Февраль 1917 г.

К 100-летию Февральской революции в России

1.Назревание кризиса

Ещё ходе первой мировой войны Ленин поставил фундаментальный вопрос о революционной ситуации: «Каковы, вообще говоря, признаки революционной ситуации?». И ответил на него так: «Мы наверняка не ошибёмся, если укажем следующие три главных признака: 1) невозможность для господствующих классов сохранить в неизменном виде своё господство: тот или иной кризис «верхов», кризис политики господствующего класса, создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетённых классов. Для наступления революции обычно бывает недостаточно, чтобы «низы не хотели», а требуется ещё, чтобы «верхи не могли» жить по-старому. 2) Обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетённых классов. 3) Значительное повышение, в силу указанных причин, активности масс, в «мирную» эпоху дающих себя грабить спокойно, а в бурные времена привлекаемых как всей обстановкой кризиса, так и самими «верхами» к самостоятельному историческому выступлению».

Всё так, однако Ленин указывает, что этих объективных условий недостаточно для того, чтобы революционная ситуация реализовалась, переросла в свой итог – в революцию. Сегодня рабочие часто спрашивают, чего нам не хватает «для революции», при этом указывают на конфликты «в верхах», обострение нужды и бедствий «в низах», а также на медленный, но всё-таки рост политической активности «низов». Чего не хватает для социального взрыва? Нашим рабочим Ленин отвечает так: «Не из всякой революционной ситуации возникает революция, а лишь из такой ситуации, когда к перечисленным выше объективным переменам присоединяется субъективная, именно: присоединяется способность революционного класса на революционные массовые действия, достаточно сильные, чтобы сломить (или надломить) старое правительство, которое никогда, даже в эпоху кризисов, не «упадёт», если его не «уронят»»[1].

Вот эти объективные и субъективные условия сложились в России только к концу 1916 года, результатом чего и стало великое историческое событие, которого безуспешно добивались народные массы в предыдущие десятилетия и столетия — свержение царского самодержавия, известное как Февральская буржуазно-демократическая революция. В отношении нее можно сказать так: если первая мировая война была продолжением всей предшествующей империалистической политики ведущих капиталистических государств, то Февральская революция в России назревала и «дозрела» окончательно именно в годы этой войны.

Давайте разберёмся, что произошло за эти годы и как складывались в стране те факторы, которые перечисляет Ленин.

В ходе войны нужда и бедствия угнетённых классов России обострились не только выше обычного, но и свыше всякой меры терпения. Здесь очень наглядно всплывает ложь и подтасовки современных холуёв «от истории», которые врут рабочим о том, что до революции их собратья по классу жили хорошо («хрустели французской булкой»). Угодники буржуазии толкуют о том, будто в годы войны заработная плата рабочих выросла и позволяла неплохо жить даже неквалифицированному рабочему.

Бить исторических проституток и негодяев лучше с цифрами в руках. Да, средняя номинальная зарплата росла. Потому что рубль «падал в цене», снижалась покупательная способность денежной единицы. А действительная, реальная заработная плата в 1916 году понизилась по сравнению с 1913 годом примерно на 22%. Это в среднем, поскольку для большинства (58%) российского рабочего класса зарплата за этот период снизилась ещё больше, либо оставалась на старом, низком уровне.

Так в 1916 году на крупнейших шахтах Донбасса 49% рабочих получали до 1р.50 коп.в день. По ценам середины 1916 года на эти деньги можно было с трудом существовать впроголодь.

Дальше. Анкета Московской фабричной инспекции за 1915 год показала следующее. Если до войны 84,4% рабочих-металлистов (самая высокооплачиваемая категория рабочих в РИ) ели мясо скота или птицы каждый день, то к концу первого года войны таких едоков оставалось уже 67,4%. 17% рабочих-металлистов уже выпали из числа тех, кто мог позволить себе мясо чаще, чем 2 раза в неделю.

На военных заводах Пермской губернии («Мотовилиха» и другие казённые предприятия) потребление мяса рабочими сократилось в 2-3 раза и составило примерно 0,08 фунта в день (36,8 грамма).

Эти рабочие получали достаточно высокую зарплату (от 150 до 250 рублей в месяц), однако они составляли ничтожную горсть в рабочей массе. Основная масса рабочих России остро нуждалась в самых необходимых средствах существования и не могла удовлетворить свои элементарные физические потребности в пище, одежде, тепле. Куда ехать дальше?

Понятно, что на этой почве быстро росло общее недовольство войной и тем государственным порядком, который способствовал её развязыванию. Когда мы говорим о революционной эпохе 1905–1917 гг., о порочности и обречённости царизма, нам часто не верят несознательные рабочие, да в общем, все трудящиеся с мелкобуржуазным мировоззрением, наслушавшиеся сказок о том времени от нынешних пропагандистов буржуазии.

