Североирландский мирный процесс: кто политически выиграл, а кто проиграл.
В этом году исполняется двадцать лет с тех пор, как 31 августа 1994 года ИРА сложила оружие и шестнадцать лет со дня заключения Белфастского соглашения от 10 апреля 1998 г. Оба эти события, если верить СМИ, «принесли мир» в Северную Ирландию, по-прежнему оккупированную Британией.
30 мая 2014 года на конференции в Гамбурге писатель Лиам О’Рурк, бывший соредактор «The Blankett» выступил с речью «Северная Ирландия — исследование левого республиканского движения».
I. Кто выиграл и кто проиграл ПОЛИТИЧЕСКИ.
Если выделить главное в соглашении, которое было подписано 10 апреля 1998 года, то оно сводится к трем положениям:
Во-первых, британский суверенитет над Северной Ирландией остается неизменным.
Во-вторых, исторические противники в Северной Ирландии согласились разделить власть в Ассамблее Северной Ирландии.
В-третьих, шесть трансграничных органов между севером и югом острова готовы признать «ирландский аспект».
Первый и самый важный вопрос в том, кто здесь выиграл, а кто проиграл здесь?
В первый раз ИРА вступила в переговоры с британским правительством в период конфликта 1968-1998 гг., 7 июля 1972 года, когда делегация ИРА, в том числе Джерри Адамс и Мартин МакГиннесс, которые позже участвовали в переговорах, приведших к соглашению 1998 года, летали в Лондон на переговоры с британским правительством. Три центральных политических требования ирландских республиканцев — Шинн Фейн и ИРА — были:
— заявление Британии о намерении выйти из Северной Ирландии в течение пяти лет.
— созыв всеирландского учредительного собрания для демократического определения будущего острова.
— освобождение всех лиц, оказавшихся в заключении в результате конфликта.
Но британское государство политическим требованиям ирландского республиканизма в 1972/1973 противопоставило свои условия:
— британский суверенитет над Северной Ирландии остается неизменным.
— исторические противники в Северной Ирландии соглашаются разделить власть в Ассамблее Северной Ирландии.
— шесть трансграничных органов между севером и югом острова готовы признать «ирландский аспект».
Анализируя то, что произошло, становится ясно, что конфликт был урегулирован на условиях британского правительства, и что Шинн Фейн приняла тот путь, который был политической альтернативой британского государства республиканизму с 1972 года. Таким образом, Шинн Фейн не смогла сделать мирный процесс республиканским, скорее мирный процесс был средством «де-республиканизации» Шинн Фейн, что было идеологически неправильно и тактически глупо. (к сожалению, это было закономерно – прим. ред РП).
Ирландские республиканцы были включены в мирный процесс и Соглашение 1998 года, однако при этом они исключили республиканизм из своих политических целей.
Еще в 1999 году один из руководителей Шинн Фейн, Фрэнси Моллой, был вынужден признать, что его партия «действительно готова подчиниться британскому правлению в Ирландии в обозримом будущем». Сам принцип раздела Ирландии был принят.
По сравнению с соглашением, заключенным в Саннингдейле в 1973-1974 гг., соглашение 1998 года выглядит еще большим поражением республиканизма. Двадцать пять лет назад Соглашением в Белфасте британское государство признало местную Ассамблею с разделением властей и различными трансграничными учреждениями. В Белфастском соглашении 1998 года не было ничего такого, что не обсуждалось бы двадцать пять лет назад в тех же пределах. Вот почему североирландский политик Шеймус Маллон назвал соглашение 1998 года «Саннингдейлом для тугодумов». Другой ирландский политик — Остин Керри — писал, что с точки зрения республиканца или националиста Cаннингсдейл был лучшим предложением, чем соглашения, заключенные двадцать пять лет спустя.
Республиканцы — в том числе Джерри Адамс и Мартин МакГиннесс — отвергли Саннингдейлское соглашение. Если республиканцы были правы, принимая Белфастское соглашение, то почему они отвергли Саннингдейлское, которое было лучшим предложением для них? А если они были правы, отвергая Саннингдейлское соглашение, почему они приняли Соглашение 1998 года, которое предлагает гораздо меньше, чем двадцать пять лет назад? Это поднимает вопрос, почему и ради чего так много людей должно было умереть, страдать и сидеть в тюрьмах в течение двадцати пяти лет в период между 1973 и 1998 годами…
Республиканцы, поддерживающие политическую линию Шинн Фейн, утверждают, что соглашение 1998 года является не стратегическим провалом, а новым этапом борьбы. Это похоже на заявление одного генерала, которому приписывают следующие слова: «мы не отступали, мы просто двигались в другую сторону». Как мы увидим позже, Белфастское соглашение предусматривало не движение к освобождению Ирландии, а скорее движение к вхождению Шинн Фейн в британскую администрацию.
