Возникновение позитивизма

Из журнала «Вопросы Философии», № 6, 1955 г., стр. 57-69
(Выделения жирным шрифтом в тексте статьи и комментарий  в скобках курсивом — РП)

Возникновение позитивизма

А. В. Гулыга

В буржуазной философии начиная с середины прошлого века ши­роко распространились учения, получившие общее название — «позити­визм». Созданный Контом, Миллем и Спенсером, позитивизм за сто с лишним лет своего существования претерпел определенную эволюцию. Во взглядах, терминологии, аргументации современных адептов позити­визма и его родоначальников, несомненно, существуют различия. Иногда у неопозитивистов встречаются высказывания, прямо противоположные утверждениям их предшественников, но все эти различия касаются лишь второстепенных проблем. В главном — в решении основного философско­го вопроса, в понимании задач науки, в отношении к социально-полити­ческим проблемам — между всеми позитивистами существует полное единство взглядов.

Общим для всех позитивистов является отрицание возможности по­знания сущности вещей, абсолютный релятивизм, пропаганда субъектив­но-идеалистических взглядов, прикрываемая разговорами о преодолении односторонности материализма и идеализма. Это общее позволяет счи­тать их всех представителями одной школы, диаметрально противопо­ложной диалектическому и историческому материализму. «…Марксизм, — писал В. И. Ленин, — отвергает не то, чем отличается один позитивист от другого, а то, что есть у них общего, то, что делает философа позити­вистом в отличие от материалиста» (Соч. Т. 14, стр. 192).

Задача настоящей статьи, посвященной рассмотрению начального этапа развития позитивизма, — показать, что это философское направле­ние было вызвано к жизни политическими запросами буржуазии и с момента своего возникновения носило характер, глубоко враждебный науке.

Позитивизм возник как реакционная политическая доктрина

В буржуазной историко-философской литературе стало традицией объяснять возникновение позитивизма как прямое следствие развития естественно-научной мысли. Так, например, Б. Фуллер в своей «Истории философии» пишет: «Следовало ожидать, что бурный прогресс научной мысли, данный им стимул для разработки научного метода, вызванная им вера в силу научного исследования окажет огромное влияние на раз­витие философии и найдет свое выражение в новых философских точках зрения. Во Франции это породило позитивизм Конта»[1].

Конечно, определенная связь позитивизма с естествознанием суще­ствует, но эта связь весьма своеобразна. Можно сказать, что позитивизм использует одновременно и достижения и трудности естествознания. Льстя естествоиспытателям, позитивисты стремятся придать их откры­тиям значение, далеко выходящее за пределы той области, в которой они применимы. Когда же ученые сталкиваются с нерешенными проблемами, позитивисты спешат «утешить» их утверждениями о непознаваемости ми­ра. Но внутренней, генетической связи между позитивизмом и естество­знанием нет.

Другая точка зрения, также не вскрывающая подлинных причин возникновения позитивизма, сводится к утверждению того, что позити­визм возник как реакция на изжившие себя натурфилософские системы немецкого идеализма[2].

Действительно, с момента своего возникновения позитивизм всячески афишировал свою враждебность идеалистическим спекуляциям «метафи­зики» и «догматизма» и выдавал себя за поборника прогресса и науки, базирующегося на позитивном, то есть положительном, знании. Благо­даря этому позитивизм завоевал симпатии многих, даже крупных ученых, которые видели в нем подлинно научную философию. Но это свидетель­ствует лишь о способности позитивизма маскироваться и нисколько не объясняет причин его появления.

Главную причину возникновения позитивизма надо искать не в обла­сти гносеологии и науки, а в сфере политических отношений буржуазного общества. В этом нетрудно убедиться, если обратиться к анализу исто­рических фактов.

О.Конт

Обычно считают, что история позитивизма начинается с появления шеститомного «Курса положительной философии», издававшегося О. Кон­том с 1830 по 1842 год. Между тем этот труд явился всего лишь конкре­тизацией тех идей, которые были сформулированы Контом в его более раннем произведении — «План научных работ, необходимых для преоб­разования общества», — впервые опубликованном небольшим тиражом в 1822 году и переизданном затем в 1824 году под названием «Система позитивной политики» в качестве третьей части «Катехизиса промышлен­ников» Сен-Симона. Содержание этой работы Конта раскрывает классо­вые корни позитивизма и свидетельствует о том, что позитивизм первона­чально возник как политическая доктрина достигшей господства бур­жуазии.

Следует заметить, что последователи Конта придавали особое значе­ние именно этой его работе. Изложенная в ней политическая доктрина оказала большое влияние на формирование мировоззрения Джона Стю­арта Милля[3]. Позитивист-махист Вильгельм Оствальд считал «Систему позитивной по­литики» основополагающей работой Конта. В своей книге, посвящен­ной Конту, он подробно осветил историю ее написания и содержащиеся в ней идеи[4].

В 1914 году Оствальд перевел эту полностью забытую в то время книгу Конта на немецкий язык. В предисловии он писал: «Выходящая по-немецки работа, написанная в 1822 году, имеет такое большое и всесто­роннее значение, что ее распространение и поныне следует считать важ­ным и плодотворным делом. Из того, что Конт излагает в ней с удиви­тельной ясностью и поразительной для его сравнительно молодого возра­ста широтой взгляда, практически еще ничего не устарело»[5].

Конт считал своей заслугой перед мировой цивилизацией открытие «главного, основного закона» развития человеческого разума. «Этот за­кон, — писал он, — состоит в том, что каждая из наших главных идей, каждая из отраслей нашего знания проходит последовательно три раз­личных теоретических состояния: состояние теологическое или фиктив­ное; состояние метафизическое или абстрактное; состояние научное или положительное…

В теологическом состоянии человеческий дух… воображает, что яв­ления производятся прямым и постоянным воздействием более или менее многочисленных сверхъестественных факторов, произвольное вмешатель­ство которых объясняет все кажущиеся аномалии мира.

