Горький Максим

Статья о Максиме Горьком из БСЭ, 1 изд., 1930 г., большая часть написана А. Луначарским.

ГОРЬКИЙ МАКСИМ (псевдоним Але­ксея Максимовича Пешкова), зна­менитый писатель.

Биографические сведения. Родился Горький 16 (28) марта 1868 г. в Нижнем-Новгороде в семье обойщика; по смерти отца остался четырехлетним ребенком, жил в доме деда, Каширина, выбившегося из бурлаков хозяина красильного заведения. Семи лет Горького отдают в школу, но, проучившись несколько месяцев и заразившись оспой, Горький бросил учение и больше не возобновлял его ни в какой школе; все свои немалые зна­ния добыл он потом самообразованием. Де­сяти лет Горький теряет мать, и с тех пор начина­ются его скитания.

В 1878 г. он служит маль­чиком в магазине обуви, в следующем году его отдают в учение к чертежнику; убежав от него, Горький пристраивается посудником на волжском пароходе, у повара Смурого, приохо­тившего его к чтению, потом возвращается к деду и занимается ловлей и продажей птиц, опять служит у чертежника, потом — мальчиком в иконной лавке и учеником в иконописной мастерской. В 1883 г., 15-ти лет, служит статистом в театре на Нижегород­ской ярмарке, потом — десятником на ремонте ярмарочных зданий.

Летом 1884 г. Горький уезжает из Нижнего в Казань учиться, и отсюда начинается второй период его жизни. По­ступить в школу Горькому не удалось; без средств к жизни, ночуя в трущобах, он пробует го­товиться в сельские учителя, потом посту­пает в крендельное заведение на жалованье 3 рубля в месяц, затем работает дворником и садовником у генеральши, в 1885 г. по­ступает в театральный хор, далее — подруч­ным пекаря в булочной. В декабре 1887 г., 19-ти лет, утомленный непосильным трудом и нуждой, Горький пытался застрелиться. В Ка­зани Горький сближается с радикальными и рево­люционными кружками среди студентов, офицерства и рабочих. Он знакомится с на­родничеством и марксизмом, в кружках читает Лаврова, Чернышевского, Писарева, А. Смита и «Капитал» Маркса. В Казани тогда работали выдающиеся представители народничества и марксизма: Н. Ф. Аннен­ский, Н. Федосеев, М. Григорьев и другие. В 1888 г. Горький с народовольцем М. Ромасем уез­жает в село Красновидово для революционной пропаганды среди крестьян, но, после под­жога его дома по проискам кулаков, возвра­щается в Казань, на берегах Каспия рабо­тает на рыболовных промыслах, потом слу­жит на железных дорогах ночным сторожем, надсмотрщиком, весовщиком.

Летом 1889 г., 21-го года, возвращается в Нижний, и отсюда начинается третий период его жизни. Осенью Горький находит работу у адвоката А. И. Ланина, которому многим обязан в своем культурном развитии. Горький вновь сходится с радикалами и революционерами, из коих некоторые пере­ехали в Нижний из Казани; в октябре его арестуют по делу революционера Сомова и заключают на месяц в тюрьму. Зимой 1889—1890 гг. Горький знакомится с В. Г. Короленко, пока­зывает ему поэму «Песнь старого дуба» и пользуется его литературными советами.

С весны 1891 г. Горький уходит бродить по России, вдоль Волги проходит до Царицына, потом Донской областью на Украину, в Бессара­бию, в Одессу, отсюда пешком в Тифлис, куда приходит в ноябре 1891 г. Год, проведен­ный в Тифлисе, образует особый период в жизни Горького. Здесь он служит в желез­нодорожных мастерских, сближается с ра­дикальной учащейся молодежью и рабочи­ми и близко сходится с бывшим карийским ка­торжанином — народовольцем А. М. Калюж­ным. Калюжный горячо поддержал литера­турные опыты Горького, и в сентябре 1892 г. в тифлисской газете «Кавказ» был напеча­тан первый рассказ Горького «Макар Чудра» (Горькому тогда было 24 года). С тех пор начинается ли­тературная деятельность Горького.

В октябре 1892 г.  Горький переезжает в Нижний и снова служит пись­моводителем у Ланина. В нижегородских, казанских и самарских газетах появляются рассказы Горького; в августе 1893 г. в столичной газете «Русские ведомости» печатается «Емельян Пиляй», в июне 1895 г. в известном журнале «Русское богатство» появляется «Челкаш». В феврале 1895 г. Горький переезжает в Самару, ведет в «Самарской газете» постоянный фельетон, печатает рассказы, иногда исполняет и обя­занности редактора, полемизирует с «Самар­ским вестником», где тогда сотрудничали вы­дающиеся марксисты.

В мае 1896 г. Горький вновь возвращается в Нижний, работает в «Нижегородском листке» и пишет о всероссийской выставке. Осенью заболевает туберкулезом (с которым потом борется всю жизнь) и уезжает в Ялту. Литературная известность его растет, он печатается в «Новом слове» («Коновалов», «Бывшие люди»), в «Русской мысли» («Супру­ги Орловы»), в «Северном вестнике» («Маль­ва», «Варенька Олесова»). В апреле 1898 г. завя­зывается переписка с Л. Андреевым. В мае выходит в свет первое издание «Очерков и рассказов» Горького, в 2 тт., и вызывает оживлен­ное обсуждение в журналистике. В мае же Горький в Нижнем подвергается обыску и аресту по старому делу тифлисского социал-демократического кружка и по этапу доставляется в Тифлис, в Метехский замок, но вскоре освобождается.

В ноябре 1898 г. завязывается переписка с Чеховым. С 1899 г. Горький начинает сотрудничать в марксист­ском журнале «Жизнь», в марте приезжает лечиться в Ялту, где встречается с Чеховым. В октябре 1899 г. впервые появляется в Петербурге, окруженный все растущей популярностью. Его рассказы выходят все новыми изданиями (в 1901 г. — пятым, в количестве пяти томов). В январе 1900 г. Горький знакомится в Москве с Тол­стым.