II. Кто политически и экономически выиграл.
Я утверждаю, что мирный процесс и Белфастское соглашение 1998 года представляют собой политическое поражение ирландского республиканизма и победу тех, кто хочет сохранить союз с Британией. Многие наблюдатели отмечают любопытную особенность: те, кто выиграл политически (юнионисты) считают, что они проиграли, в то время как те, кто проиграли политически (республиканцы и националисты) считают, что они выиграли. Действительно, 25 июня 1999 года премьер-министр Великобритании Тони Блэр отметил, что пробританские юнионисты «слишком глупы, чтобы понять, что они выиграли, а Шинн Фейн слишком умна, чтобы признать, что она проиграла». Джонатан Пауэлл, руководитель канцелярии Блэра, утверждал: «Парадокс в том, что было намного труднее «продать» соглашение юнионистам, чем националистам и республиканцам. Во многих отношениях, республиканцам пришлось уступить больше. В конце концов, если они приняли принцип согласия, что право определять свое будущее принадлежит народу Северной Ирландии (а не всей Ирландии — прим. перев.), то ради чего велась вооруженная борьба и переносились страдания? «
Мирный процесс и Белфастское соглашение имеют двойную логику. С одной стороны, они усилили союз с Соединенным Королевством, а с другой стороны ряд реформ, проведенных британским государством, вызвал значительные изменения в среде националистически и республикански настроенного населения — была сформирована новая националистическая республиканская буржуазия – так же, как АНК создала чернокожую буржуазию в Южной Африке. Новая националистическая буржуазия и республиканский средний класс определенно являются победителями в мирном процессе в социальном и экономическом плане.
Богатейший район Белфаста – Малон Роуд — теперь имеет националистическое (то есть, католическое ирландское) большинство. Большинство клиентов частных самолетных перевозок живут в этом районе, что заставило одного из комментаторов задать вполне уместный вопрос: «Ради чего погубил себя Бобби Сэндс? Ради того, чтобы его братья-католики с Севера могли владеть самолетами? Водить собственные БМВ?». В 2001 году только в двух из 20 самых богатых районов в Северной Ирландии было националистическое большинство, к 2011 году их было уже шесть. Как отметил Пол Бью, это привело к сдвигу в настрое католического населения — от «ярости» к «тщеславию». На вопрос о том, был ли националистический средний класс реальным получателем выгоды от республиканской вооруженной борьбы, ветеран-республиканец Брендан Хьюз ответил: «Ну, во всяком случае, это были не республиканцы — кроме тех республиканцев, кто стремился присоединиться к этому классу.»
Вообще говоря, католическое население увидело существенное улучшение своего материального положения и ощутило положительную динамику. Одним из самых ярких фактов является то, что средняя почасовая заработная плата для националистов и республиканцев (£ 9,44 в час) в настоящее время выше, чем у пробританских жителей (£ 9.11 в час). Националисты сегодня чувствуют себя более комфортно, они в меньшей степени отчуждены от государственных учреждений в Северной Ирландии. Напротив, хотя благодаря соглашению 1998 года союз с Соединенным Королевством был усилен, бытовые условия жизни пробританской общины ухудшились. Если университеты и высшие учебные заведения теперь имеют республиканское и националистическое большинство, то 13 из 15 районов с худшими академическими и школьными результатами находятся в пробританских юнионистских областях. Подсчитано, что человек, вышедший из бедной республиканской или националистической среды, будет иметь один шанс из пяти, чтобы поступить в университет, в то время как среди юнионистов этот шанс составляет один из десяти. Традиционные источники занятости пробританского населения, такие как судостроение, исчезают в связи с деиндустриализацией и другими тенденциями. Количество рабочих мест на производстве, где пробританские силы были широко представлены, уменьшилось на 26,5 процентов с 1998 года. Сегодня 24% протестантов в возрасте от 16 до 24 лет являются безработными, среди католиков этот показатель составляет 17%.
Таким образом, они чувствуют себя проигравшими, в то время как уровень жизни националистического населения повышается, и это заставляет их думать, что они победили. Еще в 2001 году британский министр по делам Северной Ирландии говорил о «протестантском отчуждении» и предупредил об опасности превращения Северной Ирландии в «холодный дом для протестантов». Политически это ухудшение вызвало у пробританской части населения сдвиг не влево, а вправо. Она винит в своих проблемах иммигрантов и республиканцев. Согласно полицейской статистике, пробританские группы стоят за подавляющим большинством расистских атак на Севере.
Несмотря на все разговоры о «прогрессивной» роли лоялистских «бывших борцов» в «трансформации конфликта», они по существу остаются «люмпенизированной нарко-буржуазией с паразитическим отношением к общинам, в которых они осуществляют свою деятельность».
