Жизнь революционерки

В канун Международного дня работниц – Женского дня перед нами стоял вопрос о том, на что лучше обратить внимание наших читателей-рабочих. Мы не хотим и не будем поздравлять в этот день всех женщин без разбора только за то, что когда-то они родились девочками. Поскольку и 23 Февраля и 8 Марта – это классовые, партийные праздники пролетариата, мы станем филистерами и последними предателями своего класса, если будем вторить буржуазии, которая Международный день работниц превратила в День буржуазно-мещанской самки, потребительницы, тунеядки, в день, который сведён к лицемерной болтовне, скрытой похоти и оскорблениям, физиологии, дарению всяких подарков всем женщинам без классового разбора и пьянству.

Но мы ни в коем случае не против цветов и подарков. Никто не отвергает величайшую роль и заслуги женщины-матери. Однако на первое место в этом конкретном празднике 8 марта законно и исторически справедливо должна встать женщина-труженица, женщина-пролетарий, женщина-товарищ, женщина-революционер. Та, на которой всякий гнёт и эксплуатация сказывались и сказываются особенно тяжело, вдвойне, втройне.

В этой связи мы не выполним свой долг перед рабочими, если не попытаемся показать выдающиеся примеры революционной судьбы двух женщин. О них мало что известно сегодня, да они никогда и не стремились к славе и известности. От того подвиг их не стал меньше. Скорее наоборот. Когда наши современницы, начинающие марксистки, читали черновики этой статьи, многие говорили о том, что «такое возможно, если только революцию любить больше жизни».

Наши товарищи ошибаются. Именно потому, что революционерки страстно любили жизнь, но не свою личную, а жизнь миллионов угнетённых и раздавленных царизмом и капиталом, именно потому, что страстно желали, чтобы жизнь этих миллионов была счастливой и благополучной, именно поэтому они так мало ценили свою жизнь, свое здоровье и свое благополучие. Иного пути у революционеров и не может быть. И особая, отдельная  заслуга женщин на этом пути как раз и состоит в том, что они шли против мещанско-буржуазного «общественного мнения», которое требовало от них «быть, как все», которое видело в них не свободного, гордого и мыслящего человека, а самку, кухарку, деторождающую машину, проститутку, вещь.

Анализ собранных материалов потребовал, да и сами товарищи просили, не упускать из текста, так сказать, «бытовых» подробностей. Это не всегда хорошо, но поскольку, по сути дела, этим материалом РП открывает новую страницу в истории нашей революции, связанную с царской каторгой и тюрьмой, и поскольку именно наши товарищи-женщины просили точных и подробных описаний тюремного быта, составители упускали из текста лишь те места, которые слишком уж «физиологичны» и к описанию событий прибавить ничего нового не могут.

Августа Нейман

К сожалению, нам не удалось найти полных биографических сведений об этой женщине. Есть только отдельные документы, в которых приводятся отрывочные воспоминания о ней, а также официальные бумаги царской охранки и тюремного управления, по которым можно восстановить ход событий. Тем важнее будет вытащить из архивной пыли и показать одного из забытых героев великой революции.

Почти ничего не известно о работе Нейман в питерском большевистском подполье в 1904–1905 гг. В Петербурге, в середине сентября 1905 года, после длительной забастовки открылись высшие учебные заведения, но не для занятий, а для проведения революционных митингов. Среди столичного студенчества наблюдалось большое оживление и возбуждение. В эти дни одно из собраний студентов-социал-демократов было собрано большевиками на квартире одной курсистки с Женских медицинских курсов Лесгафта. На этом собрании впервые встретились и познакомились две девушки, Фаина Радзиловская и Августа Нейман. Собрание закончилось около 11 часов вечера. Поскольку Радзиловской было далеко идти домой, Нейман, жившая неподалёку, пригласила её к себе на ночлег.

Но спокойного ночлега не получилось. Около двух часов ночи в двери сильно постучали. Это была полиция, которая вломилась в комнатушку Нейман с обыском. Обыск этот говорил о крупном провале местной организации РСДРП, виной которому был провокатор Н. Доброскоков по кличке «Николай — Золотые Очки»[1]. Именно он в течение августа-сентября 1905 года провалил много революционеров в Питере. Августа была активным работником в организации, она отвечала за связь с тремя предприятиями Выборгской Стороны. Поэтому шпики выслеживали её особенно тщательно и взяли в числе первых товарищей.

Пока в комнате кипел полицейский «шмон», Августу и Фанни поставили лицом к стене и заставили поднять вверх руки. В комнату пришли три женщины из тюремного управления и начали обыскивать девушек. Обыскивали очень грубо, с девушек срывали одежду и бросали на пол, толкали. Августа, которая внешне казалась тщедушной, мягкой и робкой, полезла в драку с той женщиной, которая её обыскивала, и громко протестовала против грубости и бесстыдства этих полицейских дам.

Полиция пришла целенаправленно за Нейман, однако следователь начал допрашивать и Радзиловскую. Та себя назвать отказалась, не сказала и где живёт, так как в своей комнате держала несколько запрещённых книг, большевистские листовки и нелегальные брошюры.

После обыска и первого допроса девушек увезли в Дом предварительного заключения, печально известную многим большевикам «Предвариловку». Посадили в общую камеру, которая была до крайности переполнена мужчинами и женщинами-участниками с.-д. подполья, которых продал «Николай — Золотые Очки».

В «Предвариловке» Нейман и Радзиловскую продержали две недели. Всё это время Нейман проявляла необычайную жажду деятельности. Она нашла среди арестантов желающих обучаться немецкому языку и ежедневно проводила занятия. Когда в камере нависала длительная пауза, она на память читала Гёте и Гейне. Часто её просили что-нибудь рассказать, и тогда вся камера затихала и слушала Августу, казалось, почти не дыша. Но были и страшные периоды, когда Нейман впадала в ступор. Она, лишённая кипучей повседневной деятельности, просто увядала на глазах: часами она могла сидеть на кровати с безучастным лицом и смотрела в одну точку. Лицо «в такие моменты становилось деревянным и совсем опустошённым». Товарищам такая смена настроений казалась странной и подозрительной. Радзиловская вспоминала: «Эту сменяемость настроений, — даже не настроений, а как будто всего существа, словно перед вами два разных человека, — узнала я только впоследствии, и она всегда меня поражала»[2].

Мы не сразу поняли, в чём тут дело. А дело, оказалось, в том, что у  Нейман, да и у некоторых других большевиков, была своего рода психологическая тренировка для отрабатывания поведения на следствии и в тюрьме. Они тренировали «уход в себя», искусственный аутизм на тот случай, если обстоятельства вынудят длительно молчать или притворяться слегка не в себе. Этот приём не всегда действовал, но всё же бывало часто, когда тюремщики или уголовники оставляли в покое политического, который мастерски симулировал помешательство, считая, что он (или она) «повредились в уме»[3].

С другой стороны, на тюремном поведении Нейман неизбежно сказывалось всё её тяжёлое детство и не менее тяжёлая жизнь, о которой она рассказывать не любила, считая такие рассказы лишними и никому не нужными. «Всем тяжело. Чем лучше я?», — говорила она.

Известно, что она была по национальности немка, подданная Пруссии. Отец её жил в пограничной деревушке Гроссчемохен и имел отношение к контрабандистам. Из раннего детства Августа помнила, что отец её очень любил, но сам он был опустившимся человеком, пьянствовал и постоянно водил её по кабакам. В такой обстановке прошли ранние детские годы.