В метафизическом состоянии, которое на самом деле представляет собой только общее видоизменение теологического, сверхъестественные факторы заменены абстрактными силами, настоящими сущностями (оли­цетворенными абстракциями), неразрывно связанными с различными ве­щами и могущими сами собой производить все наблюдаемые явления…

Наконец, в положительном состоянии человеческий дух познает не­возможность достижения абсолютных знаний, отказывается от исследова­ния происхождения и назначения существующего мира и от познания внутренних причин явлений и стремится, правильно комбинируя рассуж­дение и наблюдение, к познанию действительных законов явлений, т. е. их неизменных отношений последовательности и подобия» («Курс поло­жительной философии». Т. I, стр. 4. СПб. 1900).

Теологическое состояние человеческого духа достигает своей высшей точки развития в монотеистической религии. Предел развития метафизи­ческого состояния духа — в замене всех сущностей одной общей сущно­стью — «природой». Это значит, что вершиной «метафизики» Конт счи­тал материалистическую философию. В ней он видел основного своего врага. Воюя с материалистами, Конт подчеркивал, что «позитивизм глу­боко противоположен материализму не только по своему философскому характеру, но и по своему политическому назначению»[6].

Материализм служил обычно философским обоснованием борьбы прогрессивных слоев общества за его революционное преобразование. Создавая позитивизм, Конт ставил своей целью разработать принципы прямо противоположной политической направленности.

Закон трех стадий был впервые сформулирован Контом в работе «Система позитивной политики» (Кстати сказать, эти мысли Конта отнюдь не оригинальны. Они почти полностью заимствованы у Тюрго.[7] Аналогичные высказывания встречаются также и в трудах Сен-Симона, но последний не делал из них реакционных выводов.). Важно отметить, что в данном произ­ведении этот закон служил ему средством обоснования его политиче­ской программы. Рассматривая современную ему политическую борьбу, Конт утверждал, что феодально-монархические принципы являются вы­ражением теологического состояния политики («доктрина королей»). Ко­ролевская власть покоится на идее божественного права. Метафизиче­ское состояние политики отражает, по мнению Конта, революционно-демократическое движение («доктрина народов»); абстрактные рассуж­дения о равноправии людей приводят к революции. И, наконец, его соб­ственная «позитивная» политическая доктрина рассматривает социальное состояние таким, каково оно есть, то есть считает его «не подлежащим объяснению»[8].

Выражая стремление напуганной революционными переворотами буржуазии к стабилизации существующих порядков, Конт с ужасом кон­статирует, что во Франции за тридцать лет сменилось десять конституций. Он резко выступает против революции, которая, по его словам, «сосредо­точивает власть в руках менее цивилизованных классов». С ненавистью говорит он о принципе народного суверенитета, называя его метафизиче­ской «догмой», и утверждает, что он «только заменяет произвол королей произволом народов»[9].

Причину революций Конт видел в распространении «метафизических», т. е. материалистических, идей. Поэтому он считал необходимым противопоставить этим идеям «позитивные» политические идеи, которые-де научат людей правильно относиться к существующему строю и по­могут преобразовать его на разумных началах. Преобразование общества следует поручить ученым, в руках которых должна быть сосредоточена духовная власть. Ученые должны возвести политику в ранг позитивных наук, то есть добиться того, чтобы в политической жизни действовали те же принципы, которыми руководствуются естествоиспытатели. (Эти идеи Конта возродились сегодня у нас в буржуазной России в очень специфической форме. В отличие от своего исторического прародителя, их носители не противопоставляют свои взгляды диалектическому материализму, а напротив, выдают себя за истинных диалектиков-материалистов, настоящих коммунистов и верных марксистов-ленинцев. Предложенная В. Подгузовым (Прорыв) концепция «научного централизма» есть концепция позитивистская, субъективно-идеалистическая, махрово-реакционная.  Это фашизм, прикрытый вывеской социализма, т.е. выражение интересов империализма, его стремления к крайней реакции. — прим. РП) Уче­ный, изучая явления природы, не одобряет и не осуждает их, он просто наблюдает их, черпая из этих наблюдений материал для своих рассуж­дений. Точно так же и в политике нельзя осуждать или одобрять проис­ходящие события, надо их принимать таковыми, каковы они есть.

Было время, рассуждает Конт, когда человек считал явления при­роды если не подчиненными его влиянию, то, во всяком случае, имеющими прямое отношение к его существованию. Потребовались многочисленные доказательства того, что человек занимает подчиненное и незначительное положение в общей мировой системе. Политика точно так же претерпе­вает подобную эволюцию, но она еще не завершена. Отношение полити­ки, в настоящем ее состоянии, к позитивной политике соответствует тому отношению, какое имели когда-то астрология к астрономии и алхимия к химии. Позитивная политика не стремится управлять социальной жизнью подобно тому, как другие науки не стремятся управлять изучаемыми ими явлениями природы. Задача науки, а следовательно, и позитивной по­литики — наблюдать и классифицировать явления. «Здравая политика не может иметь предметом приводить в движение человеческий род»[10].

Убежденный в том, что невозможно познать закономерности и подлинные движущие силы развития общества, а значит, и влиять на не­го, Конт писал: «Ход цивилизации может только видоизменяться в из­вестных пределах, являясь более или менее ускоренным, в зависимости от многих физических и моральных причин… К числу этих причин от­носятся и политические комбинации. Таков единственный смысл, в ко­тором дано человеку влиять на ход своей собственной цивилизации»[11].

