К вопросу о первомайской тактике

Как известно, в июле 1889 года парижский конгресс 2 Интернационала принял решение об организации ежегодной пролетарской демонстрации 1 Мая и праздновании этого дня как Дня борьбы и солидарности международного пролетариата. Однако не успел конгресс закончить свою работу, как европейская буржуазия буквально сорвалась с цепи. Со страниц своих газет она подняла вой о том, будто бы на 1 Мая запланирована «революция рабочих, которая уничтожит нашу уютную Европу»[1]. Но шум, поднятый буржуазной прессой, сослужил хорошую службу рабочему Первомаю, сделав его идею ещё более популярной.

На основе первомайских лозунгов в европейских странах создавались новые рабочие организации и укреплялись существующие. В этих организациях выделялись в отдельное направление комитеты для подготовки первомайских мероприятий и демонстраций.

В отношении Первомая на особое место выходила Германия. Там существовал «бисмарковский» закон против социалистов. Первомайские требования пролетариата были объективно направлены на преодоление этого закона, и он не смог сдержать натиска революционных сил.

После решений парижского конгресса мощный толчок получило профсоюзное движение именно в крупных промышленных центрах Германии. Комитеты по подготовке первомайской демонстрации проводят целую кампанию (Maibewegung) экономической борьбы, в которую начинают вплетаться вполне политические требования прав и свобод, в частности требование полной отмены закона против социалистов. На этой же волне возникают новые профсоюзы, идёт укрупнение и политизация старых.

В феврале 1889 года в Гамбурге создаются сразу два новых союза: морских кочегаров и союз портовых рабочих. Местный «цех» маляров после долгих колебаний примыкает к общегерманскому рабочему союзу во многом благодаря удачной агитационной работе своей «первомайской комиссии». Вокруг лозунгов к 1 Мая возникают централизованные профессиональные организации у гравёров, лакировщиков, мусорщиков и ряда других профессий.  Рост и усиление профсоюзов в известной степени вызывает рост стачечного движения. В ноябре 1889 года в том же Гамбурге забастовали корабельные плотники. Они требовали твёрдой подённой оплаты вместо «зыбкой» почасовой, которую настойчиво предлагали судовладельцы и хозяева верфей. Поскольку разница между подённой и почасовой оплатой колебалась от 30 до 70%, в течение трёх дней забастовки число стачечников выросло с 300 до 1000 человек. Увидев такой значительный рост забастовки, к ней присоединились металлисты судоремонтного завода и рабочие верфи, которые ранее не хотели примыкать к плотникам. По поручению владельцев этих предприятий мастера и рабочая аристократия обрабатывали рабочих, внушая им, что у них с плотниками экономические интересы разные. Но делегаты от плотников сумели доказать металлистам и судостроителям, что у них различаются лишь формы труда, но суть его одинакова, стало быть, и все проблемы тоже одинаковы[2].

После преодоления раскола, лжи и провокаций забастовочное движение в Гамбурге продолжало нарастать. К ужасу предпринимателей и власти оно охватило не только рабочих крупных предприятий, но и неквалифицированных рабочих мелких производств, которые подвергались ещё большей эксплуатации со стороны своих хозяйчиков. Подручные рабочие и чернорабочие, работавшие по 11-12 часов в день за хозяйскую еду и нары в казарме, массово вступили в стачку и потребовали сокращения рабочего дня до 10 часов, замены натуральной оплаты деньгами, признания рабочей «биржи труда» (это самодеятельный комитет рабочих, который занимался поиском наиболее выгодных работ и распределением рабочих по таким работам), оплаты сверхурочных и праздничных. Когда к забастовке присоединились мраморщики и столяры, то они сразу же заявили хозяевам, что у них тяжёлый и вредный труд, и поэтому работать больше 9 часов в день они не будут.

Особенно тяжёлую борьбу сознательным рабочим пришлось вести за права и увеличение зарплаты ученикам и подмастерьям. Дело в том, что цеховые мастера, примкнувшие к забастовке, раскалывали её, отказываясь соединить свои требования и требования своих учеников. Мастера считали, что ученики «ещё не имеют права ничего требовать», тем самым играя на руку капиталистам[3].

По этой причине и ещё по целому ряду причин гамбургские и кильские забастовки 1889 – 1890 гг. в большинстве случаев заканчивались поражением рабочих. Тем не менее, они сыграли свою роль в деле пробуждения отсталых слоёв пролетариата и их подключения к активной борьбе за свои права.

19 декабря 1889 года гамбургские металлисты принимают решение о прекращении работ 1 Мая. 28 декабря так же решают и портные, а в следующие 3 месяца к этому решению примыкают прочти все профсоюзы Гамбурга и Киля. Депутаты от общего собрания гамбургских профсоюзов разъезжаются по всей Германии с целью призвать рабочих в других городах страны к однодневной стачке, демонстрациям и митингам 1 Мая. Агитация имела большой успех: такие же решения принимаются в 23 из 27 промышленных городов Германии.

Социал-демократы

Но было и противодействие Первомаю. Прихвостни буржуазии, засевшие в некоторых профсоюзах и особенно – в профсоюзных газетах, пытаются направить рабочее движение по филистерскому руслу. 24 января в гамбургской газете «Werftarbeiter» была помещена статья двух рабочих аристократов, Гросца и Берада[4], в которой они решительно осуждают прекращение работ 1 Мая. Авторы утверждали, что нелепо бастовать в то время, когда предприниматели идут на уступки. «Аристократы» призывали к мирным переговорам с хозяевами и убеждали рабочих в том, что лишь таким путём можно достичь 8-часового рабочего дня. Однако это обращение цеховой верхушки не поколебало рабочих. Об этом свидетельствует протест 52-х руководителей профсоюзов, который вышел 2 февраля в газете «Hamburger Echo»[5]. В протесте было заявлено, что этой статьёй «…отщепенцы оскорбили всё рабочее движение Германии». А через несколько дней в этой же газете вышел повторный и ещё более решительный призыв к прекращению всех работ в первый пролетарский праздник.

