Правда о Ленском расстреле. Окончание

Часть 1    Часть 2     Часть 3

«Друг рабочих»
(глава для любителей дружбы с администрацией)

На Ленских приисках царил прежний произвол. 22 апреля состоялось совещание местных командиров «Лензото», которое рассматривало вопрос: что делать с рабочими? Совещание постановило, что все бастующие рабочие подлежат эвакуации с началом пароходного движения по рекам.

Для того чтобы деморализовать забастовщиков и сделать их положение невыносимым Тульчинский предложил выдавать пищевой паёк только тем рабочим, у которых на счетах нет заработанных денег. Те рабочие, которые при последнем расчёте получили не менее 18 (одинокий) и 30 рублей (семейный), должны были до эвакуации питаться за свой счёт. Негодяй знал, что до навигации было 40-50 дней, и понимал, что прожить это время без пайка человек мог лишь впроголодь, на сухарях и воде.

Зачесалось и царское правительство. После расстрела против него выступило всё, что было в России здорового и прогрессивного. Царизму было необходимо, чтобы забастовка «как-то окончилась». 5 мая Тульчинский получает телеграмму из Горного департамента о том, чтобы он вылез из штанов, но убедил бы рабочих «встать к работе».

С 7 по 11 мая провокатор обходил все прииски второй дистанции, заводил разговоры с рабочими и уговаривал их «одуматься». Но рабочие везде говорили ему, что у них есть депутаты, с которыми только и нужно вести все разговоры. Тульчинский бесился и заявлял, что теперь забастовочного комитета нет, на что неизменно получал ответ: хочешь говорить по-серьёзному – ищи наш стачком.

ЦБ знал, какую работу по расколу горняков и мастеровых ведёт инженер. Поэтому ему было прислано письмо от стачкома Александровского прииска, в котором говорилось, что прежде чем звать рабочих на работу, надо удовлетворить все пункты «Наших требований», освободить арестованных, провести следствие о вине «Лензото» в забастовке и установить конкретных виновников расстрела.

В ответ Тульчинский сбросил маску «друга» и пригрозил рабочим выселением в тайгу – если они немедленно не пойдут работать. Тогда ЦБ направило телеграмму на несколько питерских адресов, в том числе в Госдуму, в которой говорилось: «Окружной инспектор пояснил, что если будет какое-либо сопротивление с нашей стороны по поводу эвакуации нас на пароходы, то будет употреблена сила и оружие. Выселение рабочих проводится с целью скрыть картину ленских событий. Если нас вывезут насильно, до прибытия сюда ревизионной комиссии, то зачем она и её прибытие?[1] Рабочий Пешков»[2].

Эхо расстрела

Но все понимали, что от Думы толку забастовщикам мало. Вся надежда была на российский пролетариат. После расстрела Баташев наладил связь с партийными центрами и большевистскими газетами «Звезда» и «Правда». Именно в этих газетах регулярно выходили передовицы, заметки и фельетоны о событиях на Лене. Часть «ленских» статей была написана лично Лениным. Ключ к пониманию завершающего этапа забастовки нужно искать в большой работе всей партии.

8 апреля в «Звезде» на первой полосе было крупно напечатано: «На Ленских приисках убито — 270 и ранено – 250 рабочих». Без комментариев. А уже  9 апреля по всей стране начались забастовки протеста. Остановили работу десятки заводов, фабрик, типографий, мастерских в Киеве, Варшаве, Харькове, Николаеве, Екатеринославе.

В этот же день в Думе выступал Макаров с ответом на запрос социал-демократической фракции. Сказав свои известные слова о том, что «так было и так будет далее», он официально заявил, что ленские рабочие «сами виноваты, они сами напали на войска»[3].

12 апреля забастовали рабочие в Риге, Елисаветграде. Началась большая стачка в пароходных компаниях на Лене. Остановился Одесский судостроительный завод и порт. В Петербурге бастовали целые рабочие районы. Так 17 апреля было остановлено 134 столичных предприятия. На улицы вышло более 32 тысяч человек, которые пели «Вечную память» и революционные песни.