Таким образом, позитивная политика Конта — это пассивное созер­цание окружающей действительности, оправдание капиталистических по­рядков, признание их вечными и неизменными. Такое толкование поли­тики было, несомненно, выгодно эксплуататорам. Что же касается ученых, о которых Конт так много говорит в начале своей работы, то роль их он сводит лишь к урегулированию конфликтов между рабочими и предпринимателями. Существование этих двух классов, выполняющих каждый свои функции, Конт считал вечным законом. Назначение фило­софов — быть посредниками между ними, причем главная их задача со­стоит в перевоспитании пролетариев. Последних необходимо убедить в том, что они служат обществу, а потому не должны стремиться ни к бо­гатству, ни к власти. (Именно эту мысль и проводят «научные централисты» — изолирование рабочего класса от политики, от власти, увековечивание разделения общества на классы. — прим. РП)

Широковещательное обещание Конта наметить новый путь обще­ственного переустройства осталось невыполненным. Не случайно Конт изменил вскоре первоначальное название своей книги «План научных работ, необходимых для переустройства общества», ибо в ней не со­держалось никакого конкретного плана.

Тщетно было бы искать чего-либо похожего на такой план и в после­дующих его трудах. Хотя Конт и заверял буржуазию в том, что рабочие откажутся от революционных планов изменения общественного устрой­ства, как только ознакомятся с позитивизмом, который якобы способен лучше коммунизма разрешить главную социальную проблему, но ни­где конкретно он не говорит, как должно произойти преобразование об­щества.

В своей работе «Общий обзор позитивизма», написанной им в рево­люционном 1848 году, Конт с еще большим ожесточением набрасывается на революционные методы борьбы. Пытаясь дезориентировать рабочих, он утверждал, что у позитивизма есть много общего с социалистическими учениями, что позитивизм тоже «стремится к удовлетворению важных со­циальных потребностей пролетариев»; различие-де существует только в средствах достижения этой цели. Вместо насилия позитивизм предлагает мирное разрешение всех важнейших политических вопросов путем посте­пенного влияния на чувства и рассудок людей мудрого общественного мнения, создаваемого истинными философами.

Но дальше подобных бессодержательных разговоров Конт не шел. Ни в одной из его работ мы не находим конкретного плана преобразова­ния общества, а встречаемся лишь с либерально-эволюционистскими рас­суждениями о реформе народного просвещения, о необходимости разви­вать у учащихся сначала эстетический вкус, а затем читать им научные курсы «об основных законах различных родов явлений»[12]. Конт предлагал даже создать… новую рели­гию — «культ человечества». С серьезным видом рассуждал он о новой форме молитвы, позитивных таинствах и т. д. Создание этой религии Конт предлагал начать с установления культа женщины. (Впоследствии, как известно, он перешел от слов к делу и организовал «позитивистскую церковь», где выступил в качестве первосвященника.)

Эволюция Конта от критики «теологического мышления» к созданию новой церкви весьма показательна: апологет капиталистического строя должен в конце концов прийти к признанию того, что религия является лучшей идеологической формой защиты эксплуатации человека челове­ком. (То же мы видим и у прорывовцев — их понимание «науки» сродни религии, абсолютной идее. Во-первых, понятие «науки» у них  никак не определено, да еще и фактически абсолютизировано как самоцель. А во-вторых, их «наука» полностью оторвана от жизни, от изменения реальной действительности, т.е. от конкретно-исторической практики, что есть характерный признак всякого идеализма. В силу чего их «научно-централистское» теоретизирование никак не может быть признано действительно марксистским и диалектико-материалистическим. — прим. РП) Эта эволюция свидетельствует также о глубоко антинаучной сущно­сти созданной Контом позитивистской философии.

Позитивизм выступил как упразднитель философии

Н. Г. Чернышевский, как и другие русские революционные демокра­ты, отрицательно относившийся к позитивизму, называл философию Кон­та запоздалым выродком «критики чистого разума». В этом выражении Чернышевский схватил одну из главных черт позитивизма — агности­цизм. Самые отрицательные стороны кантианства — учение о принци­пиальной непознаваемости окружающей человека действительности, об ограниченности наших познавательных возможностей — были восприня­ты позитивистами и стали исходным пунктом их теоретических по­строений.

Нет такой книги или статьи у Конта, Милля и Спенсера, где бы не проводилась мысль о невозможности проникнуть в сущность явлений. «Непознаваемое» — так назвал Спенсер первую часть своей главной гно­сеологической работы «Основные начала», открывающей его многотом­ную «Синтетическую философию». Спенсер пытается навязать читателю вывод о том, что основные понятия науки, те, которые мы называем фи­лософскими категориями, суть слова, не отражающие ничего реального.

Что такое, например, движение, спрашивает он. Перемена места в определенном направлении. Предмет, который мы толкнули рукой, дви­жется, и, на первый взгляд, нет возможности усомниться ни в реально­сти его движения, ни в том, что он направляется к известной точке. Между тем легко показать, что мы в данном случае не только можем ошибаться, но обыкновенно и ошибаемся.

Спенсер рассматривает в качестве примера движение человека на плывущем корабле, учитывая при этом движение Земли вокруг своей оси и вокруг Солнца, а также всей солнечной системы и Галактики. «То, что мы считаем быстро движущимся в одном направлении,— заключает он, — оказывается движущимся гораздо быстрее в противоположном на­правлении. Это показывает нам, что и относительно скорости и относи­тельно направления движение — не реальное действие предмета»[13].

Доводы Спенсера при ближайшем их рассмотрении оказываются за­имствованными из опровергнутой еще Аристотелем апории Зенона «Ста­дион». Спенсер, как и Зенон, пытается на основании относительности ско­рости движущегося тела отрицать движение вообще. Логическая ошибка заключается здесь в противопоставлении относительного абсолютному, объективному, в непонимании их единства. «Для объективной диалекти­ки,— указывает В. И. Ленин,— в релятивном есть абсолютное. Для субъ­ективизма и софистики релятивное только релятивно и исключает абсо­лютное»[14].