В феврале 1899 года должны были состояться выборы в рейхстаг. В связи с этим гамбургская социал-демократическая организация отложила обсуждение своей первомайской тактики до окончания избирательной кампании.

Выборы прошли с большим успехом для социал-демократов. Партия получила почти 1,5 миллиона голосов, заняв по их количеству 1 место. Поэтому гамбургские избирательные округа получили возможность послать в рейхстаг только социал-демократов. Результаты этих выборов ясно показали, что правительственный блок (национал-либералы и консерваторы, проще говоря, блок буржуазии и юнкерства) потерпел поражение. Это означало, что исключительный закон против социалистов формально отменён не будет, хотя срок его действия истекал 1 октября 1890 года, но он не будет и продлён – после этой даты. Это означало, по выражению Энгельса, начало конца эры Бисмарка[6]. Действительно, через три месяца после выборов Бисмарк должен был уйти с поста имперского канцлера.

Но фактически уже за полгода до этих выборов исключительный закон против социалистов перестал действовать явочным порядком: влияние социалистов на рабочих, приводившее к стачкам, т.е. к остановкам производства, сказывалось и на поведении буржуазии. Она нервничала, «давила» на правительство с целью «не доводить рабочих до ненужных крайностей», ведь каждая стачка пробивала в потоке непрерывной прибыли основательную брешь, — капиталистам было от чего нервничать и выражать недовольство «косолапой, медвежьей политикой юнкеров»[7]. К тому же сами результаты выборов 20 февраля объективно усилили революционное движение в передовых пролетарских центрах и укрепили рабочее «болото» в решении не выходить на работу 1 мая.

Но, к этому моменту германская социал-демократическая партия ещё не была организационно перестроена. Он сохранила форму, которая соответствовала периоду исключительных законов против социалистов, когда нужно было уклоняться от прямого действия статей гражданского и уголовного кодексов, в которых социал-демократы объявлялись преступниками, а их необходимая работа в рабочем классе приравнивалась к государственным преступлениям, типа измены, покушения на имперские территории и государственные устои и т.п. Единственным легальным органом партии была фракция в рейхстаге, а на время роспуска рейхстага – центральный избирательный комитет. Вот эти два органа и были центральными органами всей германской социал-демократии до принятия нового устава на съезде в Галле.

Само партийное руководство оставалось довольно равнодушным к стачечному и революционному движению. Стоит сказать, что весь май 1889 года прошёл под знаком крупнейшей забастовки шахтёров, преимущественно в Рурской области («немецкий Донбасс») с участием более 150 тысяч человек. Шахтёры требовали немедленного введения 8-часового рабочего дня, повышения зарплаты, отмены сверхурочных работ, улучшения условий труда. Совершенно «случайно» именно в мае была завершена «бисмарковская социальная реформа»: рейхстаг большинством голосов принял закон о страховании в связи с инвалидностью и старостью. Здесь примечательно, во-первых, то, что фракция с.-д. в рейхстаге оказалась не самой первой из тех, кто был заинтересован в социальной реформе: буржуазия обогнала с.-д., исходя из соображений собственной выгоды, а с.-д. проплелась в данном вопросе в хвосте буржуазии, только лишь одобрив то решение, которое уже было принято без с.-д. фракции и, в общем, даже не нуждалось в её одобрении. А во-вторых, получалось так, что рабочие сами, стихийно, с ходу, что называется, потребовали 8-часового рабочего дня, тогда как германские социал-демократы избрали в этом отношении путь эволюционный — путь постепенных и  частичных требований: сначала 11 часов вместо 12, затем 10 – вместо 11 и т.д. Выходило, что рабочие ушли в конкретном политическом требовании далеко вперёд, а с.-д. поплелась сзади. Прямо картинка нашего сегодняшнего дня, с той поправкой, что у коммунистов нет фракций в парламентах и нет вообще официальных центральных органов. Зато есть  повальный ячейковый хвостизм.

Справка по поводу: много позже, в резолюциях III съезда РСДРП, большевики указывали, в частности:

«Принимая во внимание, что в целях самосохранения правительство в переживаемый революционный период, усиливая обычные репрессии, направленные преимущественно против сознательных элементов пролетариата, вместе с тем:

1) пытается путём уступок и обещаний реформ политически развратить рабочий класс и тем отвлечь его от революционной борьбы;

2) с той же целью облекает свою лицемерную политику уступок в псевдодемократические формы, начиная с приглашения рабочих выбирать в комиссии и совещания своих представителей и кончая созданием карикатурных форм народного представительства, вроде так называемого Земского собора…-

III съезд РСДРП постановляет предложить всем партийным организациям:

а) разоблачая реакционные цели правительственных уступок, подчёркивать в пропаганде и агитации их вынужденный характер, с одной стороны, и безусловную невозможность для самодержавия дать удовлетворяющие пролетариат реформы – с другой…;

в) организовать пролетариат для немедленного осуществления революционным путём 8-часового рабочего дня и других стоящих на очереди требований рабочего класса»[8].