Затем отец окончательно спился, и девочку отправили к одной из тёток в Псков. В семье у этой тётки царила большая нужда, поэтому было решено сразу же «пристраивать» ребёнка к какому-нибудь ремеслу. Но помог случай. На улице девочка часто читала стихи Гёте по-русски и по-немецки. Это заметил какой-то чиновник из местного управления народного просвещения, и Августу взяли в гимназию на казённый счёт по обучению и двухразовому питанию. Учась в гимназии, она постоянно нуждалась, ходила в дырявых башмаках и одном старом платье. Рубаху девочке сшили из старых занавесок, а зимнее пальто — из списанной офицерской шинели за счёт нескольких сердобольных педагогов гимназии. Обстоятельства заставили Нейман очень рано начать зарабатывать на жизнь уроками.

От скудного и плохого питания Августа с раннего детства была болезненной, как тогда говорили, «малокровной». Жизнь в нетопленном доме, холодная комната, отсутствие одеял и тёплой одежды привели к тому, что с подросткового возраста девушка начала страдать болезнью почек — нефритом. Эта болезнь требовала определённого лечения и диеты, но Августа никогда не обращала внимания на своё здоровье и благополучие, да и средств на лечение и питание не было.

По окончании гимназии девушка получила место домашней учительницы в одной небогатой семье, жившей в глуши Псковской губернии. В этой семье она провела несколько лет, постоянно испытывая нехватку знаний, тягу к учёбе, к работе в городе. Тем не менее, влияние молодой учительницы на эту семью оказалось настолько большим, так велик был её вклад в воспитание и обучение детей, что уже много лет спустя, будучи на каторге, она постоянно получала письма от выросших детей, которые не могли забыть свою первую учительницу.

Через 4 года, когда начальный курс обучения детей был окончен, хозяева этого небольшого поместья помогли Августе выехать в Петербург и время от времени немного помогали деньгами.

В Питере Нейман поступает на медицинские курсы Лесгафта. Жила, страшно нуждаясь и голодая. Одну из зим она проходила в потёртой жакетке, без зимнего пальто и в старой фетровой шляпе, но это её совсем не беспокоило. Все товарищи, кто знал Нейман, в один голос вспоминали, что Августа страшно не любила никаких вещей и «побрякушек» и совершенно искренне считала, что человеку достаточно иметь не больше двух смен белья: одну на себе, другую в стирке. Поэтому, если у неё заводилось что-нибудь лишнее, она сейчас же находила кому отдать свои вещи. Однажды дошло до того, что она отдала своё единственное пальто подруге-большевичке, которая только что вышла из тюрьмы и ходила в летней одежде, хотя была уже глубокая осень.

Когда Нейман и Радзиловскую выпускали из Предварилки, Августа оставила сокамерницам почти все свои вещи. Ей казалось странным взять их с собой, а не оставить тем, кому предстояло идти по этапу. Хотя при стеснённом положении Нейман, ей было крайне тяжело что-то приобрести, и ни у кого из товарищей не повернулся бы язык её упрекнуть.

Через две недели, которые девушки провели в Предварилке, Питер было не узнать. Повсюду шли митинги, повсюду чувствовался крайний подъём и оживление. Назревали октябрьские события 1905 года. Нейман сразу же окунулась в с.-д. движение.

В партийной работе того периода Нейман и Радзиловская были направлены в питерскую военную организацию РСДРП. Нейман поручили пропагандистскую работу и организацию солдатских кружков. В организованные ею кружки входили, в основном, солдаты сапёрного батальона, внутри которого уже была довольно крепкая и значительная революционная  организация. У Августы было несколько постоянных кружков, с которыми велась марксистская работа разного уровня, начального, среднего и для солдат — агитаторов и пропагандистов[4].

Нейман часто приходилось ходить в казармы для завязывания новых связей, для агитации  новых солдат, которые не участвовали в работе кружков. Но особенно удавалась Августе систематическая  работа в кружках. Она была прекрасным педагогом-пропагандистом, и солдаты, с которыми она занималась, заметно росли в марксистском и общеобразовательном отношении.

С солдатами складывались очень тёплые отношения. Они считали Нейман своей старшей сестрой и учительницей, хотя в кружках занимались и люди вдвое старше её. Но была в её занятиях и одна особенность: Августа не была массовым работником в том смысле, что не могла говорить с аудиторией, предварительно не узнав имён, фамилий, настроений, убеждений, нужд и устремлений всех своих учеников. Она была, скорее, пропагандистом, чем агитатором.

Для занятий в кружках комитетом РСДРП был найден целый ряд квартир в Питере. Но часто случалось так, что солдаты, поодиночке и группами, стали приходить в гости к Нейман и Радзиловской, которые жили в одной небольшой квартире. Разговоры в большинстве случаев шли на политические, экономические и общественные темы, но бывало и так, что молодые и пожилые солдаты прибегали к Нейман посоветоваться по житейским вопросам, читали ей письма из деревни, спрашивали, как поступить в той или иной ситуации. За эти визиты солдат Нейман периодически получала втык от руководства местного большевистского комитета, ей говорили, что это неконспиративно, что солдаты, приходя на квартиру в форме, могут навести шпиков и провалить кружки и квартиру. Но Августа говорила, что если солдаты приходят на квартиру, значит, у них есть в том необходимость, и что запрещать это пока что незачем.

Понемногу адрес квартиры, в которой жила Нейман, стал известен широкому кругу солдат. Однажды на занятия в кружок привели двух солдат из Семёновского полка, который жестоко «усмирял» декабрьское восстание на Красной Пресне. Узнав, что в кружок пришли недавние каратели и убийцы московских рабочих, Августа, как говорится, зажглась и провела политические занятия с таким жаром и подъёмом, что семёновцы прониклись к ней доверием и почувствовали интерес к занятиям. Через несколько дней на очередное занятие они пришли сами и привели с собой ещё несколько человек из своего придворного полка.

Так среди семёновцев, которые считались одной из главных «опор» самодержавия, возник очаг «смуты», уничтожить который командованию удалось только через три года, во время жуткой реакции, когда около 25 солдат этого полка были отданы под суд и отправлены на каторжные работы.

Характерно, что  адрес квартиры, в которой Августа проводила кружковые занятия, знали многие солдаты и даже некоторые унтер-офицеры. Но, как потом оказалось, когда военная организация РСДРП была выслежена полицией и провалена, ни один солдат не выдал Нейман и её кружок.

В период активной работы солдатских кружков у Нейман сложилось очень сильное анти-интеллигентское настроение. После ряда её высказываний товарищи-интеллигенты боялись приходить в кружок или на квартиру, настолько остро в тот момент было нежелание Августы с ними встречаться.  Позже, будучи в тюрьме, Нейман и Радзиловская анализировали этот момент и пришли к выводу, что тогда Августу больше всего интересовала работа со вчерашними крестьянами, и она целиком погружалась именно в неё, хорошо понимая, что солдаты должны в скором будущем стать той силой, которую поведёт за собой рабочий класс на войну против самодержавия и капитализма. Роль интеллигенции в кружке Нейман понималась в том, что она должна внести марксистское знание в массы рабочих и солдат, но при этом самостоятельной политической силой интеллигенция быть не может.

