Деградация современной буржуазной социологии — 2

«Вопросы философии», 1954 г., № 1, стр. 143-159
(выделения в тексте — РП)

Деградация современной буржуазной социологии
(Апология застоя и регресса)

 Ю. П. Францев

 Видное место в арсенале идеологических средств, используемых импе­риалистической реакцией в борьбе против сил прогресса, занимают раз­нообразные «теории», призванные опорочить стремление народов к луч­шему общественному и государственному устройству, опорочить самую идею общественного прогресса.

Эти «теории» широко используются современной буржуазией для того, чтобы обезоружить рабочий класс в его борьбе против отживающих сил общества, выбить у него из рук всепобеждающее оружие подлинно науч­ной теории о законах общественного развития — исторического мате­риализма.

Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин, разработав теорию исторического материализма, дали научное обоснование общественного прогресса. Они показали, что основой прогрессивного развития общества является раз­витие производительных сил.

Исторический материализм, открыв реальную основу жизни общества в развитии производительных сил, в смене способов производства, дал научный критерий для выделения ступеней исторического процесса, пред­ставляющих восхождение от низших общественных форм к высшим.

На этой основе исторический материализм дал единственно научную периодизацию истории общества, вскрыв смену социально-экономических формаций как ступеней в прогрессивном развитии экономической, полити­ческой и культурной жизни человеческого общества.

Исторический материализм показал, что восхождение человеческой истории от низших общественных форм к высшим необходимо ведет в ко­нечном счете к полному уничтожению всякого социального гнета и соци­ального неравенства; это достигается в социалистическом обществе, где нет разделения людей на эксплуататоров и эксплуатируемых.

Закон соответствия производственных отношений производительным силам — основа прогресса. Общественный строй становился реакционным, когда производственные отношения превращались в оковы для развития производительных сил.

В противовес всей той лжи, которую пускают в ход реакционеры и поборники мракобесия, чтобы представить черное белым, марксистская наука дает точный и объективный критерий для распознавания подлинно прогрессивного и противопоставления его реакционному, для суждения о том, что такое прогресс.

Величие марксистско-ленинской теории общественного прогресса в том и состоит, что она дает научное обоснование для борьбы трудящихся за свое освобождение от эксплуатации и всяческого угнетения. Поступа­тельное движение в условиях капитализма утверждает себя как движение к освобождению трудящихся от гнета и эксплуатации, и успехи трудящих­ся в борьбе за свое освобождение являются мерой общественного прогресса.

Но освобождения трудящихся, которое может быть достигнуто лишь путем устранения частной собственности на средства производства, явля­ющейся основой эксплуатации одних людей другими, не хотят допустить капиталисты и их защитники. В этом и кроется побудительный мотив борьбы, которую буржуазные идеологи и политики ведут против идеи об­щественного прогресса.

Буржуазные социологи, отрицающие наличие объективных законов общественного развития, постоянно запутывали вопрос о прогрессе, утверждая, что прогресс есть понятие относительное, произвольное и зави­сит от точки зрения. По этой «теории», выходит, что всякий волен сочи­нять такие «формулы прогресса», какие ему заблагорассудится, что кате­гория прогресса определяется в зависимости от «социального идеала» исследователя. Эту точку зрения особенно подробно развивали неокан­тианцы Риккерт, Виндельбанд и др., заявлявшие, что общественная наука есть якобы некая система субъективных оценок тех или иных явлений общественной жизни. При таком взгляде на прогресс самый отъявлен­ный реакционер и поборник давно отживших общественных порядков мо­жет разыгрывать роль носителя культуры и прогресса. Так и поступают современные апологеты капиталистических порядков, превозносящие ка­питалистическую цивилизацию, выдавая ее за вершину прогресса (изве­стно, что даже фашистские вороны рядились в павлиньи перья и изобра­жали из себя носителей культуры и прогресса).

Когда буржуазия выступила на историческую арену, идея социаль­ного прогресса пользовалась среди буржуазных идеологов популярностью, хотя буржуазное понятие прогресса и тогда было идеалистическим. Свой приход к власти буржуазия рассматривала как завершение прогрес­са, а свои классовые учреждения, воззрения, обычаи и нравы, мораль, общественную и семейную организацию и т. д. утверждала в жизнь, вос­хваляя идею прогресса. Идея прогресса была тогда в буржуазном мышле­нии столь популярной, что буржуазия совершенно не в меру пользовалась ею для восхваления своих порядков, объявляя все, что было в средние века, застоем, регрессом по сравнению с античным обществом, сплошным варварством и безумием. Это увлечение идеей прогресса длилось, однако, недолго.