Однако посмотрите, что пишут о том времени самые умные и информированные слуги самодержавия – жандармы. В июле 1915 года в докладе директору департамента полиции С. Белецкому начальник петербургской охранки полковник Абросимов писал: «Повышенность настроений в широких массах рабочих имеет в основе своей исключительно недовольство всё увеличивающейся дороговизной предметов первой необходимости и теми ненормальностями труда и существования, какие создались для низов столичного населения в последнее время». В октябре 1916 года в таком же рапорте начальник московского охранного отделения фон Дитц сообщает: «Можно с уверенностью сказать, что подобного раздражения и озлобления массы мы ещё не знали. В сравнении с настроением данного момента, настроение 1905–1906 гг., несомненно, являлось для правительства более благоприятным. Если в дальнейшем нам не удастся радикально победить все периодически остро вспыхивающие продовольственные кризисы и не удастся если не понизить, то, во всяком случае, предупредить дальнейший рост дороговизны, никакое патриотическое чувство не выдержит, и Москва легко может явить картину чисто стихийных беспорядков».

(Обратите внимание — шеф московской охранки говорит, что беспорядки имели «чисто стихийный» характер, но ни слова не говорит о том, что они были вызваны «подстрекательством зловредных большевиков», как сегодня утверждает это идеологическая прислуга капиталистов в РФ.)

Для справки: ценность жандармских документов состоит  в том, что от охранки требовалась самая точная и объективная оценка внутренней  ситуации. Ещё первый шеф корпуса жандармов Бенккендорф приказывал подчинённым «…давать в отчётах своих всю самую страшную правду, дабы взор государя не был замутнён приятным вымыслом». Поэтому рапорты начальников охранных отделений были, в общем, правдивыми, совершенно секретными, для 2-3 высших должностных лиц МВД. Мы будем время от времени обращаться к документам охранки, как свидетельствам, заслуживающим самого серьезного внимания.

Такими были настроения рабочих не только в столицах, но и во всех промышленных городах и районах страны.

Не меньшими были и нужды российского крестьянства. Казалось бы, мелкий частный собственник остался при земле — основном средстве своего производства, и поэтому не должен был испытывать хотя бы продовольственной нужды. Но такая нужда была, причем крайняя, и она к тому же всё время обострялась. Сказывалась здесь не только война и связанное с ней ограбление крестьянства, но и «освободительная» крестьянская реформа 1861 года, когда все лучшие земли крестьян отошли помещикам. Малая площадь большинства крестьянских наделов, невозможность повышать урожайность земли, потеря земли за долги, потеря лошади как важнейшей производительной силы в сельском хозяйстве того времени и кормильца-мужика, поставленного под ружье ради чужих интересов — вот основные причины повальной деревенской нищеты к концу 1916 года.

Столыпинская аграрная реформа, о которых сегодня слышится немало хвалебных речей от  пропагандистов буржуазной власти в РФ, не внесла никакого «земельного» успокоения в деревню. Правительство сделало ставку на «сильного хозяина», оно хотело поощрением выдела из общины создать массу «крепких собственников, которые могли бы стать опорою порядка в стране». Но в природе пустоты не бывает. Ставка на «сильного» самым ближайшим образом затрагивала интересы всех слабых. Крестьянам предлагалось переходить на личную земельную собственность путём выхода из общины и покупкой себе земли. Но и первое, и второе было не по силам бедному крестьянству и большей части середняков. Совсем наоборот, «благодаря» столыпинскому земельному закону, эти слои крестьянства попадали в новую зависимость — от более зажиточных своих соседей-крестьян. Эти зажиточные крестьяне различными путями добивались раздела общинных земель, который был им выгоден. Получилось так, что наиболее активно стремились к выделу из общины, с одной стороны, наиболее зажиточные слои деревни, а с другой — те крестьяне, которые так или иначе теряли связь с землёй, пролетаризировались, уходили в город на заработки. Зажиточные стремились к захвату общинной земли, к закреплению за собой надельных излишков. Пользуясь своей экономической силой и столыпинским законом, они часто вынуждали выделиться из общины и тех крестьян, которым такой выдел был невыгоден. Выйдя из общины под давлением кулаков, малоимущие крестьяне быстро понимали свою ошибку и пытались прикупить себе земли через крестьянский банк. Однако, не имея возможности оплачивать долги банку, лишались купленной земли и продавали даже свои «коренные» наделы.

Фактически для громадного большинства крестьян столыпинская реформа означала не что иное, как насильственное обезземеливание в пользу кулаков. Эта реформа не принесла основной массе крестьянства ничего, кроме нового разорения, и поэтому не устранила остроты земельного вопроса в РИ, не уничтожила той основной движущей силы, которая поднимала крестьянство на борьбу за землю в 1905 году.

Вместе с тем, несмотря на глубокие изменения в строе крестьянской жизни, которые произошли под влиянием роста частной крестьянской земельной собственности, процесс радикального преобразования деревни не был доведён до конца. Оставалось ещё крупное дворянское землевладение с господством дворян-помещиков, с земскими начальниками, со всей политикой правительства, которое старалось удержать власть дворянства над крестьянами. Не исчезли кабальные формы зависимости крестьянского хозяйства от помещичьего. Не исчезла нужда в аренде помещичьей земли. Не ушли в прошлое столкновения из-за потрав крестьянских посевов. Не прошла необходимость найма на работу к помещику. К этим старым формам экономического гнёта присоединились новые формы — растущая сила кулака, захват им общинных земель, зависимость от него и нередко необходимость уступки ему своего надела.