Оперируя софистическими «доказательствами», Спенсер пытается убедить читателя в том, что такие категории научного мышления, как материя и сознание, пространство и время, не имеют рационального со­держания. Относительно пространства и времени можно якобы говорить, что они существуют объективно, но в равной степени можно признавать и их субъективный характер. И то и другое, по его мнению,— одинаково недоказуемые нелепости. Всякий раз, говорит Спенсер, когда разум пы­тается проникнуть в область непознаваемого, в нем возникают только ошибочные гипотезы, псевдоидеи вроде «квадратной жизни» или «нрав­ственного вещества». Отсюда он делает вывод: «Основные идеи науки — представительницы реальностей, не могущих быть понятными нам»[15].

Этот вывод, принижающий силу знания, был необходим Спенсеру для того, чтобы расчистить дорогу вере, религии. Знание, утверждал он, не может охватить всю область мышления. «А если знание не может мо­нополизировать всю область мысли, если всегда будет оставаться воз­можным для ума мыслить о лежащем за пределами знания, то никогда не перестанет существовать область для чего-нибудь, имеющего характер религии; потому что религия под всеми своими формами отличается от всего иного тем, что предмет ее — нечто находящееся за границею опы­та… Наука и религия выражают собою противоположные стороны одного и того же факта: наука — ближайшую к нам или видимую, религия — далекую или невидимую сторону его»[16]. Таким обра­зом, Спенсер находит формулу примирения непримиримого: науки и ре­лигии. Средством для этого примирения служит агностицизм.

Мало того, Спенсер пытается доказать, что прогресс науки способ­ствует укреплению религиозных верований. В ходе научных открытий, утверждает он, при объяснении явлений природы силы, предполагав­шиеся ранее специфическими и понятными, заменяются менее специфи­ческими и менее понятными. И хотя новая идея, противореча прежней, не может сначала возбуждать то чувство, которое порождалось первой, но, будучи менее понятной, она неизбежно вызывает еще более полное ре­лигиозное чувство. Спенсер поясняет свою мысль следующим примером: некогда считалось, что солнце есть колесница бога, которую тащат по небу лошади. Объяснение движения солнца действием силы, аналогич­ной той, которую видит человек в своем быту, делало это чудо доступ­ным пониманию самого дюжинного ума. Установление наукой того, что планеты движутся вокруг солнца по эллипсам, согласно закону тяготе­ния, значило, по мнению Спенсера, что легко представляемая сила за­менялась такой силой, которую невозможно представить. Закон тяготе­ния постигается нашим умом, но мысль не в состоянии представить себе силу тяготения. Таким образом, мнение науки, которое вынуждена была принять религия, оказалось по своему значению еще более религиозным, чем то, которое она отрицала.

Софизмы Спенсера не так уж трудно опровергнуть. Вопреки его утверждениям прогресс науки укрепляет веру не в бога, а во всепобежда­ющую силу человеческого разума. Любая подлинно научная теория рано или поздно находит свое рациональное объяснение. Природа тяготения, необъяснимая во времена Спенсера, в настоящее время раскрывается с помощью общей теории относительности.

Софизмы Спенсера так же, как и мистика Конта, свидетельствуют о том, что позитивизм с момента своего появления занял вполне опреде­ленную позицию в той войне, которую церковь на протяжении многих веков вела против науки, а именно позицию активного союзника церк­ви. (Не все церковники, правда, в восторге от подобного союзника. Ватикан, например, находится не в ладах с позитивистской философией. Однако это обстоятельство, объясняющееся тем, что на идеологическом вооружении Ватикана находится откровенно поповская философия — неотомизм, совсем не исключает фидеистического содержания позитивизма как в прошлом, так и в настоящем. Современные позитивисты решительно отвергают обвинение в безбожии. По этому поводу Макферсон писал в прошлом году в одном из американских философских журналов: «Клеймить религиозные суждения в качестве «бессмыслицы» — еще не значит быть атеистом. Это можно расценить как нападение на тех, кто под видом религии извращает ее. Это можно расценить как возврат к религиозному откровению»[17]). На словах позитивисты призывали к примирению науки и религии (а Конт даже протестовал против теологического образа мыслей), на деле же они безоговорочно отдавали на откуп церковникам важнейшую об­ласть научного мышления — его методологию.

Огромное значение для любой отрасли знаний имеет правильное ре­шение основного вопроса философии, ибо, только правильно определив исходные позиции, можно успешно развивать ту или иную науку.

Маркс и Энгельс провели резкое размежевание между двумя про­тивоположными философскими лагерями — материализмом и идеализ­мом — и показали, что никакая третья линия в философии невозможна. Попытки позитивистов создать какую-то третью линию являются, как подчеркивал В. И. Левин, беспочвенными и преследуют определенную цель — протащить в науку субъективный идеализм. В. И. Ленин разоб­лачил современных ему позитивистов-махистов как представителей берклеанства, трусливо прикрывающих свои взгляды различными квази­учеными словечками. В качестве прямых предшественников Маха и Авенариуса Ленин называет позитивистов старшего поколения, в част­ности Дж. Ст. Милля. Созданная Миллем «психологическая теория веры в существование внешнего мира»[18] — прототип теорий «элементов мира» и «принципиальной координации». В этом нетрудно убедиться.

Милль считал, что вера в существование внешнего мира возникает вследствие двух присущих человеку психологических способностей. Одна из них состоит в способности ассоциировать идеи. Благодаря этой способ­ности мы воспринимаем значительно больше того, что можно воспринять с помощью чувств. Так, видимое нами есть только незначительная часть того, что нам кажется видимым. Многое в наших зрительных восприятиях есть результат наших умозаключений.

Другая способность человека, в силу которой, по мнению Милля, воз­никает вера в существование внешнего мира, состоит в том, что челове­ческий интеллект на основании действительных ощущений может образо­вывать понятие об ощущениях возможных, которые могли бы появиться, если бы в действительности оказались соответствующие условия. Я вижу на столе кусок белой бумаги, поясняет он свою мысль. Я иду в другую комнату, и, хотя я перестал видеть этот кусок бумаги, я уверен, что он все еще там. Я уже не имею больше ощущений, возбуждаемых во мне этим листком, но я уверен, что когда я снова поставлю себя в те обстоятель­ства, при которых я имел данные ощущения, то есть когда я снова войду в комнату, я вновь получу их.