К 20 апреля забастовками были охвачены практически все крупные города и промышленные центры России. В большевистские газеты и в с.д.-фракцию Госдумы поступали сотни резолюций с протестом против расстрела рабочих на Надеждинском. Под лозунгом протеста против расправы над безоружными горняками «Лензото» прошла первомайская забастовка 1912 года, в которой участвовало около 400 тысяч человек. Ленин писал в те дни: «Ленский расстрел явился поводом к переходу революционного настроения масс в революционный подъём масс»[4].

«Следователи»

Ремарка: надо сказать, что за последние дней десять мы получили немало критики в свой адрес со стороны рабочих и наших старших товарищей за большие объёмы этого очерка. Тем не менее, любое историческое расследование без деталей невозможно. Больше того, мы стремились к тому, чтобы у наших молодых рабочих появился вкус к тщательному, въедливому анализу исторической информации. Навыки такого анализа, умение вести настоящее следствие по политическому делу становятся полезными и необходимыми, особенно в спорах с мелкобуржуазным «болотом», чиновниками и пропагандистами буржуазии. Словом, тогда, когда буржуазные мифы, ссылки на буржуазные законы и на всякие «общие мнения» нужно вдребезги бить конкретными фактами, документами и цифрами. Буржуазию и её вольных и невольных подпевал необходимо на каждом шагу, на каждом слове ловить за язык и припирать к стене уликами. Они – ложь и словесный понос, в общем и ни о чём. Мы – сталь фактов, деталей и чисел. Они берут сегодня горлом и цветными картинками, а мы должны на основе существенных, наиболее типичных, а также единичных и особенных фактов показать общие законы, по которым развивается общество, т.е. показать правду. Тогда от буржуйских воплей и картинок со временем не останется и следа. А за правду люди пойдут на смерть.

…К концу апреля царизм зашатало. Правительству нужно было срочно «успокаивать общественное мнение». На Лену из Питера подули неожиданные ветры. Если до середины апреля главной фигурой в ликвидации забастовки был Трещенков, то с начала мая его прячут в тень, а на прииски начинают посылать комиссию за комиссией «для серьёзного следствия и расследования обстоятельств». Шума от этих комиссий было много, а толку мало. Была налицо попытка властей замазать преступления, обмануть рабочих и заставить их скорее приступить к добыче желанного золота.

10 мая на прииски прибыл Бантыш. Он, в общем, повторил миссию Тульчинского: ходил по баракам, уговаривал, обещал, пугал. Но везде ответ был один, примерно такой, какой Бантыш получил от рабочих на Пророко-Ильинском прииске. Ему показали на свежие холмики кладбища и сказали: «Раньше, чем звать нас на работу, вам, ваше превосходительство, следует узнать, за что погибли наши братья, и сказать нам, кто будет отвечать за их смерть»[5].

К моменту поездки Бантыш имел на руках обстоятельный материал по забастовке, предварительно собранный чиновником А. Майшем. Материал давал картину положения на приисках «Лензото» до забастовки и ясно указывал, кто виновник событий 4 апреля. Но Бантыш спрятал этот материал, а в 1914 году в Иркутске поползли слухи о том, что материалы губернатор сжёг – по личному распоряжению Макарова[6].

Сразу после Бантыша на прииски приехал генерал-губернатор Князев. Он объехал ряд приисков, но вскоре ему эта езда надоела, и он остановился на Феодосиевском, в главном «гнезде крамолы». По приказу Князева печатались и расклеивались по всем баракам «объявления», в которых Г/Г поочерёдно обещал то озолотить рабочих, приступивших к работе, то собственноручно расстреливать этих же рабочих вместе с семьями. Князев вытащил из тени ротмистра Трещенкова и возил его с собой в течение всей этой поездки. Но перед самым отъездом Г/Г получил из Петербурга какое-то срочное предписание и был вынужден отстранить Трещенкова от должности. Преображенский и Хитун вообще никак наказаны не были и свои должности сохранили.

Также накануне отъезда Князев выпустил «манифест», в котором называл рабочих «братцами» и «детьми моими». Он приглашал их скорее бросить стачку и «приступить к спасительному труду», а тех, кто посмеет не выйти на работы, губернатор грозил «лишить всякого довольствия», а также «рассчитать и вывезти в семидневный срок из района приисков».

Вдогонку «манифесту» полетело письмо ЦБ, в котором говорилось: «Давайте нам настоящее расследование, укажите, кто является виновником нарушения контракта и кто виновник расстрела рабочих 4 апреля». Князев эту пилюлю проглотил и промолчал.