Нужно учесть, что из 18 миллионов человек, мобилизованных на войну, около 80% были крестьяне. Хозяйства этих мобилизованных надолго лишились самой ценной рабочей силы. Оставленные на женщин, стариков и детей, хозяйства середняков и бедняков быстро приходили в упадок. Следом за мобилизацией работников на деревню была обрушена мобилизация лошадей для армии и реквизиция продовольствия для «питания фронта». Эти меры самодержавия добивали десятки тысяч крестьянских хозяйств в России.

В итоге посевные площади в стране сокращались, хлеба на рынке становилось меньше, стал быстро дорожать, на чем с удовольствием наживались кулаки – богатые крестьяне, которые использовали наёмный труд батраков, содержали сельские магазины и были ростовщиками-спекулянтами. Они опутывали долгами бедных и средних крестьян, за долги скупали у них хлеб на корню по низкой цене и спекулировали им. Дошло до того, что бедные крестьяне — производители хлеба были вынуждены сами покупать хлеб для своего пропитания.

При общем товарном голоде в стране в годы войны в деревню попадало очень мало промышленных товаров. А те, которые попадали, продавались по невиданно высоким ценам. У осени 1916 года основа телеги (оси с колёсами и связующая балка) стоила 100 р. вместо 15 р. до войны. Телега — 140-150 рублей вместо 25 р., деревянная лопата — 75 коп. вместо 20 коп., пуд верёвок — 14 рублей вместо 4 р. 50 коп. И так далее. Основная масса  крестьян не могла буквально ничего купить как из-за жуткого товарного дефицита, так и из-за неимоверной дороговизны. Например, в том же 1916 году цены на суконные и шерстяные товары повысились на 100-130% по сравнению с ценами 1914 года, цены на кожевенные товары выросли на 150-170%, на металлические изделия — на 300-400%.

К концу 1916 года крестьянство России получило от царизма миллионы погибших на войне, ещё больше живых крестьян-солдат, но покалеченных на фронте, которые не могли быть нормальными работниками, а сами по большей части требовали ухода и заботы.

В тылу полным ходом шёл развал хозяйства, деревня лишалась рабочей силы, тяглового и обычного скота. Постепенно она оказалась практически полностью отрезанной от рынка промышленных товаров, как будто между деревней и городом была установлена пограничная таможенная стена. Нужды и бедствия крестьянства стали нестерпимыми.

В 1916 году жандармы на местах отмечают рост «антигосударственных разговоров» среди крестьян. В полицейских рапортах всё чаще мелькают такие фразы:

— «Крестьянин такой-то сказал: «Вот берут, берут, берут солдат, а толку нет, ни мира, ни победы»;

— «Крестьяне говорят на сходе: «Когда же, наконец, кончится война, когда перестанут брать из семейств последних работников»;

— «Пора отказаться от новых призывов парней и старых мужиков, всё равно правительство всех не перевешает, а немцы сумеют всех перебить или перекалечить».

Жандармы анализируют все подслушанные разговоры и доносят своему начальству о том, что крестьянская масса в целом враждебно настроена к войне и к царскому правительству.

Интересен доклад начальника владимирского жандармского управления за май 1916 года. Подполковник Михайлов пишет в Петербург: «В крестьянской среде слышатся жалобы на призывы в войска, на реквизиции скота, раздаются речи о невозможности победить немцев, о целесообразности быстрой сдачи в плен».

Когда буржуазные историки сейчас ищут причины массовой сдачи в плен в 1916–17 гг. среди рядовых царского «богохранимого воинства», они называют что угодно, в первую очередь, «разлагающую пропаганду большевиков», но упорно не хотят признать, что лучшей пропагандой была повальная крестьянская нищета, голод миллионов семей, разруха всего хозяйства на селе, ненужность и бессмысленность кровавой бойни для русского крестьянина. Классовая позиция не позволяет лакеям капитала признать всё то, в чём виноват царизм и империалистическая буржуазия.

Начальник херсонского жандармского управления Бойко в своём рапорте Белецкому за октябрь 1916 года сообщает: «После того, как определились наши неудачи на войне, а также после резкого выпада в Госдуме со стороны её членов против высших чинов центральной власти, в населении, особенно крестьянском, стало замечаться враждебное отношение к высшей власти в России вообще, причём тогда же распространялись усиленно слухи о царящей везде государственной измене, огромных податях и пр.».

Из Екатеринослава доносили в департамент полиции: «Восторженные газетные статьи о выносливости солдат, их доблести и подвигах, а также рассказы возвращающихся домой раненых солдат — сделали и делают своё дело; военнопленные, отпущенные на крестьянские работы, расселённые по деревням, тоже способствуют привитию крестьянству новых идей и взглядов на войну».