Все, что описано выше, было использовано Шинн Фейн, чтобы выдать свое поражение за своего рода победу. Исторически сложилось так, что националисты и республиканцы были гражданами второго сорта в Северной Ирландии. Шинн Фейн утверждает, что республиканцы выиграли, потому что националисты и республиканцы теперь являются равноправными гражданами. Однако это чисто ревизионистская точка зрения. Исторически война велась за национальное освобождение и демократическую социалистическую республику, за то, чтобы положить конец британскому правлению на Севере, а не за равные права для националистов под британским господством в Северной Ирландии. (Важна не только цель, но и путь к цели. Не правильно выбранный путь к нужной цели не приведет. – прим. РП)
III. Примыкая к стану врагов
На сегодняшний день Шинн Фейн является партнером в коалиционном правительстве в Северной Ирландии. С классовой точки зрения она представляет интересы новой националистической буржуазии. Тони Кэтни, бывший глава партии по избирательного стратегии, утверждает, что Шинн Фейн привлекает «новых богатых католиков … в значительной степени аполитичных, но националистических в своих устремлениях ». Так как Шинн Фейн нацелилась на участие в правительстве, она должна была оказать давление на ИРА и заставить ее полностью отказаться от своего арсенала и признать, что только британское государство обладает монополией на применение легитимного насилия.
28 июля 2005 года ИРА официально выступила с заявлением об окончании своей войны.
Почему появилось такое заявление?
Существует фундаментальное противоречие между принятием легитимности государства, его законов и институтов и вооруженной повстанческой политикой, имеющей целью свергнуть их. Нельзя считать, что государство имеет монополию на применение насилия и одновременно иметь связи с нелегальной армией, отказывающейся признавать легитимность правительства и готовой убивать его военнослужащих. Нет никаких шансов, что правительственные партии когда-нибудь рассмотрят вопрос об участии Шинн Фейн в правительстве, до тех пор пока партия сохраняет связи с нелегальной организацией, осуществляющей незаконную деятельность. Именно поэтому рано или поздно ИРА «должна» была сделать такое заявление.
Следовательно, заявление подтвердило намерение ИРА завершить уничтожение своего арсенала. В октябре 2001 года ИРА начала уничтожение своих запасов вооружения, в сентябре 2005 года процесс был завершен. Политически разоружение имеет решающее значение. Оно показало, что для ИРА война окончена — армия не будет уничтожать свое оружие, если она намерена вести войну. Это был акт капитуляции. Никогда в мире не было такой ситуации, чтобы «непобежденная армия» охотно и в одностороннем порядке сдала свое оружие врагу. (Было, СССР в перестройку. – прим. ред РП). Эта же ситуация подняла дух британских вооруженных сил. «По существу республиканцам говорят, что оружие, использовавшееся Фрэнсисом Хьюзом, умершим от голодовки протеста, оружие, которым он убил одного из членов эскадронов смерти британской SAS, замарано, в то время как оружие, использовавшеся британскими солдатами для убийства невинных людей в Кровавое воскресенье и для стрельбы на поражение – «чисто».
Логично, что после того, как ИРА согласилась не выступать против вооруженных сил государства, она должна была бы открыто признать монопольное право государства на применение вооруженной силы и согласиться соблюдать его законы. На практике это означает поддержку полицейских сил, с которыми она боролась на протяжении более чем трех десятилетий. Противоречие состояло в том, что пока партия готовилась подчиниться британским законам, она отказывалась признавать британские полицейские структуры на Севере. Но не может партия, министры которой создают законы, в то же время отказываться поддерживать силы, ответственные за их выполнение. Это была бы абсурдная и нелогичная политическая позиция. Легитимность государства можно либо принимать, либо не принимать. Невозможно одной рукой отрицать легитимность, а другой – ее признавать.
Таким образом, 28 января 2007 года специальная конференция Шинн Фейн приняла решение поддержать полицию Северной Ирландии (PSNI) и систему уголовного правосудия, активно поощрять сотрудничество всех жителей с полицейскими службами в борьбе с преступностью во всех областях и активно поддерживать все учреждения системы уголовного правосудия. Результатом является то, что Шинн Фейн теперь защищает полицию Северной Ирландии, тюрьмы и косвенно — британскую армию и призывает к усилению репрессий против тех республиканцев, которые хотят продолжать борьбу. То, что произошло за 16 лет со дня подписания Белфастского соглашения, доказывает, что оно обеспечило не переход к свободной Ирландии, а скорее полное вхождение Шинн Фейн в британскую администрацию.
