти везде одно и то же: люди, теряя веру в бога, чувствуют ужас и отчаяние.
Мы видим то же и в жизни: верующий человек судорожно держится за привычные мифы, даже если уже ясно видит их нелепость. Он предпочитает отгородиться от разума, он начинает ненавидеть сам разум — от страха за свою веру, которую он потеряет, если позволит своему разуму работать.
Почему же верующие так страшатся расстаться со своими заблуждениями, воспринимают это как катастрофу?
Человеку необходимо создать в своем сознании осмысленную картину мира. Без этого его собственная жизнь не будет иметь смысла. Но человек видит вокруг себя жестокость, страдания и несправедливость. Все кругом ненадежно и непонятно. Мир враждебен.
Так где же смысл этого жестокого мира? И куда спрятаться человеку?
Человек прячется за бога. Бог нужен ему, чтобы убежать от страшного мира, чтобы загородиться. «Пусть мир страшен, жесток и уродлив, — говорит себе человек, — но зато есть бог, и он прекрасен, милосерден и справедлив. И в этом — оправдание мира, а иначе он мне непонятен, враждебен, ужасен. Иначе я повисну в пустоте, погибну».
Бог нужен тем, кому мир кажется недостаточно хорошим без бога. Бог им нужен затем, чтобы примирить их с этим миром, который видится им ненадежным, страшным и жестоким.
Чтобы человеку стал не нужен бог, он должен сам понять, что мир хорош и без бога. Понять, что даром ничего не дается — все нужно добыть в борьбе. Никто не обязан приготовить для него добрый и счастливый мир. Но он может борьбой добыть свое право на жизнь и свободу в этом мире — право на звание Человека.
Мир всегда в борьбе — потому что борьба и есть жизнь. Для этого человек и пришел в этот мир — сражаться за то, чтобы он стал лучше. Только борьба движет мир вперед, обновляет и спасает от смерти. Звезда и пшеничный колос, дерево и птица, океан и человеческое общество — все они живут и развиваются по одним и тем же законам. Идущая в них борьба противоположных начал ведет их путем вечного обновления, вечного движения вперед.
Жизнь, вечно обновляя себя, вечно сама себя уничтожает и возрождает. Едва зародившись — уже идет к своему концу — и уже готовит новое зарождение и расцвет новой жизни. Ибо, как сказал Гераклит Эфесский: «Мир, единый из всего, не создан никем из людей и никем из богов, а был, есть и будет вечно живым огнем, бесконечно воспламеняющимся и бесконечно угасающим». И человек — часть этого огня. Воспламеняясь и угасая, он идет вместе со всей вселенной путем вечного обновления.
Человеческое общество живет по тем же законам, что и вся вселенная. Борьба противоположных сил движет его вперед. Борьба между новым и старым, между силами развития, силами революционными — и силами регресса, силами контрреволюционными.
Для того, кто научился видеть эту борьбу, распознавать эти силы, общественные процессы перестают быть беспорядочной и необъяснимой сутолокой. Он понимает смысл этой борьбы и свое место в ней. Он без страха встречает бури общественных потрясений и не прячется в объятия несуществующего бога, не ищет утешения в выдуманном, иллюзорном мире.
Наука, которая учит этому, раскрывает законы природы и общественного развития, показывает борющиеся в обществе силы, называется диалектическим материализмом.
Тот, кто овладел этой наукой, знает: мир хорош. Для нас, материалистов, мир целостен и осмыслен, жив и прекрасен. Мы знаем, что все связано со всем, и человек — в родстве со всем, что есть. Он не жалкое и слабое существо, не игрушка слепых и жестоких сил, у которой одно спасение — склониться к ногам ею же выдуманного бога.
Человек — сотрудник вселенной в ее вечной работе, работе обновления и развития, ее брат и товарищ. Но человек совершает эту работу осознанно. Если природа просто живет по действующим в мире законам — человек способен познавать их, и, опираясь на них, сознательно заниматься усовершенствованием мира и себя в этом мире.
Оксана Снегирь
Нужно отметить важную сторону. Атеизм буржуазный часто сопряжён с отрицанием положительных достижений морали, культуры.
Механические материалисты и субъективистские «учёные» очень любят отрицать «консервативную» мораль, к которой ими относится все, что не может быть совмещено с бешеным индивидуализмом, торгашеством. Это по сравнению с искренне верующим и при этом честным человеком является страшным шагом назад, деградацией, которую он чувствует и стремится не допустить.
В современной нам буржуазной науке он не может найти обоснование своим моральным ценностям, которые делают его жизнь более осмысленной, красивой, чистой.
А религия позволяет отбросить необходимость — обосновывать самому свои ценности, она их «обосновывает» волей божественной. Чего проще — так Бог повелел — так и надо поступать — совесть спокойна, устремления тверды.