В период работы в солдатских кружках у Августы обостряется почечная болезнь. Здоровье девушки подтачивается, но та не думает о себе. Заработок Нейман был небольшой: она работает день через день в редакции газеты «Волна». Тех денег, что она зарабатывает, не хватает даже на еду. Кроме того, Нейман передаёт часть своих скудных средств в фонд помощи товарищам, сидящим в тюрьме. Несколько дней после зарплаты дома у неё еще есть какая-то еда, а потом кончались деньги, и приходилось сидеть на сухарях и воде. Она очень сердилась, когда кто-либо в эти дни приносил ей продукты. «Ради чего ты обкрадываешь себя?», — обычно спрашивала она и отдавала продукты обратно. Радзиловская как-то пожаловалась в комитет на такое поведение Нейман. Августе было партийным решением приказано продукты принимать и есть, но после этого она около месяца не разговаривала с Радзиловской.

25 мая 1906 года вся петербургская военная организация РСДРП была арестована. Августу арестовали ночью на квартире и сразу же увезли в Предварилку. Через месяц туда же определили и Радзиловскую. За это время Нейман успела перезнакомиться со всеми сидящими в камере и приобрела хорошее к себе отношение.

В этот период в тюрьме были некоторые «вольности и свободы». Днём двери камер были открыты, и в тюрьме организовались две хозяйственные коммуны — эсдековская и эсеровская. Иногда между коммунами возникали недоразумения в вопросах раздела продуктов и передач с воли. Августа как-то собрала обе коммуны и долго стыдила всех, говоря, что они за еду готовы продать свою человеческую суть. Упрёки быстро подействовали, так как Августу очень уважали обе коммуны за бескорыстие и честность. Но всё же вскоре коммуны распались, камеры были закрыты, какое-никакое коммунальное хозяйство оставалось только в больших общих камерах. Одиночники стали жить индивидуальным хозяйством.

У Августы на воле не было никого. Круглая сирота. Никто не ходил к ней на свидание, о ней никто никогда не заботился по-родственному, никто не носил передач. Но всегда в дни передач из многих одиночек и общих камер по так называемым «телефонам» или «коням» для  Августы поступала еда и лакомства. Понятно, что большая часть раздавалась сокамерницам или передавалась товарищам на «мужскую» сторону.

В Предварилке Августа много занимается, особенно историей. В тюрьме были очень живы воспоминания о воле, о работе среди солдат. Однажды Нейман, гуляя во дворе, увидела за забором солдат и решила, что их нужно агитировать. Августа сидела в одиночке на верхнем этаже, откуда была видна та часть двора, где стояли караулы солдат. Для агитации караульных был разработан такой способ. Составлялась прокламация, затем она печатными буквами переписывалась на чистый лист бумаги. Когда Августу выводили на прогулку, она незаметно привязывала прокламацию к камню и перебрасывала через забор. Несколько недель Нейман буквально жила этими прокламациями и обращениями к солдатам. В конце концов, кто-то разнюхал о таком деле, и тюремная администрация наняла рабочих, которые надстроили забор, доведя его высоту до такой, что перебросить камень было уже невозможно.

До суда пришлось отсидеть 16 месяцев, поскольку дело Нейман переходило из окружного суда в военный и обратно. Наконец, в сентябре 1907 года началось слушание дела в объединённом военно-окружном суде, созданном царской реакцией для того, чтобы можно было судить гражданских лиц жестоким военно-полевым трибуналом. До суда жизнь в тюрьме протекала довольно скучно и однообразно: усиленные занятия науками по доступным книгам, прогулки, беседы, тренировки. И вдруг в связи с судом в жизнь заключённых вошло разнообразие. Арестованных по делу военной организации РСДРП начали возить для ознакомления с делом в здание охранного отделения, которое располагалось на Мойке, дом 10. Арестантов возили в так называемых «собачниках» — длинных фургонах с маленьких решетчатым окошком сзади. Через это окошко Нейман и её товарищи наблюдали за жизнью города.

После каждой поездки Нейман строила планы побега, однако тогда для него не было ни сил, ни возможностей, ни нужной организации. Дело в том, что побег из ссылки и побег из городской тюрьмы — вещи разные по уровню сложности. Побег из тюрьмы, где все средства террора и заключения как бы сконцентрированы, требует значительной подготовки, больших сил и средств внутри и вне тюрьмы. Потому одновременно все необходимые и благоприятные условия для побега из городской тюрьмы складываются довольно редко.

В здании на Мойке Нейман встречалась с сопроцессниками-мужчинами, которых держали тогда в «Крестах». Иногда всех арестантов вместе везли в «собачнике» до «Крестов», и тогда возникала возможность обсудить текущие дела, передать новости или сообщения.

Перед самым началом суда арестованных социал-демократов перевели из «Крестов» в Предварилку. Суд длился 15 дней. Всего подсудимых по делу военной организации был 51 человек, поскольку к первой группе, которую «сдал» полиции провокатор Николай, присоединили вторую группу членов РСДРП, арестованных по делу о восстании в Кронштадте летом 1906 года.

Августа относилась к суду внешне безучастно. Видимо, ею была выбрана такая тактика для того, чтобы не отвечать на вопросы следствия и суда. Во время перерывов судебного заседания она часто ложилась на скамейку в коридоре и лежала, не обращая ни на кого внимания. В то же время было заметно, что она себя очень плохо чувствует, и чтобы, с одной стороны, не сказать лишнего на суде, а с другой — не выглядеть жалким образом при выступлении, Нейман избрала пассивное поведение.

По приговору суда Августа получила 4 года каторги. К приговору отнеслась равнодушно. От последнего слова отказалась. Всех четырёх женщин, проходивших по этому делу, перевели в пересыльную тюрьму и поместили в одну камеру. Там Нейман понемногу вернулась к «нормальной» жизни и почти сразу же начала планировать всякие занятия и другие мероприятия.

Долгое сидение в одиночке накопило в Августе большой заряд неиспользованной энергии. Она часто не спит по ночам, укрывая кого-либо из подруг своим одеялом. В одной из сокамерниц она рассматривает талант к рисованию, в другой — к написанию стихов. Через несколько дней путём различных тюремных ухищрений Нейман достаёт цветные карандаши и бумагу и заставляет своих новых учениц рисовать и писать. Она доказывает им, что нельзя зарывать таланты в землю, а кроме того, именно в тюрьме человеку необходимы различные умственные упражнения.

Вскоре всех политических каторжанок, около 10 человек, соединили в одну общую камеру с большой решетчатой дверью. Через эту дверь на них иногда глазели, как на зверей в клетке, приезжавшие в тюрьму дамы-благотворительницы и монашки.

В пересыльной тюрьме Нейман и её подруги провели около 4 месяцев. Это был очень шумный и оживлённый период. После весьма свободного, даже либерального режима в Предварилке, им было трудно привыкнуть к целому ряду правил и ограничений пересыльной тюрьмы. Администрация пересыльной пыталась ввести в камерах абсолютную тишину, в то же время Нейман почти каждый вечер организовывала коллективное пение, в том числе русской «Марсельезы». Кто-то из женщин вырезал ножом на камерном столе девиз: «Пока пение раздаётся среди мучений, палачи не смогут победить».