IV. Причины трансформации движения
В 1986 году, отрицая, что нынешнее руководство ИРА и Шинн Фейн «намерены направить республиканское движение по конституционному пути», Мартин MакГинесс заявил: «Я могу дать обязательство от имени руководства, что у нас нет абсолютно никаких намерений относительно вхождения в парламенты Вестминстера или Стормонта… Наша позиция ясна, и она никогда, никогда не изменится. Война с британским господством должна продолжаться, пока не будет достигнута свобода… Мы ведем вас к республике.»
Восемь лет спустя, в 1994 году, «война с британским господством» была окончена, а еще пять лет спустя, в 1999 году, Мартин МакГинесс стал британским министром образования в Стормонтской Ассамблее, в которой сейчас он — заместитель первого министра. Ключевой вопрос заключается в том, чтобы объяснить, что скрывается за преобразованием движения из антисистемной силы в часть той самой системы, которую оно нацелено было уничтожить. (Причина – в классовой сущности самого движения, оно было мелкобуржуазным, т.е. кровнородственным правящему в Британии классу крупной буржуазии. – прим. ред. РП)
Многие республиканцы, выступавшие против мирного процесса и Белфастского Соглашения 1998 года, дают, к сожалению, упрощенные объяснения. В соответствии с «теорией предательства» это случилось потому, что Джерри Адамс и Мартни МакГинесс были британскими агентами и коррупционерам. Такое объяснение нельзя признать удовлетворительным. Это все равно, что объяснять перестройку тем, что Горбачев был агентом ЦРУ. В соответствии с «безальтернативной теорией» все произошло потому, что ИРА плохо вела вооруженную борьбу с начала 1990-х годов. Например, в 1972 году ИРА убила 128 солдат, а в 1992 — только четверых. Начался мирный процесс, и республиканцы решили дать ему шанс, поскольку, если он будет неудачным, то они всегда могут вернуться к вооруженной борьбе. Но они оказались в ситуации, когда возвращение к военным методам борьбы на практике было невозможно (кампания 1996-1997 гг.), и если бы они и далее шли по этому пути, то могли потерять все, чего добились, поэтому они выбрали мирный процесс как единственный путь. Но это не объясняет, почему они бросились в объятия системы, которой противостояли.
Для правильной оценки превращения антисистемного движения в часть британского истеблишмента необходимо материалистическое объяснение объективных и субъективных противоречий в движении. Объективные противоречия заключаются в двусмысленных взаимоотношениях между Шинн Фейн и государством. С одной стороны, ИРА намеревалась уничтожить государство, с другой — Шинн Фейн намеревалась «заставить его работать», т.е. строить больше социального жилья, выплачивать пособия по безработице и пр. Ее отношение к государству было не революционным, а отношением клиента. «Государство рассматривается как аппарат подавления (британские солдаты), но также и как источник дохода (пособия) и общественной безопасности. Объективные клиентелистские отношения заложили основу для процесса институционализации, с их помощью «революционеры» позже были интегрированы в государство как британские министры». Таким образом, это вопрос не личного предательства или продажности, а существования социального слоя, объективные интересы которого в рамках существующих общественных производственных отношений производства привели их к сохранению статус-кво.
Интересно отметить, что «Коммунистический республиканский анализ», написанный заключенными бойцами ИРА в 1988 году содержит впечатляющее описание неоднозначных, но вполне реальных основных принципов Шинн Фейн:
«В Северной Ирландии, часть католического населения рассматривает республиканизм как угрозу, которую можно и нужно держать над головами британских властей, чтобы добиться от них улучшения социальных условий… Там, где постоянно существует длительная безработица, есть тенденция рассматривать государство скорее как источник дохода, чем источник контроля… Это приводит к тому, что часть общества приобретает черты римского плебса. В современном контексте это приводит к реформистским требованиям об увеличении государственных пособий и улучшении досуга. Поэтому поддержка республиканизма может выступать в качестве средства заставить скупое правительство пойти на уступки. Когда эти уступки бывают достигнуты, республиканский пыл заметно охлаждается».
Эта материальная основа для развития реформизма также подкрепляется рядом субъективных противоречий в политической линии, главным образом путаницы между принципами и тактикой. Чтобы оправдать изменения в политике, руководство Шинн Фейн было вынуждено попросту изобразить принципы как тактику. Поскольку все принципы были переведены в тактику, никаких принципов вскоре не осталось вообще. Это открыло двери оппортунизму. Оппортунизм был «переодет» под прагматизм, с другим набором путаницы — между краткосрочными интересами (читай — улучшение условий жизни для националистов и республиканцев на севере с помощью британского финансирования) и долгосрочными целями (конец британского правления). Большинство членов Шинн Фейн и ИРА последовали за Джерри Адамсом и МакГинессом, потому что они были более лояльны к самому движению, чем к принципам движения. Это республиканская версия социал-демократической максимы «движение — это все, принципы — ничто» (Перефразирован известнейший тезис Бернштейна, отца-основателя оппортунизма. В оригинале звучит так: «Движение – все, цель – ничто». – прим. ред РП).