В сводных записках царю и министру внутренних дел департамент полиции докладывал: «Теперь в деревне уж не верят в успех войны; по словам страховых агентов, учителей, торговцев и проч. представителей деревенской «интеллигенции», все ждут — не дождутся, когда же, наконец, окончится эта проклятая война. В деревнях наблюдается революционное брожение вроде того, которое имело место в 1905-1907 гг. Повсюду обсуждаются политические вопросы, делаются постановления, направленные против помещиков и купцов, устраиваются ячейки различных организаций… Таким образом, крестьянство, несомненно, окажется весьма действительным участником нового и неизбежного движения.».

Более определённо и активно эти настроения складывались в армии, основную массу которой составляли крестьяне. Между деревней и войсками поддерживалась постоянная связь. Письма с фронта сообщали деревне о настроениях и жизни солдат, а письма из деревни рассказывали о положении тыла. И те и другие вести были одинаково беспросветны.

На фронте солдат кормили плохо, ещё хуже одевали и обували, часто гнали в бой без вооружения. Одно военное поражение сменяло другое. Одна бессмысленная и массовая гибель солдат следовала за другой. В тылу положение было не лучше. Полное расстройство народного хозяйства, продовольственный развал, товарный голод, разврат и предательство верхов, чудовищное воровство и казнокрадство, саботаж, срыв военных заказов, распутинщина…

Генерал Рузский в одном из своих докладов в ставку писал: «Ещё более острое чувство вызывал в армии доходящий до неё голос населения, горько жалующегося на потрясающую и неоправдываемую обстоятельствами дороговизну, полное расстройство экономической жизни страны и беззастенчивую эксплуатацию». Этот генерал ожидал, что «тяжёлый кризис внутренней жизни страны» дезорганизует армию.

Однако ждать уже было нечего. Дезорганизация войск была налицо. Солдаты неохотно шли в бой, дисциплина падала, участились побеги, дезертирство, росло общее недовольство солдатских масс. Ропот уже не скрывался, а выражался громко.

В одном из писем с фронта в Госдуму, перехваченном жандармами, некий унтер-офицер писал: «Я ещё не встречал ни на фронте, ни в лазарете, ни в запасных полках солдат, горящих желанием биться с врагом. Все устали — все жаждут мира. Солдат стал просыпаться, он начинает видеть ненужность войны, сознавать, что его обманули вы и присные вам, которым выгодна война».

Директор департамента полиции С. Белецкий доносил в рапорте министру внутренних дел: «Армия и в тылу, и в особенности на фронте полна элементами, из которых одни способны стать активной силой восстания, а другие могут лишь отказаться от усмирительных действий, но при достаточной организованности первых едва ли в армии найдутся в достаточном количестве элементы, способные стать активной контр-революционной силой правительства. Вооружённый народ, стоящий теперь в окопах и в тылу, пропитан насквозь массою революционных элементов сознательных крестьян и рабочих, к которым надо прибавить ещё десяток тысяч солдат угнетённых национальностей».

И всё это покоилось на жажде земли, которая в крестьянстве нисколько не слабела. Больше того, именно в связи с войной крестьяне ожидали земельной «прирезки», о которой деревня не переставала говорить и наполнялась самыми разными слухами. Эти крестьянские настроения выражали даже депутаты Госдумы, принадлежащие к правым партиям. «Земельная реформа необходима, господа. Там (т.е. на фронте) теперь борются только за неё», — говорил Бродский, один из «крестьянских» депутатов. И он был не одинок. «Крестьяне убеждены, что за все невзгоды за время войны они будут наделены землёй, -писал в своём рапорте начальник симбирского жандармского управления Селиванов. -Никогда не замирающее стремление крестьян к земле с началом войны не только не ослабело, но, наоборот, усилилось. В этом отношении в массе циркулируют самые разнообразные слухи, и нельзя не отметить, что слухи эти находят полную веру в рядах армии». Слухи эти говорили то о том, что крестьянам отдадут земли, конфискованные правительством у немцев, то о том, что им отдадут вообще все завоёванные земли, то о том, что именно для крестьянской «прирезки» завоёвывается Галиция.

Надо сказать, что в этих наивных слухах было очень мало приятного для царского правительства и помещиков. Это была настоящая мина замедленного действия. Острая потребность в земле, уверенность в том, что землю солдаты получат обязательно в совокупности с общим недовольством войной, давали гремучую смесь, поднимали революционное настроение в крестьянстве и особенно в армии, среди вчерашних крестьян, одетых в солдатские шинели. Многие солдаты приходили к мысли о том, что если они не получат «прирезки» земли от царя и правительства, то возьмут желанную землю сами.

Таким образом, «нужда и бедствия угнетённых классов» обострялись в степени, достаточной для созревания революционной ситуации.

А как обстояло дело с другим фактором — с «кризисом верхов», с «неспособностью для господствующих классов сохранить в неизменном виде своё господство»?