Так как Трещенков был отстранён от должности, но временно оставлен исполнять обязанности полицмейстера, он продолжал заниматься скрытым террором против рабочих. Но 22 апреля он получает срочную телеграмму от Бантыша: «Немедленно прекратите всякий расчёт рабочих и продолжайте выдавать отпуск пищевых продуктов рабочим – всем без исключения». Через два дня на прииски прилетела ещё одна телеграмма из Иркутска: «Никаких мер по эвакуации без моих особых распоряжений ни под каким видом не принимайте».

Бантыш нервничает не зря. 20 апреля в Иркутске состоялось совместное заседание горного надзора и судейских чиновников. Для сокрытия преступлений «Лензото» и властей это  совещание, как и лензотовская банда, решило «всех бастующих рабочих обеих систем немедленно с начала навигации эвакуировать с приисков». Свои люди в надзоре и приисковой конторе сообщили об этом в ЦБ. ЦБ тут же направляет по этому поводу телеграфный протест в Питер и в Иркутск. Протест печатается в большевистских газетах, после чего власти дают указание «Лензото» «оставить всё положение на приисках до приезда туда авторитетной комиссии».

Манухин и компания

«Для успокоения общественного мнения» 27 апреля царь подписывает «высочайшее повеление» о посылке на прииски комиссии во главе с сенатором Манухиным «для расследования событий». Но перед отъездом Манухин получил секретную инструкцию из МВД о том, чтобы расследованию подлежала только забастовка, без событий 4 апреля.

4 июня комиссия приехала в Бодайбо. Сразу же было сделано несколько демократических жестов. По распоряжению Манухина были освобождены арестованные депутаты, кроме Баташева, Попова, Зеленко, Думпе, Соболева и Украинского. Другим жестом было молчаливое признание института выборных депутатов и запрет на их арест на время работы комиссии.

Далее «посланец царя» развесил по приискам объявления, в которых он призывал рабочих начать работу и «тем самым помочь ему в расследовании». Это был тактический ход Манухина в расчёте на то, что «большинство этого буйного элемента, раз встав на работу, более не поддастся дальнейшей агитации»[7].

Характерный штрих: для размещения комиссии «Лензото» отвело «Собрание служащих» — здание бывшей школы, ликвидированной «Лензото» сразу же, как только Надеждинский прииск был куплен у прежнего владельца.

Манухин поначалу игнорировал ЦБ и депутатов. Он посылал своих чиновников на места, но рабочие не давали этим «расследователям» никаких показаний. После этого Манухин был вынужден напрямую общаться с выборными. Он сразу же заявил депутатам, что «ему очень важно, чтобы рабочие встали на работу». Депутаты пояснили сенатору, что рабочие не возражают встать на работу, но на каких условиях? Договор «Лензото» нарушило, нового нет, на каком основании работать? Манухин продолжал настаивать на своём, большевики апеллировали к отсутствию договора.

И вдруг все рабочие-забастовщики приступили к работам. По этому поводу сразу же завопила буржуазная печать. Одни газеты кричали, что Манухин – гений переговоров. Другие — что перелома в забастовке достиг «душка – Керенский», который, будучи председателем комиссии адвокатов, помогал Манухину на приисках. Что взять с органов по распространению фальсификаций? Плохо другое, то, что некоторые советские историки – авторы хрестоматий для школ и ВУЗов в 60-80-е годы факт выхода забастовщиков на работу объясняли поверхностно и механически: мол, Манухин с Керенским уговорили рабочих – и рабочие пошли в шахты.

Но анализ документов показал, что не так всё просто. Горняки и мастеровые вышли на работу временно и по специальному решению ЦБ. Большевики понимали, что предложение Манухина «выйти на работу и тем помочь следствию увидеть действительные условия горного труда» — это манёвр, рассчитанный на раскол рабочих. Но это понимали не все рабочие. Очень многие считали, что «посланец царя» всё разберёт по справедливости. Так почему же не помочь ему, почему бы временно не пойти в забои, чтобы показать сенатору условия труда?

