О разложении армии

Как известно, судьбы войны решаются в последнем счёте не техникой и богатым снабжением, а правильной политикой, сочувствием и поддержкой миллионных масс населения. Например, в январе-феврале 1919 г. слабые и плохо вооружённые части Украинской Красной армии и партизан разбили под Киевом соединённые силы петлюровцев, сечевых стрельцов, немцев и французов, имевших в избытке вооружение и снабжение. «Секрет» разгрома войск Директории состоял в том, что большинство крестьянского и рабочего населения Киевской, Полтавской, Харьковской, Подольской и других губерний поддержало не Петлюру, а Советскую власть, в которой массы видели свою собственную власть, которая одна может обеспечить трудящимся мир, землю, свободу, заводы и фабрики, человеческую жизнь.

Значит, Украинская Красная армия и партизаны победили сильного врага потому, что политика Советской власти, во имя которой они воевали, была правильной политикой, соответствовавшей интересам народа. Украинский народ сознавал и понимал эту политику, как правильную, как свою собственную политику, и поддерживал её до конца.

Напротив, армия, воюющая во имя неправильной политики, которую не поддерживает народ (выступающий как организованная сторона конфликта), в гражданской войне победить не может. Именно такой армией тогда была армия империалистов, петлюровцев и белогвардейцев. Эта армия буржуазии, помещиков и кулаков имела всё: бывалых опытных командиров, первоклассное вооружение и богатое снабжение. Не хватало ей одного — поддержки и сочувствия трудящихся Украины, ибо народ не хотел и не мог поддерживать антинародную, эксплуататорскую политику националистической Директории, интервентов и Деникина. Поэтому армия империалистов, националистов и белогвардейцев в войне с этим народом потерпела поражение.

Причины побед Украинской Красной армии и партизан были те же, что и у Красной армии в целом. Эти причины подробно изложены в статье «Памяти Красной армии», опубликованной к 23 Февраля этого года. К этим причинам надо добавить ещё одно важное обстоятельство, которое позволило рабочим и крестьянам национальных окраин России победить контрреволюцию и установить у себя Советскую власть. Это помощь и поддержка со стороны революционного великорусского пролетариата и его Красной армии. Без помощи и поддержки национальным окраинам со стороны Советской России освобождение народов от буржуазно-помещичьего гнёта и иностранной оккупации было бы невозможно. Это факт, который сегодня пытаются замазать и фальсифицировать как «национальная» фашистская буржуазия, так и великорусские империалисты.

Так, украинская буржуазия называет Щорса, Боженко, Котовского, Пархоменко и других выдающихся командиров-самородков Украинской Красной армии «зрадниками» украинского народа, объявляет их бандитами, психопатами, насильниками и т. п. Отряды украинских красных войск называются бандами, вырезавшими и грабившими украинское село и города. Старый фашистский приём — валить на здоровые головы Советской власти преступления своих братьев по классу того времени — петлюровцев, сечевиков, деникинцев, атаманов Зелёных и Махно. Но самым неудобным фактом для нынешних украинских (да и российских) фашистов является тот факт, что солдаты разложившейся царской армии, «негодные для войны», в 1918–1919 гг. «вдруг» показали чудеса военной дисциплины и выучки в боях за Советскую власть против Директории, Деникиных, Колчаков и интервентов. Чем же было подготовлено такое «чудо»?

Известно, что царская Россия вступила в империалистическую войну не только как самостоятельный международный разбойник, но, прежде всего, как наёмник и агент англо-французского капитала. Царское правительство долгие годы брало многомиллионные займы у французских и английских банкиров и находилось в роли крупного должника западного финансового капитала. Французские и британские монополии держали в своих руках до 70% русской тяжёлой и топливной промышленности, до 40% акций железных дорог, а крупнейшие русские банки фактически были филиалами «Париба», Лионского и Лондонского банков.

Будучи зависимой от иностранного капитала и связанной с ним тысячами финансовых и экономических связей, носивших характер подчинения России Англии и Франции, Россия вступила в войну, не будучи подготовлена технически, экономически и организационно. Царская Россия поставила на фронт 15 миллионов человек, из которых по данным Главного Штаба, явно заниженным, на 1 мая 1917 г. выбыло убитыми, удушенными, ранеными, пропавшими и пленными — 6 млн. 226 000 солдат и 66 000 офицеров [1].