«Идеи прогресса и эволюции, — справедливо писал П. Лафарг, — име­ли чрезвычайный успех в течение первых лет XIX века, когда буржуазия была еще опьянена своей политической победой и поразительным ростом своих экономических богатств. Философы, историки, моралисты, политики, беллетристы и поэты подавали свои писания и речи под соусом прогрес­сивного развития… Но к середине XIX века им пришлось умерить свой безудержный энтузиазм. Появление пролетариата на политической арене в Англии и Франции породило в душе буржуазии беспокойство за вечность ее социального господства, — и прогресс потерял в ее глазах свое очаро­вание» (П. Лафарг «Экономический детерминизм Карла Маркса», стр. 24. 1928).

Не приходится, следовательно, удивляться тому, что ныне, когда ка­питализм доживает свой век, идея прогресса стала предметом преследова­ния и нападок со стороны буржуазных политиков и литераторов.

Антиисторизм издавна характеризует буржуазное мировоззрение. Стремление изобразить порядки капиталистического строя как вечные, со­ответствующие «требованиям вечного разума», велениям «абсолютного духа» и т. д., является отличительной чертой буржуазной идеологии.

Антиисторизм, пронизывающий все буржуазные общественные теории, ярко сказался уже в одной из первых буржуазных теорий общественного развития, «теории циклов», выдвинутой в XVII—XVIII веке неаполитан­ским философом Вико. Согласно этой теории, общественная жизнь пред­ставляет собой круговорот, в котором происходит повторение одного и того же цикла, распадающегося на три сменяющих друг друга периода: период богов, период героев и период деятельности людей.

Французские просветители XVIII века, приветствуя наступление «века разума», фактически провозглашали капиталистические порядки венцом общественного развития. Известно, что Гегель в «Философии истории» попытался применить диалектику, идею развития к истории, однако в со­ответствии с требованием своей системы свел дело к тому, что идеали­стически понимаемое развитие заканчивалось прусской монархией, изо­бражавшейся как апогей этого развития.

Социологи-позитивисты XIX века издавали многочисленные сочинения по истории цивилизации, которая изображалась как постепенное вытесне­ние элементов варварства и средневековья буржуазно-демократическими порядками. Последние объявлялись венцом развития цивилизации, а бур­жуазный общественный и политический строй — триумфом цивилизован­ного человечества.

Представление, что капиталистические порядки являются вечными законами природы и разума, было свойственно буржуазии всегда. Буржу­азные историки времен реставрации признавали, что существует классо­вая борьба, но история этой борьбы оканчивалась для них установлением буржуазных порядков. Для Гизо, как указывает Маркс, вместе с установ­лением конституционной монархии в Англии «прекращается английская история», после этого она «ограничивается для него приятной игрой в ка­чели между ториями и вигами» (Соч. Т. VIII, стр. 279).

Резюмируя взгляды буржуазных историков, Маркс пишет в «Нищете философии»: «Таким образом, прежде была история, но теперь ее уже нет. История была — потому что были феодальные учреждения и потому что в этих феодальных учреждениях мы находим такие производственные от­ношения, которые совершенно не похожи на буржуазные, выдаваемые экономистами за естественные и потому вечные» (Соч. Т. V, стр. 374).

Буржуазные историки периода реставрации охотно признавали смену античной и феодальной форм собственности, отказываясь понять неизбеж­ность уничтожения капиталистического строя и возникновения подлинной истории человечества, по сравнению с которой вся предшествующая исто­рия общества, разделенного на антагонистические классы, есть лишь предистория.

Разоблачая идеологию буржуазии, Маркс и Энгельс писали в «Мани­фесте Коммунистической партии»: «Ваше пристрастное представление, за­ставляющее вас превращать свои производственные отношения и отноше­ния собственности из отношений исторических, происходящих в процессе развития производства, в вечные законы природы и разума, вы разделяете со всеми господствовавшими прежде и погибшими классами. Когда захо­дит речь о буржуазной собственности, вы не смеете более понять того, что кажется вам понятным в отношении собственности античной или феодаль­ной» («Манифест Коммунистической партии», стр. 73. Госполитиздат. 1948).