А фракция и избирательный комитет германской с.-д. в 1889 году практически не давали рабочим, в низовые ячейки, никаких директив и указаний. Сложилась ситуация, когда массы были готовы к борьбе, а вожди молчали. Среди рабочих стало нарастать недовольство тактикой молчания своей фракции.

Оппозиция

Всё это говорило о том, что с.-д. партия находилась в состоянии кризиса. К этому времени в рядах партии начала формироваться т.н. «левая» оппозиция анархического типа, выступавшая против допустимости парламентской борьбы как таковой, без учёта конкретных обстоятельств, а также против централизма в партии. Эта оппозиция докатилась до того, что обвинила всю партию в перерождении. Леваки создали свои фракционные центры, издавали нелегальные листовки, критиковали всю тактическую линию партии, без разделения на направления деятельности. Эта оппозиция получила ещё одно название – «молодые», так как состояла по преимуществу из студентов и молодых литераторов, которые противопоставляли себя Бебелю, Либкнехту, Зингеру и прочим «старикам». Идеологи этой мелкобуржуазно-анархической оппозиции применили к оценке политической ситуации в Германии и к оценке соотношения классовых сил в стране механистический и неисторический метод. Правые оппортунисты в СДПГ были провозглашены большинством партии, которая якобы полностью выродилась в мелкобуржуазную парламентскую партию.

Бесспорно, Центр Бебеля – Либкнехта не был свободен от целого ряда ошибок, но называть его полностью оппортунистическим – это означало переносить ошибки и предательства правых на всю партию, означало игнорировать реальную борьбу фракций внутри партии и смотреть на партию с точки зрения «ультралевой» оппозиции, которая на словах всегда недовольна всякой «умеренностью и рассудительностью», а на деле толкает партию к ослаблению, поражению и  разгрому[9].

Активными деятелями «молодых» были Мюллер, Вернер, Вильдбергер и др. Энгельс в своей борьбе против «молодых» выступил со статьёй в лондонском «Социал-демократе», где квалифицировал эту оппозицию как «бунт студентов и литераторов».

В 1891 году на Эрфуртском съезде СДПГ лидеры «левой» оппозиции были исключены из партии.

Всё это хорошо. Но ещё задолго до первомайского рабочего движения руководители оппозиции начали активно выступать против тактической линии партии. Эти выступления видели и слышали все руководители Центра. Так, В. Вернер ещё в 1885 году критиковал партийную линию и выступал против участия с.-д. в выборах депутатов городского самоуправления.

Если недовольство рабочих и низовых ячеек СДПГ бывшей фракцией было вполне закономерно и выражало революционную струю немецкого пролетарского движения, то оппозиция стремилась использовать ошибки фракции и Центра для закрепления своих  позиций в борьбе против руководства партии. Навязывая всей партии, всем городским и фабрично-заводским ячейкам с.-д. явно авантюристическую тактику в проведении первомайской забастовки, оппозиция попыталась опереться на берлинскую организацию и противопоставить её партии и партийному руководству (в этой части та же история в 30-х была и у нас с Ленинградской партийной организацией, в которой долгие годы заправляли троцкисты и зиновьевцы).

22 марта 1889 года в газете «Berliner Volkstribune» появилось воззвание, подписанное некоторыми руководящими работниками берлинского с.-д. комитета и профсоюзов, призывавшее к прекращению работ 1 Мая. Воззвание предлагало всем местным организациям с.-д. взять в свои руки инициативу в проведении 1 Мая и намечало план праздника:

• рабочие всех производств Германии приостанавливают работу; об этом заблаговременно оповещаются все предприниматели – хозяева этих производств;
• в середине дня созывается собрание по вопросу о 8-часовом рабочем дне.

В тех местах, где нет сильных организаций, работу предлагалось не прекращать и устроить только собрания. Далее авторы воззвания рекомендовали развернуть большую петиционную кампанию. Был дан лозунг – собрать 2 миллиона подписей рабочих под требованиями о 8-часовом рабочем дне. Эти требования с подписями предполагалось направить в рейхстаг.

Подобное обращение было настоящим самоуправством и могло сыграть только отрицательную роль. Оно шло через голову руководства Центра, не учитывало особенностей обстановки на местах и дезориентировало местные организации. Оно связывало руки тем городским организациям, которые планировали не только остановку работ и собрания, но широкую манифестацию в городе и митинги на центральных площадях, разумеется, без оповещения о своих планах предпринимателей или властей. Газета «Der Sozialdemokrat», руководившая германским рабочим движением во время исключительного закона и выходившая тогда в Лондоне при ближайшем участии Энгельса, также расценила берлинское воззвание как шаг неправильный, раскольнический, дезориентирующий рабочее движение.

Борьба фракций

Казалось бы, фракция с.-д. в рейхстаге, зная о нарастании стихийного движения масс, зная реальную обстановку в Германии и видя, что берлинское воззвание может нанести вред рабочему движению, должна была, наконец, прервать своё молчание и внести полную ясность в первомайскую тактику.

Но «молчал, проклятый», пассивная политика продолжалась.  Лишь 25 марта в «Berliner Volksblatt» появляется сообщение фракции, в котором излагалась точка зрения фракции на выходку берлинцев. Это сообщение не отвечало по существу на стоявший перед рабочим движением вопрос по поводу тактики на 1 Мая и лишь внесло в него ещё большую путаницу. В этом сообщении говорилось, что старая фракция с.-д. распущена и вопрос о 1 Мая решит фракция нового состава. Обращение берлинских социал-демократов расценивалось в нём как вредное для общего дела, так как берлинцы не запросили мнения партийного руководства. В сообщении был призыв к  рабочим и рядовым с.-д. не предпринимать никаких шагов относительно первомайской тактики, пока новая фракция как представительница партии не выскажет своего мнения.