Через 10 лет, в 1927 г., лидер русской либеральной буржуазии Милюков признает, что «…не ожидал тогда, что, так и не собравшись с силами, Россия пошлёт своих сынов в окопы за чужое дело». Это лицемерное признание не убавляет ответственности за царскую авантюру той русской буржуазии, которая толкала царизм к захватам чужих земель, к роли поставщика пушечного мяса ради интересов своих лондонских и французских компаньонов. Даже когда стало ясно, что Россия проигрывает войну, милюковы всеми силами боролись с русской революцией и выступали за войну «до победного конца», т. е. до полного истощения и развала страны.

Как известно, война была не только проклятьем. Она стала проверкой мощности и жизнеспособности царского государства. Экономически отсталая страна в войне империалистических держав была бита первой. Характер отношений России с её союзниками ускорял её поражение. Зависимостью России от англо-французского капитала определялась, в конечном счёте, и стратегия русской армии, и политика русских помещиков и буржуазии в течение войны и в ходе революции.

Так, нелепо и бездарно проведённое наступление 1914 г. в Восточной Пруссии закончилось уничтожением 2-й русской армии в Мазурских болотах. «Зато Париж был спасён»: немцы были вынуждены приостановить своё наступление на Париж и перебросить часть сил в Восточную Пруссию. Операции конца 1915 г. и всего 1916 г. имели целью то «спасение» Сербии, то «спасение» Италии, то атакованного немцами Вердена. Англо-французская буржуазия, чтобы облегчить своё положение в войне с Германией, требовала от царского правительства непрерывного наступления, чтобы отвлечь как можно больше немецких дивизий с Западного фронта на Восток. Попытки наступления русской армии во что бы то ни стало в 1917 г. объясняются не только целью борьбы с русской революцией, удержанием Галиции и планами грабежа Турции, но в огромной степени интересами монополистического капитала Англии и Франции, соображениями стратегического плана этих стран.

Союзники смотрели на Россию как на огромный резервуар пушечного мяса для войны против Германии. По планам Антанты царское правительство должно было, не жалея своих солдат, перемолоть главные силы Германии в Европе, расчистив, тем самым, дорогу англо-французскому капиталу для господства на рынках Европы и в германских колониях в Африке и на Востоке.

Правительства Англии и Франции хорошо знали, что их союзник — царская Россия имеет плохое снабжение, что она вступила в войну с недостатком винтовок, почти полным отсутствием пулемётов и тяжёлой артиллерии, при одновременной невозможности пополнить воинское снабжение за счёт производства русских заводов. Военные поставки союзников в Россию были очень скупыми, так как а) они сами нуждались в военных припасах, б) рассматривали русскую армию, как способную количеством людей заменить качество и количество оружия.

В последнем союзников убеждали и офицеры русского генерального штаба, выезжавшие во Францию на манёвры, все эти Путятины, Красновы, Енжиевские, Захарьины и Голицыны. Они говорили французам, что в русской армии жив суворовский дух, в том смысле, что пуля — дура, а штык — молодец. Мол, русские солдаты могут ударить в штыки и завалить любого противника с его пулемётами и пушками. Как получилось «заваливать», союзники быстро увидели на примере 2-й армии Самсонова, которую немцы выкашивали кинжальным пулемётным огнём и загнали в болота своей артиллерией.