Вообще, конфликты с администрацией «пересылки» начались почти сразу же. Из окна женской камеры, в которой сидела Нейман, был виден двор, в котором гуляли мужчины-каторжники. Они группой ходили по кругу, звеня кандалами и цепями, в одинаковых серых бушлатах и шапках из серого сукна. Поэтому женщины сначала приняли их за уголовных. Затем среди лиц, которые казались похожими одно на другое, Августа и Фанни узнали лица своих товарищей по организации РСДРП и других сопроцессников. Мужчины также не сразу узнали их и приняли за уголовниц, так как всех женщин в этой тюрьме переодели в арестантские холщовые платья в синюю полоску и серые платки-косынки. Но когда арестанты узнали друг друга, между ними тут же начались приветствия и переговоры. Это заметили надзиратели и часовые. Мужчин тут же увели со двора, а женщин наказали за этот «проступок» тем, что лишили передач и свиданий на несколько дней.

Это общего настроения не испортило, и вечером Августа начала читать девушкам лекцию по политэкономии. Голос у неё был звонкий и громкий, поэтому на него постоянно реагировали надзирательницы. Однажды вышел конфликт. Одна из надзирательниц по прозвищу «каракатица» влетела во время занятий в камеру и начала кричать на Нейман, требуя, чтобы она ничего не рассказывала. Августа очень спокойно выслушала её, а затем сказала, обращаясь к другим девушкам:

— Не стоит с ней разговаривать: с ней разговаривать всё равно, что с дубиной. И постучала пальцем по столу.

Этот разговор был передан начальнице отделения. Нейман на неделю посадили в карцер, а в её бумагах, предназначавшихся на этап, написали, что она дерзкая и бунтарка, и что склонна к насилию и побегу.

Больше всего столкновений было из-за форточки. Дело в том, что форточка была единственной лазейкой для сообщения камеры с волей. Товарищам Нейман, оставшимся на воле, а также родственникам других каторжанок удалось завязать отношения с одним из часовых, который через ночь дежурил под окном женской камеры. Через этого часового девушки получали письма, газеты, листовки и другие сведения с воли.

Но так как вместо двери камера была оборудована решёткой, то надзирательницы, которые постоянно сидели напротив камеры, в коридоре, видели всё, что происходит внутри. Поэтому всегда нужно было тщательно выбирать момент, когда надзирательница отвернётся или отойдёт, чтобы спустить через форточку вниз верёвку и незаметно вытащить наверх привязанный пакет. Этот трюк работал долго, однако какие-то подозрения у тюремного начальства всё-таки были. Форточку в женской камере стали запирать на замок. Нейман предложила бороться за форточку до конца, так как лишиться связи с организацией, оставшейся на воле, было недопустимо.

Каждый вечер девушки становились тесной кучкой и накидывали сверху на всех большой тюремный платок. Затем внезапно чья-нибудь рука высовывалась из-под платка, и какой-нибудь предмет, вроде бутылки или камня, летел в форточку. Стекло со звоном разбивалось. Администрация каждый день вставляла новое стекло, и каждый вечер процедура битья форточки повторялась.

За эту борьбу всю женскую камеру лишили передач, свиданий и медицинской помощи. Тюремную еду есть было нельзя, так как в ней часто плавали черви. В дело шёл только сухой хлеб, поэтому Нейман и её подругам приходилось фактически голодать.

Августа принимала самое активное участие во всех конфликтах с администрацией «пересылки». Но однажды она сильно заболела и слегла. В тюремный лазарет её не принимали, так как был на это запрет. У неё было какое-то острое желудочное заболевание, которое истощило её до последней крайности. Болела она долго, почти до самого этапа. На этап Нейман ушла в феврале 1908 года, в Сибирь, в Мальцевскую каторжную тюрьму.

Перед отправкой всех женщин ещё раз переодели. Это выглядело примерно так: «Наряд был поистине шутовской: короткое, по колена, полосатое платье, гигантские коты (широкие штаны из грубой ткани) поверх холщёвых бесформенных чулок, на голове огромный платок из той же грубой ткани, завязанный под подбородком, потрёпанный жалкий суконный халат с чёрным тузом на спине. Каждая часть одежды рассчитана была на то, чтобы обезобразить, унизить, сделать арестанта как можно меньше похожим на человека»[5]. На ноги и руки одевались кандалы.

Мальцевка вначале подействовала на Августу крайне тяжело. Она осознавала, что впереди было несколько лет тюрьмы, почти абсолютная оторванность от воли, от жизни, а главное, от революционной работы и борьбы.  С другой стороны, в этой тюрьме существовал ряд «компромиссных» традиций, которые Нейман принять не могла. Одной из таких традиций было молчаливое соглашение каторжан с администрацией о команде «встать!». При входе в помещения тюрьмы какого-нибудь начальства подавалась эта команда, и все заключённые должны были её выполнять. Но так как для политических это было делом унизительным, то все женщины  договаривались вставать заранее, до прихода начальства, и гулять по камере. Тогда выходило так, что у надзирателей не было необходимости кричать свои команды, даже когда приезжал начальник тюрьмы Сементковский. И вопрос с унижением достоинства как бы пропадал сам собой.

Существовал ещё целый ряд льгот, который, опять-таки, по молчаливому соглашению с администрацией, был закреплён за каторжанами. Например, днём открывались все камеры, которые выходили в общий большой коридор, и заключённые могли там гулять и заниматься. В дневное время, когда в тюрьме оставался только младший персонал, каторжанкам разрешалось переодеваться в «вольные» цветные платья. Но если вдруг дозорный с вышки кричал о том, что едет начальство, тогда надзирательницы загоняли всех в камеры, приказывали переодеваться в тюремную одежду и запирали камеры на замки.

Этот компромиссный быт производил на Августу удручающее впечатление. Попросту говоря, он её бесил. Отсутствие борьбы и «компромиссы» сказались на всей камерной жизни очень болезненно. Она волновалась, спорила, доказывала, что неправильно идти на соглашение с тюремщиками и палачами, что заключённые-люди, а не трусливые мыши и т.п. В конце концов, Нейман заявила подругам, что они, её товарищи, «потихоньку предают революцию и оскотиниваются», и что теперь они из товарищей превратились в соседок.

Но такое положение продлилось недолго. Кружным путём в Мальцевскую тюрьму пришла посылка с марксистской литературой. До этого Августе как-то удалось договориться с двумя-тремя надзирательницами, которые вольно или невольно слушали её лекции в коридоре, о том, чтобы эта посылка попала к ним в камеру.

После того, как посылка оказалась в камере, коридор загудел, как растревоженный улей.  С раннего утра в разных местах коридора шли занятия по политэкономии, истории, философии, русскому и немецкому языкам, географии, математике. Только в обед и перед вечерней поверкой коридорные кружки и дискуссионные «клубы» заканчивали свою работу, и тогда коридор превращался в место прогулок.

Но Нейман всего этого было мало. Когда работа в кружках была более-менее налажена, у неё началась, как сейчас принято говорить, депрессия. Подругам она признавалась в этот период, что всё бы отдала за то, чтобы оказаться в питерском подполье, в опасности и ежеминутной напряжённой работе.

Когда Августу перевели в вольную команду, она берёт на себя организацию быта всей команды: готовит еду, убирает, стирает, носит воду. Не находя умственного занятия, которое поглотило бы её целиком, в этот период она спасается физической работой.