27 марта в «Berliner Volkstribune» появляется объяснительная статья редактора газеты Шиппеля[10]. Он заявил, что разместил обращение берлинцев, так как считал, что согласование этого вопроса с партийным руководством является «делом несущественным». Этот демарш не мог быть оставлен без внимания. Ответ фракции последовал сразу же. В нём партийное руководство обвиняло Шиппеля в непонимании духа партии и в нарушении партийной дисциплины. Что же касается воззвания с.-д. к 1 Мая, то фракция предполагала, что оно сыграет свою роль, если будет выпущено за несколько дней до 1 Мая.

Что получилось? Правильно указывая на нарушение Шиппелем и компанией партийной дисциплины, фракция в то же время подменила весь вопрос о первомайской тактике и руководстве массовой работой – вопросом о нарушении партийной дисциплины. Такая позиция говорила об отрыве фракции от рабочих масс и, в свою очередь, этот отрыв лишь усиливала.

Вот доказательство этого отрыва. 11 апреля 1890 года состоялось собрание рабочих нескольких гамбургских предприятий. С докладом о праздновании 1 Мая выступил депутат Форстер. Он указал, что пока не достигнуто единство в способе проведения первомайской манифестации, и поэтому многие городские организации решили этот вопрос поспешно, необдуманно и неправильно. Демонстрация, по Форстеру, сможет состояться, если только она будет единодушна. Поэтому он рекомендовал собранию не принимать никаких решений, пока фракция не скажет своего слова. Дисциплина, заявил он, требует подчинения каждого общему мнению. Выступление Форстера не встретило сочувствия среди рабочих, которые критиковали тактику молчания фракции. Если от нас требуют дисциплины, говорили рабочие, то пусть сама фракция покажет пример в этом отношении. Если фракция выскажется только 15 апреля, то организационное время может быть упущено, а этим в организацию Первомая будет внесены лишь смятение и путаница.

После долгого обсуждения и прений собранием было принято предложение депутата Метцгера, который предложил ждать решения фракции. В то же время для выработки программы конкретных действий гамбургского пролетариата 1 Мая собрание избрало рабочую комиссию.

Итак, опять ждать решения. А чего, собственно, нужно было ждать? Большинство рабочих и  рядовых членов с.-д. выступают за полную остановку работ, демонстрации и митинги протеста. А вот какое решение примет фракция, и когда она его примет, — точно не известно. Может получиться так, что боевым решениям, принятым на местах, фракция противопоставит «мякину», снижающую либо сводящую на нет весь градус борьбы. А может получиться и так, что фракция вообще не примет никакого решения по поводу 1 Мая.  В этом случае — по логике фракции — рабочих и первичные организации на местах нужно  обвинить в нарушении партийной дисциплины, так как «первички» и рабочие коллективы приняли конкретные решения, предварительно не одобренные фракцией и Центром.

Но такое обвинение было бы оппортунистическим софизмом, когда реальное и нужное дело – демонстрации и забастовки – подменяются долгой процедурой их согласования в верхах. Ленин писал по схожему поводу: «Было бы насмешкой, если бы кто-либо предложил отказаться от осуществления на деле свободы собраний впредь до признания этой свободы учредительным собранием, — под тем предлогом, что учредительное собрание может ещё и не признать свободы собраний»[11].

В самом Берлине ряд районных организаций выступил с осуждением позиции фракции. В 6-м избирательном округе районное с.-д. собрание единогласно выразило своё недовольство фракцией и постановило: «Энергично выступить против позиции фракции, изложенной в двух её объяснениях»[12]. Оппозиционность «молодых» тут ни при чём, так как в районных собраниях было рабочее большинство, выступавшее против «леваков». Факт этого заявления показывает общие настроения рабочих в передовых центрах промышленности. Стало ясно, что дальше молчать по поводу тактики с.-д. 1 Мая фракция уже не могла.

Воззвание

Наконец, в Галле была созвана конференция социал-демократической фракции вновь избранного рейхстага. 13 апреля 1890 года было выпущено её воззвание к германским рабочим. Это воззвание подписали все депутаты, за исключением Кунерта, который сидел в СИЗО.

Воззвание приводило решение парижского конгресса и указывало, «что способ осуществления демонстрации представлен на усмотрение рабочих различных стран». В то же время воззвание подчёркивало, «…что на конгрессе не было и речи о том, чтобы 1 Мая была приостановлена работа. Если же подобное решение и было бы высказано, то оно натолкнулось на такое же сопротивление, как и предложение об организации всеобщей стачки. Это предложение оспаривалось немецкой делегацией и было отвергнуто конгрессом»[13].

Ясно, что фракция механически отождествляла всеобщую стачку с прекращением работ 1 Мая. Далее, фракция указывала на то, что «враги рабочего класса Германии предпримут всё, чтобы вырвать плоды победы 20 февраля (выборы в рейхстаг). Буржуазия возлагает большие надежды на 1 Мая; она надеется и ждёт, чтобы демонстрация 1 Мая привела к конфликтам с государственной властью». Политическая позиция фракции хорошо характеризуется следующим местом воззвания: «Германской социал-демократии нет необходимости устраивать смотр войскам после блестящей демонстрации и победы 20 февраля». Рабочим рекомендовалось провести свои демонстрации в форме широких собраний, рабочих празднеств, сборов подписей для подачи петиций в рейхстаг по вопросам рабочего законодательства «в духе решений парижского конгресса». Но была сделана и оговорка «на всякий случай». Там, где это возможно, говорило обращение, «без конфликтов произвести приостановление работ».

