«Гражданская казнь»

19 мая 1864 г. на Мытнинской площади в С.-Петербурге царизм устроил «гражданскую казнь» Н. Г. Чернышевского. Почти два года отделяли этот отвратительный обряд перепуганного самодержавия от момента ареста Николая Гавриловича. 7 июля 1862 г. по личному распоряжению царя Александра II великий революционер был арестован и заточён в Петропавловскую крепость.

Чернышевский был арестован и брошен в темницу без доказательств преступления и даже без предъявления обвинения. Царским чиновникам понадобилось свыше 1,5 лет, чтобы состряпать обвинительный приговор. На квартире Чернышевского жандармы произвели обыски, но ничего не нашли. Осторожный и предусмотрительный Чернышевский заранее уничтожил всё, что могло послужить хотя бы формальным основанием для задуманной правительством расправы. Недаром с момента ареста до первого допроса прошло пять месяцев: следователи тщательно силились составить «вопросные пункты». Чернышевский был убеждён, что правительству не удастся подобрать необходимый материал для судебного процесса. Он писал жене:

«Человек арестован, а обвинений против него нет. Это казус… Я сидел арестованный, читал, переводил, спал… а там всё думали, думали… Теперь вот месяц думают… как тут быть, как поправить этот скверный казус, что арестовали человека, против которого не нашли никаких обвинений… и сколько ни думай, нельзя ничего другого придумать, как только то, что надобно извиниться перед этим человеком…».

Но жандармы были на этот счёт иного мнения. Начальник III Отделения Потапов читал письмо Чернышевского к жене и самоуверенно приписал к нему: «Он ошибается: извиняться никому не придётся». Потапов знал, что есть «высочайшая воля» сгноить Чернышевского в тюрьме, что судьба пленника предрешена. Конечно, при наличии улик дело пошло бы быстрее и легче. Но где и когда отсутствие улик останавливало рабовладельцев от расправы с революционерами? Опыт подсказывал царским чиновникам нехитрую, но испытанную линию «обвинения»: когда нет улик, надо изготовлять фальшивки. И мастера из жандармского корпуса приступили к работе.

В августе 1861 г. по делу о тайной типографии был арестован В. Костомаров, племянник известного историка. Не прошло и двух недель ареста, как он предложил жандармам свои услуги в обмен на освобождение. Первым Костомаров предал М. Михайлова, поэта-революционера, автора прокламации «К молодому поколению». Потапову и опытной ищейке Путилину не пришлось долго уговаривать Костомарова совершить и второе предательство. Он оказался человеком послушным и расторопным, у которого обнаружились способности и вкус к профессии провокатора. Костомаров изготовляет два «собственноручных письма Чернышевского». Первое было адресовано Костомарову и изобличало Чернышевского как автора революционной прокламации «Барским крестьянам». Второе «письмо» было якобы адресовано поэту Плещееву и содержало «опасные сюжеты» против правительства. Плещеев категорически отрицал подлинность предъявленного ему документа. И Чернышевскому не стоило труда доказать, что костомаровская стряпня есть грубая фальшивка. Но фальшивки были изготовлены не для того, чтобы быть разгромлеными фактами и логикой Чернышевского. Жандармы передали фальшивки в царский суд, а суд счёл их достаточным основанием для обвинительного приговора. В феврале 1864 г. сенат постановил: отставного титулярного советника Н. Чернышевского лишить всех прав состояния и сослать на каторжные работы в рудники на 14 лет с последующим вечным поселением в Сибири. В определении суда было подчёркнуто «полное запирательство» Чернышевского, «несмотря на несомненные доказательства, против него имеющиеся». Н. Г. Чернышевский не пошёл ни на какие сделки со следствием, вину не признал, разбил все полицейские «доказательства» против себя. Признай Чернышевский свою вину, как ласково советовал ему Потапов, и мог получить виселицу или вечную каторгу. А так при окончательном утверждении приговора даже царский сенат признал, что 14 лет каторги — это слишком. Поэтому срок был сокращён до 7-ми лет.

Описание «гражданской казни» Чернышевского известно. 18 мая на Мытнинской площади был сооружён эшафот. В полицейских газетах дали объявление о «казни». Утром 19 мая на площадь привезли Чернышевского. Толпа людей ринулась к карете, но была оттеснена жандармами и войсками. Власти бросили на охрану места около батальона пешей и конной полиции, так царизм боялся одного революционера. Начался омерзительный обряд «гражданской казни». Палач сорвал с Чернышевского фуражку и надел ему на шею доску с надписью «Государственный преступник». Сам «преступник» не проявлял никакого интереса к этой процедуре. Чиновник 15 минут читал приговор. Когда в одном месте он поперхнулся и с трудом выговорил «социалистических идей», Чернышевский усмехнулся, едва не рассмеявшись вслух. Всех поразила выдержка и мужество революционера.