И что, ЦБ поддалось настроениям отсталых слоёв и капитулировало? Нет, ЦБ перехватывает инициативу. Оно уверено, что если по его призыву рабочие начнут работать, то так же по первому призыву эти работы дружно прекратятся. Расчёт был на то, что после кровищи 4 апреля сознание горняков сильно изменилось. ЦБ видело, что шахтёры твёрдо пошли за большевиками. Манухин рассчитывал расколоть рабочих, но вышло наоборот: образовалось почти военное единоначалие ЦБ, сплотившее забастовщиков сознательностью и дисциплиной. К тому же шахтёры шли на работу, поставив Манухину ряд условий. ЦБ постановило: «На работу выходить всем рабочим. Но если в указанное время сенатор Манухин не подготовит проекта нового договора и расценок, если ревизия не найдёт виновников в Ленских событиях, не предаст суду тех, кто расстрелял рабочих, забастовка возобновится вновь». Работы на приисках начались 10 июня.

Адвокаты

Параллельно с комиссией Манухина на приисках работала комиссия адвокатов. В неё входили Никитин, Тюшевский, Патушинский, Кобяков и будущий «временный премьер» Керенский. Никитин и Тюшевский приехали с рекомендациями от «Правды» и привезли с собой транспорт легальных и нелегальных большевистских изданий. Комиссия сразу же связалась с ЦБ, и какое-то время расследование велось продуктивно и глубоко. Но эта комиссия была неоднородной и вскоре раскололась на два лагеря. Никитин и Тюшевский пользовались широким доверием масс до конца работы. Они собрали огромный фактический материал, который лёг в основу сборника «Правда о Ленских событиях», который мы немало цитировали в настоящей статье. Эти адвокаты вели постоянный обзор событий, писали статьи и заметки и отправляли их в «Правду».

Большинство комиссии во главе с Керенским также пользовалось доверием рабочих, однако лишилось его в один момент, когда попыталось вместе с Манухиным уговаривать рабочих прекратить стачку.

Новый договор

Когда комиссия начала работу над проектом нового договора, на заседания приглашались представители ЦБ. Но к ним там относились, как к немым статистам: чиновники вели отвлечённые беседы, на замечания рабочих по сути вопросов не реагировали. Впору было встать и уйти, но ЦБ решило, что депутатам нужно присутствовать, чтобы знать, что делает комиссия. 24 июня черновой вариант договора был готов и передан на рассмотрение рабочим. ЦБ обсудило договор и дало ему отрицательную оценку, после чего проект передали на обсуждение рабочих собраний. Массовые собрания состоялись на двух крупных приисках 25 и 26 июня. Вердикт обоих собраний был один: все 26 пунктов нового договора были рабочими отвергнуты. Расценки подённой и сдельной оплаты труда также были найдены издевательскими и не приняты. Ораторы обличали мошенничество «Лензото» и манухинской комиссии. Депутаты доложили рабочим, что их практически отстранили от работы над договором. В конце собрания на Феодосиевском прииске, после голосования, появилась общая резолюция по проекту договора. Вот она:

«На собраниях рабочих при суточном обсуждении договора и расценок рабочие нашли, что они хотя немного лучше старых, но не последовало тех существенных изменений, которые так нужны рабочему, так как порядок на приисках не изменился. Администрация и режим – ничто не изменилось здесь и в присутствии начальства. Виновность хозяев приисков не установлена и на них не наложена обязанность уплатить штраф за все наши мучения и за все нарушения прежнего договора. Ревизия до сих пор не восстановила правды и не привлекла к ответу виновников 4 апреля, а некоторые наши выборные ещё сидят в тюрьме. При всех этих обстоятельствах рабочие считают невозможным подписать договор, а также оставаться у Лензото на работе».

Из 2105 человек 2098 были против нового договора и требовали вывезти их в «жилые места». Остаться и работать в «Лензото» согласились 7 человек.

В конце собрания с речью выступил Керенский. Он заявил, что «адвокаты будут не в силах бороться с «Лензото», если рабочие уедут с приисков. Борьба будет успешной лишь тогда, когда все рабочие останутся здесь и будут продолжать работать». Против этого предложения выступил депутат Петухов, который призвал рабочих не голосовать предложение адвоката. В заключение выступил депутат Шишкин. Он сказал: «…сейчас мы видим, что в России нет законов судить богатых. Поэтому и нам здесь делать нечего. Работать же здесь, где пролилась кровь наших товарищей, мы не можем. Настанет время, когда это бесчеловечное рабство капитала исчезнет, и мы добьёмся своей правды». Стоявший неподалёку жандарм кинулся на Шишкина с криками, но на пути встало несколько рабочих, которые сказали исправнику: «Не лезь!», и исправник быстро ушёл с собрания.