Временно отдалившись за годы жизни в Самаре, Нижнем, Ялте от общественного движения, Горький в 1901 г. снова примыкает к нему, начиная новый период деятельности. В марте 1901 г. участвует в демонстрации у Казанского собора в Петербурге, в апреле в журнале «Жизнь» появляется его «Песня о буревест­нике» и тогда же его арестуют в Нижнем по обвинению в приобретении мимеографа для печатания воззваний к сормовским рабо­чим. В сентябре 1901 г., после тюрьмы, его высылают в Арзамас, под гласный надзор полиции (пребывание здесь отобразилось потом в «Городке Окурове», 1909 г.). При про­езде через Нижний в Крым его публично чествует революционная молодежь.

В февра­ле 1902 Горький избирается почетным академиком Академии наук, но правительство аннули­рует выборы, что вызывает отказ от звания почетного академика со стороны Короленко и Чехова. В том же 1902 г., в марте, пьеса Горького «Мещане» идет в Художественном театре, а в пе­чати быстро расходится в четырех изданиях. В том же году ее ставят в Вене и Берлине, и с этого времени растет европейская популярность Горького; его произведения с 1901 г. пере­водятся на главные европейские языки и вызывают обширную критическую литера­туру.

В декабре 1902 г. с небывалым успехом идет в Художественном театре пьеса «На дне», в 1903 г. шеститомное собрание сочинений Горького выдерживает пять изданий, а «На дне» — це­лых 14 в течение одного года.

С января 1904 г. Горький начинает выпускать коллективные сборники «Знание», собирая вокруг них литературных единомышленников. Не теряя связей с революционными организациями (зимой 1903 г. с ним вел переговоры по делам социал-демократической партии Л. Б. Красин), Горький в ночь на 9 января 1905 г. вместе с другими общественниками посещает министров и пытается предотвратить готовящийся рас­стрел рабочих. 10 января он составляет от­чет-прокламацию о событиях 8—9 января, с обвинением Николая II «в убийстве мирных людей» и с призывом ко всем гражданам «к немедленной упорной борьбе с самодержа­вием». Потом его арестовывают и заключают на полтора месяца в Петропавловскую крепость, что вызывает манифестации протеста в Ев­ропе. В крепости Горький пишет «Детей солнца».

В октябре 1905 г. при ближайшем участии Горького в Петер­бурге начинает выходить газета «Новая жизнь» (идейным вдохновителем и фактическим руководителем которой был по возвращении из-за границы В. И. Ленин). В декабре во время вооруженного восстания в Москве Горький принимает участие в помощи революционе­рам, собирая средства на оружие. В январе 1906 г. он выступает на митинге в Гельсингфорсе и затем уезжает из России. В Америке Горький выступает на митингах с призывами под­держать русскую революцию, пишет резкий памфлет «Прекрасная Франция» с протестом против займа русского правительства для подавления революционного движения; работа­ет над романом «Мать». В 1906 г. в сборниках «Знание» печатаются его пьесы: «Варвары» и «Враги».

В октябре 1906 г. Горький поселяется в Италии, на острове Капри. Перейдя в 1906 г. на поло­жение эмигранта, Горький вступает в новый пери­од жизни, первый заграничный, длящийся около восьми лет. Продолжая сближение с российской социал-демократией, Горький в мае 1907 г. присут­ствует на Лондонском съезде РСДРП как де­легат с совещательным голосом. В январе 1908 г. между ним и Лениным завязывается постоянная переписка.

Ленин высоко ценил личность и талант Горького и стремился теснее связать его с партией, оберегая, однако, его творческую работу и не взирая на то, что вскоре воз­никли разногласия между Лениным и группой «Вперед» (см.), к которой примкнул Горький. В 1908 г. Ленин писал А. В. Луначарскому о привлечении Горького к постоянному сотрудничест­ву в «Пролетарии»: «если вы считаете, что мы не повредим работе Алексея Максимовича, ежели запряжем его в регулярную партийную работу (а партийная работа от этого массу выиграет!), то постарайтесь это наладить». Горький принял участие в партийном издательст­ве. Но вместе с тем он увлекся в сторону «бодановщины» в философии и «богостроительства» (которое отразилось в повести «Исповедь»).

Совместно со своими единомышленниками — Луначарским, Богдановыми др. — Горький основы­вает летом 1909 г., частью на свои средства, на Капри партшколу для рабочих, посланных партийными комитетами Москвы и др. мест. Сам Горький читал здесь лекции по литературе. Школа скоро (в октябре) распалась. Но общение с рабочими было для Горького очень важно.

Позднее Горький изжил свое «богостроительство» и расхождение с Лениным; в 1913 г. он уже ре­дактирует беллетристический отдел в боль­шевистском журнале «Просвещение». В феврале 1913 г. последовала политическая амнистия и Горький получил возможность вернуться в Рос­сию; в декабре он возвращается на родину. К этому времени заканчивается его работа над автобиографической повестью «Детство».

С 1914 г. начинается в жизни Горького новый период. Он поселяется под Петербургом, в Финлян­дии, установив непрерывные сношения со столицей. В конце 1915 г. начинает выходить руководимый Горьким журнал «Летопись», заняв­ший в вопросах войны интернационалисти­ческую позицию — в контакте с заграничны­ми партийными верхами. В журнале Горь­кий печатает ряд статей, вызывавших порой большие споры в печати. Помимо широкого круга литераторов и политиков Горький в это время находится в постоянном общении с рабочими. Он объединяет вокруг себя мо­лодые пролетарские литературные силы и в 1914 г. выпускает первый сборник произве­дений пролетарских писателей.