Вот когда наука нанесет удар и выметет на глазах верующего человека все уродство из официальной культуры — вот тогда у него не будет необходимости за неимением альтернативы опираться на слепую веру. Но ведь наука только в Советском Союзе и была такой. А чтобы понять, что именно она — настоящая наука, требуется овладеть диаматом, а пока это будет сделано — страшная неопределенность, выбитые костыли.
Особенно постарались укрепить это тяжкое положение те «учёные», которые выдают современную деградацию культуры за «прогресс», уничтожение общественно-полезных норм за «научную критику». Наука начинает ассоциироваться с этим буйством, возникает предрассудок, что нужно выбирать между научным мировоззрением и условными «гей.парадами». Либо ты «за духовность» — тогда ты по своему образу действий отличаешся от обезьяны, либо ты «за разум, науку» — тогда ты не настолько глуп, как абориген, но по образу действий уступаешь даже ему. Т.е, перед человеком ставится ложная диллема: либо разум, либо совесть.
В Советском Союзе наука была не врагом духовных ценностей, а другом их, опорой их. В СССР люди видели, что можно и думать как учёный, и быть в тоже самое время глубоко чистым нравственно, честным, милосердным человеком, способным любить по-настоящему. Коммунисты в нашем Советском Отечестве были патриотами — они не смеялись над «берёзками», а относились к ним с любовью и уважением.
Людей учили не противопоставлять интеллектуальную красоту нравственной, а соединяли это в единый образец.
А с 1990х многим людям внушили, что наука — это то, что неразрывно связано с теми уродствами, которые с того времени утопили страну. Я благодарен «РП» в первую очередь за то, что они сразу дали возможность увидеть в их лицах И честных, И умных людей. Что они сразу отмежевались от отребья, которое даёт зелёный цвет содомии, встали на защиту Советской моногамной семьи, Социалистического патриотизма.
В таких людях действительно можно увидеть надежду, при их существовании попы́ становятся не нужны. Религия для искренне верующего человека часто является единственным интеллектуальным костылем, на который опирается искалеченный человек. Ладно, если этот калека идёт по газону в окружении благожелательных людей, где не страшно упасть — можно и доползти, да ещё и помогут, как при коммунизме.
Но ведь он идёт один или среди бездушных людей по грязной дороге, вокруг навоз и лужи, в которые очень не хотелось бы упасть. Я вполне понимаю чувства человека, у которого этот единственный костыль выбивают из под ног голым скептицизмом, не давая взамен ничего, да ещё и делают это с насмешкой над тем, что для него священно. Костыль не осторожно вытаскивают, а выбивают дубиной из под калеки, а его с «цивилизованными» насмешками толкают ногой, чтобы он упал в эту грязь.
Можно сказать, я так думаю, что религия для некоторых современных людей — это выдуманный, собственный «социализм», в который они уходят «жить». Как сумасшедший «Наполеон» выдумывает себе «личность», с которой ему хотелось бы себя ассоциировать, «людей», которых он любит и которыми «любим».
Этого социализма нет в реальной жизни, но зато в нем он чувствует себя не просто куском мяса, орудием для выкачки денег, а ч е л о в е к о м! Люди, соединяясь в религиозные общины, помогают друг-другу, любят друг-друга, они чувствуют, что они нужны кому-то, что они что-то в этом мире значат, они кого-то любят. Они там могут выразить все самые высокие чувства — им не придется их доказывать, им не придется чувствовать себя как на допросе, где каждое слово может быть использовано против тебя. В этом отношении они гораздо ближе к коммунизму, чем иные «левые».
Маркс правильно говорил, что религия — опиум для народа, цветы на цепях. Если отбираете выдуманные цветы, то покажите — как добыть настоящие! Если отнимаете вредное обезболивающее — так покажите — как без него утолить боль, как вернуться к нормальной жизни, а отбирать наркотик у умирающего человека — бесчеловечно, но именно так делает буржуазное общество!Оно одновременно убивает его и отбирает наркотик! Она безумно «умно», но настолько же бесчеловечно!
Коммунисты показали такой путь, который позволит достичь счастья в реальном мире, поэтому с ними не нужны попы́.
Из всего этого мне кажется правильным сделать вывод — не меньшим врагом просвещения, чем религия, является нигилизм, а ещё юношески безответственное отношение к чувствам действительного интеллектуального инвалида, который оказался в страшном мире и пытается остаться человеком так, как позволяют его ничтожные знания.
Когда человек не может сохранить в себе убеждения, которые для него дороже своей жизни, ибо связаны с настоящим счастьем, то для него это действительно нечто, что хуже смерти. Гораздо проще и легче умереть за свои убеждения, ради которых жил, чем лишиться того, ради чего жил.
Страшно, когда «наука» запрещает тебе любить Родину, осуждать лишение кого-то чести и достоинства.