После окончания срока каторжной тюрьмы, Нейман переводят на поселение в село Творогово, Кабанской волости. Относительная свобода и восстановление связи с революционерами делают своё дело: состояние здоровья Августы идёт на лад. Но возврат в большие города был запрещён, стало быть, самая гуща партийной работы оставалась пока что недоступной. В тюрьме она тщательно изучает медицинское дело и, будучи на поселении, помогает местному фельдшеру. Там же в селе ею организуется воскресная школа для неграмотных крестьян. От Нейман крестьяне впервые слышат о том, кто такие большевики и чего они хотят.

Рассказ об Августе будет неполным, если мы не коснёмся её личной жизни. По существу, касаться нечего. У неё этой жизни никогда не было. Голодное детство, затем лесная глушь, затем полная занятость подпольной работой в Питере. Потом тюрьмы и каторга. Никаких подходящих условий.

Но вот примерно за три недели до смерти Августа встретилась на поселении с одним ссыльным товарищем. Почти ничего не было сказано между ними, он вскоре уехал на другое место. Вслед пошли письма. В отношениях с людьми в детстве и позднее Августа не была избалована лаской. Она привыкла отдавать всё, что имела, а не брать, и потому ей казалось очень странным, что между нею и этим ссыльным назревает большое и сильное чувство. Это всё, что можно и нужно сказать об этой стороне её жизни.

В августе 1911 года она тяжело заболела дизентерией. За всё время болезни товарищам Нейман не удалось добиться, чтобы к ней приехал врач. Раза два из Кабанска приезжал какой-то безграмотный фельдшер, и толку, понятное дело, от него не было. Возможно, что заболей Августа в другом месте, её удалось бы спасти.

Она умерла 1 сентября 1911 года. Похоронили Августу на краю села Творогово, на кладбище, с которого видна река Селенга.

Для всей ссыльной общественности это была тяжёлая потеря. Со всей округи проститься с товарищем съехались все, кто мог. Своими руками был сделан гроб, вырыта могила. Своими руками была сделана решётка — ограда. Несколько товарищей отложили свой побег для того, чтобы до конца сделать и установить эту кованую решётку. Около могилы было посажено несколько кедров.

Так жил и погиб в расцвете сил настоящий человек. Трудно сказать, как проявила бы себя товарищ Нейман в будущих русских революциях, но ясно одно: царизм в её лице убил своего опасного врага. Августа Нейман показала, каким может быть путь профессионального революционера, который не знает и не хочет знать «тихой» жизни вне своего революционного дела.

Евгения Бош

(1879-1924)

Евгения Бош вступает в ряды РСДРП в тот момент, когда партия только начинала складываться. По молодости и ещё по ряду обстоятельств она тогда не играла в ней сколько-нибудь заметной роли. Бош появляется на сцене активной большевистской борьбы в 1910 году, в очень тяжёлое для партии время, когда шла жестокая реакция, внутренний разброд, борьба с разъедающими партию уклонами. В этот период Евгения формируется уже не как рядовой член РСДРП, а как один из твёрдых и авторитетных руководителей большевистской работы на Украине.

Её имя связано со всеми наиболее характерными периодами жизни и развития партии. Каждый раз она появляется на наиболее ответственных участках фронта, в гуще масс. Она всегда была на левом фланге, там, где не терпели никаких идейных компромиссов, там, где беспощадно вскрывали всякую попытку уклона со стороны менее твёрдых и решительных товарищей по партии.

В отличие от Августы Нейман, которая родилась и росла в беспросветной тьме и нищете, Евгения Бош происходит из богатой помещичьей семьи. Она родилась в ту глухую реакционную пору, когда были в моде разговоры о политике «малых дел», когда толстовство, непротивление злу привлекало массы разночинной молодёжи, когда не было видно настоящего революционного проблеска впереди. Но события героического десятилетия 70-х годов говорили, что возможны другие времена, времена бурь и радостной борьбы.

Несмотря на материальную обеспеченность, Евгения с ранней юности понимала свою обречённость на жалкое прозябание в дворянском гнезде. В будущем ни замужество, ни дети не давали ей жизненного удовлетворения, а скорее наоборот, усилили и ускорили стремление вырваться из тесной мещанской скорлупы — на простор широкой общественной жизни. Такой жизни, в которой можно почувствовать себя частью огромного и единого коллектива, в котором можно отбросить все свои мелкие огорчения и монотонные эгоистические переживания.

Вообще говоря, только сильная и одарённая натура могла вынести из удушающей атмосферы помещичьего дома такие способности, такую инициативу и смелость, какие  Евгения Бош проявила впоследствии в революционной работе. Истории русской революции хорошо знаком этот тип женщины-борца, жертвующей собою ради общего революционного дела, женщины, до последней нервной клетки преданной тому делу, которому она когда-то решила служить.

В  Бош можно рассмотреть революционерку эпохи Народной Воли, но выросшую теоретически и практически. Выходя на сцену политической жизни на рубеже веков, Бош сумела соединить в себе лучшие традиции прошедшего периода революционного движения с теоретическим орудием, приспособленным для борьбы рабочего класса за своё дело и свои права, — с марксизмом.

Уходя с головой в политическую работу, Евгения почти никакого времени и внимания не уделяла личной жизни. Личное таилось где-то очень глубоко, тщательно скрывалось от товарищей и лишь в редкие минуты прорывалось наружу. И только тогда можно было понять, что этот суровый боец — в то же время и женщина и мать в лучшем, самом настоящем и культурном смысле этого слова. Она сумела создать отношения с детьми, которые даются не каждому. Она была для них старшим товарищем, она направляла их советом и личным примером по своему же пути.

Но эта любовь и забота о них ни разу, ни на минуту не помешала её деятельности, не изменила ни на миллиметр ни одного её решения. Лишь в «свободное» от работы время, когда, благодаря «любезности» жандармов, она оказывалась в тюрьме, ссылке и эмиграции, Евгения отдаёт детям все накопившиеся чувства, которыми наполнены её письма домой.

Но при первой же возможности приступить к революционной работе, она резко отодвигает личные переживания на задний план. Дочери рассматриваются только как младшие товарищи, которые, может быть, нуждаются в некоторой опеке, но, тем не менее, как равные и вовлечённые в работу с самых ранних лет. Они направляются в самую тяжёлую и опасную обстановку.

Жизнь и работа Бош на Украине в период 1917–1918 гг. была кульминационным периодом её жизни. Именно тогда она развернула все свои силы и таланты, как партийный работник, как политик и боец. Этому году она отдала всё, что могла, работая с невиданным напряжением. Она дошла до такого истощения, что из Таганрога, где завершился первый этап пролетарской борьбы на Украине, её буквально на руках пришлось нести в санитарный вагон для отправки на север.

Изголодавшись за годы  ссылки и эмиграции по живой, активной работе, она с головой бросается в революцию 1917 года. Её всегда тянуло к работе в массе. Под непосредственным впечатлением писем Ленина, Бош торопится воплотить в жизнь тезисы и идеи учителя о восстании. Но Евгению ждёт некоторое разочарование. В самых близких кругах украинских организаций партии большевиков она встретила  нерешительность, колебания в вопросе о вооружённом восстании.

В центральных организациях, в Москве, Питере, в крупных пролетарских районах России эти колебания среди большевиков были  быстро изжиты. Начиная с апрельской конференции, партия, а за ней и растущие массы пролетариата, двинулись к завоеванию своей диктатуры. А на Украине, особенно сельскохозяйственных районах, относительно бедных пролетарскими элементами, становление правильной линии в партии шло намного хуже и медленнее. Сказывалось сильнейшее мелкобуржуазное влияние села, торжествовала идеология мелких хозяйчиков.