V. Неолиберальная реконструкция Северной Ирландии
Часто забывают об одной важной вещи: мирный процесс — это не только политический феномен, у него есть и экономический аспект. Правительство заявляет, что «мирный процесс» плюс неолиберализм приведут к процветанию и принесут «мирные дивиденды». Мирный процесс идет рука об руку с неолиберальным преобразованием Северной Ирландии. Фотография бывшего командира ИРА и лидера Шинн Фейн Мартина МакГинесса с пробританским юнионистом Ианом Пейсли, открывающих биржу Nasdaq на Уолл Стрит 5 декабря 2007 года иллюстрирует идею о том, что «невидимая рука рынка» может примирить исторических врагов. Фотография той же парочки, открывающей первый в Северной Ирландии магазин ИКЕА 13 декабря 2007 года показывает, что речь более не идет о суверенитете Британии или Ирландии, но о суверенитете потребителя.
Как бы то ни было, мирный процесс и неолиберализм не изменили того факта, что экономика Северной Ирландии является отсталой. Регион зависит от британских финансовых субсидий. Британское правительство тратит 5850 фунтов каждый год на каждого жителя Северной Ирландии.
Бюджетный дефицит Северной Ирландии составляет 38,3% ее ВВП, в то время как в среднем по Великобритании он составляет 12%. Для сравнения приведем международный пример: в Греции бюджетный дефицит в 2010 году составил 13,6% от ВВП, тогда как в Северной Ирландии он в том же году составлял 32%.
Экономически Северная Ирландия характеризуется:
Низкой производительностью труда — 82,8% от среднего показателя по Великобритании и самой низкой среди всех регионов Великобритании
Низкой заработной платой — заработная плата здесь составляет 88% от среднего показателя по Великобритании, что является самой низкой зарплатой среди всех регионов Великобритании.
Уровнем экономической неактивности — 27,2% (число безработных и т.п.), что значительно выше среднего по Великобритании уровня в 22,2%.
Уровнем жизни ниже среднего по Великобритании.
Государственные расходы составляют более 70% от ВВП Северной Ирландии – в среднем по странам ОЭСР эти расходы около 28%. Более 30% рабочей силы в Северной Ирландии непосредственно работает в государственном секторе. Северная Ирландия является единственным местом в Великобритании, где заработная плата в государственном секторе выше, чем в секторе частном — в среднем на 41,5 процента; а заработная плата в частном секторе является самой низкой из Великобритании, 82,8% от среднебританской.
Капиталистический класс в Северной Ирландии представляет собой «микрогруппу», так как лишь менее процента населения живет там за счет инвестиций – половина от среднего по Великобритании.
В 2011 г. Исследовательско-библиотечная служба Ассамблеи Северной Ирландии изучила проблемы нищеты и социального неблагополучия в регионе, начиная с 1998 года. Она почти не обнаружила доказательств «мирных дивидендов», установив, что разрыв между зажиточными и неимущими «сохраняется и в некоторых случаях даже увеличился после подписания мирного Соглашения Страстной пятницы». Исследователи обнаружили, что из 56 районов, которые были оценены как наиболее бедные десять процентов в 2001 году, только 14 смогли улучшить свое положение к прошлому году. В некоторых случаях это было достигнуто только из-за изменений границ районов. Даже The Wall Street Journal отмечает, что «В течение десяти лет после официального окончания североирландского конфликта уровень бедности в обеих общинах не снизился. Никаким «мирным дивидендам», полученным Северной Ирландией, не удалось достичь того, что больше всего нужно – заметного улучшения экономического положения. Действительно, общины рабочего класса, которые в значительной степени субсидировались британским государство во время конфликта, фактически столкнулись с ухудшением их экономического положения в последние годы».
А как насчет рабочего и левого движения? Позволит ли отсутствие «мирных дивидендов» им укрепить поддержку со стороны населения?