Никогда, однако, этот порок не был развит в такой степени, никогда буржуазия так не боялась исторического развития, даже самого понятия «прогресс», как в эпоху всеобщего кризиса капитализма, особенно в его второй стадии, в послевоенный период. Буржуазные социологи ополчают­ся против всех предшествовавших теорий развития: и против теорий XVIII века, изображающих историю человечества как развитие разума, и против теорий начала XIX века о развитии в истории мировой идеи, и против позитивистских и эволюционистских теорий второй половины про­шлого века.

Иногда эта война идет под флагом критики эволюционистской теории Спенсера или Конта, которые признаются при этом безнадежно устарелыми. Однако на деле такие «критики» проповедуют отнюдь не менее реакционные и антинаучные теории, чем «критикуемые».

Спора нет, позитивистские теории Спенсера и Конта давно разоблаче­ны и скомпрометированы настолько, что простое повторение их уже невоз­можно. Позитивизм обоих буржуазных социологов был основан на агно­стицизме. Оба они без всякого стеснения устанавливали «границы челове­ческого познания», которые ныне наукой давно уже пройдены. В области математики, атомной физики, химии, астрономии, биологии нельзя уже рассуждать о «границах», поставленных человеческому знанию агности­ками XIX века. Широко раздвинулись границы человеческого познания в области общественных наук. Открыты новые, не известные ранее этапы в развитии общества, а новейшая история человечества после Великой Октябрьской социалистической революции показала новые величественные исторические перспективы. Но не с этих позиций ведут критику Конта и Спенсера современные буржуазные социологи, они отнюдь не предают анафеме агностицизм, который характеризует идеалистические системы Конта и Спенсера.

Банкротство этих систем используется современной реакционной со­циологией лишь для борьбы против самого понятия прогресса и развития в истории общества.

Так, французский историк философии Эмиль Брейе старается дока­зать, что к отказу от понятия прогресса и общественного развития приво­дит… сама историческая наука. «Значительность, которую приобрела про­блема происхождения в истории, была связана с духом учения Дарвина о происхождении видов, — пишет он. — Исследование происхождения, однако, как кажется, привело историю к совершенно другим результатам, чем те, которых можно было ожидать… Находили различные социальные структуры, которые не являлись ни следствием предшествующих, ни осно­вой последующих, но которые появлялись со своим собственным духом, своей несводимой индивидуальностью; это не было ни трансформацией, ни превращением одного в другое, это было скорее рождение и разру­шение» (Emil Brehier «Transformation de la philosophie franijaise». «Biblioteque de la philosophie scientifique». Paris. 1950, p. 163).

Выходит, таким образом, что в истории нет отдельных ступеней раз­вития, а имеются лишь не связанные друг с другом различные «структу­ры», которые «рождаются» и затем «разрушаются». История якобы пред­ставляет собой беспорядочную цепь таких карточных домиков. В качестве примера Брейе приводит открытие древнего общества в Эламе, эгейской культуры, предшествовавшей культуре классической Греции, и т. д. В этих утверждениях Брейе следует разобраться. Они говорят о том, что новые открытия в области исторической науки не могут быть поняты с позиций прежнего плоского эволюционизма. Это еще раз подтверждает тот факт, что только марксистско-ленинское учение об общественно-экономических формациях способно объяснить различные пути становления рабовладель­ческого общества, его конкретные формы, возникавшие в разных историче­ских условиях на древнем Востоке, в классической Греции и Риме. Внутри одной формации — рабовладельческой — мы видим конкретные государ­ства, различные по своему развитию, но объединенные общей для них основой — рабовладельческим способом производства — в единую ступень общественного развития. В этом вопросе безнадежно запутались буржуаз­ные историки.

Новейшие открытия в области исторической науки все более под­тверждают, что единственно правильный, научный метод есть метод исто­рического материализма, что, только овладев этим методом, современный историк может понять и объяснить то новое, что принесло развитие науки в XX веке, и те явления общественной жизни, которые открыли новейшую историю человечества. Буржуазная социология не помогает историку за рубежом в какой-либо мере разобраться в явлениях прошлого или хоть в какой-то степени понять величественные события современной истории. Именно поэтому честные представители исторической науки за рубежом тянутся к марксизму-ленинизму, стараются овладеть методом историче­ского материализма. Опровергая социологию Конта и Спенсера, Брейе приводит и такой пример: с позиций этой социологии нельзя показать «пе­реход» от «группы обезьян к человеческому обществу». Но этот пример свидетельствует лишь о том, что важнейшие вопросы общественного раз­вития неразрешимы с позиций буржуазного эволюционизма и что пра­вильно разрешает их только диалектический материализм. Спекулируя на подобных вопросах, неразрешимых для эволюционистских социологиче­ских теорий, современные буржуазные социологи утверждают, что следует де вообще отбросить понятия «прогресс» и «развитие» в применении к общественным явлениям. Таковы софизмы современных буржуазных социологов.