Чтобы вполне понять обстановку, в которой оказалась Евгения Бош по приезде в Киев[6], надо сказать, в каком состоянии в то время находились местные партийные организации. Даже такие крупные организации, как Екатеринославская, Кременчугская, Полтавская, являлись объединёнными организациями, в которых мирно уживались эсдеки всех мастей, до меньшевиков и оборонцев включительно. В Киеве большевики были обособлены ещё в годы войны, но меньшевистская «диффузия» в киевской организации была налицо. Подтверждением этого обстоятельства могут служить факты позорного раскола и бегства из организации как отдельных лиц, так и целых групп — в некоторые острые моменты партийной жизни[7]. Военная обстановка трёх прошедших лет поставила в центр внимания партии вопросы об отношении к войне, к обороне. Так как среди эсеров и меньшевиков имелись интернационалисты, то в эти годы и образовалась почва для сближения киевских большевиков с сильными меньшевистскими и эсеровскими организациями Киевской и Полтавской губерний.

Вопросы перспектив революции, темпа её развития, форм, последующих этапов, наконец, сама проблема захвата власти в провинциальных партийных организациях ставились и трактовались лишь в самом общем смысле. Когда Бош и Пятаков приехали в Киев, они сделали доклад о последних директивах ЦК партии большевиков. Однако ни Киевский Комитет, ни общегородское собрание с рядовыми членами партии большевиков не высказали своего отношения к восстанию сразу. Поднятые вопросы оказались новыми для киевской и полтавской организаций. Комитеты открыто заявили Бош и Пятакову, что они «неподготовлены даже для разговора на эти темы»[8].

У Бош начинается затяжной конфликт с Пятаковым, который склонялся к тому, чтобы «дать украинским товарищам год-полтора на подготовку к восстанию». Тут проявляется значение Евгении Бош как партийного работника. Упорно, не пропуская ни одного повода, используя каждый удобный случай, она стремится оздоровить киевскую организацию, очистить её от меньшевизма, пробудить волю к активной борьбе, привить политическую инициативу. Необходимо было максимально ускорить темпы работ по подготовке к вооружённому восстанию в Киеве и Харькове. «Никакого года-двух у нас нет», — заявляет она Пятакову на заседании Киевского Комитета.

Большинство Комитета не всегда соглашается с предложениями Бош. Поэтому она не останавливается перед тем, чтобы ставить нерешительных членов Комитета перед свершившимся фактом. Она организует вокруг себя группу «твердолобых», которая начинает работать напрямую с рабочими киевских заводов и батраками окрестных капиталистических экономий.

Рабочие верят Бош и идут за ней. Опираясь на поддержку пролетариата, Евгения в работе с Комитетом часто прибегает к недемократическим методам и приёмам. Так, однажды, член К.К. Самойлов отказался возглавить рабочую дружину, в задачи которой входило разоружение нижних чинов полиции. Бош публично поднесла ему свою юбку, попросила надеть и убираться вон из Комитета. В другой раз, когда не хватало агитаторов для работы в цехах паровозного завода в Харькове, Бош потребовала, чтобы туда поехали члены Киевского Комитета. Ехать согласились не все. Тогда Бош заявила, что «Киевский Комитет трусов распущен, и будет сформирован новый», после чего все члены Комитета уехали в Харьков и провели там успешную агитацию. Евгения не раз навлекала на себя многочисленные нарекания за деспотизм, самочинство и даже за хулиганство. Но она не боялась этих нареканий, так как интересы революции, как она их понимала, были для неё единственным и высшим критерием законности и этичности.

Важным моментом в работе Е. Бош на Украине был национальный вопрос. В то время среди меньшевиков и эсеров, а также части членов РСДРП было принято отрицать само наличие Украины и украинского народа. Семена, посеянные русским самодержавием, которое подменяло Украину Малороссией, украинский язык — диалектом, давали свои всходы.

В 1917 году украинское крыло партии было плохо вооружено в области национальных отношений. В 1915 году в партии разгорелась дискуссия по этому вопросу, и тогда Евгения Бош принадлежала к группе, которая не разделяла позиции ЦК во главе с Лениным. Бош страдала болезнью великодержавного уклона. До понимания единства формы и содержания в национальном вопросе Бош тогда было ещё далеко. Она не видела, что при национальной форме возможно и необходимо социалистическое содержание украинской культуры.

Очутившись в самом центре украинского национального движения, Бош внимательно наблюдает за тем, как действует на массы демагогическая пропаганда и агитация украинских буржуазных националистов.  Она сразу же обращает своё внимание на национальный момент, старается схватить сущность проходящего перед её глазами процесса и до известной степени пересматривает свои прежние взгляды.

Скоро от прежней позиции, совершенно не желавшей считаться с национальным фактором, остаётся вывод, который она приводит в своём письме к Ленину: «Голый лозунг — право наций на самоопределение — нам в теперешней украинской обстановке ничего не даёт». Надо было наполнить лозунг самоопределения ленинским содержанием. А какое содержание может быть у лозунга о праве народов на самоопределение? Содержание в том, что только сама нация имеет право определить свою судьбу, в том, что никто не имеет права насильственно вмешиваться в жизнь нации, разрушать её школы и прочие учреждения, ломать её нравы и обычаи, стеснять её язык, урезывать права. Но при этом нельзя было рассматривать «голый лозунг» без отношений русского и украинского рабочего класса, которые есть единый класс. Право наций на самоопределение ничего не стоило без пролетарского интернационализма. Национальный вопрос мог быть правильно решён только тогда, когда на Украине, как и в России, будут свергнуты эксплуататорские классы, и вся власть и собственность там и здесь перейдут в руки трудового народа.

Бош понимает, что главная сила украинской контрреволюции не в больших городах вроде Киева или Харькова, а в уездах, на селе. Она собирает комитеты нескольких городов и ставит задачу партийного охвата провинции. Евгения берёт на себя инициативу выхода за узкие рамки городской работы. Создаются Киевский областной, а затем Юго-Западный объединённый областной комитет партии, объединяющий три губернии (с захватом некоторых территорий Правобережья). От этих комитетов нужно было идти к Всеукраинскому Съезду партии и Всеукраинскому Съезду Советов.

В этой работе Бош и её новый Киевский Комитет не встречают поддержки со стороны мощных парторганизаций промышленных районов Украины. Там национальная проблема так остро не стоит, и потому понятно, что там не расслышали раскатов крестьянско-национальной стихии. Эта политика привела к замыканию партии в Донецко-Криворожской Республике, где украинские «смешанные» партийные организации старались укрыться от политических притязаний украинской буржуазии и от вооружённой интервенции немцев, которых тоже интересовали не вопросы этнографии, а хлебные, угольные и рудные богатства Украины. Евгения Бош призывает к немедленному наступлению на формирующегося буржуазного противника в лице Центральной Рады.

После подписания Брестского мира, в заключении которого Центральная Рада сыграла предательскую роль, когда уже началась оккупация Украины германской армией, после занятия Киева, группа большевиков под руководством Евгении Бош приходит к выводу, что дальнейшее сохранение советской правительственной организации на Украине бесцельно. Нужно все силы бросить в непосредственную работу в массах, поднимая их на борьбу против объединённого врага, германских оккупантов и украинской буржуазии. Так как переход от слова к делу у Бош никогда не требовал много времени, она выходит из правительства, отправляется на фронт и широко разворачивает агитационную и организационную работу. Она берётся за подготовку той повстанческой волны, которая уже через два месяца превратила всю Украину в кипящий котёл, а к концу года привела к восстановлению в ней Советской власти.