Фракция опасалась провокаций со стороны правительства, которые могли бы привести к продлению исключительного закона. В таких опасениях доля правды была. Но в это же время фракция была готова удовлетвориться и ограничиться парламентской победой 20 февраля, не видя тем самым особенностей и значения самостоятельного пролетарского выступления в Германии.

Энгельс выступил решительно против такого оппортунистического толкования задач рабочего движения. Воззвание фракции, по выражению Энгельса, «…было жалким, и в нём фракция обнаружила боязнь массового рабочего движения, которое могло бы вызвать озлобление правительства». В то же время он высоко оценил начавшееся массовое рабочее движение в Германии: «…Прокламация парламентской фракции плоха, а глупость относительно «всеобщей стачки» совершенно излишняя», — писал Энгельс[14].

Ясно, что в первомайской тактике фракция допустила нерешительность, трусость, не направила в нужное русло революционную энергию масс. В одном из своих писем Энгельс писал по этому поводу так: «Рабочее движение должно быть продиктовано фактами жизни, в этом случае оно быстро развивается, и быстрее всего, конечно, там, где одна часть пролетариата уже организована и теоретически развита, как, например, в Германии. Углекопы принадлежат нам потенциально и в силу необходимости: в рурском бассейне движение быстро растёт, за ним последует ахенский и заарбекенский, а за ним настанет очередь Саксонии, Нижней Силезии и, наконец, поляков Верхней Силезии»[15]. Но в то же время Энгельс предостерегает от всяких необдуманных шагов, которые позволили бы правительству продлить исключительный закон: «Для нас ведь не секрет, что прусские генералы 1 Мая охотно превратили бы в кровавое побоище»[16]. В своих последующих указаниях Энгельс возвращается к этому вопросу, предостерегая партию от необдуманных действий, так как господа офицеры ищут предлога «чтобы показать молодому императору, что он напрасно медлит отдачей приказа открывать огонь. Это могло бы, однако, испортить все наши планы»[17].

В вопросе тактики с.-д. на 1 Мая Энгельс уделяет большое внимание буржуазно-демократическим свободам. Он считал, что при получении элементарных гражданских прав германская социал-демократия «…удивит весь мир новым взрывом движения, который затмит собою 20 февраля»[18].

Кто в лес, кто по дрова

Так или иначе, но запоздалое воззвание фракции, исходившее из оппортунистической боязни массового рабочего движения, не внесло единодушия в предстоящее майское выступление. Получалось, кто в лес, кто по дрова. В одном и том же городе рабочими собраниями районов стали выноситься совершенно различные решения о проведении 1 Мая. Создалась угроза раскола и развала всей рабочей политики по отношению к первомайским акциям. Руководители оппозиции «молодых» воспользовались моментом и выступили против воззвания фракции в целом, чем внесли ещё больший разброд в с.-д. организации на местах. Активные деятели этой оппозиции, Багинский, Клингер, Нидерауэр, видели главное назначение 1 Мая в проведении всеобщей стачки, целью которой является немедленное свержение капитализма в Германии. Они считали такую стачку необходимым и достаточным средством для достижения конечной цели социал-демократов, т.е. для достижения социализма[19].

Вообще говоря, среди рабочих Берлина и Гамбурга воззвание фракции одобрения не получило, и рабочие стали самостоятельно готовиться к проведению 1 Мая. Со своей стороны предприниматели также принимали встречные меры против рабочих и ещё в марте призывали коллег по классу к организации в конце апреля всеобщего локаута. Рабочие знали о замыслах хозяев, но всё же решили не отступать и принять вызов к борьбе. Появились различные предложения об отчислении части заработка для создания стачечного фонда.

25 апреля власти в Гамбурге официально запретили проведение демонстрации и собраний 1 Мая. В этой связи руководители городской с.-д. организации начали уговаривать рабочих не прекращать работу 1 Мая. На многотысячном рабочем собрании, которое состоялось 28 апреля, социал-демократ Мейер, выступавший от имени избранной ранее первомайской комиссии, убеждал рабочих, что запрещение собраний в Гамбурге лишает первомайское выступление его внушительного характера, и предлагал вместо однодневной стачки и демонстрации — присоединиться к проведению сбора подписей. Но большинство выступавших рабочих отвергло предложения комиссии: «Если мы будем покоряться предпринимателям, то нас будут давить до последнего издыхания», — говорили они.

А что профсоюзы? Ряд руководителей гамбургских профсоюзов, взявших на себя подготовку к проведению 1 Мая, не понял всей сложности предстоящего выступления. Слова Маркса о том, что к подготовке восстания нужно относиться, как к подготовке военной операции, что управление восстанием сродни полководческому искусству, они поняли так, что если 1 Мая не будет вооружённого восстания, то и готовиться к этому дню особенно не надо. Некоторые профсоюзники дошли до того, что стали отрицать даже значение стачечного фонда, заявляя, что «против капитала рабочие не могут бороться капиталом, а только своей солидарностью». Вопросы «тылового» обеспечения стачки, которые ближе всего как раз профсоюзам, были отброшены в сторону руководителями этих профсоюзов. Сказывалась идейная незрелость этих руководителей, если не сказать, их классовая позиция — позиция мелкой буржуазии.

Как и предполагал Энгельс, рабочие организации, лишённые единого руководства, действовали вразброд. Организационного центра, ответственного за всё первомайское выступление в Германии, создано не было. На каждом шагу внутри с.-д. и в рабочих организациях происходили стычки и скандалы.