Царская армия, как и всякая армия, была калькой с хозяйственного и политического строя России. Офицерство в ней было представителем не только командного состава, но и представителем класса помещиков и буржуазии, военной властью дворян и капиталистов над солдатами — крестьянами и рабочими. Как в стране 30 тысяч помещиков имели власть над 70 миллионами крестьян, грабили и угнетали их, так и в армии, по преимуществу крестьянской, десятки тысяч офицеров — уполномоченных господствующих классов России — господствовали над миллионами крестьян, одетых в солдатские шинели [2]. Правда, в конце войны, когда среди младшего офицерства оказались «разночинцы» — выходцы из солдат, студентов, трудовой интеллигенции, это рядовое офицерство, на которое ложилась вся тяжесть войны, стало тем агитатором, который начал оформлять настроение солдатской массы в сторону мира и революции. В целом же армия такого типа несла в себе все классовые противоречия российского феодально-буржуазного общества, возведённые в степень тяготами империалистической войны. Царская армия могла держаться, пока побеждала. «Что такое солдат царской армии? Он должен был уметь богу молиться, хорошо ругаться, хорошо отдавать честь офицерам и в то же время не понимать, почему и во имя чего он должен воевать» [3]. Армия такого типа под воздействием поражений не просто бежала, распадалась, сдавалась в плен и уничтожалась, как боевая сила, — она быстро делилась при отступлении, в условиях бегства и поражения, на свои составные классовые части. «…Меньше всего солдат задумывался над тем, чтобы победить неприятельскую армию; он целиком был занят мыслью, как бы ускользнуть из опасного места, т. е. с фронта… Солдаты меньше всего интересовались победами, их интересовал мир и только мир, а какой это будет мир: сепаратный, «похабный» или ещё какой, — для них было всё равно. В газетах, которые иногда попадали в руки солдат, они читали только то, что так или иначе относилось к вопросу о мире» [4].

Отсюда многочисленные факты солдатского движения против командного состава, которое началось ещё до революции. В подавляющем числе это было движение пехотных частей, которые к концу 1917 г. превратились фактически в вооружённую крестьянскую массу.

Собственно распад царской армии со всеми его признаками начался до Февральской революции и целиком развернулся уже в 1917 г. Все попытки бывших царских генералов и нынешних российских фашистов объяснить разложение царской армии и отдельных её частей только пораженческой агитацией и пропагандой большевиков несерьёзны. Кто, в первую очередь, вёл пораженческую пропаганду среди 15-ти миллионов солдат? Это бесконечная усталость от войны, непрерывные поражения, снарядный и винтовочный «голод», постоянная нехватка снабжения, всё возрастающая очевидность бессмысленности войны для русского крестьянина-солдата, всё усиливающаяся ненависть солдат к офицерам, которые воплощали в себе господство феодально-помещичьего режима над крестьянством. Империалистическая война не удовлетворила ни один классовый интерес крестьянства: она не дала солдатам ни земли, ни свободы, ни благополучия.

Поэтому с самого начала революции царская армия становится ареной политической борьбы. Вопрос о том, за кем пойдёт эта крестьянская армия, за рабочим классом иди за буржуазией, — в огромной степени решал судьбу революции. Передовые элементы рабочего класса в лице партии большевиков разворачивают в армии ряд крупнейших политических боёв против буржуазии. В свою очередь, для генералов, т. е. для русских помещиков и буржуазии, армия уже в первые дни революции становится тем последним спасителем, на которого они делали свою ставку. Уже в первые десять дней Февральской революции Ставка становится центром заговора, который пытается сохранить царского дядю Николая Николаевича в качестве верховного главнокомандующего с тем, чтобы в дальнейшем развернуть борьбу за возвращение монархии и всего потерянного в февральские дни. Эту ставку на реставрацию самодержавия бьёт солдатская и рабочая масса. Как вспоминал начальник Главного Штаба генерал Алексеев, солдаты с величайшим возбуждением и негодованием встретили сам слух о том, что после свержения царя во главе армии может остаться член царской фамилии. В то время как сорвалась попытка офицерства сохранить шансы на реставрацию царизма, в армии уже началась огромная работа по созданию полковых, дивизионных, армейских и прочих комитетов солдат. Эти комитеты становятся классовой крестьянской организацией, по сути, того же типа, как и крестьянские комитеты и советы в деревне. Но в первые дни революции во главе этих комитетов стали эсеровские и меньшевистские элементы, которые стремились ликвидировать революцию, пустив её по пути буржуазных полуреформ. Но вопрос русской революции стоит не о завоевании народом шаткой и урезанной буржуазной демократии (этот вопрос революция решит походя, попутно), а о завоевании социализма и полном свержении буржуазии и помещиков. В силу этого, так же как и в стране, в армии волна революционного народного движения быстро перехлёстывает и переливает через головы эсеров и меньшевиков, делая армейские комитеты и Советы всё более большевистскими.