Октябрьская революция была принята Горьким не вся и не сра­зу. Он не доверял разумности революцион­ных движений масс, боялся за культуру, пу­гался кровавых жертв. Эти колебания ото­звались в его статьях и вообще в курсе га­зеты «Новая жизнь», какую он издавал с мая 1917 г. по март 1918 г. Общее направление газеты сохранялось интернационалистиче­ское, одно время в ней принимали участие видные большевики; но она считала воз­можным слияние в одну партию меньшевиков и большевиков, находила, что «было бы ро­ковой ошибкой немедленно объявить Сове­ты единственным органом революционной власти». Горький выпускает в это время книгу «Не­своевременные мысли. Заметки о революции и культуре» (1918 г.) и пишет много полемических статей, встретивших резко отрицательное отно­шение со стороны большевиков и у рабочих. Ленин, считая вредным интеллигентский пессимизм «Новой жизни» и Горького, был убежден однако что Горький «слишком связан с рабочим классом» и что он «безусловно вернется».

Действительно со второй половины 1918 г. Горький уже горячо работает с Советской властью. Он организует помощь работникам науки, основывает ЦЕКУБУ, учреждает издатель­ство «Всемирная литература», пишет извест­ную характеристику Ленина в «Коммуни­стическом интернационале» (1920 г.). В 1921 г. по настоянию Ленина Горький выехал за границу лечиться, и годы 1922—27 гг. образуют новый, заграничный шестилетний период его жизни. Наряду с новым художественным творче­ством («Мои университеты», «Дело Артамо­новых» и «Жизнь Клима Самгина») Горький пе­рестраивает многие свои оценки революции и Советской власти и начинает выступать в заграничной печати против «мерзкой трав­ли» Советской страны со стороны эмигран­тов.

В 1928 г. в связи со своим шестидесяти­летним юбилеем Горький возвращается в СССР, где его встречают с бурным энтузиазмом. Горький со­вершает бесчисленные поездки по стране от Мурманска до Баку, изучает наше социали­стическое строительство, выступает с речами на митингах и собраниях, ведет переписку с рабкорами и селькорами, печатает огром­ное количество статей, наконец принимает на себя редактирование журнала «Наши до­стижения» и организует журнал для писателей — самоучек «Литературная учеба».

Горький состоит членом Комакадемии. В марте СНК СССР особым актом отметил заслуги Горького в области литературы, а в мае 1929 г. он был избран членом ЦИК на 5 Съез­де Советов СССР.      Н. П.

Литературно-общественная характеристика. Максим Горький иг­рает в истории русской литературы исключитель­ную роль не только по своему первоклас­сному таланту, по высокохудожественной форме и значительному содержанию своих многочисленных произведений, но и как пер­вый могучий представитель эпохи пролетар­ской литературы.

В общем принято де­лить русскую литературу на три большие эпохи, причем конечно каждая такая эпоха не отде­ляется от другой никакими непроходимыми преградами. Литература, как и обществен­ная мысль, сначала была представлена передовым дворянством, затем на смену этой общественной группе, не целиком конечно вытесняя ее, пришли разночинцы и наконец главным образом уже после Октября (если говорить не об общественной борьбе, где это произо­шло раньше, а о художественной литерату­ре) — пролетариат.

Горький явился предшественником и зачинате­лем пролетарской литературы. Он стоит на грани между литературой разночинческой и пролетарской. Во многом предтеча чисто про­летарской литературы. Горький поднимался к пол­ноте пролетарского сознания лишь постепен­но. Писатели грядущей эпохи будут обладать в этом отношении и большей чистотой и боль­шей широтой и полнотой классового самосознания. Промежуточная роль Горький заставля­ла кое-кого сомневаться в том, может ли он быть действительно назван пролетарским пи­сателем. Однако несомненно, что те труд­ности, которые пришлось преодолеть Горькому на своем пути, и то громадное значение, которое он имеет как новатор третьей классовой эпо­хи русской литературы, далеко превосходят со­бой те неизбежные изъяны и недостатки, которые вытекают из раннего призвания Горького.

Лучший судья, которого мы можем иметь в этом деле, Владимир Ильич Ленин отлич­но знал отдельные промахи Горького в области фи­лософии, политики и т. д. и тем не менее, не обинуясь, писал о нем: «Горький — безусловно — крупнейший представитель пролетарского ис­кусства, который много для него сделал и еще больше может сделать. Горький — авторитет в деле пролетарского искусства, это безуслов­но. В деле пролетарского искусства Горький есть громадный плюс, несмотря на его сочувствие махизму и отзовизму».

Горький постепенно восходил на высоту проле­тарского миросозерцания, но уже с самого начала пролетариат и его идеологи — социал-демократы (в особенности большевики) отмечают его именно как своего писателя. Об этом свиде­тельствует например в своих воспоминаниях Строев-Десницкий, который писал: «В его первых художественных произведениях для нас был радостен уход талантливого писа­теля от деревни к городу, от традиционного народнического мужика к городскому чело­веку — пусть пока к босяку, не к рабочему, но все же и босяк, с его великолепным горьковским презрением к устоявшемуся гни­лому быту, был для нас желанным предвест­ником нового. Радостен был и тон горьков­ских рассказов: украшенная, торжественно приподнятая речь молодого писателя, на­певная и звучная, воспринималась нами как смелая песня бодрого гневного бунтаря, как призыв к решительному разрыву с на­строениями народнической скорби, интелли­гентской резиньяции».

Горький, благодаря своей необычайно даровитой натуре, сумел с огромной чуткостью воспринять все воз­действие окуровской среды, огромной про­слойки мещанства, из которого в одну сто­рону росла крупная буржуазия, а в дру­гую — пролетариат. Живя в этой темной сре­де, он горячо полюбил трудового челове­ка и стал ратовать за его достоинство и сча­стье и именно потому возненавидел глубокой и скорбной ненавистью людей, являвших­ся виновниками человеческого несчастья. Он по всем путям и перекресткам искал себе союзника, опору, создавая его часто в своем воображении (романтика 1-го периода), оде­вал иногда в доспехи такого бойца за чело­веческое достоинство и несоответствующие фигуры (босяцкий период), ценил и перео­ценивал, разделял и взвешивал интеллиген­цию и в конце концов страстно и восторженно припал к истокам великого пролетарского движения, воспел славу еще только вы­двигавшемуся рабочему классу.