«Профсоюз» капиталистов

Надо сказать, что экономическая обстановка 1890 года для борьбы с капиталистами была неблагоприятной. Подъём промышленного производства в первой половине 1889 года сменился к концу года резким упадком. При такой хозяйственной конъюнктуре предприниматели рассматривали любое выступление рабочих как удобный повод для объявления локаута. И если рабочие были недостаточно объединены и организованы для ведения единой тактической линии, то у капиталистов была полная согласованность в действиях. К тому же они имели под рукой все органы государственной власти.

Реакционеру Бисмарку принадлежит идея организации «профессиональных» союзов предпринимателей для ведения борьбы с рабочим движением. На учредительном собрании гамбургской секции этого союза капиталистов Ю. Лахман указал причины, приводящие к необходимости создания подобной организации (порядок в государстве, защита прав предпринимателей, обеспечение устоев государства, борьба с опасными бунтовщиками — «недобитыми коммунарами», обеспечение стабильности внешней торговли и т.п.), и заявил, что хозяева предприятий должны сами решать жгучие социальные вопросы, не дожидаясь, пока это сделает правительство. На вопрос одного капиталиста, как именно они должны это делать, Лахман предложил поднять благосостояние рабочих при помощи «устройства народных кухонь», оказания помощи вдовам, увеличения ассортимента в фабричных лавках и т.п. Все эти «радикальные мероприятия» должны были, по его мнению, парализовать вредное возбуждающее влияние социал-демократов. Все конфликты между капиталистами и рабочими, продолжал Лахман, должны разрешаться беспристрастно при помощи арбитров «из числа первых граждан города» — и таким образом будут ликвидированы стачки. Если же стачка становится неизбежной, то гамбургские предприниматели должны прибегнуть к своей организации, «чтобы противопоставить её рабочим и быть с ними равными в борьбе».

Разумеется, предложения Лахмана не вызвали принципиальных возражений со стороны капиталистов. Поэтому, заручившись обещаниями присылать войска и полицию по первому требованию любого из предпринимателей, в резолюцию учредительного собрания записали: «Нижеподписавшиеся пришли к решению уволить и рассчитать 2 мая рабочих, которые по причине социал-демократической демонстрации 1 Мая этого года не явятся на работу или прекратят её раньше времени, как нарушивших контракт»[20].

Для выработки дальнейшего плана действий был создан комитет под председательством капиталиста Блома, владельца крупнейшей судостроительной фирмы Германии «Блом и Фосс», которая была таковой примерно до 1948 года. Блом и его секретариат должны были координировать все действия, связанные с проведением локаута. Союзы предпринимателей составили специальный фонд для борьбы с рабочими объёмом более 2 миллионов марок, из которых около 500 тысяч выделило государство из казны. Некоторые хозяева фирм были настолько щедры, вернее сказать, настолько напуганы планами своих рабочих на 1 Мая, что вносили в фонд борьбы с этими планами по 100 и более тысяч марок [21].

Гамбургский сенат и прусское правительство также издали распоряжение об увольнении всех рабочих, занятых на государственной службе, которые примут участие в первомайской забастовке. Якобы случайно в эти же дни в Берлине было созвано срочное совещание офицеров всех армейских корпусов, на котором отрабатывалось управление войсками «в условиях города и стеснённых кварталов»[22]. Ясно, что речь шла о действиях войск против рабочих демонстраций, митингов, стачек. В Берлине по надуманным обвинениям было арестовано несколько членов с.-д. Центра – «по подозрению в организации беспорядков».

После того как собрание буржуа приняло решение о массовых увольнениях рабочих, гамбургская полиция получила указание из Берлина состряпать громкое провокационное дело против газеты «Hamburger Echo». Для этого был произведён обыск на квартире у заместителя главного редактора. Целью обыска, как потом выяснилось, было «обнаружение 100 тысяч марок, якобы полученных из Бельгии для поднятия рабочего восстания в Гамбурге». Денег не нашли, но всем рабочим стало ясно, что капиталисты и государственный аппарат действует против 1 Мая по единому плану.

В антирабочие союзы объединились не только крупные, но и мелкие и средние капиталисты Гамбурга. В эти союзы входили владельцы предприятий, мастера, имевшие наёмных рабочих, подрядчики по перевозке грузов, владельцы небольших магазинов и т.п. Лишь формально независимые и равноправные с крупными предпринимателями, они выполняли волю «старших братьев», выступая в качестве непосредственных душителей рабочего движения.

1 Мая

Насколько силён был воинственный пыл предпринимателей, видно из того факта, что ещё до первомайского выступления рабочих многие хозяева под угрозой немедленного увольнения или локаута потребовали от своих рабочих роспуска профессиональных союзов.

Но, несмотря на все усилия реакции, первое празднование 1 Мая в Германии свидетельствовало о том, что рабочий класс организуется и становится мощной силой. Конечно, на всех предприятиях работу остановить в тех условиях не удалось. В некоторых городах часть рабочих 1 Мая вовсе не приступала к работе, другая часть приходила на предприятие, чтобы провести митинг и уйти на демонстрацию, третья часть работала до полудня, после чего бросала работу и присоединялась к демонстрантам. В Берлине рабочие разных предприятий собирались на вокзале в небольшие группы и уезжали за город. В приморском Фридрихсхафене собралось около 8 тысяч человек: рабочие приезжали с семьями. По предварительному уговору тут же были организованы рабочие дружины, которые должны были обеспечивать порядок, так как на многочисленных собраниях и митингах полиции было нетрудно устроить провокации, взрывы, выстрелы, драки и т.п. Несколько крупных профсоюзов собрались в пригородных садах, в парках, кафе и даже в ресторанах на берегах рек. Внушительность собраний была очевидна. На телеграфных столбах, на деревьях и различных мачтах кое-где появлялись красные флаги, но это не привело к столкновениям с полицией.