Уже в марте-апреле 1917 г. официальные сводки дают картину распада дисциплины в армии, всё растущей розни между солдатами и офицерами, всё большего деления армии на два класса — крестьян, руководимых рабочими, с одной стороны, и блока буржуазного и дворянского офицерства — с другой. В таких условиях буржуазия пытается организовать наступление на фронте. Пользуясь этим наступлением, она рассчитывает сломать солдатско-крестьянские Советы, подавить революционное движение в армии, восстановить в ней царские порядки и всевластие офицеров. Попытка наступления 18-го июня 1917 г. в той же мере продиктована интересами союзников, как и стремлением русской буржуазии использовать это наступление в своих классовых целях — против растущей революции.

Русская буржуазия шла на это наступление, заведомо зная, что: а) все сводки и данные штабов показывали, что распад армии неуклонно растёт; б) братание на фронте, в особенности в апреле 1917 г., достигло таких размеров, которые яснее ясного показывали, что русский солдат воевать не желает [5]; в) попытки создать буржуазную гвардию в лице всяких ударных батальонов, батальонов смерти, женских, инвалидных и т. д. явно срывались, как в виду того, что каждая попытка создать такую ударную часть вызывала сильный рост озлобления и ненависти солдатских масс к офицерскому составу, так и в виду чрезвычайно малого числа лиц, решившихся в те дни открыто противопоставить себя вооружённому народу, стоявшему на фронте; г) наконец, вопреки тому, что политически, а значит, и стратегически, это наступление не было и не могло быть хорошо подготовлено (хотя на месте удара было сосредоточено много сил и средств) и представляло собой лишь копирование плана царской Ставки для 1916 г.

Наступление во что бы то ни стало — таков был боевой лозунг крупной и блокировавшейся с ней мелкой буржуазии. Но ни организаторские возможности первой, ни истерическая агитация второй, ни решения эсеро-меньшевистских Советов и комитетов, не могли превратить разложившуюся армию в боеспособную силу, особенно в борьбе с таким противником, каким тогда ещё была германская армия.

Наступление 18-го июня, начавшееся с внешнего успеха, очень быстро превращается в самое тяжёлое поражение. Десятки тысяч убитых и пленных, потеря крупных опорных пунктов русской армии на Юго-Западном фронте — всё это не самые главные результаты наступления. Главными его результатами были: 1) новое, невиданное ещё озлобление солдатской массы против войны и командного состава; 2) чрезвычайно быстрое падение всякого авторитета меньшевистско-эсеровских Советов и комитетов, которые в сознании солдат полностью слились с офицерством; 3) стихийный рост большевистского влияния в армии.

Буржуазия пытается превратить отступление и разгром в орудия укрепления своей власти. Знаменем объединённой контрреволюции становится Корнилов. В Ставке собирается генеральское совещание. Оно пишет программу удушения русской революции. Временное правительство с Керенским во главе эту программу выполняет. Полевые суды для рабочих, расстрелы и виселицы для неповинующихся солдат, карательные батальоны против частей, не желающих воевать, расформирование целых полков — таковы были методы, какими буржуазия пыталась восстановить свою власть над армией, чтобы в дальнейшем повернуть эту армию против революционных рабочих и крестьян в тылу, против Советов.

Но условия этой политики были для буржуазии немного тяжелее, чем до наступления 18-июня, так как провалом и разгромом этого наступления были разбиты до конца те настроения добросовестного оборончества, которые были сильны в солдатской массе в первые дни Февральской революции. Солдаты поняли, что их ведут в бой не на защиту революции, а для укрепления власти и наживы угнетателей народа — Гучковых, Рябушинских, Марковых, Пуришкевичей и англо-французских толстосумов. Что могла сделать русская буржуазия? Нельзя было расформировать всю армию. Нельзя было предать полевому суду 15 миллионов человек, даже если считать всех офицеров и казаков своими.

Июльская попытка установления генеральской диктатуры была попыткой с негодными средствами. Генерал Корнилов был превращён буржуазией из авантюриста, погубившего на фронте десятки тысяч своих солдат, в национального героя. Вокруг его имени, вокруг заговора на государственный переворот (Временное правительство в отставку, взамен — военно-фашистская диктатура генералов) сконцентрировались все надежды крупной буржуазии, как русской, так и англо-франко-американской. Русская буржуазия к тому времени потерпела ряд крупных поражений на фронте экономической борьбы с рабочими. Когда был бит Корнилов — была бита и основная ставка буржуазии. Стало ясно, что войну «до победного конца» русская армия вести не будет.