Более двухсот тысяч человек являются членами профсоюза, но классовая политика отсутствует, а левые не играют большой роли. Профсоюзное движение здесь, в конечном счете, защищает секционные интересы работников государственного сектора, а не интересы рабочего класса в целом. Рабочий класс распылен и является политически невидимым. Основными левыми партиями являются Социалистическая партия (побратим организации SAV в Германии), а также «Люди важнее прибыли» (побратим организации Linksruk-Marx21) плюс несколько небольших анархистских групп. Их результаты на выборах плачевны (у них есть лишь один представитель в местных органах власти из 462), и влияние их маргинально. Конкретным примером этого стал саммит «Большой Восьмерки», который состоялся в прошлом году в Северной Ирландии. Это был самый мирный и хорошо организованный саммит в истории «Восьмерки». Только два ареста были совершены полицией за время саммита, и они не были связаны с какой-либо акцией протеста. Само понятие политического «левого» или «правого» крыла здесь остается почти неважным. В большом опросе общественного мнения в Северной Ирландии в марте этого года только 25% респондентов смогли описать свои политические взгляды как левые или правые. А 34% сказали, что не знают, как классифицировать свои взгляды в этих терминах или не в состоянии охарактеризовать политику различных политических партий в таких понятиях.
Большинство экономических аналитиков, таких, как Pricewater-House-Coopers’ Economic Outlook, считают, что экономические условия в Северной Ирландии, скорее всего, будут еще ухудшаться. Скажется ли ухудшение экономических условий на мирном процессе?
Ведущий ирландский политик Майкл Макдауэлл предсказал в прошлом году, что мирный процесс переживет экономический спад по обе стороны границы. Политика на севере может стать еще более разделяющей обе общины в отсутствие экономического прогресса, но, по его мнению, вряд ли есть риск того, что Север вернется в состояние войны.
В этой связи возникает важный вопрос о политических последствиях экономического кризиса. Нет автоматической связи между экономическим и политическим кризисом. Существует экономический кризис, но он еще не достиг стадии органического кризиса – когда легитимность самой системы ставится под сомнение. Вместо этого на Севере кризис привел к требованиям снижения налогов на иностранные корпорации. Была лишь одна значительная однодневная забастовка — 30 ноября 2011 года – по поводу пенсий в государственном секторе, но она, кажется, не имела никаких политических последствий. Такие протесты остаются ограниченными «экономико-корпоративными» интересами и не связаны с вопросом о завоевании политической власти и изменении характера государства. Все это может вызвать скептицизм в отношении перспектив рабочей классовой политики в нынешних условиях.
VI. Нарциссизм мелких различий.
Мирный процесс и белфастское соглашение 1998 года придают главное значение жертвам конфликта и жертвенности. Политики в основном определяют как «жертвы» или представители групп жертв и политика часто сводится к соревнованию, кто бОльшая жертва. Как пишет психоаналитик Жаклин Роуз в «Жизнь и письме» (Гардиан, 3 февраля 2012 года) «Ты можешь оказаться жертвой, но превратить ее в свою сущность — значит и психически и политически проиграть».
Особенно это верно, если принять во внимание, что мирный процесс шел рука в руке с процессом деполитизации. С мирным процессом конфликт был до основания переопределен. Прежде — это был конфликт двух противоположных идеологий — республиканизма и юнионизма, вопрос был о том, чья власть — английского государства или народа Ирландии как целого. Мирные процесс все это изменил: сейчас это культурное столкновение между двумя разными культурными общностями. То есть, конфликт в Северной Ирландии возник из-за того, что ирландская культурная общность не была уважаема, и люди считали, что английская культурная общность под угрозой. Решение простое — проявлять «уважение» ко всем культурам. Но на деле конфликт был не между ирландской и английской культурой, а между Томасом Пэйном и Эдмундом Бёрком.
То, что политику свели к культуре, объясняет переход от материального к символическому. Все политические партии сейчас признают легитимность английской власти и политики неолиберализма, так что им приходится искать различия в символах. Конфликт не о том, чья власть английского правительства или ирландского народа, какого класса, а сколько дней должен быть поднят английский флаг, называть ли Дерри Лондондерри, принимать ли закон об ирландском языке и т.д.
Северная Ирландия от политики империализма против антиимпериализма пришла к нарциссизму мелких различий. Республиканизм никогда не был выражением мелких этнических требований — он был универалистским, так что новая политика Шин Фейн стала, по сути, политикой национальной идентичности. Мирный процесс — это не разрешение конфликтов или изменения конфликтов, а скорее «управление» конфликтами разных идентичностей. С прогрессивной точки зрения, как говорил Эдвард Саид: «слишком много фракционности, сектантства, мелких дрязг, так что люди теряют из виду конечную цель, как называл ее Эме Сезэр — свидание с победой, где собираются все народы в поисках свободы и просвещения».
Мирный процесс и белфастское соглашение 1998 года придают главное значение жертвам конфликта и жертвенности. Политики в основном определяют как «жертвы» или представители групп жертв и политика часто сводится к соревнованию, кто бОльшая жертва. Культура жертвы тесно связана с тем, что Франк Фуреди называл «культурой психотерапии». Вопросы вроде Кровавого воскресенья раньше понимались через призму угнетения и национально-освободительной борьбы. Сейчас управление конфликтами беспокоится насчет психотерапии для жертв, что деисторизует и деполитизирует конфликт. С этим связана культура ущерба и культура компенсации. Прежде националисты и республиканцы требовали ухода английского государства, сегодня они требуют больше расследований от того же государства, чтобы получить материальную компенсацию. Все это указывает на ослабление понимания власти и снижение политических ожиданий.