После чтения приговора Чернышевского силой поставили на колени и палач переломил у него над головой заранее подпиленную саблю. Затем его подвели к «позорному» столбу, продели руки в кандалы и в таком положении продержали несколько минут. Вдруг в воздухе мелькнул букет цветов. Его кинула студентка Михаэлис, родственница революционера-шестидесятника Шелгунова. Чернышевский с улыбкой кивнул в ту сторону, откуда ему были брошены цветы. Друзья Чернышевского стали перебрасывать через головы жандармов букеты цветов. Полиция старалась перехватить цветы, но публика начала напирать на полицию, и той пришлось отступить.

Когда тюремная карета двинулась в обратный путь, беспокойство жандармов усилилось. Толпа пошла за каретой, стараясь увидеть Чернышевского. Нужен был какой-то сигнал, чтобы ему устроили овацию. Этот сигнал подал один молодой офицер. Сняв фуражку, он крикнул: «Прощай, Чернышевский!». Этот крик поддержала вся толпа, только сменив слово «прощай» на «до свидания, Чернышевский». Крик и овации услышала другая толпа, что оставалась у эшафота. Все бросились догонять карету и присоединились к кричащим и овациям. Полиция попала в тяжёлое положение, так как сотни людей могли разметать караул и освободить Чернышевского. Поэтому карета и караул поскакали на рысях и быстро удалились от толпы.

В лондонском «Колоколе» Герцен писал тогда:

«Чернышевский осуждён на 7 лет каторжных работ и вечное поселение. Да падёт проклятьем это безмерное злодейство на правительство, на общество, на подлую, подкупную журналистику, которая накликала это гонение… Она приучила общество к убийствам военнопленных в Польше, а в России — к утверждению сентенций диких невежд сената и злодеев Государственного совета… Жалкие люди, люди-трава, люди-слизняки говорят, что не следует бранить эту шайку разбойников и негодяев, которая управляет нами… Чернышевский был выставлен вами к позорному столбу на четверть часа, а вы, а Россия на долгие годы останетесь привязанными к нему…» [1].

Русские либералы постарались отмежеваться от правительства в деле Чернышевского. Но между ними и Чернышевским была пропасть. Чернышевский считал либералов замаскированными слугами царизма, а они боялись его революционных идей и считали «брульоном, бестактным и самонадеянным грубияном», которому «досталось поделом». Реакционный философ-идеалист В. Соловьёв, которого так уважает нынешняя фашистская буржуазия, дал честную характеристику приговора над Чернышевским: «Было решено изъять человека из среды живых — и решение исполнено. Искали поводов — поводов не нашли, обошлись и без поводов». Цель судей была ясна — изъять великого революционера «из среды живых».

Авторы полицейского отчёта о «гражданской казни» с явным раздражением признавали, что «во время чтения приговора Чернышевский стоял более чем равнодушно». Это равнодушие Чернышевского у «позорного» столба не имело ничего общего с прострацией, состоянием, в котором человек, доведённый испытаниями или пытками до помешательства, теряет способность реагировать на внешние раздражения. Это было «равнодушие» тигра к крысиной возне, равнодушие человека, который никогда не обманывался насчёт последствий своей революционной работы. Это было самообладание революционера, который задолго до своего ареста старался свыкнуться с мыслью о тюремной неволе, о смерти от руки палача. С молодых лет Чернышевский считал себя человеком, безраздельно принадлежащим революции. За девять лет до ареста он внёс в дневник примечательный разговор с любимой девушкой:

«— С моей стороны было бы низостью, подлостью связывать со своей жизнью ещё чью-нибудь, потому что я не уверен в том, долго ли я буду пользоваться жизнью и свободой. У меня такой образ мыслей, что я должен с минуты на минуту ждать, что явятся жандармы, отвезут меня в Петербург и посадят в крепость, бог знает, на сколько времени…

— Почему же? Неужели в самом деле не можете вы перемениться?