27 июня Манухин получил рабочий вердикт на договор. Он не поверил, что массы не хотят работать в «Лензото», и поэтому пригласил к себе депутатов. Рассадив рабочих, сенатор обратился к ним с пространной речью, в которой сказал, что он «всё сделал для того, чтобы разобраться в том, что здесь произошло до 4 апреля и в этот день». Он «убедился, что все депутаты и все рабочие, участвовавшие в забастовке и хождении 4 апреля, ни в чём не повинны», и их дела он прекращает. Обо всём этом будет доложено царю. Тогда Петухов спросил о том, кто же всё-таки виноват в том, что к рабочим и их семьям относились, как к рабам, кто виноват в том, что рабочих здесь морили голодом и обманывали? Кто несёт ответственность за массовое убийство рабочих 4 апреля?

В ответ Манухин надулся, как жаба, и заявил, что «виновники всего этого мною уже найдены». Украинцев с ходу спросил его: кто же эти виновники? Сенатор ответил, что доложит всё дело царю-батюшке, а тот накажет, кого будет нужно.

После этих слов депутаты поднялись и молча ушли. Собрали рабочих и сообщили им, какую фигу привёз им «посланец царя-батюшки». Теперь всей горняцкой массе стало ясно, что от комиссии ждать нечего. По всем приискам пронёсся клич: «Едем в жилые места». Уезжать собрались даже самые упёртые таёжники, работавшие на приисках десятки лет.

Большевистская работа в массах и пережитая трагедия подняли сознательность шахтёров и сплотили их. Повальный выезд в жилые места в этих обстоятельствах превратился в своеобразную и небывалую форму массового протеста против царской шайки и крупных капиталистов – золотопромышленников. Появление тысяч ленских горняков и мастеровых в пролетарских центрах страны, их живые свидетельства о кровавых злодеяниях и бесчинствах царизма и буржуазии, — всё это приобретало большое пропагандистское значение для пролетариата и его партии.

«Выражение верноподданнических чувств»

28 июня, когда все прииски были извещены о «работе» Манухина, рабочие по призыву ЦБ начали «мёртвую» забастовку. Замерло всё, кроме кухонь, бань и жилых бараков. Рабочие влепили Манухину звонкую пощёчину. Он это понял, но ехать в Петербург оплёванным с ног до головы не хотелось. Сенатор рассчитывал привезти царю от ленских рабочих «выражение верноподданнических чувств». Чиновники комиссии охрипли, созывая рабочих на большое собрание, где можно было бы протащить благодарственную телеграмму царю. Но у ЦБ были свои планы по поводу прощального собрания.

К этому моменту ЦБ и комиссия уже не признавали друг друга: разрыв был полный. К тому же у ЦБ было много забот по организации выезда рабочих, которому противодействовали местные власти. Собрать расширенное собрание рабочих было решено лишь 3 июля на Феодосиевском. Об этом ЦБ известило манухинскую контору.

Через своих агентов ЦБ заранее знало текст телеграммы, которую «сиятельство» хотело послать царю от «благодарных ленских рабочих». Это был хитрый документ, в котором были, в общем, правильно изложены тяжёлые условия труда рабочих на приисках, но там же говорилось и о полном доверии и любви ленских рабочих к царю. Этой телеграммы допустить было нельзя.

Большевики собрали конспиративное собрание, на которое пригласили адвоката Тюшевского, и стали искать выход из положения. Группа депутатов во главе с Петуховым предложила выступить с рядом антиправительственных речей. Но этот вариант отвергли, так как ораторов могли арестовать и приговорить по пресловутой «102-й» вплоть до виселицы. Тогда встал Тюшевский, прекрасный знаток уголовного права, и предложил такой вариант: когда на собрании будет предложен проект резолюции, его не обсуждать и не голосовать: должно воцариться молчание нескольких тысяч рабочих, которое выразит их подлинное мнение о телеграмме, отправителе и адресате.

3 июля возле посёлка Новая Муя собралось около 3 тысяч рабочих. Около места трибуны стоял Петухов, а все остальные депутаты работали в массе, разъясняя рабочим тактику на собрании. По поведению горняков было видно, что замысел им понятен и приятен.