Анализ обстановки, сложившейся в России к концу 1916 года показал, что самые широкие слои буржуазии имели основания стать в оппозицию к царскому правительству. Война приносила пока что одни неудачи. Серьёзных побед не было. Поражения на фронте осложнялись (и обусловливались частью) полным развалом тыла. Однако вести завоевательную войну, с помощью которой буржуазия рассчитывала создать «великую» империалистическую Россию, можно было, только лишь опираясь на царизм, руками царизма и вместе с ним, на основах политического и «гражданского» мира с самодержавием. Такой мир и был установлен между ними с самого начала войны. Это «приковало буржуазию к царской колеснице»: протестуя против отдельных политических шагов правительства, разоблачая распутинщину, требуя от царя «министерства общественного доверия», содействуя всем этим (против своей воли) революционизированию народа, буржуазия в то же время поддерживает прогнившую монархию. Страх перед пролетарской революцией оказывается сильнее и делает своё дело.

В самом начале войны Милюков говорил в Госдуме: «В этой борьбе мы все заодно, мы не ставим условий и требований. Мы просто кладём на весы борьбы нашу твёрдую волю одолеть насильника» (т.е. Германию). Именно в этом был смысл буржуазного «гражданского мира»: на время отказаться от всяких претензий к монархии и распутинщине, предоставить царизму свободу действий против трудящихся — внутри страны, и против внешних «врагов» — за пределами России. Это действительно было положено на весы борьбы.

Было сделано и кое-что другое. Так называемый «прогрессивный блок», в котором либеральная буржуазия (кадеты и прогрессисты) объединилась с октябристами и даже с правыми (черносотенцами), был шагом к тому, чтобы предложить царизму свои услуги по организации власти. Однако царское правительство не желало разделить свою власть с кем-либо ещё, даже с крупными думскими помещиками. Наоборот, оно хотело воспользоваться войной и «гражданским миром» для того, чтобы укрепить самодержавие, ограничить права и возможности Думы, дать царю и его ближайшему окружению полную свободу рук.

Было очевидно, что правительство вело страну к полному развалу и неизбежному разгрому в войне. Как быть буржуазии? Снять с весов волю к победе над Германией и захвату её богатств и территорий? Но тогда у царизма останется совсем немного шансов выиграть захватническую войну. Вступить в открытую борьбу с правительством? Но в этом случае опять-таки падают шансы на победу в войне. И главное, в этом случае объективно усилятся революционные настроения в стране.

К середине 1916 года общебуржуазный контрреволюционный блок принимает твёрдые очертания. Рука об руку с царизмом этот блок усиливает натиск на пролетариат и его партию. По поводу своих отношений с царским правительством лидеры этого блока говорят прямо.

Родзянко: «Большинство Думы, объединившееся в прогрессивный блок, боролось именно с революционным течением. Умеренные элементы в Госдуме более всего боялись, что накопленное в стране недовольство может легко вылиться в крайне нежелательные формы».

Гучков, лидер октябристов: «Для меня были не безразличны те формы, в которых происходил разрыв с правительством, и те формы, в которые облекалась новая власть. Я имел в виду этот переход от старого строя к новому произвести с возможным смягчением».

Милюков: «Против идеи достигнуть общественного министерства революционным путём парламентское большинство (в т.ч. кадеты) боролось до самого конца».

Но при этом задачу смены власти никто с повестки дня не снимал!

Какими путями буржуазия могла получить всю полноту власти в России?

Думских речей правительство не боялось. Думу собирали редко. «Мягкого», полностью лояльного выхода не было. Наиболее смелая часть либералов предлагала дворцовый переворот: арестовать царя и заставить его пойти на политические уступки крупному капиталу, при этом выслать царицу к родственникам в Англию. Но на этот план смельчаков среди буржуазии не нашлось. План отменили ещё и потому, что пришли к выводу о том, что арест царя и царицы может стать сигналом к революционному выступлению рабочего класса и крестьянства.

Тогда избрали мишень, наиболее доступную и, как казалось заговорщикам, наиболее чувствительную для самодержавия. Решили убить Распутина, главного царского советника, интригана и хлыста. Но фактически Распутина убили родственники царя, крупнейшие помещики, а вовсе не кадеты или октябристы. Да и убийство Распутина делу не помогло: без «старца» буржуазии стало нисколько не легче.

Так беспомощно топтались на месте господствующие классы. Страна вплотную приближалась к политическому тупику. Противоречия внутри царизма и буржуазии обострились. Противоречия в отношениях между этими классами и трудящимися массами, пролетариатом и крестьянством, обострились ещё больше. Приостановить своё крушение господствующие классы были не в состоянии. Буржуазия была не в силах взять власть самостоятельно, даже в условиях крайнего падения царского политического влияния. Капиталисты были прикованы к монархии страхом перед поражением в войне и революцией, причём, революцией больше, чем поражением. Они обрекали себя на бессилие, демонстрировали невозможность не только «сохранить в неизменном виде своё господство», но и вообще его сохранить. Это был кризис «верхов», гниение государства с «головы».