Но был ли Горький только пророком, который увидел свет про­летариата, или также и рупором этого про­летариата, выразителем той новой психики, которую пролетариат с собой нес? Горький — не про­летарский писатель эпохи зрелости проле­тарского сознания, которая сейчас для зна­чительной части пролетариата действительно наступает. Сейчас появление такого писате­ля возможно, хотя вероятно ему будут предшествовать не совсем «чистые» писатели, роль которых все же будет важна. Но Горький — про­летарский писатель самой первой эпохи, когда пролетариату еще было очень трудно выдвинуть из своих рядов собственный свой командный состав, в особенности по линии беллетристической. Пролетариат пленял луч­шие умы и сердца из других классов и привлекал их к себе. В области теории и поли­тики лучшие из этих привлеченных людей, главным образом из интеллигенции, смогли сыграть для пролетариата важную роль и добиться чистых формулировок его теорий, его требований, его тактики и т. д. В художествен, области этого не могло быть.

Первоначаль­но эти «выходцы» из других классов естест­венно могли в лучшем случае выразить свой восторг перед пролетариатом, свою веру в него и, так сказать, только художествен­но заявить кое-что от его имени («Мать», «Враги» и т. д.). Но даже то, что Горький сделал в наиболее трудной для него области, самим пролетариатом воспринято было с огромной симпатией.

Часто ссылаются на происхожде­ние Горького с целью как-то поколебать его звание пролетарского писателя, но это, разумеется, ни к чему не годный прием. Наоборот, био­графия, если и не рисует Горький выходцем из сре­ды фабрично-заводского пролетариата, то во всяком случае отмечает его жизнь велико­лепным плебейским клеймом, придает ей столь демократический характер, какого мы не встретим пожалуй ни в одной писатель­ской биографии.

Основными силами, с самой молодости развившимися в сознании Горького, были роман­тика и реализм в чрезвычайно своеобразном взаимоотношении. В Горьком жило стремление к какой-то счастливой, гордой жизни, в которой блестяще одаренные люди, связанные друг с другом братскими чувствами, развертыва­ли бы гигантскую культуру, находящуюся в полном соответствии с блистательной при­родой, которая всегда казалась Горькому подлинной ареной для высокого типа жизни возвышен­ных человеческих существ.

Надо сказать, что не только природу считал Горький как бы ве­ликим залогом такого высокосодержательно­го счастья. И человека, несмотря на все его падения, которые он вокруг себя конста­тировал, считал он в возможностях суще­ством великим, и фраза Сатина: «человек — это звучит гордо» — вовсе не была для Горького пустым звуком. Устами Щебуева, героя своей незаконченной повести «Мужик», Горький выразил свою твердую веру в конечное тор­жество этого романтического начала: «Не­правда, что жизнь мрачна, неправда, что в ней только язвы да стоны, горе и слезы. В ней не только пошлое, но и героическое, не только грязное, но и светлое, чарующее, красивое. В ней есть все, что захочет найти человек, а в нем есть сила создать то, чего нет в ней. Этой силы мало сегодня — она ра­зовьется завтра».

Однако тяжелый путь, который прошел Горький, показал ему огромное количество столь отрицательных явлений, что немудрено было почувствовать пропасть между всеми этими романтическими надеждами и действитель­ностью. Другой герой, также являющийся прямым выразителем Горького, восклицает: «Обер­нул я мысль свою о весь круг жизни че­ловеческой, как видел ее, встала она пере­до мной нескладная и разрушенная, постыд­ная, грязью забрызганная, в злобе и немощи своей, в криках, стонах и жалобах». Отсюда возникающее иногда у Горького глубокое, тоскливое сомнение: «Все та же дума со мною, верная мне, как собака, она никогда не отстает от меня: разве для этих людей дана прекрасная земля?». Горький знает, что люди глубоко несчастны. Его романтическая потребность заключа­ется в том, чтобы утешить людей. Но уте­шить их не значит ли обманывать их, созда­вать для них сладостные иллюзии? Знаме­нитая сказка Горький «О чиже, который лгал, и о дятле, любителе истины» оставляет нере­шенным вопрос о том, кто из них прав. Вся симпатия писателя пожалуй на стороне чи­жа, который, правда, пустяки рассказывал птицам, но этим все же поднимал их как-то над безнадежностью.

Еще более характер­ным является отношение Горького к одному из зна­менитых персонажей драмы «На дне», к Луке. Так, мы имеем свидетельства, одинаково достоверные, как того, что Горький во время поста­новки «На дне» как бы с особой симпатией относился к фигуре Луки и не мог удержаться от слез при сцене утешения им умирающей женщины, так и о том, что он с ожесточением называл Луку шарлатаном, хитрым мужи­чонкой, у которого про запас есть для каждой язвы пластырь и который этим пластырем ста­рается отделаться от обращающихся к нему людей. Горький чувствует, что утешающая ложь, которая играет такую огромную роль в первых ярких и раззолоченных, несколько ходульных и громозвучных его произведени­ях вроде «Старухи Изергиль», «Хана и его сына», а затем проглядывает и в целом ряде дальнейших его творений, представляет все-таки какую-то слабость, ибо нужно счи­тать безнадежным положение человечества, которое приходится обманывать для того, чтобы помочь ему жить.

Наряду с этим у Горького живет и дру­гая потребность, вытекавшая целиком из его печальной, раздираемой опытом всех зол жизни. Это была потребность высказать горькую правду обо всем, что он видел в жи­зненном аду, перед всеми, в т. ч. и перед интеллигентным читателем, который обо всем этом, можно сказать, и не подозревал. В по­вести «Люди» он резко высказывает эту свою мысль: «Зачем я рассказываю эти мерзости? А чтоб вы знали, милостивые государи, — это ведь не прошло, не прошло. Вам нравятся стихи выдуманные, нравятся ужасы, краси­во рассказанные, фантастически — страшное волнует вас. А я, вот, знаю действительно страшное, буднично — ужасное, и за мною неотразимое право неприятно волновать вас рассказами о нем, дабы вы вспомнили, как живете и чем живете. Подлой и грязной жизнью живем все мы, вот в чем дело».