Вскоре приехали посланцы Манухина, Горбунов и Майш. Майш сразу же залез на поддон и зачитал проект телеграммы, в которой говорилось, что «мы, бывшие рабочие Лензото, просим, через государева посла сенатора Манухина выразить его императорскому величеству наши верноподданнические чувства». После этого он спросил собрание, «согласны ли господа рабочие с текстом». В ответ наступила жуткая тишина.

Когда Майш доложил Манухину, как рабочие «поддержали» телеграмму, с тем «случилось что-то вроде апоплексического удара, и в день отъезда с приисков Манухина в Бодайбо унесли на носилках»[8].

«Собака-ротмистр»

И всё-таки Манухин и его комиссия кое-что полезное сделали. 18 июля сенатор «временно» отстранил Трещенкова от хлебной должности помощника начальника Иркутского жандармского управления. Справка: должность подполковничья, 850 рублей в месяц + доплаты и надбавки «за профессионализм» и «за вредность труда». От должности начальника полиции двух горных округов Трещенкова отстранил сибирский генерал-губернатор  Князев. С 20 июля Трещенков считался «прикомандированным» к Иркутскому, а затем – к Петербургскому  жандармскому управлению. 9 декабря по инициативе Джунковского ротмистра выперли из корпуса жандармов со служебной аттестацией: «Недалёк, слишком прямолинеен. Дискредитирован. К оперативной работе непригоден», и зачислили в пешее ополчение С.-Петербургской губернии.

Когда шло следствие Манухина, Трещенков не получал служебного денежного содержания. Но лично Макаров в секретном циркуляре предписал бухгалтерии МВД «принимая во внимание семейное положение оного, выдавать ежемесячное добавочное содержание из рептильного фонда»[9]. Ясно, почему один палач хлопотал за другого: не на бедных иждивенцев получал Трещенков из секретных фондов охранки, а именно за зверский расстрел ленских рабочих. Сегодня это обстоятельство нужно хорошо понимать. Выдачи денег Трещенкову прекратились лишь тогда, когда новым директором департамента полиции стал Джунковский[10], считавший, что Трещенков «сделал против Корпуса (жандармов. – прим. М.З., М.И.) больше, чем вся Народная Воля вместе».

С июня 1912 года в Иркутске против Трещенкова велось следствие, начатое Манухиным. Длилось оно около 2-х лет. Ротмистру предъявлялись обвинения по трём статьям. Прокуратура согласилась с Манухиным, что Трещенкова нужно предавать суду, но обвинение было сведено лишь к тому, что «при движении рабочих к Надеждинскому прииску шумным и беспорядочным скопищем ротмистр не принял мер к тому, чтобы побудить рабочих разойтись, и допустил их направиться по дороге, которая пролегает в непосредственной близости к помещению, где были войска».

Но совет министров, куда в сентябре 1914 года поступило дело Трещенкова, не нашёл никаких оснований для наказания. В журнале совета министров от 23.09.1914 года сделана запись: «Представляется бесспорным, что при рабочих волнениях самым действительным и сдерживающим средством является у начальника полиции достаточное количество полицейских чинов и войск, с помощью которых всякий беспорядок может быть немедленно прекращён». Далее говорится о том, что у Трещенкова были ничтожные силы, которым противостояли около 10 тысяч рабочих, причём на каждого полицейского приходилось 334 рабочих. «С такими средствами, — заключают царские министры, — Трещенков не имел совершенно возможности заставить толпу рабочих разойтись или не допустить её направиться к войскам».

Как было на самом деле, мы уже знаем в деталях. Но обратите внимание: нынешняя буржуазная пропаганда в точности перепевает царский совет министров, подтверждая тем самым свою антинародную классовую суть. Опираясь на липовое, но впечатляющее обывателя соотношение сил — 1:334,  она твердит, что на войска и полицию напала громадная орда рабочих, и тем не оставалось ничего другого, как применить последний аргумент – оружие. То обстоятельство, что Трещенков мог несколько раз остановить колонну рабочих — на выходе с Дальних приисков, на выходе с Александровского, возле поворота на мех.мастерские, и рассеять её, в расчёт не берётся. Так же упорно капиталистические пропагандисты отвергают те факты, которые доказывают, что 4 апреля вся трещенковско-лензотовская шайка специально заманивала и направляла рабочих в западню. Жаль, что многие наши товарищи до сих пор повторяют домыслы и разносят, как  тиф, подлую ложь классового врага.