Мое представление о мире, резюмирует Милль, состоит из ничтожной доли настоящих ощущений и бесчисленного количества возможных. Отсюда он выводит свое «знаменитое» определение материи как постоян­ной возможности ощущений. «Если бы меня спросил кто-нибудь,— писал Милль,— доверяю ли я веществу, я спрошу, принимает ли вопрошаю­щий это определение вещества. Если принимает, я доверяю веществу: и в этом смысле доверяют ему все берклеанцы. В каком же нибудь ином смысле я не доверяю»[19]. Таким образом, Милль открыто причислил себя к сторон­никам субъективного идеализма, у которых он, по сути дела, и позаим­ствовал многие положения.

В духе Беркли он рассуждает о том, как отличить субъективное от объективного, действительные восприятия от восприятий ожидаемых. Последние, по его мнению, более прочны и постоянны, они относятся к це­лым группам ощущений, связанных между собой, и являются общими для ряда людей. Милль, как и Беркли, признает различие между объек­тивным и субъективным только в сфере сознания.

С этих позиций Милль пытается объяснить сознание человека. Если материя, рассуждает он, есть постоянная возможность ощущений, то дух есть постоянная возможность чувствования. Индивидуальное сознание человека представляет собой лишь ряд чувствований.

Но Милль видел неустранимые противоречия созданной им теории. Он считал, что наряду с чувствованиями данного момента есть еще группа психологических явлений, входящих в понятие духа, например, воспоми­нание и ожидание. Их можно было бы объяснить только как осознанное прошлое и будущее данной серии чувствований. В таком случае опреде­ление индивидуального сознания необходимо дополнить, назвав его рядом чувствований, сознающих себя как ряд прошедший и будущий. Но тогда возникает альтернатива: либо признать, что сознание человека, его «я», есть нечто отличное от ряда чувствований, либо согласиться с тем, будто нечто, состоящее предположительно только в ряде чувствований, может осознавать себя таковым. Последнее сам Милль вынужден был назвать парадоксом.

Запутавшись окончательно в своих искусственных построениях, он пытался объяснить абсурдность своей теории несовершенством человече­ской речи и кажущейся необъяснимостью самих фактов. «Я полагаю, — писал он, — что самой мудрой вещью, какую мы можем сделать в этом случае, это — принять необъяснимый факт без всякой теории того, каким образом он имеет место»[20]. Агностицизм оказывается спасительным убежищем для припертого к стене субъективного идеалиста.

Таким образом, разговоры о непознаваемости мира нужны позити­вистам исключительно для пропаганды религии и идеализма, для подры­ва основ научного знания. Наука не может развиваться, не опираясь на прочный фундамент материалистического мировоззрения, на правильное решение исходных методологических вопросов. (Не потому ли сегодня наука у нас в России, да и вообще во всем капиталистическом мире, в глубочайшем кризисе, что повсюду господствует позитивизм, который фактически отрицает научное познание действительности? — прим. РП) Позитивисты объявляют эти вопросы «псевдопроблемами», настойчиво твердят о невозможности и ненужности их решения. Тем самым они выбрасывают из философии главное ее содержание, то есть фактически устраняют ее как науку. Это отметил еще Н. Г. Чернышевский, не считавший Милля философом «в том смысле слова, по которому философами называются у нас Кант или Гегель», поскольку философией называют «теорию решения самых общих вопросов науки, обыкновенно называемых метафизическими, на­пример, вопросов об отношениях духа к материи»[21].

Интересно отметить, что подобный упрек позитивистам бросают и критики позитивизма «справа», стоящие на явно идеалистических пози­циях. Так, в одной из критических работ о Конте, изданной в Германии в конце прошлого века, мы читаем: «Позитивная философия Конта отнюдь не является философией, а представляет собой в высшей степени ненауч­ную, а потому и неудачную попытку разрушить философию. Специфиче­ская задача философии состоит в раскрытии глубочайших основ всякого знания… Философские проблемы нельзя просто выбросить под стол»[22].

Впрочем, сам Конт не скрывал своего стремления покончить с филосо­фией и открыто высказывал сожаление по поводу того, что ему прихо­дится пользоваться за неимением другого термина словом «философия». Спенсер хотя и считал, что название «философия» необходимо сохра­нить за знанием, имеющим наивысшую степень всеобщности, но факти­чески из области этого знания он удалил важнейшие его элементы, пе­редав их, как мы видели, в ведение религии. Как у Конта, так и у Спен­сера философия сводилась лишь к простому сумми­рованию данных конкретных наук без какого-либо обобщения, стремящегося проникнуть в сущ­ность явлений. Могла ли такая «философия» принести какую-либо пользу представителям конкретных наук? Напротив, она могла их только дезориентировать.

Беспомощные умозрительные построения позитивистов направляли науку по ложному пути, отрывали ее от действительности. Важнейшим стимулом развития науки, как известно, являются потребности практиче­ской деятельности. Позитивисты призывали ученых не обращать внимания на практику. Практика и теория, писал Конт, «составляют две совершенно отдельные по существу своему системы, которые следует и рассматри­вать и изучать совершенно независимо одна от другой». Поэтому ученый «должен приступать к теоретическим исследованиям, совершенно не за­даваясь какими бы то ни было практическими целями»[23].