В другое время пропасть между Горьким-правдо­любцем, Горьким-вестником ужаса жизни и Горьким, страстно жаждущим счастья людей, могла бы оказаться гибельной. Но время, в которое жил Горький, дало вполне гармонический выход от этой противоположности — выход в сторону активности. Горький, с его порывом к претворе­нию идеала в действительность, всем исто­рическим ходом вещей, как и всем своим индивидуальным складом, был подготовлен к тому, чтобы выразить переход от пассив­ности 80-х гг. к революционной эпохе. Вот почему ни романтическая мечтательность, ни безнадежный пессимизм, изображающий «прозу жизни», не могли удержать его. Горький начал строить мосты от ужасов действитель­ности к светлому будущему. Таким мостом является для него протест, борьба, и он стал рано и жадно искать вокруг себя людей, являющихся выразителями этой активной силы и могущих, по выражению Нила («Ме­щане»), «месить жизнь по-своему».

После первых юношеских романтических взлетов большой главой в творчестве Горького яв­ляется его «роман с босяками». Не только близкое знание этой своеобразной, мало кем описанной среды, в которой Горькому при­шлось много потолкаться, привело его к описанию босяцкой жизни: жизнь босяка удовлетворяла романтическим требованиям Горького. Она протекает вне нормальных обществен­ных связей и на лоне природы; отсюда посто­янная возможность широкой кистью, со своеобразным мастерством давать картины при­роды. А главное — босяк есть прямая про­тивоположность и мужику с его домовито­стью, и мещанину с его узкими рамками, и интеллигенту с его развинченными нервами. Все они «ходят под законом», а тот — живет свободно. Затем, близость босяка к низам народной жизни давала полную свободу потребности Горького в жестоком реализме. А вместе с тем на фоне жестокого реализма лохмотья и сутулая фигура Челкаша выри­совывались как какой-то грозный протест и как обетование совершенно романтиче­ского характера.

Однако в то время как наивное русское обще­ство, почувствовавшее всю силу и свежесть босяка Горького по сравнению с героями хотя бы сильнейшего предшественника Горького — Чехова, было готово действительно поднять босяка на щит в качестве триумфатора и сверхчеловека, сам Горький со всей чуткостью присматривался к босяку. Он проверял то, что он об этом бося­ке знал и наконец вынужден был отречь­ся от него. Босяк под влиянием идеологи­ческого электролиза разбивается на две ос­новные части: на человека-зверя типа Ар­тема, этого деспота рынка, и на мягкого меч­тателя, неудачника, типа Коновалова, кото­рый в сущности ничего не может прибавить к интеллигенции, также весьма склонной к такой мягкой мечтательности и жаждавшей, наоборот, урока твердости. Пьесы «На дне», еще больше «Враги», явились симптомом полного отречения Горького от босячества. Но к этому времени подоспели похороны не только босяка как положительного типа, но и вообще чудака-протестанта.

Роман «Фома Гордеев» занимает среди про­изведений Горького чрезвычайно важное место, но замечательно, что в этом романе Горькому гораздо больше удались отрицательные типы, которых он хотел изобразить со всей полнотой имею­щихся в них сил. Отец Гордеева — настоя­щий волжский человек, всеми корнями врос­ший в прошлое, — при всей своей зоологич­ности живописен и могуч. О нем приятно читать. Маякин — хитроумный Улисс бур­жуазии, представитель лучших в интеллек­туальном отношении слоев русского купечества, вышел необыкновенно убедительным. Чита­тель с наслаждением внимал его рассу­дительно-ехидным речам, с наслаждением следил за его козлобородой фигурой, за его сатанинскими повадками. А вот сам Фома, как будто герой романа, — изумительно пустое место. И детство его рассказано, и во все его переживания читатели посвяще­ны, и все же личность он неудачливая, никче­мная и скучная. Да и все его протесты вы­разились всего лишь в бессильном пьяном скандале.

Подобные типы неудавшихся про­тестантов, людей большой совести, но малого уменья, в течение долгого периода очень занимавшие Горького, хоронились Горьким, когда Яков, второе издание Тетерева в «Мещанах», где этот тип играет еще положительную роль, говорит о себе и себе подобных: «Талантли­вые пьяницы, красивые бездельники и про­чие веселой специальности люди уже пере­стали обращать на себя внимание. Пока мы стояли вне скучной суеты, нами любовались, но суета становится все более драматической. Кто-то кричит: „Эй! Комики, забавники! Прочь со сцены!“».

Горький постепенно становился интеллигентом и занимал в рядах интеллигенции все более высокое место. Эта социальная группа ко­нечно должна была привлечь его внимание. Его отношение к ней было достаточно слож­ным. Роман с интеллигенцией у Горького гораздо длительнее, чем роман с босяками. Правда, вначале Горький совершенно отрицательно относит­ся к интеллигенции, видит в ней прежде все­го что-то лишенное корня, жалкое, искусст­венное и часто лицемерное (это отношение сказалось у Горького даже в одном из последних его рассказов — в «Стороже»). «Простонародье» кажется ему гораздо более ядреным, полно­сочным даже тогда, когда земляная мощь его выражается в диких формах. Позднее Горький научился очень хорошо различать отдельные прослойки интеллигенции, что особенно ска­залось в «Дачниках», где праздной интел­лигенции, зажиревшей, обывательской, противополагается демократическая интелли­генция, полная народолюбивых стремлений. Горькому часто бросалось в глаза, что «дети солнца», люди, которые живут интересами на­уки и искусства, изящной жизнью, пред­ставляют собой однако этически безобраз­ное явление на фоне миллионов «кротов», живущих жизнью слепой, грязной, нудной. Однако в противовес этому Горький часто оказывался в позиции энергичного защит­ника именно верхов интеллигенции как пре­восходных работников культуры. Он восхи­щался крупными учеными и художниками в такой мере, что порой навлекал на себя уп­реки во влюбленности в интеллигенцию и в том, что сам «чересчур обинтеллигентился». Во всем этом однако нет никакого про­тиворечия. Противоречия заключаются не в Горьком, а в самой интеллигенции, кото­рая расслояется по различным классам, к которым примыкает.