Однако, пора заканчивать рассказ об этой сволочи — Трещенкове. В октябре 1914 года «по высочайшему повелению» Трещенкова зачислили в действующую армию. Как он сдох, точно неизвестно: то ли в 1915 году был убит австрийцами, то ли расстрелян ЧК в Иркутске в 1920-м. Проверить эти версии нам пока что не удалось.

Эвакуация

Эвакуация рабочих с приисков началась 4 июля, когда в Бодайбо на лодках, баржах и пароходе выехала первая партия рабочих в количестве 1034 человека. В основном это были вдовы погибших рабочих и сироты. Во главе партии был поставлен Подзаходников.

Всего с 8 июля по 5 августа было отправлено 8 партий. По официальным данным было эвакуировано 8909 рабочих и членов их семей, однако эта цифра преуменьшена, так как довольно много рабочих уехало ещё до июля самостоятельно. Всего таких «самостоятельных» было около 2500 человек.

Нужно сказать несколько слов о том, как проходила эта эвакуация.

Начнём с того, что для вывоза тяжелораненых «Лензото» выделило открытую баржу, и лишь под давлением протестов большевика Жаркова и чиновника Майша (того, что телеграмму читал) правление дало каютный пароход, который «предназначался для обслуживания лишь высоких особ».

«Лензото» было обязано организовать нормальную эвакуацию, помочь людям с выездом. О том же, что получилось на деле, довольно точно пишет классовый враг Бантыш в своей телеграмме министру в МВД: «Должен констатировать отвратительное отношение промыслового управления к насущнейшим нуждам отъезжающих рабочих. Возврат удержанных денег за провиант с 21 марта по 4 апреля производится на чрезвычайно невыгодных для рабочих условиях. Жёнам убитых и раненых рабочих прекратили выдачу провианта. Обсчитывают рабочих на каждом шагу. Крайне плохо организованный, совершенно беспорядочный расчёт. Вообще характер действий «Лензото», видимо, сводится к желанию сорвать мирную эвакуацию рабочих…».  Бантыш очень боится «новой пугачёвщины» в своём уделе.

Рабочие ехали с приисков хуже, чем скот. Баржи и лодки протекали, часто приходилось выбрасываться на берег и ждать под открытым небом следующей партии, которая подбирала людей и размещала по своим переполненным баржам. Сплошь и рядом женщинам, детям, раненым и больным приходилось стоять, сидеть и лежать в грязной холодной воде. Медицинской помощи в партиях не было никакой. Резко повысилась смертность, начались эпидемии. Власти вмешались в ситуацию только после того, как в газетах была опубликована телеграмма одной из партий о том, что весь её путь от приисков усеян могилами рабочих.

В перевалочном пункте Жигалове уполномоченный «Лензото» Черток отказался выдать рабочим второй партии дорожное содержание из расчёта 57 копеек в день на человека. Депутаты заявили уполномоченному, что партия будет стоять в Жигалове, пока все люди не получат деньги. Простояли около 5 дней. К этому времени туда подошли 3-я и 4-я партии, и в Жигалове скопилось где-то 4 тысячи человек. Создалось опасное положение: начинались заморозки, а рабочие жили на улице под открытым небом. Вспыхнула желудочная эпидемия, в городке начиналась жуткая антисанитария. Депутаты трёх партий дали тревожные телеграммы в Питер и в Иркутск. Это подействовало, и в конце пятого дня стоянки рабочие получили свои деньги.

Кроме всего этого, летом 1912 года Лена сильно обмелела. Из-этого в Усть-Куте многим эвакуированным пришлось пересесть с барж на лодки, которые нужно было тянуть на лямках вверх по течению, бурлацким способом, шагая по пояс в холодной воде.

По прибытию в конечный пункт эвакуации рабочие и их семьи должны были пересаживаться на крестьянские подводы и ехать по открытой бурятской степи. Если до этого были просто мучения, то сейчас начинался кошмар. На лодках и баржах были тенты и навесы, под которыми можно было укрыть женщин, детей и раненых от снега и дождя. На трясучих телегах ничего этого не было. Никто не измерял муки людей на сухопутном участке эвакуации, однако судить о них мы можем по большому числу могильных холмиков и крестов вдоль дороги.