Однако правительство весь день искало повод для того, чтобы приступить к расправе над рабочими. Войска были стянуты в Потсдам и трое суток находились в полной боевой готовности. 2 мая вышло официальное сообщение телеграфного агентства Пруссии, которое, в частности, гласило: «Скопление народа в общественных местах 1 мая могло быть без затруднения рассеяно. Предполагавшиеся после полудня собрания запрещены. Все площади города сильно охраняются»[23]. Газета «Arbeiter Zeitung» приводит ряд интересных фактов о том страхе, который охватил в эти дни национальную буржуазию. В некоторых районах Берлина буржуа требовали от муниципалитетов, чтобы те прекратили занятия в школах и остановили общественный транспорт. Многие капиталисты приказывали своей домашней прислуге немедленно закупить в запас продукты, уголь, хлеб и т.п.[24]

В самом Гамбурге, как и следовало ожидать, всеобщей остановки работ не произошло. Но всё же, несмотря на все угрозы предпринимателей, 1 Мая на работу не вышло более 20 тысяч человек, 1/3 всех гамбургских рабочих. По профессиям наибольшее число праздновавших 1 Мая пришлось на каменщиков, плотников, строительных рабочих и металлистов-корабелов. Празднество вылилось в основном в те же формы, что и в других городах Германии: выезды за город, собрания, затем кафе и пикники. Тем не менее, важен был сам факт массового невыхода на работу.

Стачка

Хотя государство 1 Мая практически бездействовало, предприниматели свою угрозу в исполнение привели. 2 мая 20 тысяч гамбургских рабочих были локаутированы. Крупнейшие предприятия города прекратили свою работу. С верфи Блома и Фосса было уволено 1700 человек – примерно 2/3 всех работавших на верфи.

Рабочие не растерялись и ответили на локаут стачкой, которая фактически растянулась на всё лето и приобрела крайнюю напряжённость. Из первоначальной борьбы за повышение зарплаты и улучшение условий труда она превратилась в  борьбу за право политической организации рабочих. О размахе стачки можно судить по тому, что 8500 рабочих бастовало до конца мая, уже после того, как значительная часть локаутированных была восстановлена на работе. Стачка стоила профсоюзам 100 тысяч марок, не считая средств, поступивших со стороны.

Особенно упорной и широкой была забастовка строителей, грузчиков и рабочих газовых заводов. Стачечники требовали не только своего восстановления на работе, но и выдвинули ряд экономических требований. Для лучшей аргументации своих требований – еженедельного свободного дня и восстановления уволенных товарищей — рабочие газовых заводов на несколько дней оставили весь Гамбург без освещения, при этом те предприятия города, которые имели привод машин от газовых моторов, были вынуждены остановить работу. Припекло так, что вся полиция была поставлена на ноги. Ей было приказано любой ценой не допускать ухода оставшихся рабочих с газовых заводов и распределительных узлов. Но не помогло: рабочие останавливали оборудование и уходили с заводов через потайные ходы и подземные коммуникации.

Каменщики, имевшие самый боевой профсоюз, помимо восстановления на работе, потребовали оплаты труда не менее чем 65 пфеннигов в час и 9-часового рабочего дня. Портовые рабочие требовали установления рабочего дня с 6 часов утра до 6 часов вечера (отсюда можно сделать вывод о том, что прежняя продолжительность дня была 13-14 часов). Часть гамбургских рабочих требований не выдвигала, но бастовала из чувства солидарности с локаутированными товарищами.

Все дополнительные (сверх восстановления на работе) требования забастовщиков предпринимателями были отклонены. Тогда 8 июля каменщики, учитывая неблагоприятную экономическую конъюнктуру момента и то обстоятельство, что средства для продолжения борьбы иссякают, согласились приступить к работе на старых условиях. Но тогда уже хозяева пошли в наступление и поставили условием возвращения на работу выдачу подписок о выходе из профсоюза. Такое требование было поставлено хозяевами почти на всех предприятиях. Примечательный случай: на спирто-водочном заводе Гельдебинг-Вандсбек владелец прямо заявил рабочим: «Мы не хотим терпеть организации рабочих, конечной целью которой является установление господства рабочих на фабрике». Но несмотря на своё тяжёлое положение рабочие спиртзавода отказались принять это условие и продолжили забастовку.

Стачка не прекращалась. Тогда капиталисты вместе с властями разработали план борьбы со стачечниками. По всей Германии были разосланы агенты для вербовки новых рабочих – штрейкбрехеров, главным образом, в тех районах страны, где рабочие ничего не знали о гамбургской забастовке или где преобладал сельский сезонный пролетариат. Преимущественно вербовались поляки, чехи, русские. Для работ в порту вербовалась крестьянская масса из района Вислы и Одера.

Насколько велико было участие государства в подавлении гамбургской стачки и насколько детально прорабатывался план этого подавления, свидетельствует такой факт. Пять столяров, завербованных в Зуле, имевших билет до Берлина, прибыли на Силезский вокзал столицы. Кондуктор, узнав, что они направляются в Гамбург, поспешил заявить, что им не нужно переезжать на другой вокзал: «Вы без билета доедете до Шарлоттенбурга, а оттуда – в Гамбург»[25]. Такая предусмотрительность кондукторов объясняется тем, что власти переживали по тому поводу, что в Берлине завербованные рабочие могли узнать от социал-демократических агитаторов о действительном положении в Гамбурге и вернуться домой.