При самой большой переоценке интел­лигенции Горький прекрасно понимал, что не она является основным двигателем обществен­ности и не от нее можно ждать спасения от той тьмы, в которую погруженным видел Горький большинство человечества. Лишь постепен­но выяснилась для него роль той части тру­дящегося населения, которая первоначально была ему довольно далекой, — фабрично-заводского пролетариата. Впервые Горький как ху­дожник вплотную подошел к пролетариату в своей пьесе «Враги», написанной в 1906 г.

Само собой разумеется, что основным толч­ком для написания этой пьесы послужили со­бытия 1905 г. Пьеса эта нашла высокую оцен­ку со стороны Плеханова. Он писал: «Новые сцены Горького превосходны. Они облада­ют чрезвычайно большой содержательно­стью, и нужно умышленно закрывать глаза, чтобы ее не заметить». Основным в этом содержании Плеханов считает то искусство, с которым Горький изобразил массовый героизм ра­бочих, некоторую слиянность вместе борющихся рабочих масс, как бы безличность их в массе и умение каждого стоять за всех и всех за каждого. Действительно, Горький, ближе чем кто бы то ни было, не только до «Врагов», но и после, подошел к трудной задаче изо­бражения новой коллективной психологии пролетариата, притом не форсируя действи­тельности и изображая не какой-либо высо­ко развитый идеальный пролетариат, а обыч­ную русскую рабочую среду того времени. Пле­ханов правильно говорил по этому поводу: «Буржуазный любитель искусства может сколько ему угодно хвалить или порицать произведения Горького. Факт остается фактом. У художника Горького, у покойного художника Г. И. Успенского может многому научиться самый ученый социолог. В них — целое открове­ние». И еще: «А каким языком говорят все эти пролетарии Горького! Тут все хорошо, потому что тут нет ничего придуманного, а все настоя­щее». Во многом эту характеристику можно применить и к большой эпопее Горького, посвящен­ной рабочему классу, к его повести «Мать». Однако в этой повести немало недостатков. Романтик Горький сказывается здесь с боль­шой силой в ущерб реальности именно пото­му, что сама среда не была ему достаточно близко знакома, и потому, что ему хотелось всемерно возвеличить найденную им среду-спасительницу.

Боровский, столь высоко ценивший Горького, пишет например о «Матери»: «Действующим ли­цом в повести является не рабочая масса, а Павел Власов, хохол, Рыбин, Весовщиков и прежде всего, мать Власова, Ниловна. Рабо­чая слободка так же, как в других эпизо­дах деревня, является лишь декоративным фоном, правда, усиливающим и оттеняющим действия отдельных лиц. Даже в массовой сцене рабочей манифестации толпа обесцве­чена по сравнению с кучкой отдельных личностей. Прежний индивидуализм авто­ра сказался и здесь на характеристике построения повести». Далее Боровский отме­чает несомненную идеализацию всех рабо­чих типов, стремление устранить все мелкое, все смешное, и говорит: «Этот ряд последо­вательных ограничений привел к тому идеа­лизированному изображению, сказавшемуся между прочим, и на языке, которое лишило повесть здо­ровой реальной красочности». Все это не по­мешало повести «Мать» иметь поистине изумительный успех. В переводе на иностран­ные языки, особенно немецкий, она сдела­лась любимой повестью западноевропейско­го пролетариата. Недавно поставленная в ви­де кинофильмы талантливым режиссером Пудовкиным «Мать» вновь воскресла как одна из самых сильных мировых кинофильм.

Следующим этапом за «Матерью» была «Исповедь», поскольку именно здесь Горький старался превратить для себя программу пар­тии и рабочее движение в источник внутрен­ней радости и уверенности. Помимо такой задачи внутренне озарить для себя чисто политические явления, найти в них подлин­ный их пафос и высокий этический смысл, Горький в «Исповеди» преследует еще и другую, в высшей степени важную цель: его героем является талантливый молодой крестьянин, ищущий правды и прежде всего конечно во­образивший найти ее в виде какого-нибудь «бога», какой-нибудь религии. Отсюда длин­ное хождение Матвея по всяческим святым местам. С громадным эффектом, благодаря этому, выступает то, что Матвей на самом деле не нашел никакого бога. Правда заключа­ется не в боге, а в людях, в трудовом народе, который сделается господином земли и устроит поистине счастливую жизнь. А той силой, которая призовет и организует трудовой на­род для борьбы и для создания новой жизни, является завод, заводские ребята. Подобная повесть, написанная с увлечением и талан­том, могла и может иметь громадное зна­чение в нашей стране.

Однако повесть в то же время вызвала строгое осуждение со стороны партии — и поделом. Вместе со всеми «впередовцами» Горький в то время делал серьезную ошибку, стара­ясь найти в научном социализме, в больше­визме, якобы религиозный характер. Само собой разумеется, что дело не шло о какой бы то ни было мистике, о каких бы то ни было уступках старым формам религии, а о стре­млении доказать, что на место старой религии становится новая религия, религия чело­вечества как грядущего хозяина природы, социализм. Все это однако создавало пере­бойную терминологию, приводило к путани­це, и в своих, теперь напечатанных письмах к Горькому, Ленин строго предостерегал Горького от этих ложных шагов. Характерно, что, в резуль­тате такого умонаклонения Горького, в са­мую повесть «Исповедь» действительно закрались некоторые мистические или полумистические черточки (сцена крестного хода например, и т. д.).

«Исповедью» в известной степени закон­чились попытки Горького стать ведущим вырази­телем пролетариата и его партии. В дальней­ших произведениях он вновь погрузился в прошлое, в воспоминания, что дало нам изу­мительные книги: «Детство», «В людях», «Мои университеты». В ряде глубоких и блестя­щих произведений Горький перерабатывал воспоминания о том гигантском мещанском массиве, том всероссийском Окурове, который ему так хорошо известен по многолетнему личному опыту. Читатель и критика време­нами спрашивали себя: делает ли Горький то, что важнее всего для его эпохи? Почему возвра­щается он в прошлое? Нужно ли это? Конеч­но с точки зрения социальной целесообраз­ности было бы желательнее, если бы Горький мог писать о настоящем и о будущем, но каждый делает то, что он может, а наиболее добросо­вестным является тот, кто делает только то, что может делать хорошо. Горький, может быть после неко­торой неудачи с «Матерью» и «Исповедью», не чувствует себя в силах художественно откликаться на современную злободневность и на трепещущее в ее недрах грядущее.