Вопрос прошлого — тоже симптом загнивания. Отношение общества к прошлому не может быть оторвано от отношения к настоящему и будущему. Беда в том, что Северной Ирландии неловко за настоящее и будущее, так что политика состоит в моральном управлении прошлым или использования его для утешения, вместо того, что готовиться к завоеванию власти в будущем.
VII. Оппозиционный республиканизм и его политическое пространство.
Если конституционный статус Северной Ирландии — дело решенное на обозримое будущее и война закончена, что в таком случае с меньшинством оппозиционных республиканцев, которые отвергли белфастское соглашение 1998 года?
Они крайне раздроблены — существует не менее пяти разных политических групп и четыре вооруженные организации, не считая независимых республиканцев, не принадлежащих к этим группам. Некоторые основаны на реальных политических принципах, другие возникли из-за личных и местных связей. Их отношение к социализму — от враждебности до открытой поддержки. СМИ обращают внимание на группы, собирающиеся продолжать вооруженную борьбу, хотя далеко не все республиканцы—противники белфастского соглашения 1998 года поддерживают вооруженную борьбу в нынешней ситуации.
Четыре вооруженные организации провели 39 операций в 2010 году, 26 в 2011, 24 в 2012 и 30 в 2013. За последние полтора года они не сумели убить ни одного английского солдата, полицейского или тюремщика. Как говорит Киран Маклохин, бывший командир узников Подлинной ИРА в тюрьме Магаберри: “То, что существует сейчас — нечто среднее между иллюзией войны и желанием вести войну, но войны нет».
Большая часть деятельности этих групп посвящена созданию поддержки для тех, кого они называют своими «военнопленными». В тюрьмах Северной Ирландии в прошлом году сидело 1862 заключенных, меньше 40 из них — республиканцы, что объясняет общее политическое равнодушие к их участи. Стоит заметить, что в Северной Ирландии — самый высокий процент заключенных в Англии и Ирландии за неуплату долгов — «социальных» заключенных куда больше, чем «политических». Но в смысле «социальных» вопросов эти группы, как правило, сосредоточены на борьбе против обвиняемых в торговле наркотиками или антиобщественном поведении.
У этих групп есть небольшая поддержка на местах, но в целом они остаются маргинальными. В целом, это, прежде всего, проблема «республиканизма на одной улице». На местных выборах неделю назад одна группа выступила под лозунгом «Это ТВОЙ город», что показывает их политические границы. Другая группа подняла реакционный лозунг «покупай местное» и «покупай ирландское». «Мысли локально, покупай у себя дома, чтобы у нас была община, которой мы могли бы гордиться. Сколько людей в сельской Ирландии проезжают мимо местных лавок и едут в город за покупками, забывая, что они сберегут несколько евро, но при этом помогают разрушить экосистему, которая поддерживает сельскую Ирландию?» С упором на идеологию «малое прекрасно», их антикапитализм, по сути, есть обида мелкой лавки на супермаркет.
Главная проблема социалистического республиканизма и оппозиционных течений — долгосрочный упадок политического пространства. Можно сравнить с тем, что произошло в 26 южных графствах, которые стали Республикой Ирландия.
Южное Ирландское государство явилось результатом гражданской войны, и при его образовании в 1922 году значительная часть населения была настроена враждебно к органам этого государства. Поэтому существовало реальное политическое пространство для создания оппозиционного движения. Затем та часть республиканцев, которые потерпели поражение в гражданской войне, создала политическую партию Фианна Фойл с планом уничтожить это государство изнутри, когда придут к власти. Но как только они стали правящей партией, они тут же встроились в систему, которую собирались разрушить. Однако Фианна Фойл сумела провести ряд реформ, которые смогли удовлетворить растущую часть населения. В результате этих реформ государство становилось все более легитимным в глазах населения, которое прежде было от него отчуждено. Поэтому политическое пространство для создания оппозиционного движения отнюдь не расширилось, а сузилось. Республиканские, социалистические и оппозиционные движения становилось все более маргинальными. Поэтому из 949 мест в органах местного самоуправления в 26 графствах только один занимает оппозиционер-республиканец.