— Я не могу отказаться от этого образа мыслей, потому что он лежит в моём характере, ожесточённом и недовольном всем, что я вижу кругом себя… Я не знаю, охладею ли я когда-нибудь в этом отношении. Во всяком случае, до сих пор это направление во мне всё более и более усиливается, делается резче, холоднее, всё более и более входит в мою жизнь. Итак, я жду каждую минуту появления жандармов… Кроме того, у нас будет скоро бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нём… Сомнение одно, когда это вспыхнет. Может быть, лет через десять, но я думаю, скорее. А если вспыхнет, я не буду в состоянии удержаться. Я приму участие… Меня не испугают ни грязь, ни пьяные мужики с дубьём, ни резня… А кончится это чем? Каторгой или виселицей. Вы видите, что я не могу соединить ничьей участи со своей… Вам скучно уже слушать подобные рассуждения, а они будут продолжаться целые годы, потому что ни о чём, кроме этого, я не могу говорить».

Ясно, что у «позорного» столба на Мытнинской площади стоял великий революционер, отдавший свою жизнь без остатка борьбе за освобождение угнетённых крестьянских масс. Самодержавию удалось захватить в плен самого опасного своего врага, который твёрдо шёл к намеченной цели свержения крепостничества, который считал царей сволочью и бандитами в коронах, который в самые трудные минуты не сворачивал с избранного пути. Показательно, что в 1874 г. власти предложили Чернышевскому подписать прошение о помиловании. Чернышевский с возмущением отказался: «Скоро правительство будет молить народ о помиловании!».

Деятельность Чернышевского была чрезвычайно многообразна, диапазон интересов широк, знания эниклопедичны. Но все его работы были подчинены одной главной цели — крестьянской социалистической революции в России, насыщены безграничной ненавистью к крепостникам. Чернышевский не сложил оружия и в тюрьме. Там был написан роман «Что делать?». Действие этого снаряда было исключительно велико. Царское правительство поспешило изъять из обращения книги журнала «Современник», в которых был напечатан роман. Роман попал и за границу. Много позже, в московском доме писателей Г. Димитров рассказывал, какое влияние на него оказал роман Чернышевского:

«…Что повлияло на характер мой как борца? Это была книга Чернышевского „Что делать?”. Выдержка, которую я приобретал в дни своего участия в рабочем движении Болгарии, выдержка, уверенность и стойкость до конца во время лейпцигского суда, — всё это имеет связь с художественным произведением Чернышевского, прочитанным мною в дни юности» [2].

Чернышевский был революционным демократом, который умел влиять на все политические события его эпохи в революционном духе, проводя — через препоны и рогатки цензуры — идею крестьянской революции, идею борьбы масс за свержение всех старых властей. При этом Чернышевский остро ненавидел и дворянский либерализм (см. статью «Русский человек на rendez-vous»). Развитие капитализма в России рождало всякого рода крепостнические и либеральные проекты «освобождения» крестьян. В романе «Пролог пролога» Чернышевский устами Волгина убеждает читателей, что нет особенной разницы, кто станет «освобождать» крестьян, крепостники или либералы, суть одна — грабёж народа и сохранение рабства, только в другой форме. Волгин даже готов предпочесть «освобождение» со стороны крепостников, рассчитывая, что «освобождение» крестьян без земли и за выкуп ускорит революционный взрыв.

По свидетельству Н. К. Крупской, Ленин очень высоко ценил Чернышевского, выделяя его среди остальных русских революционеров. На то были основания: Чернышевский умел видеть больше и дальше всех своих русских современников. Он ближе всех подошёл к марксизму. Но, будучи идеологом крестьянской революции, он не мог подняться до научного социализма. Чернышевский был социалистом-утопистом, мечтавшим о переходе к социализму через крестьянскую общину. Он не видел и видеть не мог в 60-х гг. XIX в., что только развитие капитализма и пролетариата способно создать материальные условия и общественную силу для осуществления социализма.

Чернышевский объективно выступал от лица мелкого производителя — мелкого крестьянского хозяйства. Его учение о социализме через крестьянскую общину делали Чернышевского одним из родоначальников народничества. Но народники взяли у Чернышевского лишь отдельные элементы мировоззрения, причём самые слабые. Чернышевский был философом-материалистом, а народники отстаивали в философии реакционные идеалистические и эклектические теории. Чернышевский считал народные массы главным действующим лицом истории, а её движущей силой видел борьбу классов. Народники считали народ «множеством нулей», которыми должны управлять «герои», а историю — историей подвигов этих «героев».

В целом, теоретическая система Чернышевского сложилась в обстановке назревающего революционного кризиса конца 50-х и начала 60-х годов. По своему значению для русской революции эта система превосходила всё, что могло дать и дало народничество в 70-90 годы. Она вплотную подошла к научному социализму Маркса. В и этом состоит главная заслуга Чернышевского.

Подготовил: А. Файзалиев.

• [1] «Колокол», №185, 1864 г.
• [2] «Правда» №62 от 04.03.1935 г.