Первомайская гамбургская стачка с самого начала имела большое политическое значение. Но социал-демократическая партия не сразу оценила это значение и серьёзность обстановки в Гамбурге. Партия начинает поддерживать стачку лишь тогда, когда предприниматели поставили условием для восстановления стачечников на работе выход из профсоюза.

А вот со стороны рабочих гамбургская первомайская стачка встретила самое горячее сочувствие. Во всех крупных промышленных центрах начался массовый сбор средств для забастовочного фонда. Наряду с денежной помощью рабочие крупных предприятий рассылали наиболее сознательных товарищей в Силезию и Померанию. Там рабочие агитаторы сообщали местным рабочим и батракам о гамбургской стачке и текущем положении дел и таким образом предупреждали возможность вербовки штрейкбрехеров среди местного населения.

Стачку в Гамбурге немецкие рабочие рассматривали как дело всего рабочего класса страны. Однако поддержка германского пролетариата, ещё не оправившегося от последствий исключительного закона и не имевшего своей сильной политической организации, при крайне неблагоприятной общей обстановке не смогла оказать достаточной помощи гамбургским рабочим. И стачка закончилась общим поражением.

Но всё же её значение не следует недооценивать. Под влиянием упорного стачечного движения в Гамбурге на партейтаге в Галле был поставлен вопрос об отношении с.-д. партии  к стачке и бойкоту. Как и большинство докладчиков, так и резолюция «малого» партийного съезда принципиально признали стачку как необходимое, правда, лишь оборонительное оружие, направленное против посягательств господствующих классов на политические и экономические права рабочих. Съезд рекомендовал организовывать профессиональные союзы там, где они ещё не были созданы. В свою очередь, некоторый успех профсоюзной работы выразился в созыве общегерманской конференции профсоюзов, создавшей союзный центр в лице генеральной комиссии. Координация профсоюзной работы была налажена, но с этого момента начинается и разложение генеральной комиссии, которая в ближайшие годы обюрократится, оторвётся от рабочего движения и попадёт в зависимость от крупного германского капитала.

Итог. Во всём ходе первомайской борьбы 1890 года в Германии можно видеть половинчатую, трусливую политику с.-д. фракции. Зингер и Либкнехт под влиянием критики снизу и со стороны должны были несколько раз признать, что они поздно выступили с воззванием, допустив тем самым ошибку в первомайском вопросе. Дальнейшие события показали, что оппортунистическая боязнь революционного выступления пролетариата в день 1 Мая была у руководства германской социал-демократии не случайной. Из года в год это руководство всё больше выхолащивало революционно-боевую сущность 1 Мая, стараясь превратить его в мещанский праздник. Уже в 1891 году с.-д. Центр переносит празднование 1 Мая на первое воскресенье, а затем – на основе решения брюссельского конгресса II интернационала — придаёт первомайскому пролетарскому празднику лишь экономический характер.

Но германский пролетариат остался верен своим богатым революционным традициям. Первомайское рабочее знамя, поднятое им в 1890 году, он пронёс через все годы борьбы за пролетарскую революцию в Германии. Судя по сегодняшним событиям, это знамя не потеряно и не уничтожено. Забастовочные традиции не ушли в небытие. При этом опыт классовой борьбы заставляет передовых рабочих садиться за изучение трудов своих великих земляков. Растёт закономерный интерес к большевизму, поскольку становится ясно, что без правильной революционной теории революционная практика часто терпит поражения.

Завтра – Первомай. Надеемся, что на родине марксизма он пройдёт по-боевому, с настоящим пролетарским размахом.

С праздником, товарищи!

Подготовили М. Золин, М. Иванов

[1] Борьба классов, № 5, 1936,  стр. 33.
[2] Руге В. Германия в 1917 – 1933 гг., стр.31. М.: Прогресс, 1974.
[3] Красный архив, № 102, 1940, стр. 71.
[4] Burger «Die Hamburger Gewerkschaften». Hamburg. 1899.
[5] Красный архив, № 102, 1940, стр. 84.
[6] Маркс, Энгельс. ПСС, т. 22. Выборы 1890 года в Германии., стр. 12.
[7] Чубинский В. Бисмарк: Политическая биография., стр. 385-386. – М.:Мысль, 1988
[8] Ленин. Две тактики социал-демократии в демократической революции., стр.19.
[9] Engels F. Antwort an Paul Ernst. «Berliner Volksblatt» № 232 от 05.10.1890.
[10] «Berliner Volkstribune» № 73 от 27.03.1890.
[11] Ленин. Две тактики социал-демократии в демократической революции, стр. 14.
[12] Breliner Volksblatt № 76 от 30.03.1890.
[13] Der Sozialdemokrat № 16 от 19.04.1890.
[14] Письма Беккера, Дицгена, Энгельса и  Маркса к Зорге., стр. 373. Дауге, М. 1913.
[15] Там же, стр. 367.
[16] Там же.
[17] Там же, стр. 373.
[18] Там же, стр. 368.
[19] Berliner Volksblatt № 94 от 23.04.1890.
[20] Burger «Die Hamburger Gewerkschaften». S.484 – 485.
[21] Laufenberg «Geschichte der Arbeiterbewegung in Hamburg. Altona und umgegend». Zweiter Band.
[22] Der Sozialdemokrat № 14 от 05.04.1890.
[23] Berliner Volksblatt № 101 от 3.05.1890.
[24] Arbeiter Zeitung № 19 от 9.05.1890.
[25] Berliner Volksblatt № 169 от 24.07.1890.