То же происходит в Северной Ирландии, только быстрее. Североирландские государственные учреждения считались проанглийскими, националисты и республиканцы ощущали себя гражданами второго сорта, поэтому они были отчуждены от этого государства. Шинн Фейн поддерживала соглашение 1998 года, и вошла в органы северного государства с намерением разрушить его изнутри. И мы видим, как Шинн Фейн встроилась в учреждения, которые клялась разрушить. Однако партия смогла принять законы и провести реформы, которые резко улучшили положение националистов в северном государстве. В результате националисты и республиканцы чувствуют себя все более удобно внутри северного государства, и его органы становятся все более легитимными в их глазах. Желающих воевать среди республиканского населения мало, к тому же все более и более сужается политическое пространство для альтернативного проекта. Только 4 из 462 мест в органах местного самоуправления заняты представителями альтернативных республиканцев. В 1988 году представитель ИРА говорил журналисту «мы можем пережить репрессии, но не реформы».
У так называемых диссидентов — те же глубокие проблемы. В отличие от прошлого, английская власть в Ирландии куда больше опирается на «мягкую силу» государства (финансирование местного сектора, благосклонную «трансформацию конфликта» и психотерапевтические инициативы «выздоровление через воспоминания»), чем на «жесткую силу» (репрессивные органы государства). Государство делает больший упор на согласие, а не на принуждение — только самые тупые республиканцы или социалисты считают, что государственная власть опирается только на принуждение и на особые отряды вооруженных людей. (идеологическая обработка сознания, политика «пряника» это тоже методы классовой войны и тоже принуждение, только иная его форма – прим. ред.РП)
Эта проблема не уникальна для Северной Ирландии. Ни в одной европейской стране коммунистам не удалось сломать гегемонию социал-демократии над рабочим классом. (мелкобуржуазный революционаризм это не разновидность коммунизма, это разновидность все той же буржуазной идеологии, и тот факт, что она везде терпит поражение, срастаясь с либеральной буржуазией, закономерен и изначально был предсказуем – прим.ред РП). Реформистские стратегии и достаточная легитимность системы была способна ограничить политическое пространство, открытое для радикальных течений — до такой степени, что трудно представить их способными на прорыв.
Выводы
Мирный процесс, по сути, заключается в реконструкции буржуазной власти в Северной Ирландии, не в контексте Британской империи, а в контексте Евросоюза. Для Бернадетт Девлин Макалиски мирный процесс означает «демобилизацию, дерадикализацию и демилитаризацию» антиимпериалистических сил, и все эти три задачи были выполнены».Поэтому точнее говорить о процессе умиротворения, а не «мирном» процессе. Оппозиция мирному процессу не означает желание вернуться к конфликту и вооруженной борьбе. Некоторые наиболее резкие из республиканских критиков Белфастского соглашения говорят, что они против «процесса», но не «мира». Их важнейшее возражение против мирного процесса не в том, что из ирландской политики было исключено оружие, но в том, что из ирландского республиканизма был исключен радикализм (вполне разумно – прим. ред РП).
Северная Ирландия не изолирована от мировых тенденций. Мирный процесс — часть всемирного кризиса реально существующих национально-освободительных движений (АНК, ООП, Сандинисты и т.д.) и крушение реально существующего социализма. (Это не результат крушения социализма, а результат отступления от научного социализма. Это крах мелкобуржуазных иллюзий о социализме и мелкобуржуазных путях к нему.- прим. ред. РП) Изменение международного соотношения сил после крушения советского блока поставило проекты национального освобождения в положение слабости, и вынудило их принять неблагоприятные условия. В том же духе, что республиканское движение было связано с подъемом антиимпериалистических движений, его эволюция также отражает их упадок. Мирный процесс и соглашение 1998 года — это ирландский вариант «конца истории» Френсиса Фукуямы.
Мирный процесс — симптом наступления термидора, при котором наблюдается крушение исторических сил и проектов перемен. Перефразируя Вальтера Беньямина, диалектика находится в застое. (Если ее отбросить прочь, она и будет находиться в застое – прим. ред РП). Но пессимизму «все потеряно» и отчаянию побежденных Эдвард Саид противопоставил «индивидуальное интеллектуальное призвание, которое не обезоружено парализующей силой политического поражения, но и не движется беспочвенным оптимизмом и иллюзорными надеждами. Сознание возможности сопротивления может жить только в том, кто подкреплен интеллектуальной твердостью и неувядаемой уверенностью в необходимости начать все сначала, без всяких гарантий, кроме, как говорит Адорно, «уверенности в том, что даже самая одинокая и беспомощная мысль, если она убедительна, может быть помыслена в других местах и другими людьми. Таким путем мысль может принять и выразить движение целого, смягчая горе и отчаяние проигранного дела, что нам пытаются внушить враги. С этой точки зрения можно даже спросить — может ли проигранное дело в самом деле быть проигранным».
Перевод Т. Каменновой