Но неправильно было бы думать, что, зарывшись в прошлое, Горький тем самым оторвался от действительности, от настояще­го, ибо несомненно Окуров еще со всех сто­рон окружает нас и нам придется с ним весь­ма существенно переведаться. Объяснить его со всем темным и светлым, что в нем есть, со всеми таившимися и таящимися в нем воз­можностями, —  задача достаточно важная.

Талант Горького за последнее время нисколько не увял. Это видно как из целого ряда от­дельных превосходных рассказов, так и из большого романа «Дело Артамоновых», в ко­тором Горький выполнил одно из давнишних своих желаний — написать историю целого купе­ческого рода. Может быть никогда еще Горький не достигал такой полноты жизненности в каждой строчке, как в великолепных полотнах «Ар­тамоновых».

Еще незаконченный роман «Сорок лет», или «Жизнь Клима Самгина», должен явиться громадным итогом жизнен­ного опыта Горького. Он представляет собой в опубликованной части как бы богатейшую коллекцию людей и идей, встречавшихся Горькому в жизни.

Как писатель — художник Горький занимает ис­ключительное место в русской литературе не только по необъятному богатству своих тем и важности той социалистической позиции, которую он занимает, но и по непосредствен­ному литературному таланту. Даровитость Горького ставит его в разряд мировых писателей. Сергеев-Ценский правильно указывал, что быть может во всей русской литературе не было писателя с таким гигантским богатством опыта. Богатство это дано Горькому не только пе­режитым в его многострадальной и много­цветной жизни, но конечно и чуткостью вос­приятия и объемом памяти.

Художника формы вообще создают три основных эле­мента в его психике: во-первых чуткость, богатство и тонкость восприятия; во-вторых умение удержать в памяти и внутренне пе­реработать эти впечатления, как бы создать из них надолго хранящийся запас, и в-третьих выразить их с достаточной зарази­тельностью и силой. Во всех этих трех отно­шениях Горький является обладателем совершен­но исключительного таланта.

Некоторые утонченные круги, главным образом неко­торые писатели, не исключая Толстого, упре­кали Горького в «чрезмерной» красочности его па­литры и в грубоватых мазках его кисти. Горький действительно пышен и наряден. Правиль­но говорит Елпатьевский, что он наряден да­же тогда, когда изображает какую-нибудь «рвань коричневую», какие-нибудь ужасные страдания жизни. Под рукой Горького все освеща­ется настолько выразительно то жутким, то сияющим светом, что отражающаяся в его произведениях жизнь всегда кажется повы­шенной, парадирующей. Однако этот пафос формы, эта рельефность, эти переходы от потрясающих теней к ликующему свету не только создали Горькому совершенно своеобразное лицо, резко отличающее Горького от всех других писателей нашей страны, но и обеспечили ему любовь широких масс, которые, как отмечал еще Гёте, отличаются любовью к яркости в живописи и литературе.

Рядом с красочностью речи Горького, ему при­суща еще своеобразная музыкальность ее. Мы имеем много свидетельств о том, с какой необыкновенной чуткостью умеет Горький ловить отсутствие ритма в фразе, неприятные шу­мы в речи, благодаря неуклюжему сочета­нию слов. Горький — не только большой пурист в смысле ясности речи, отборности слов, све­жести выражения, но он несомненно — музы­кант прозы. При этом музыка у Горького находит­ся в полном соответствии с живописью сло­ва. Она так же празднична и напряжена. Проза Горького поет величаво и тогда, ког­да доходит почти до рыдания, и тогда, ког­да дрожит страстным восторгом. И между этими полюсами, в самом плавном и умерен­ном рассказе, где как будто нет никаких эф­фектов, речь Горького идет мужественной стопой, красивая, уверенная, как под марш.

Яркой чертой таланта Горького является также закончен­ная жизненность его типов. Человеческие портреты удаются ему изумительно. Меткая обрисовка наружности сразу дает вам облик человека, и в самом глубоком соответствии с этим обликом идут характернейшие слова и поступки. Не только крупные, созданные Горьким типы, которые неизгладимо вошли в сознание нашего народа, но и более мелкие запечатлеваются в памяти надолго.

Наконец Горький является огромным мастером афоризма, как исходящего от него самого, так и расцвета­ющего на устах того или иного из его героев. Быть может афористическая роскошь нес­колько даже вредит характерности речи пер­сонажей Горького. Они все кажутся более ум­ными, более умело резюмирующими себя са­мих и свое миросозерцание, чем это реально возможно. И Горький особенно любит людей-чудаков, людей-мыслителей, людей ориги­нальной, образной, полной «словечек» речи.

Как драматург Горький более слаб, чем как автор романов и повестей. Здесь он лишен пей­зажа, лишен ресурсов беллетриста. Здесь с особенной силой сказывается конечно его афористическая способность, цветистость речи его действующих лиц. Но, будучи в известной степени в области драматургии учеником Чехова, который своим новатор­ством считал отсутствие действия и насы­щенность пьесы разговором и настроениями, Горький, принесший с собой на сцену идеи и чувства гораздо более острые, чем те, ко­торыми жили чеховские персонажи, не на­шел для всего этого подходящей драмати­ческой формы, и пьесы его остались, как и у Чехова, рядом диалогов, положений и настроений. Несмотря на это, в драматургии Горького есть много очень сильных типов и сцен, а пьеса «На дне», при всем своем фор­мальном несовершенстве, остается, благода­ря богатству и красочности своего бытово­го, идейного и языкового материала, од­ним из шедевров русского театра.