В после-корниловские дни распад армии идёт очень быстро. Этот период характеризуется: а) полным распадом управления и командных связей в армии; офицер перестаёт быть командиром. Он становится только классовым врагом солдат; б) стихийная тяга к миру и земле у солдат превращается в организованное сочувствие и поддержку большевистской партии. Солдаты убеждаются на опыте и на вестях из деревни, что Временное правительство — это те же угнетатели, помещики и капиталисты, прикрывшиеся болтовнёй о защите революции, которые никогда не дадут крестьянству ни мира, ни земли. Солдаты видят, что только большевики борются за кровные интересы крестьян и рабочих, только они могут вести народ к миру, земле и свободе; в) состав низовых солдатских комитетов и Советов переизбирается повсеместно, и эти органы в огромной части становятся или большевистскими или сочувствующими большевикам; г) та военная сила, на которую ещё могла рассчитывать буржуазия, в лице карательных частей — казаков, «диких дивизий» («кавказцев»), отдельных кавалерийских частей, — эта сила распыляется по всей стране и армии и становится небоеспособной. Характерной чертой было то, что каратели, столкнувшись с солдатами-фронтовиками, боялись вступать с ними в бой и предпочитали бежать. А некоторые казацкие отряды, соприкоснувшись с питерскими рабочими и революционными солдатами, предпочли искать Краснова для его ареста, чем защищать помещиков и капиталистов, боровшихся против мира, земли и воли; д) основной организационный штаб контрреволюции, сложившийся вокруг Корнилова, был дезорганизован, и Духонину вместе с Керенским не удаётся восстановить этот штаб к Октябрю; е) резкое ухудшение продовольственного, вещевого, денежного и квартирного снабжения армии вызывает новое озлобление солдатско-крестьянских масс. Массы совершенно правильно видят виновников этого в саботаже и воровстве генералов, в своекорыстной политике помещиков и спекулянтов, которых солдаты прямо связывают с Временным правительством.

Так русская армия входит в Октябрь — силой, которая в решающий момент борьбы перевешивает чашку весов на сторону революционного пролетариата.

Подготовил: М. Иванов.

• [1] Сводка Главного Штаба от 15.05.1917 г. В.-уч. Архив; д. №1073, л. 82.
• [2] Вл. Падучев, бывший солдат-окопник, вспоминал: «А настоящий живой солдат на фронте с каждым днём наливался острой ненавистью к офицеру, считал его причиной своего солдатского безысходного горя, видел в нём личного врага. Расстояние между „нижними чинами” и офицерами увеличивалось, и вырастала между ними непроходимая глухая стена. Было много составляющих у этой нарастающей трагедии. Царская сословно-монархическая армия держалась на резком неравенстве бесправных нижних чинов и безответственных властных начальников. Фронтовому солдату выдавалось двойное жалованье 90 копеек в месяц. Рядом с ним офицеры получали от 150 до 500 руб. На эти деньги можно было покупать ненужные вещи, душиться одеколоном, пьянствовать и кутить. Разница материального положения била в глаза. Создавалась уверенность, что офицеры воюют за своё жалование, за погоны, чины и ордена, а солдат — за 90 копеек». Вл. Падучев. «Записки нижнего чина. 1916 год». Московское общ-во писателей, 1931 г., с. 82-83.
• [3] А. Пирейко. В тылу и на фронте империалистической войны. Воспоминания рядового. Прибой, Л., 1931, с. 16.
• [4] Там же, с. 27.
• [5] «…Солдат прекрасно знал, что правительство, раз оно ведёт войну, не может писать, что в плену хорошо, потому что в таком случае вся армия без боя могла бы уйти в плен; солдаты, не видя никакого смысла в войне, вообще никаким газетам не верили и пачками переходили в плен при первой возможности: как австрийцы к русским, так и русские к австрийцам. Происходил в своём роде обмен народом». А. Пирейко. В тылу и на фронте империалистической войны. Воспоминания рядового, с. 21.