Эпилог

Так закончилась Ленская трагедия, которая потрясла весь рабочий и демократический мир. В истории русской революции ленская забастовка стоит в одном ряду с великими событиями 1905 года. Ещё раз приведем ленинские слова о том, что «именно общее бесправие русской жизни, именно безнадёжность и невозможность борьбы за отдельные права, именно эта неисправимость царской монархии и всего её режима выступили из ленских событий так ярко, что зажгли массы революционным огнём»[11].

Ленский расстрел стал поводом к переходу революционного настроения масс – в революционный подъём. Поднялась волна крупных забастовок, которые охватывали всю страну и расшатывали царизм. Ленин указывал по этому поводу: «Добиваясь улучшения условий жизни, рабочий класс поднимается вместе с тем и морально, и умственно, и политически, становится более способным осуществлять свои великие освободительные цели»[12].

По своему месту, ходу, масштабу, накалу, организованности и длительности Ленская стачка, пожалуй, уникальна. Она привлекла к политической борьбе новые слои рабочих, трудящихся, захватывая и изменяя даже наиболее отсталых. Она была «ускорителем» революции, так как подготовила новые, ещё более решительные классовые бои пролетариата. Кровавый ленский урок не прошёл даром: Лена приблизила Великий Октябрь.

Уроки Ленской стачки современные рабочие должны усвоить хорошо. В её истории мы видим обстоятельства, очень знакомые нам. С 1912 года изменились детали и некоторые формы классовой борьбы пролетариата, но не изменилось её содержание, её законы.

Сегодня по всей стране орудуют несколько новых «лензото» (на Сабетте и т.п.), хозяева которых так же грабят, унижают и издеваются над рабочими. Сегодня так же, как и в 1912 году, существует эксплуататорское государство, которое не остановятся перед массовым убийством рабочих. Оно бросит против тех, кто посмеет бороться за свои права, за свободу, сотни трещенковых и тульчинских, тысячи карателей.

Но опыт ленской забастовки ясно говорит нам и о том, что рабочие массы, организованные большевистской партией, ни запугать, ни сбить, ни расколоть, ни победить невозможно.  Отсюда – и главные задачи сегодняшнего дня, в которых скромная роль исторического очерка состоит в том, чтобы дать пищу для размышлений рабочему уму и на живых примерах подвести его к убеждению в абсолютной необходимости непримиримой классовой борьбы с буржуазией.

Подготовили М. Золин, М. Иванов

[1] Правда, 10.05.1912. Комментарий в Правде от 22.05.1912.
[2] Указан персонально отправитель (Пешков), так как в случае коллективной подписи (ЦЗК или ЦБ) ленские большевики могли подпасть под действие ст. 102 Уголовного уложения РИ, по которой за участие в «сообществах против государственного строя» давали от 2 лет до «вышки». Баташеву, Черепахину, Лебедеву и другим депутатам гарантированно «светила» бы петля.
[3] Бывший министр Макаров после Октября стал одним из главарей контрреволюции в Петрограде. В 1919 году он был расстрелян за участие в заговоре против Советской власти.
[4] Ленин. Соч., т. 21, стр. 340.
[5]ЦГАОР, ф. 1186, оп. 1, д. 61, л. 42.
[6] В 1920 году Бантыш был обнаружен в одном из монастырей Курской губернии, в котором он укрывался от ЧК. Бантыш был арестован, коллегия ГубЧК рассмотрела его дело и приговорила к расстрелу.
[7] Из письма А. Гинцбурга правлению «Лензото» в Иркутск.
[8] М.И. Лебедев. Воспоминания о Ленских событиях 1912 года., стр.291. М. Соцэкгиз, 1962.
[9] Красный архив, № 4-17, стр. 26 – 44, 1926.
[10] Генерал-майор Джунковский ничем не лучше палача Трещенкова. Различие между ними в том, что этот жандармский генерал считал главной задачей корпуса жандармов «скрытную и глубокую разведывательную работу в тылах революционеров», в которой «главным оружием жандарма является не револьвер, а ум». Козёл отпущения, «тупица и костолом» Трещенков в тот момент явно пришёлся не ко двору.
[11] Ленин, Соч., т. 21, стр. 341.
[12] Там же, стр. 319.