Важнейшим достижением теоретического мышления, имеющим огромное значение для любой науки, является правильное понимание категории закона, как выражения существенной связи между явлениями. Закон и сущность — категории однопорядковые. Позитивисты, так много толковавшие об изучении законов науки, коренным образом извратили содержание этого понятия. Для Конта закон — это лишь внешние, поверх­ностные связи, отношения сосуществования или последовательности. Тер­мином «последовательность» позитивисты подменяют понятие причинной зависимости. Милль пытался доказать (впрочем, после Юма это было не ново), что идеи причины и следствия порождаются в человеческом интеллекте лишь как результат постоянно повторяющегося порядка в ощущениях. Он называл метафизиками тех, кто пытался проникнуть в сущность вещей, найти причину того или иного явления.

Отрицание позитивистами необходимости проникновения в сущность явлений объясняется крайним релятивизмом их теории познания. Конт, Милль, Спенсер считали, что наши знания имеют лишь относительный характер. Непонимание соотношения между относительной и абсолютной истиной явилось одним из корней «физического» идеализма. Кризис фи­зики в начале XX века в значительной степени объясняется распростра­нением модных в Западной Европе позитивистских теорий.

В настоящее время виднейшие зарубежные естествоиспытатели все более осознают пагубное для науки влияние позитивизма. Крупный французский физик Луи де Бройль, в течение четверти века придерживавшийся индетерминистских взглядов в квантовой механике, в 1952 году заявил о своем разрыве со сторонниками этих воззрений. Альберт Эйнштейн, неоднократно допускавший в своих теоретических обобщениях уступки позитивизму, в последние годы своей жизни отмежевался от этой фило­софии. Он писал: «Что мне не нравится в этих аргументах квантовых теоретиков, которые полагают, что теория квант дает полное описание элементарных явлений, это позитивистский взгляд, который, с моей точки зрения, неприемлем и который, в сущности, представляет собой то же самое, что принцип Беркли esse est percipi» (существовать — значит быть воспринимаемым…— А. Г.[24]). «Упразднение философии, проповедовавшееся родоначальниками позитивизма, могло принести только вред науке. Тем не менее их последователи продолжали развивать эти опасные для науки тенденции, все более и более сужая предмет философского исследова­ния. Современные позитивисты ограничили задачи философии логико-лингвистическим анализом, то есть превратили философию в своеобразную отрасль языкознания. «Философия, — заявляет, например, Р. Карнап, — заменяется научной логикой, т. е. логическим анализом научных поня­тий и предложений; научная логика есть не что иное, как логический синтаксис научного языка»[25]. Хотя Карнап и его коллеги называют себя фило­софами, но фактически они выбросили «философию за борт».

Что дал позитивизм науке об обществе?

В буржуазной историко-философской литературе Конт фигурирует как первооткрыватель законов развития общества. Между тем, кроме предложенного им термина «социология», он не внес ничего нового в науку об обществе.

Исходные гносеологические принципы позитивистов — стремление ограничиться лишь регистрацией явлений, не вникая в суть последних, — прямо противоречат принципам науки, в том числе и принципам истори­ческого исследования. Даже те позитивисты, которые признавали значе­ние индуктивных методов исследования для естествознания, начисто от­рицали возможность применения подобного метода в науке об обществе.

Дж. Ст. Милль в своей объемистой «Системе логики…» немало страниц посвятил обоснованию принципиальной неприложимости индукции к исто­рии. Его основной аргумент сводился к следующему: «В общественных явлениях нет двух таких случаев, в которых обстоятельства были бы совершенно сходны»[26]. Милль забыл при этом, что «совершенного сходства обстоятельств» не может быть и в природе. Еще Лейбниц без особого труда доказал, что нет двух листьев, абсолютно похожих друг на дру­га. Каждое явление природы, строго говоря, имеет свои индивидуаль­ные отличия, но поскольку эти отличия не всегда существенны и между явлениями имеются существенные сходства, то ученый вправе отнести данную группу явлений к одному классу. Точно так же общественные явления имеют и различия и существенные сходства. Так, например, сра­жения при Аустерлице, Бородине, Лейпциге имеют целый ряд общих черт. Открывая эти черты, историк познает в развитии военного дела данного периода определенную закономерность. Милль же считает, что история является целиком и полностью дедуктивной наукой, которая выводит свои законы не из фактов, а из абстрактной «человеческой природы». Социоло­гам он дает совет: «Не вводить в социальную науку ни одного обобще­ния из истории, пока для него нельзя указать достаточных оснований в человеческой природе»[27].

Подобными утверждениями позитивисты способствовали возникнове­нию антинаучного, натуралистического направления. Натурализм в социо­логии означает догматическое перенесение законов биологии на обще­ственные явления, отрицание специфики общественных явлений. «Соеди­няясь в общество, — писал Милль, — люди не превращаются в нечто дру­гое, обладающее другими свойствами, как это имеет место, например, с водой, не похожей на свои составные части (водород и кислород) или с нервами, мускулами и сухожильями, очень отличными от водорода, кислорода, углерода и азота, из которых они состоят. В общественной жизни люди обладают лишь такими свойствами, которые вытекают из законов природы отдельного человека и могут быть к ним сведены»[28].

Что касается Спенсера, то он вообще уподобил человеческое общество биологическому существу. Для обоснования столь смелой аналогии он вы­двинул следующие доводы. Во-первых, для общества, по его мнению, как и для животного организма, характерно явление роста. Во-вторых, в обще­стве так же, как и в животном организме, наряду с ростом наблюдается и усложнение строения. Следующая отличительная черта, характерная как для общества, так и для животного организма, — разделение труда. Как у млекопитающих прекращение деятельности легких влечет за собой оста­новку сердца, так и в обществе: металлурги бывают вынуждены прекра­тить работу, если рудокопы перестают снабжать их нужными материа­лами; в обществе взаимная зависимость между всеми его частями столь же строга, сколь и в биологическом организме. Любой животный орга­низм в силу его клеточного строения можно рассматривать как народ в целом или как общество, состоящее из отдельных человеческих существ, а следовательно, и народ, общество, можно рассматривать как биологи­ческий организм.