Коротко говоря, буржуазия, при всём её стремлении устранить гнилое правительство Распутина-Штюрмера, «слякотную власть» Николая II, не шла и не могла идти на вовлечение трудящихся масс в свою борьбу с правительством. По выражению эмигранта-монархиста Шульгина (в советском фильме «Операция «Трест» этот матёрый контрреволюционер рассказывает о своей поездке в СССР), «все эти думские фрондеры чувствовали себя в роли ширмы между народом и царём. Они своей словесной борьбой и верноподданнической критикой защищали престол от иной критики и иной борьбы».

Буржуазия с ужасом думала о том, чем может кончиться «бесконтрольное» выступление рабочих, как в 1905 году, поэтому она, кроме поддержки царизма, пыталась в 1915–1916 гг. подчинить рабочих своему влиянию через т.н. «рабочие группы». Задачей таких групп было а) «сплочение и концентрация рабочих вокруг правительства, пользующегося доверием и поддержкой буржуазии» и б) «быть оплотом против революционных выступлений пролетариата», охлаждать его стачечный азарт, «организовывать стихию». Речь идёт о гвоздёвцах[2].

Но и здесь кадетов и октябристов постигла неудача. В тот момент, когда политическое движение питерских рабочих уже вылилось в демонстрации, когда оно угрожающе нарастало, министр внутренних дел Протопопов (тоже распутинский выдвиженец) отдаёт приказ арестовать всех этих «военно-промышленных социалистов». «И как раз в тот момент, — плачет на трибуне октябрист Коновалов, — когда рабочая группа готовилась быть оплотом против других опасных течений в рабочей массе, правительство разрушает эту ячейку, не задаваясь даже вопросом, кому оно этим играет в руку»[3].

Поэтому перспективы революции сводились к третьему фактору: имеется ли революционный класс, способный на революционные действия, достаточно сильный для того, чтобы сломить старую власть?

Выступление рабочего класса, подготовленного всем своим предшествующим развитием и всем прошлым революционным движением к роли «могильщика» старых порядков, решило всё дело.

Экономическая борьбы, которую вели рабочие в годы первой мировой войны, была наполнена политическим содержанием и по существу была борьбой политической. Тем сильнее такая борьба должна была влиять на рабочее движение в смысле превращения его в открытую революционную борьбу. Без изучения и понимания предреволюционного, «военного» этапа борьбы рабочего класса, 1914-1916 гг., трудно понять смысл и причины Февральской буржуазно-демократической революции.

Политическая активность рабочих в тот период возрастала постепенно, несмотря на то, что с первых дней войны они услышали призывы большевиков к борьбе за мир, против войны. Большевики в своих прокламациях говорили пролетариату: «Возьмите управление государством в свои руки. Организуйтесь в политические партии, запасайтесь оружием против тиранов и их государства, время не ждёт. Долой войну! Долой кровавое самодержавие. Да здравствует Учредительное собрание, которое может дать помещичью землю крестьянам, а рабочим — право бороться за лучший мир, за социализм». В одной из прокламаций московский комитет РСДРП писал: «В ответ на призыв объединиться вокруг царя и ради отечества  мы говорим: Долой самодержавие! Да здравствует вооружённый народ. Да здравствует демократическая республика». Бакинская прокламация большевиков заканчивалась такими словами: «Долой войну во что бы то ни стало. Долой войну во имя существования наших жён и детей. Долой войну, лишающую нас мирного труда! Долой войну во имя международного протеста трудящихся! Через голову правительства русский рабочий народ протягивает руку своим немецким и австрийским братьям-трудящимся и сливается с ними в одном лозунге: Долой войну!» Киевский комитет РСДРП писал в своей листовке в первые дни войны: «Нам говорят, что эта война является защитой свободы и независимости наших братьев-сербов. Не верьте этому, товарищи. Это ищут рынка для промышленников, это стараются сохранить земли за помещиками, не желая дать их крестьянам и обрекая их на нищету и голод. Это стараются держать рабочих в тех невыносимых условиях, в каких они живут сейчас». Кавказский комитет большевиков обращался к солдатам: «Вас вооружили. Обратите оружие против врагов народа и завоюйте землю крестьянству и волю всему народу». Харьковские большевики говорили на призывных пунктах: «Пусть русский солдат знает, что, одев шинель и положив ружьё на плечи, он остаётся всё тем же крестьянином и рабочим. Пусть он чутко прислушивается к голосу, идущему из своей страны. Близко то время, когда он должен наставить свои ружья на того, кто посылает его на войну».

Эти выдержки из прокламаций второй половины 1914 года актуальны и сегодня. Мы приводим их, чтобы показать, во-первых, что тогда повсюду, даже в глухой провинции, раздавались призывы к борьбе с войной, к борьбе за власть трудящихся. А во-вторых, для того, чтобы было видно, что большевистские прокламации не валялись в урнах, а доходили до рабочих и зачитывались до дыр.

Но революционная агитация не сразу вызвала рост активности в рабочей среде. Слишком оглушительным был удар, нанесённый сознанию рабочих началом мировой войны, чтобы они смогли сразу же очнуться. Но чем дальше, тем сильнее сама действительность вскрывала и характер войны, и развал страны, и гниение всего старого политического порядка.