По мере того, как развивалось, боролось и побеждало своих врагов социалистическое общество, становилось все более трудным утверждать, что капитализм является последней и высшей стадией общественного раз­вития. Для значительной части человечества капитализм — уже пройден­ная ступень. И этот факт, имеющий величайшее историческое значение, оказал и продолжает оказывать огромное влияние на всю духовную жизнь человечества.

Именно поэтому буржуазные социологи, апологеты капитализма, пре­дают анафеме все и всякие теории прогрессивного развития общества.

Как говорит французский социолог Дардель в своей работе «Исто­рия — наука о конкретном», «иллюзии сгорели в огне действительности» (Eric Dardel «L’histoire — science du concrete». Paris. 1946, p. 6), подразумевая под «иллюзиями» все социологические теории, которые признавали, хотя и в уродливой, идеалистической форме, развитие в исто­рии общества. Ему вторит Э. Брейе, отвергающий социологию Конта и Спенсера, восстающий против того, чтобы современный момент рассмат­ривался как «точка на какой-то линии» и определялся, исходя из прошло­го или будущего. Такими высказываниями полна современная буржуазная социология.

Предпринимая радикальную попытку расправиться с теорией соци­ального прогресса, буржуазные социологи ополчаются даже против самого понятия «общественное развитие».

Так, американский социолог Огборн стремится ввести в обиход вместо понятия «общественное развитие» ничего не говорящий термин «социаль­ное изменение» (W. Ogburn «Change, Social», «Encyclopaedia of the Social Sciences», v. 3, pp. 330—334). Американский социолог Райт заявляет, что вообще не следует употреблять такие выражения, как «прогрессивное развитие человечества» или «эволюция во всемирной истории», а надо го­ворить лишь о «длительном изменении» (A. Wright «А Study of War», Chicago. 1947, v. I, p. 28).

Буржуазные социологи прямо заявляют, что главная опасность теорий общественного развития заключается в том, что они основаны на «призна­нии неизбежных последовательных стадий развития». Вот эта идея после­довательности стадий развития больше всего и не нравится буржуазным историкам и социологам, ибо она приводит к утверждению, что капитали­стическое общество — лишь одна из стадий развития, которая неизбежно будет заменена высшей стадией, новой формой общества — коммунизмом. И чем больше это подтверждает историческая действительность, чем ярче об этом свидетельствуют неопровержимые факты современной истории, успехи советского народа и других народов, сбросивших оковы капитализ­ма, тем с большей яростью нападают буржуазные теоретики даже на самый термин «прогресс», или «общественное развитие».

Другие буржуазные социологи, отдавая себе отчет в том, что отменой термина «общественное развитие» и заменой его термином «социальное изменение» никак нельзя отменить несомненный факт поступательного раз­вития общества от низших ступеней к высшим, пробуют придти к той же цели несколько иным путем. Если, решают такие социологи, невозможно отрицать или опровергнуть, что в пройденной истории действительно имеет место прогресс, то почему бы не попробовать взять под сомнение возмож­ность дальнейшего прогресса. И они, становясь на позиции агностицизма, заявляют, что вопрос о дальнейшем прогрессе — это-де вопрос не знания, а веры.

Такую именно позицию занял английский историк Гуч (см. G. Р. Gooch «Some Conceptions of History». Sociological Review, Iuly 1939, p. 247).

В своем стремлении сблизить все времена, сблизить будущее с тем, что уже было, некоторые историки доходят до геркулесовых столпов схо­ластических изощрений.