Социальный организм, как и индивидуальный, по мнению Спенсера, обладает жизнью, отличной от жизни отдельных составляющих его еди­ниц. Жизнь агрегата может быть разрушена без разрушения жизни всех составляющих его единиц; и наоборот, если катастрофа не уничтожит насильственно жизнь агрегата, то она может быть более продолжитель­ной, чем жизнь отдельных составляющих его единиц. В любой части организма постоянно происходит замена отмирающих клеток новыми; точно так же и общество сохраняет свою целостность, несмотря на смерть входящих в его состав граждан.

Уподобление общества животному организму понадобилось Спенсеру прежде всего для того, чтобы внушить доверчивому читателю консерватив­ные политические идеи. Свои рассуждения о якобы биологической при­роде социального организма, человеческого общества, Спенсер заключает выводом о том, что у биологических организмов, достигших зрелости, дальнейшие видоизменения прекращаются. Этот вывод он распростра­няет и на общество. «Вполне законченное животное, совершенно сложив­шееся в своих подробностях, противится новым изменениям всею суммою тех сил, которые придали его различным частям их различные формы; то же самое справедливо и для вполне законченного общества» («Осно­вания социологии», стр. 369). Таким вполне сложившимся обществом Спенсер считает буржуазное государство. Ярый противник социальных преобразований, революции и социализма, он с особенным ожесточением выступает против последнего и затрачивает немало полемического пыла на то, чтобы «доказать», будто социалистические учения с биологической точки зрения гибельны, а с психологической — невозможны.

Последователь Спенсера Р. Вормс пошел значительно дальше своего учителя в уподоблении общества животному организму. Он пытался создать целую теорию «общественных болезней», к которым относил стачки, революционные потрясения и т. д. Апологет буржуазного госу­дарства, Вормс разработал обширную рецептуру «лекарств» для лече­ния и предотвращения подобных болезней и в конце концов договорился до утверждения благотворного воздействия войн. «Нередко, — писал он, — после сражений, которые стоили стране многих людей и богатств, число рождений резко поднимается, а земледельческое и промышленное произ­водства принимают широкие размеры, чтобы вознаградить недавние утраты»[29]. Апология буржуазных порядков должна была неизбежно привести к оправданию войн.

Марксизм всегда решительно выступал против перенесения биологи­ческих закономерностей на общественную жизнь. Маркс в письме к Кугельману показал всю антинаучность попыток подвести историю под дар­виновский закон борьбы за существование[30]. «Перенесение биоло­гических понятий вообще, — писал В. И. Ленин, — в область общественных наук есть фраза»[31]. В. И. Ленин разоблачил подобные ухищрения махистов и показал, что они служат реакции.

Конструированию реакционных выводов служила и другая выдви­нутая позитивистами и прямо направленная против марксизма теория — теория «факторов». Исторический материализм, как известно, учит, что главной, определяющей силой общественного развития является разви­тие общественного производства. Позитивисты же отрицают существова­ние главной, определяющей причины общественного развития и утвер­ждают, что общество развивается под влиянием целого ряда факторов, равных по значению. «Общественные явления в своих существенных чертах зависят не исключительно от одного какого-либо фактора или закона человеческой природы (испытывая лишь незначительные видо­изменения под влиянием других факторов или законов): все свойства человеческой природы влияют на эти явления, и среди этих свойств нет ни одного, которое влияло бы на них лишь в незначительной степени»[32].

Спенсер разделял факторы на внешние и внутренние. К первым он относил климат, почву, флору и фауну, ко вторым — физическое строе­ние человека, его эмоциональные и умственные особенности. Большая часть первой книги «Основания социологии» посвящена «анализу» ду­ховных факторов. Это обстоятельство с головой выдает Спенсера как идеалиста: несмотря на разговоры о равнозначности факторов, решаю­щую роль в развитии общества он отводил умственной деятельности людей.

Для борьбы против материалистического понимания истории позити­висты выдвигали теорию факторов, но как дело доходило до необходи­мости дать положительное решение проблемы исторического развития, они оказывались в плену самых заурядных идеалистических теорий. На­чав рассмотрение логики общественных наук с приведенного выше кате­горического заявления о невозможности найти решающую причину обще­ственного развития, Милль, не замечая того, что противоречит сам себе, вдруг приходит к выводу, что такая причина существует и имеет преобла­дающее значение среди социальных факторов. Эта причина — «состояние мыслительных способностей людей, включая сюда и характер тех уве­ренностей, к каким они так или иначе пришли относительно себя самих и окружающего их мира»[33].

Разумеется, от подобного вывода всего один шаг до идеалистического культа героев как носителей духовных потенций. К этому в конце концов и пришел Дж. Ст. Милль. «Если бы не было Фемистокла, — писал он,— то не было бы и саламинской победы, а не будь ее, что сталось бы со всей нашей цивилизацией?»[34].

Из вышеизложенных фактов нетрудно заключить, что нет никаких оснований приписывать позитивистам заслугу создания науки об обще­стве. Их толкование причин общественного развития было насквозь идеа­листическим и, следовательно, антинаучным.

Заслуга открытия законов развития общества принадлежит мар­ксизму. Маркс и Энгельс распространили диалектический материализм на общественные явления и впервые создали стройную теорию исторического процесса. Материалистическое понимание истории выросло из практиче­ских потребностей рабочего класса в революционном преобразовании об­щества и было подготовлено многовековым развитием наук. Историче­ский материализм явился не только методом объяснения общественных явлений, но и методом их преобразования. В противоположность анти­научным позитивистским теориям, направленным на укрепление бур­жуазных порядков, философия марксизма является великим идейным оружием в борьбе народных масс за уничтожение эксплуатации человека человеком, за мир и социализм.