Первым и ярким политическим выступлением пролетариата были Иваново-Вознесенские события августа 1915 года, возникшие на почве предшествовавшей им продовольственной забастовки. 10 августа в Иваново-Вознесенске забастовали 25 182 рабочих на 32 предприятиях. По свидетельству фабричной инспекции, «мотивом забастовок выставлялся протест против войны». Забастовкой руководили большевики, и сопровождалась она демонстрациями с красными знамёнами, революционными песнями, лозунгами «Долой войну и правительство!» Забастовка закончилась зверским расстрелом мирных рабочих. В запросе, внесённом с.-д. фракцией в Думу, говорилось: «10 августа, объявив общую забастовку, рабочие Иваново-Вознесенска целый день обсуждали создавшееся тяжёлое положение. Около 7 ½ часа вечера многотысячная, но совершенно безоружная толпа рабочих пришла на площадь к городской управе. Здесь масса была встречена залпом, последовавшим без всяких предупреждений… Упали убитые и раненые. Толпа бросилась бежать, вдогонку были новые выстрелы — новые жертвы».

Эта расправа нашла отклик в Петербурге, где 16-20 августа забастовали в виде протеста около 18 тысяч рабочих.

Этот отклик показал, что боевое настроение питерских рабочих поднималось. Массовые аресты среди рабочих вызвали большое возбуждение в городе. Большевики призывали рабочих к трёхдневной забастовке протеста против правительства. В ответ на это с утра 3 сентября забастовало свыше 62 тысяч рабочих.

На эти забастовки обозвалась Москва, где 4 сентября забастовало около 30 тысяч рабочих. О настроениях среди московского пролетариата свидетельствуют жандармские рапорты в адрес градоначальника: «Лозунгами арестованных рабочих являлась необходимость использовать войну как средство для ниспровержения существующего государственного строя… Наряду с этим революционные рабочие  организации выставляли нередко и требования скорейшего заключения мира». Это означало, что в движении рабочих (и передовых, и основной массы) наступает перелом, что от широкой экономической борьбы рабочие массы снова переходят к борьбе политической.

Радикально меняются к этому времени не только столичные настроения. В октябре 1915 года начальник екатеринославского жандармского управления полковник Штакельберг пишет в Петербург: «В начале войны настроение рабочих масс было патриотическим и приподнятым.  Оно продолжало оставаться таковым до того времени, когда последствия войны в тылу и так же, как дороговизна жизни, недостача некоторых продовольственных продуктов и т.п. результаты экономической депрессии не коснулись этих слоёв весьма существенно. В массе чувствуется отрицательное отношение к войне, массы тяготеют к тому, как закончить войну. Нельзя было говорить о мире до начала текущего года ни на одной из больших массовок — ораторов снимали, их освистывали. А минувшим летом и осенью на происходивших массовках с участием серого элемента фабрик и заводов вопрос о мире не встречал уже к себе резко отрицательного отношения».

Такие настроения были повсюду. Их проявлением, формой, были массовые экономические забастовки, наполненные политическим содержанием. Роль выразителя общерабочих настроений и авангарда всей рабочей массы и на этот раз перешла к питерскому пролетариату.

Забастовки в Петербурге продолжаются. Бастует крупнейший Путиловский завод. Следом за ним останавливаются и другие предприятия поменьше. Путиловцы говорили: «Встанет медведь, и медвежата остановятся». Так и получалось. Активности рабочих способствует вся обстановке в стране: продовольственный развал, военные поражения, вакханалия царско-распутинской шайки. Забастовки постепенно возвращаются к методам и тактике июльских дней 1914 года, прерванных началом войны. Если после 9 января 1915 года министр внутренних дел Маклаков мог докладывать царю о том, что «рабочие перестали подчиняться слепо прежнему вредному влиянию социалистических агитаторов», то после 9 января 1916 года об этом уже никто из царских чиновников говорить не смел.

К 9 января 1916 года петербургским комитетом партии большевиков была выпущена прокламация. Большевики призывали рабочих: «В тяжёлый кошмарный год кровавой войны нам, рабочим, особенно важно продемонстрировать наше отношение ко всей лживой и предательской политике правительства и однодневной стачкой выразить протест-осуждение кучке палачей, ведущих страну на путь катастроф и конечной гибели. В день 9 января, традиционный праздник, русский пролетариат ещё раз подчеркнёт его международную солидарность и сквозь грохот пушечных канонад мощно воскликнет: Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Этот призыв нашёл должный отклик: 9 января бастовало до 70 тысяч рабочих. Забастовке предшествовали митинги на заводах, а на Выборгской стороне была сделана попытка организовать уличные демонстрации. Так, рабочие завода «Новый Лесснер» двинулись с пением «Марсельезы» и красными знамёнами в сторону центра района. Против рабочих выстроился взвод конных жандармов. В это время мимо проезжал военный автомобиль с солдатами в кузове. Шофёр направил машину на жандармов и свалил одного из них вместе с лошадью. Рабочие приветствовали автомобиль криками «ура», на что солдаты ответили такими же криками. На демонстрацию в тот день вышли рабочие завода Нобеля, Механического завода, завода Айваз, всего около 15 тысяч человек. Впервые с начала войны на улицах появились красные флаги и зазвучали революционные песни.