Эта ориентировка на массовую работу, тяга к массе, понимание процессов, происходящих в ней — вот черты, характерные для Евгении Бош, свойственные ей на всех  этапах её политической жизни, от самых первых шагов до последних минут. Объективная невозможность постоянной, ежедневной работы в массах, вне которой она себя не мыслила, вне которой ей «было нечем жить», сыграла свою роль в её трагическом конце.

Евгения Бош, по мнению её товарищей, «тратила себя неоправданно, нерасчётливо». В 10-15 лет активной работы она израсходовала огромный запас сил, которого — при бережном отношении к нему — хватило бы на долгие годы. Она ушла из жизни в возрасте, когда другие люди достигают максимума в развитии своих интеллектуальных сил. Ушла потому, что тяжёлая болезнь не позволяла ей поддерживать ту интенсивность деятельности, к которой она привыкла.

Евгения Бош — типичный революционер-практик. Надо признать, что её революционное творчество служило не для создания теоретических построений, а для их реализации, воплощения в жизнь. Именно в области партийного и государственного строительства Бош дала очень много. И, наверное, могла бы дать больше, если бы аскетическое пренебрежение к вопросам личного благополучия и здоровья не разрушило её организм так рано. Но не будь такого пренебрежения к себе, революционер-практик Бош состояться бы не смогла. Жизнь и здоровье она без остатка положила на дело социализма.

История жизни Евгении Бош может быть примером того, как нужно строить свою жизнь борцу-революционеру, как связывать её с жизнью рабочих масс, как находить верный путь в труднейшие минуты, руководствуясь большевизмом и опытом борьбы.

Прасковья Куделли

(1859-1944)

В описании жизненного пути одного из старейших членов партии большевиков Прасковьи Куделли мы решили отступить от намеченного плана. Чем дальше углублялись мы в её биографию, тем больше понимали, что для пользы дня сегодняшнего лучшим изложением её жизни и дела будут фрагменты книги «Дом № 65 по Шлиссельбургскому тракту», где рассматриваются и соединяются два, на наш взгляд, важнейших момента революционной работы: вопросы партийной агитации и пропаганды и наглядные, живые примеры общей организации работы большевиков в школе. Мы давно искали достоверные исторические материалы, которые показывали бы подробно, точно, выверено работу партии в школе. Считаем, что записки Куделли в этом деле — удачная находка.

На праздновании своего 75-летия она говорила товарищам: «Я не заметила, как пролетели эти три четверти века… Как только началась сознательная жизнь, я была занята не личными вопросами, а вопросами общественными, революционными. Такая жизнь была счастьем для меня как для человека».

Прасковья Куделли родилась в Екатеринодаре в семье врача. Отец рано умер, мать вышла замуж за офицера, командира полка. Семья не бедствовала.

Окончила Высшие женские курсы в Петербурге. С 1878 года участвует в студенческом революционном движении, была активным членом «Народной Воли». С 1893 года работает учительницей в вечерней воскресной школе. С середины 90-х годов начинает всё больше тяготеть к марксизму. Работая в школе, знакомится с Лениным и Н. Крупской. С 1901 года активно сотрудничает в «Искре». Вступает в партию большевиков в 1903 году и остаётся стойкой большевичкой до конца своих дней. Работает на нелегальном положении в Петербурге, Пскове, входит в состав Тверского и Тульского комитетов РСДРП. Активная участница Революции 1905-1907 гг., является членом Петербургского комитета партии, отвечает за партийную пропаганду и агитацию на Выборгской Стороне. Делегат Таммерфорсской партийной конференции, которая состоялась в декабре 1905 года.   Неоднократно арестовывается и ссылается в Сибирь и в Архангельскую губернию.

С 1912 года Прасковья Куделли сотрудничает в «Правде». В 1913 году активно участвует в организации и проведении (впервые в России) Международного дня работниц — Женского дня. Участница Февральской и Великой Октябрьской социалистической революции. Выполняет ответственные поручения Ленина.

После Октября Куделли на партийной работе.

Вкратце это всё. Несколько строчек с датами — и, как говорят в таких случаях, жизнь, которой хватит на троих. Стандартный путь большевика-ленинца. Поэтому не будем повторять уже сказанное выше и возьмём несколько уроков большевизма у молодой учительницы воскресной школы для рабочих.

«В доме № 65 по Шлиссельбургскому тракту помещалась воскресная школа, известная среди рабочих под названием Корниловской. В трёх этажах этого дома были рабочие квартиры, а на четвёртом — разместилась школа.

Обстановка школы была очень простая — деревянные некрашеные столы и такие же лавки. Рабочие после длинного 11- или 12-часового рабочего дня приходили на занятия прямо от станка сильно усталыми, с закопченными лицами. Помню одного ткача — я ему что-то объясняю, а он смотрит на меня непонимающими усталыми глазами и говорит: «Ткачи ведь завсегда глухие, вот я в школу пришёл, а в ушах шум стоит, свист, поэтому мне и невдомёк, что объясняют». Постепенно эти люди, переутомлённые работой, начинали втягиваться в учёбу. …Занимаясь, мы наблюдали, как постепенно просветлялось сознание наших учеников, как они становились на уроках более оживлёнными, как впитывали в себя преподносимые истины. А какая есть в мире высшая красота? Уверяю вас из своего большого опыта педагогической работы, что она заключается в прояснении сознания тёмного, забитого человека, в росте его личности, в познании им законов общественного развития и своей роли в этом великом процессе.

Что влекло в школу рабочих? То, что они, в свою очередь, чувствовали, как просветляется их сознание, как они становятся сознательными людьми. В этой школе многие рабочие впервые узнавали о науке, о силе знания, о борьбе классов, и это их окрыляло.

В начале работы школы среди учителей было распространено народническое мировоззрение. В 90-е годы, когда среди молодёжи — учащихся университета и других высших школ — началось сильное влияние марксистского мировоззрения, когда студенты и курсистки засели за труды Карла Маркса и его учение запало им в душу, когда знание теории Маркса у многих из нас окрепло, то это не могло не отразиться на школе. Карл Маркс учит, что рабочий класс является двигателем истории, и нас потянуло в рабочие школы, чтобы заниматься с рабочими и, несмотря на все преграды, несмотря на то, что под видом учащихся иногда появлялись шпионы и охранники, популяризировать учение Маркса.

Но как мы могли это делать в тогдашних условиях?

Опору надо было искать, прежде всего, среди учащихся, хорошо знать каждого из них. Мне нужно было знать, что представляют собою мои ученики. В этом отношении мне помогало изучение литературных произведений. Взяла я, например, стихотворение А. Толстого «Василий Шибанов». Это стихотворение, прочитанное в школе, произвело очень сильное впечатление. Я предложила учащимся написать к следующему уроку характеристику одного из действующих лиц этого стихотворения. Вот сочинения у меня в руках. Один учащийся пишет, что Шибанов, конечно, показал большую твёрдость воли, проявил самопожертвование, но это самопожертвование ни ему самому, ни тогдашнему обществу никакой пользы не принесло. Когда я прочитала такой вывод, то сразу решила, что на этого учащегося надо обратить особое внимание. В то время уже начали создаваться подпольные марксистские кружки за Невской заставой. В 1893 году здесь работал Ленин. Его ученик Иван Бабушкин организовывал группы для изучения марксистской литературы. Один раз на занятия в мою группу явился невысокого роста человек. Это был Бабушкин. Я говорю ему: «Вы не в моей группе занимаетесь», а он отвечает: «Это ничего, я посижу у вас на уроке, послушаю». Как выяснилось потом, он приходил для того, чтобы слушать ответы учащихся. И если от какого-нибудь учащегося он слышал ответ в таком роде, как было написано в приведённом выше сочинении, то он знакомился с ним поближе и, узнав как следует, привлекал к работе в подпольный марксистский кружок.