* * *

Порочность исходных позиций позитивизма, его несовместимость с наукой были ясны еще современникам Конта, Милля, Спенсера и встре­тили решительный отпор в среде передовых ученых. Маркс и Энгельс вскрыли реакционный характер этой философии. «Конт, — писал Маркс, — известен парижским рабочим как пророк империи (личной диктатуры) в политике, господства капиталистов в политической экономии, иерархии во всех сферах человеческой деятельности, даже в сфере науки, и как автор нового катехизиса с новым папой и новыми святыми вместо старых»[35] (И опять как будто говорится о наших прорывовцах — «научных централистах»! Все, что перечисляет Маркс, в их концепции присутствует в полной мере. — прим. РП)

Чем же объясняется живучесть позитивизма? Почему это антинаучное направление до сих пор является господствующим во многих капиталисти­ческих странах, владея подчас умами честных ученых? Причины этого явления аналогичны тем причинам, которые вызвали позитивизм к жизни. Основная из них состоит в следующем: класс капиталистов заинтересо­ван в философии, отказывающейся не только от преобразования мира, но даже от объяснения его. Вскрывая социальные и гносеологические кор­ни махизма, В. И. Ленин отмечал крайнюю реакционность современного ему позитивизма. Он подчеркивал, что за гносеологической схоластикой эмпириокритицизма надо видеть борьбу партий в философии, которая в последнем счете выражает идеологию враждебных классов современ­ного общества. Вместе с тем В. И. Ленин указывал на несомненную связь махизма с одной определенной школой в естествознании — школой «фи­зического» идеализма. Ряд физиков под влиянием ломки старых теорий, вследствие незнания диалектики скатился от релятивизма к идеализму. И в настоящее время естествоиспытатели буржуазных стран, стихийно враждебные открытому идеализму, из-за недостаточного знакомства с диалектическим материализмом оказываются зачастую в плену пози­тивистских теорий, выдаваемых за последнее слово философской науки.

Позитивизм умело приспосабливается к развитию научной мысли. К тому же каждое новое поколение позитивистов тщательно маскирует или попросту отрицает связь своих учений с учениями их предшественни­ков. (Мы это все видим на примере прорывовцев. Которые выдают себя за диалектических материалистов, понимая, что иначе о популярности их не может быть и речи! — прим. РП) Многие махисты, как известно, обвиняли Конта и Спенсера в идеализме и замалчивали родство своих теорий с их учениями. Б. Рассел в книге «История западной философии» предпочел не упоминать о Махе. Но, несмотря на уверения представителей логического позити­визма и семантики в том, что их философия якобы коренным образом отличается от старого позитивизма, общность их основных взглядов оче­видна. Вся история позитивизма после Конта, Милля и Спенсера свиде­тельствует лишь о видоизменении терминологии и аргументации в уче­ниях позитивистов и полном сохранении исходных принципов, враждеб­ных подлинной науке.

[1] В. Fuller «А History of Philosophy». New York, p. 383. 1946
[2] см. W. Durant «The Story of Philosophy». N. Y., p. 351. 1954; J. Hirschberger «Geschichte der Philosophic». Bd. II, ss. 482—497
[3] см. Д. С. Милль «Автобиография», стр. 147. М. 1896
[4] см. W. Ostwald «Auguste Comte. Der Mann und sein Werk», ss. 15—53. Leipzig. 1914
[5] («Auguste Comte. Entwuri der wissenschaftlichen Arbeiten welche fur eine Reorgani­sation der Gesellschaft erforderlich sind» s. III. Leipzig. 1914
[6] «Родоначальники позитивизма». Выпуск четвертый. О. Конт «Общий обзор позитивизма», стр. 85. СПб. 1910
[7]  см. Тюрго «Рассуждение о всеобщей истории». «Родоначаль­ники позитивизма». Выпуск первый, стр. 81. СПб. 1910.
[8] см. «Родоначальники позитивизма». Выпуск второй. О. Конт «Система позитивной политики», стр. 106
[9] там же, стр. 86
[10] там же, стр. 119
[11] там же, стр. 117
[12] см. там ж е, выпуск пятый, стр. 33—35
[13] Г. Спенсер «Основные начала», стр. 46. СПб. 1897. Разрядка моя.— А. Г.
[14] В.И.Ленин «Философские тетради», стр. 328. 1947
[15] Г. Спенсер «Основные начала», стр. 55
[16] там же, стр. 13, 17
[17] Me Pherson «Positivism and Religion Philosophy and Phenomenological Research. Buffalo. March, vol. XIV № 3. 1954, p. 328.
[18] Русский махист В. Лесевич, стремясь скрыть поповскую направленность позити­визма, находил слово «вера» в данном случае двусмысленным и предлагал переводить термин Милля «belief» словом «уверенность» (см. В. Лесевич «Что такое научная философия», стр. 56, СПб. 1891). Но, разумеется, никакая замена одного словечка дру­гим не могла скрыть близости позитивизма к открытому фидеизму.
[19] «Обзор философии сэра Вильяма Гамильтона и главных философских вопросов, обсужденных в его творениях», стр. 187. СПб. 1869
[20] там же, стр. 201
[21] Н.Г.Чернышевский «Избранные философские сочинения». Т. III, стр. 184
[22] Н. Gruber «Auguste Comte, der Begriinder des Positivismus», s. 81. 1889
[23] «Курс положительной философии». Т. I, стр. 28
[24] Цит. по статье Леопольда Инфельда «Несколько замечаний о теории относительности». Журнал «Вопросы философии» № 5 за 1954 год, стр. 178
[25] R. Carnap «Logische Syntax der Sprache». S. lll—IV. Wien. 1934
[26] «Система логики силлогистической и индуктивной», стр. 827. М. 1914
[27] там же, стр. 832
[28] там же, стр. 798
[29] «Общественный организм», стр. 198
[30] см. К. Маркс и Ф. Энгельс «Избранные письма», стр. 239. 1947
[31] Соч. Т. 14, стр. 315
[32] Дж. Ст. Милль «Система логики», стр. 813
[33] там же, стр. 843
[34] там же, стр. 858
[35] «Архив Маркса и Энгельса». Т. lll (VIII), стр. 347