4 апреля — в годовщину Ленских расстрелов — в Петербурге бастовало 8 тысяч человек. 1 мая 1916 года в столице не был отмечен стачками, так как пришёлся на воскресенье. Люди должны были хоть немного отдохнуть. К этому дню питерские большевики обратились к рабочим с такими словами: «Год прошёл не даром. Пролетариат России вёл напряжённую стойкую борьбу против наступающего капитала, против царской власти и поддерживающих её сил. Эта неравная борьба в атмосфере всеобщего одичания и разгула зверских националистических страстей была неслыханно трудна и потребовала множество жертв. Но из каждой стычки с царизмом пролетариат выходил ещё более закалённым, и всё новые и новые борцы становились на место ушедших. И недалёк уже день, когда решительным ударом рабочий класс вырвет власть из рук зарвавшегося царизма и положит предел преступной войне». Очень важные и нужные слова.

В течение лета, к осени 1916 года развал страны стал приобретать всё более грозный характер. Продовольственный кризис обострялся, предприятия работали с перебоями из-за недостатка сырья и топлива, а также из-за отвратительной работы ж/д транспорта. Недовольство масс росло, учащались стачки. В середине октября петербургский комитет большевиков обратился к рабочим с прокламацией по поводу продовольственного кризиса. Прокламация доказывала, что «только объявив решительную войну войне, только остановив бушующий мировой пожар, человечество спасёт себя от надвигающегося голода, нищеты и вырождения. Пора народным массам, — писал комитет большевиков, — взять инициативу в свои руки, довольно терпеть и молчать. И пролетариат России должен немедленно подать свой голос и повести за собою все живые и демократические элементы страны. Враг каждого народа находится в его собственной среде, и только беспощадной борьбой против него народные массы могут спастись от обнищания и вырождения и добиться лучшего будущего».

Эта прокламация не призывала непосредственно к забастовке, но говорила о политической борьбе вообще. Тем не менее, этот общий призыв попал на раскалённую почву. На заводах начались митинги, на которых часто объявлялись забастовки.

17 октября забастовал казённый минный завод (5 тысяч рабочих). На этом заводе забастовки были запрещены и преследовались в уголовном порядке. Это обстоятельство рабочих не остановило, хотя формально их всех причислили к военнослужащим ещё в конце 1914 года.

Снова забастовал «Новый Лесснер». Лесснеровцы, выйдя на улицу, двинулись в центр города мимо казарм 181-го пехотного полка. Туда же подтянулась и полиция. Когда полиция приблизилась к казармам, солдаты стали бросать в неё камни, а затем опрокинули трамвайный вагон на полицейских. Для усмирения солдат и рабочих был прислан Московский полк, рабочие были рассеяны.

Но забастовочное движение нарастает. По данным питерской фабричной инспекции, 17 октября бастовало 20300 рабочих, 18 октября — 41703, 19 октября — 66625 человек.

Эта лёгкая возбудимость рабочих масс (как говорил большевик Артём, «рабочие ходят, будто керосином облитые»), которые десятками тысяч бросали работу по собственному почину, говорила о том, что революционная преемственность, прерванная началом войны, восстанавливалась. Рабочий класс снова, но в изменившейся и более благоприятной обстановке, собирал силы для борьбы. У рабочих постепенно уходил страх потерять работу, страх того, что товарищи бросят в напряжённый момент, страх остаться один на один с администрацией и властями. В коллективах царствовали принципы «все за одного» и «кто против нас — тот труп».

Высокий моральный дух этого момента вскоре нашёл практическое  подтверждение. Столкновение солдат 181-го полка с полицией 17 октября, когда солдаты взялись защищать рабочую демонстрацию, породило слухи о том, что солдат этого полка арестовали и отдают под военно-полевой суд.  Эти слухи вызвали большую тревогу в рабочих кругах города. В те же октябрьские дни предстоял суд над революционными матросами Балтийского флота, которым угрожала каторга за участие в военной организации с.-д. партии. В связи с этими событиями большевики призвали рабочих к стачке протеста. 26 октября рабочие Выборгской стороны бросили работу. В этот день бастовало 17 тысяч человек. Тогда же рабочие Минного завода организовали демонстративные похороны двух рабочих, погибших от ожогов в цеху. 27 октября число бастующих достигло 46122 человека, 28 октября — 61902 и 29 октября — 57460 рабочих. По частным сведениям бастовало около 130 тысяч. Показательно, что полицейские отчёты за эти дни отмечают не только большое число политических демонстраций, но и то обстоятельство, что при частных стычках рабочих с полицией из толпы рабочих раздавались выстрелы.

Подготовил М. Иванов

Продолжение

[1] Ленин. Соч., т. 17, стр. 244-245.
[2] «Падение царского режима, т. 4, стр. 351.
[3] «Стенографический отчёт Гос.думы IV соз., 5 сессия», зас. 21, стр. 1530.