Известный английский буржуазный историк Тойнби, трактуя «о со­временности различных типов общества с философской точки зрения», преподносит читателю такое «соображение», ссылаясь при этом на Джин­са: возраст Земли определяется примерно в два миллиарда лет; со време­ни появления жизни на Земле прошло около трехсот миллионов лет; со времени появления человека — триста тысяч лет, а цивилизация появилась всего шесть тысяч лет тому назад. Вся история цивилизации занимает, та­ким образом, одну пятидесятую жизни человечества (см. A. Toynbee «А Study of History», Oxford. 1945, v. 1, p. 137). Свои рассуждения Тойн­би заключает следующим выводом: период от начала цивилизации до на­ших дней составляет, с точки зрения истории мира, столь малую вели­чину, что ею можно пренебречь; следовательно, с «философской точки зрения», так сказать с «высот вечности», все «цивилизации современны», и древний Египет и нынешние США — «почти современники». Иными сло­вами, никакого исторического прогресса нет.

Этим же «доводом» против исторического прогресса оперирует и автор статьи «Прогресс» в американской «Энциклопедии социальных наук». Он также взывает к вечности, к вселенной, «безразличной к человеческим ценностям», пытаясь доказать, что перед лицом космоса прогресс стано­вится величиной, «не принимаемой в расчет и лишенной значения» (Carl Becker «Progress», «Encyclopaedia of the Social Sciences», v, 11 — 12, p. 499).

Один из излюбленных приемов современных буржуазных социологов и историков, «опровергающих» идею общественного развития, прогресса, состоит в отрицании закономерностей общественного движения. Они пы­таются изобразить человеческую историю как некое беспорядочное нагро­мождение фактов, событий, не объединенных между собой никакой вну­тренней связью, так что об историческом прогрессе, самое понятие кото­рого неотделимо от понятия закономерности, не приходится будто бы и говорить. Отрицание необходимых связей между общественными явления­ми, в частности причинных связей, отрицание «логики» истории, единства исторического процесса и даже самой возможности какого бы то ни было объяснения истории — таковы порядочно уже затасканные сентенции со­временной буржуазной социологии и историографии.

Брейе так изображает развитие этих реакционных наскоков на исто­рическую науку: «Конец XIX века был свидетелем упадка философии исто­рии. Эта философия имела своей целью показать современное положение человечества как фазу некоего развития и этим самым объяснить человека самому себе. В начале XX века сама история как знание о прошлом стала объектом атак…» (Е. Вгеhier. Op. cit., p. 180). Целью этих «атак» было ограничение истории лишь изложением фактов и документов, категориче­ское запрещение обобщать, без чего, как известно, науки быть не может.

Французский историк Луи Альфан утверждает, что все попытки дать единообразное объяснение событиям прошлого тщетны. Историк Фишер заявляет, что в истории нет никакой закономерности, а есть лишь следова­ние во времени одних событий за другими. «Я могу видеть, — пишет он, — только одно критическое положение, следующее за другим, как волна следует за волной» (Н. A. L. Fisher «History of Europe», v. I, p. VII). Эта «теория» приводит Фишера к выводу, что историку «следует распо­знавать в развитии человеческих судеб игру случайного и непредвиден­ного». Политический смысл этой теории ясен. Разве такая теория не пытается «обосновать» авантюристическую политику современного аме­риканского империализма? Она не только показывает бессилие буржуаз­ной мысли, ее маразм и гниение, но и обнажает пропагандистские приемы империалистических хищников. Ученые лакеи империалистов, доказывая, что история есть нагромождение случайного, по сути дела, утверждают, что современные империалистические разбойники, не стесненные никаки­ми законами общественного развития, могут проводить свою авантюри­стическую политику, опираясь на доводы своих историков.

Примером в этом отношении может служить английский историк и социолог Стэнли Кэссон, написавший незадолго до войны большую книгу о «Прогрессе и катастрофах» в истории человеческого общества. Стэнли Кэссон рассматривает отдельные периоды всемирной истории, судьбы народов и государств совершенно изолированно друг от друга. Для него каждое общество — лишь определенный тип цивилизации, своеобразный путь, которым шел данный народ. Для него всемирная история, по его собственным словам, — лишь «лаборатория экспериментальных цивилиза­ций» (S. Casson «Progress and Catastrophe», London. 1937, p. 114).

Древняя культура Египта была одним своеобразным экспериментом, в котором главную роль играла аристократия. Культура и цивилизация хеттов в Малой Азии представляли другой эксперимент, ибо ее строители пренебрегали морем, перенеся все свое внимание на сушу, поэтому эта цивилизация погибла от нашествия морских народов. Цивилизация древ­него Крита была, наоборот, целиком приморской, «но было слишком рано для столь смелого эксперимента», и это государство не могло устоять про­тив врагов, — оно слишком мало позаботилось о своей обороне.