Много писал Горький и как публицист и как критик. Конечно в этой области он гораздо слабее, потому что он художник по преиму­ществу. Однако и здесь ему принадлежат превосходные вещи, и среди них лучшее, что написано о Льве Толстом — воспомина­ния о нем Горького. Ценны также этюды Горького о Ле­нине, Короленке.

Замечательным подар­ком для человечества будет переписка Горького. Она огромна. Вероятно, трудно даже собрать для потомства все бесчисленное количество написанных Горьким писем. Но то, что уже сей­час известно, уже опубликованные письма и отрывки из них свидетельствуют о великом эпистолярном искусстве Горького. В настоящее время по­чти уже никто не пишет тех содержательных и отделанных писем, которые составляют украшение полного собрания сочинений наших классиков, — никто, кроме Горького. Он пишет их и друзьям, и знакомым, и незнакомым, случайным корреспондентам, пишет с вели­чайшей тщательностью, обдуманностью, на­ходчивостью, и в этих письмах на каждом шагу попадаются настоящие перлы.

Горький являет собой исключительную, един­ственную в своем роде рабочую силу. Его работоспособность совершенно невероятна. Мы знаем, что он работает по 10—12 часов в сутки как над своими художественными про­изведениями, так и над чтением бесчислен­ных книг, которое сделало его одним из образованнейших людей своего времени, и наконец над громадной перепиской и про­смотром чужих рукописей в качестве редак­тора или просто так, по дружбе, в качестве старшего товарища.

Работоспособность эта часто приводила к тому, что Горький, создавая большое количество продуманных, тщатель­но проработанных произведений, являлся в то же время организатором в больших об­ластях культурной жизни. И в настоящее время его гигантская переписка с писатель­ской молодежью делает из него крупней­шего организатора новой литературы. Од­ному из молодых писателей он пишет: «Перед молодой русской литературой сей­час лежит огромнейшая задача изобразить старый быт во всей полноте его гнусности, помочь созданию нового быта, новой пси­хологии, звать людей к мужественной, ге­роической работе во всех областях жизни и к преображению самих себя. Я не про­поведую этим никаких „тенденций» — мир есть материал для художника, человека всегда неудовлетворенного действительно­стью, да и самим собой. И самим собой, заметьте». Это, очевидно, и есть доминанта тех указаний, которые он дает молодым пи­сателям и которая освещает собой множе­ство практических вопросов, часто кро­потливых замечаний, с которыми он возвра­щает им их рукописи.

Тяжелая жизнь, выпавшая на долю Горького в первой части его существования, оставила на нем свои следы. Он человек больной. От времени до времени легкие ему изменяют, и возникают даже тревожные слухи о сос­тоянии его здоровья, но от природы Горький имеет железный организм. Он высок и строен до изящества, длинноног и сух, с длинными руками, жесты которых, как и кистей рук, полны своеобразно-угловатой грации и тон­кости. Сутулый, с несколько впалой гру­дью, человек этот являет собой пример какой-то особенной эластичности организ­ма. Все в его манерах и походке говорит о внутренней ладной силе, которая вероятно развернулась бы еще гораздо больше, если бы не былые жестокие страдания и утомления. Но все это стальной организм пере­борол и дает надежду на долгую старость, не менее плодотворную, чем прежние фазы жизни Горького.

Лицо Горького некрасиво, грубовато по чертам. Ольга Форш достаточно правильно отме­чает его сходство с Ницше и сходство их обоих с морским львом. С нависшими над ртом усами, с угрюмо хмурым в момент задумчивости или недовольства лбом и прической «бобриком» над ним, он кажется суровым и замкнутым и затем сразу совер­шенно раскрывается в улыбке, как будто внутри загорелся свет. Улыбка Горького полна нежности. Его голубые глаза ласково и как бы застенчиво сияют так, что каж­дый, никогда даже не видевший прежде это­го человека, говорит себе внутренне: «Какая доброта, какая сердечность».

Резюмирующие для всей моей харак­теристики Горького слова я позаимствую из его же статьи в сборнике «Щит»: «До по­ры, пока мы не научимся любоваться чело­веком, как самым красивым и чудесным явлением на нашей планете, до той поры мы не освободимся от мерзости и лжи нашей жизни. С этим убеждением вошел я в мир, с ним уйду из него и, уходя, буду непоко­лебимо верить, что когда-то мир признает: святая-святых—человек».

Такую могучую и нужную ноту вносит Горький в социалистическое культурное стро­ительство, которым наша рабочая страна заня­та для своего блага и для блага всего че­ловечества.

А. Луначарский.

Сочинения Горького впервые изданы отдельно в 1898 г. «Очерки и рассказы», 2 тома, СПБ, изд. С. Дороватовского и А. Чарушникова. В 1899 г. «Очерки» вышли 2 изданием, в 3 томах, СПБ, а в 1900 г. и 1901 г. — 3 и 4 изданиями, в 4 тт., в 1901 г. — 5-м. Не отмечая дальнейших повтор­ных и расширяемых изданий «Рассказов», а также отдельных произведений, отметим, что собрания сочинений Горького издавалось в 1917 г. Марксом, СПБ, в приложении к «Ниве» (не было закончено). В 1923—1927 гг. собрание сочинений издано в Берлине, в 30 тт. С 1924 г. начинает выходить собрание сочинений, тт. I—XXII, М.—Л., 1924—29 гг. Одновременно выходило издание в приложении к «Огоньку». Но полного собрания сочинений до сих пор нет; ни в одно из собраний не вошли например многие критические и публицистические статьи Горького.

Из публицистических работ Горького отдельно изданы: О писателях — самоучках, П., 1915; Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре, П., 1918; Статьи 1905—16 гг., П., 1917; то же, 2 изд., П., 1918; Революция и культура, П., 1919 (три издания); О евреях, П., 1919; 9 января, Петроград, 1920; О русском крестьянстве, Берлин, 1922.

Письма Горького в от­дельных книгах не выходили; публикации в перио­дике и сборниках см. ниже в библиографических указателях.

БСЭ, 1 издание, т. 18, 1930 г.,  к.224-240