Преподаватели школы в большинстве своём были социал-демократами. Они были настроены против самодержавия, но что должно быть дальше, они не задумывались. Иногда учащиеся — члены марксистских кружков спорили с ними. Когда преподаватель говорил, например, что в Швейцарии — милиция, кантональное управление, свобода собраний, свобода слова, печати и т.д., то вдруг кто-либо из учащихся спрашивал: «Всё это хорошо, но буржуазия-то там имеется?» Преподаватель отвечал: «Да, имеется». — «Почему же  в таком случае вы говорите, что там так уж хорошо? Там, где буржуазия, всегда будет угнетение рабочего класса».

Преподавание литературы играло огромную роль в деле политического и общественного развития учащихся. Преподавая историю литературы, мы в то же время знакомили учащихся с историей революционного движения в России, что расширяло кругозор учащихся, подготовляло их к пониманию марксизма.

Каждой изучаемой литературной эпохе прилагалась характеристика общества того времени, характеристика экономики и всего политического строя, и на этом фоне давалось понятие о писателях данной эпохи.

О Н. Чернышевском нельзя было говорить открыто, но на переменах мы рекомендовали учащимся прочесть роман «Что делать?», а затем в частных беседах и в удобную минуту говорили о значении романа.

Когда наступали экзамены, то на них приезжал из учебного округа специальный уполномоченный. Мы побаивались, что вдруг кто-нибудь из рабочих по неопытности начнёт говорить про Чернышевского или другого революционного писателя, тогда преподавателя не только сняли бы с работы, но, может быть, выслали бы из Петербурга. Был случай. Приезжал на экзамены в мою группу инспектор, ужаснейший иезуит. Сладеньким голосом спрашивает учащегося: «Скажите, какие вы книжечки читали?». Ученик в таком же тоне ответил: «Сказочку о серебряном блюдечке и наливном яблочке». — «А ещё?». — «Капитанскую дочку» господина Пушкина». Инспектор отстал.

Иногда бывало так, что кто-нибудь из большевиков-пропагандистов, из подпольных работников договаривался с учительницей, что она будет сидеть на уроке в то время, как он будет заниматься политической пропагандой. Делалось это опять на случай посещения класса кем-нибудь из посторонних. Как только входил инспектор, сейчас же вставала учительница и начинала, к примеру: «Мы с вами проходили умножение на двузначные числа, а теперь разберём случаи умножения на трёхзначные…». Учительница писала на доске цифры и таким образом как бы проводила урок.

На занятиях по естественным наукам преподаватели говорили о том, как создавалась вселенная и приводили учащихся от поповщины к атеистическим взглядам. Так наши товарищи-физики, химики, математики, ботаники оказывали огромное влияние на учащихся, помогали выработке у них цельного материалистического мировоззрения.

В школе изучалась также экономическая география. На занятиях мы говорили не только о том, что Париж стоит на реке Сене, а Берлин-столица Германии, но и о том, какая форма правления во Франции, как развивается там рабочее революционное движение, какие там политические партии, профессиональные союзы.

На уроках экономической географии мы давали понятие об экономике разных стран, о формах правления и т.п. Стараясь обходить полицейский надзор, мы говорили о царском самодержавии в России, о том, каким классам при нём принадлежит фактическая власть.

Корниловская школа пользовалась большой популярностью и уважением среди рабочих с окружавших её фабрик и заводов. Учеников школы остальные рабочие называли «студентами». Очень часто к ним обращались за советом по какому-либо непонятному вопросу. Школа сыграла большую роль в деле подготовки революционных деятелей из среды рабочих.

Если мы в воскресной школе давали далеко не все знания, которые были нужны по некоторым конкретным областям, то всё, что мы преподавали, так западало в душу, что помогало человеку в его деятельности на протяжении всей жизни. Всё то, что рабочие узнавали в школе, они передавали на фабриках и заводах другим рабочим, учили своих товарищей, вели агитацию за то, чтобы рабочие поступали в школу.

Школа наша пополнялась непрерывно…».

Перед нами прошли общие картины жизненного пути трёх женщин-русских революционеров. Мы не выбирали их специально из всех героев революции, хотя, надо сказать прямо, хотелось найти и показать нашим товарищам тех замечательных людей, о которых знают только специалисты, и чьи имена написаны в старых верных книгах сталинского периода, которых так боится буржуазия.

Надо полагать, эту задачу мы выполнили.

А где связь с Международным днём работниц? А связь, на наш взгляд здесь такая: все эти женщины — великие борцы нашей революции не просто заслужили право на общее поздравление с праздником, они практически создали и воплотили его — положили жизни за его суть. В числе прочих, они сделали так, что миллионы наших женщин были вырваны из вековой тьмы и рабства и в новой стране смогли, наконец, занять то великое общественное место, которое принадлежит женщине-труженице.

С Международным пролетарским Днём работницы вас, дорогие наши товарищи-женщины!

Подготовили С. Осипов, М. Иванов.   

[1] Письмо департамента полиции «Сведения о рептильном фонде» от 03. 12 1905 г. № 54/12. Оригинал хранился в ЛОГПА, ф. департамента полиции, оп. 8, л.д. 12.
[2] Ф. Радзиловская. А. Нейман. Каторга и ссылка, 1926 , № 06(27).
[3] Отчёт тюремной инспекции СПБ от 12.10.1908 г., стр. 108-112. Оригинал хранился в ЦГАОР, ф. 1152, оп. 648, л.д. 141.
[4] «Рабочие Ленинграда в трёх революциях», 1932, стр. 88.
[5] И. Каховская. Из воспоминаний о женской каторге. Каторга и ссылка, 1926, № 01 (22), стр. 145-146.
[6] Бош приехала в Киев вместе с Ю. Пятаковым, с которым она работала там в 1910-1912 гг. За революционную работу Бош и Пятакова арестовали и приговорили к ссылке на поселение. Из ссылки Бош и Пятаков бежали за границу. После Февральской революции они вернулись в Россию и в конце марта 1917 г. приехали в Киев. С самого начала нового этапа в совместной работе наметился разлад, так как Пятаков колебался относительно вооружённого восстания, а Бош выступала за самое решительное восстание в Киеве и Харькове.
[7] В июле 1917 г. об уходе из партии заявила группа во главе с Чекеруль-Кушем, старым большевиком, который неоднократно был членом Киевского Комитета. В июле 1918 г. ушёл Зарницын, тоже бывший член Киевского Комитета. В 1919 году, в момент наиболее острой гражданской войны на Украине, сбежал из партии В. Шахрай, член Полтавского Комитета партии большевиков. Проклятые традиции…
[8] Е. Бош. «Год борьбы», Изд. Истпарта ЦК РКП, 1925 г. стр. 56.