Таким образом, для Стэнли Кэссона всемирная история — нечто вроде выставки различных образцов. Автор признает некоторую обусловленность перечисляемых «экспериментов» географической средой, однако, разумеет­ся, от этого такая теория не становится научной, она продолжает оста­ваться отрицанием закономерности в ходе всемирной истории.

Кэссону вторит профессор Гуч. Ссылаясь на Тойнби, он пишет: «Каждая цивилизация имеет свой собственный опыт и является субъек­том процесса роста и падения. Здесь… имеется серия попыток различ­ного значения и успешности. Если прошлое является нашим путеводи­телем, то мы ни на что больше не можем надеяться, как на продолже­ние экспериментов» (G. P. Gooch. Op. cit., p. 244). Таким образом, исто­рия превращается в беспорядочное нагромождение разнообразных экс­периментов, что, разумеется, ничем не лучше утверждения, что исто­рия — нагромождение случайностей.

Общественный строй, согласно этой «теории», не является законо­мерной ступенью развития общества, а всего лишь произвольным экс­периментом. Буржуазные социологи хотели бы уверить своих читате­лей, что нет закономерной смены общественных формаций и капита­лизм не будет, следовательно, повсеместно заменен новым общественным строем.

Отрицание закономерностей общественного развития и изображение истории как скопления случайностей свойственны субъективно-идеалисти­ческим концепциям исторического процесса. Отрицание внутренней связи исторических событий и закономерности общественных явлений пропове­довали уже в конце прошлого, начале нынешнего столетия неокантианцы Риккерт, Виндельбанд и другие, утверждавшие, что «историческое» всегда будто бы «сугубо индивидуально», не содержит в себе ничего повторяюще­гося и не допускает поэтому каких бы то ни было обобщений.

Марксизм разоблачил несостоятельность буржуазных воззрений на общественную жизнь как на скопление ничем не связанных друг с другом случайностей, показал внутреннюю закономерную связь между историче­скими событиями и впервые превратил историю в науку. Конечно, мар­ксизм не отрицает того, что случайности имеются как в природе, так и в общественной жизни, что случайность может иногда оказать значительное влияние на ход событий. Но признание известной роли случайностей в раз­витии природы и общества не исключает того положения, что и природа и общественная жизнь развиваются закономерно. Познание этих законо­мерностей и есть дело науки.

Марксистско-ленинская наука об общественном развитии дает людям знание объективных законов развития общества. И если буржуазная со­циология упорствует в своем отрицании этих закономерностей, то это объясняется тем, что буржуазия и ее идеологи боятся смотреть в глаза правде, боятся признать законы общественного развития, которые дока­зывают необходимость смены капитализма социализмом. В отрицании буржуазными социологами законов общественного развития сказывается не что иное, как их прислужничество корыстным классовым интересам капиталистов.

Несостоятельность утверждений о том, что в общественной жизни нет закономерности, что в истории «все случайно», разоблачается самим хо­дом общественной жизни.

Первая мировая война (1914—1918 гг.), а через четверть века вторая (1939—1945 гг.) — это такие факты, которые наводят трудящихся за рубе­жом на мысль о том, что нельзя рассматривать эти события, как чистые случайности, что надо искать им объяснение.

Правда, находятся буржуазные «ученые» и философы, вроде Б. Рассела, которые пытаются и эти факты объяснить «роковым» стече­нием обстоятельств, цепью «несчастливых» случайностей, как, например, болезнь Распутина (для первой мировой войны) или отказ нескольких американских сенаторов-республиканцев отдать свои голоса в пользу ратификации Версальского договора и устава Лиги наций (для второй ми­ровой войны), и утверждают, что человечество могло бы быть избавлено от ужасов кровопролитных войн, если бы этих случайностей не произошло (см. «New York Times Magazine», 27 сентября 1953 г., стр. 10). Одна­ко буржуазные социологи отлично отдают себе отчет в том, что они лишились бы всякого кредита, если бы не попытались хоть как-нибудь объяснить историю. Но они видят свое призвание в том, чтобы вместо научного объяснения дать такое извращенное истолкование истории, ко­торое можно использовать в качестве орудия защиты устоев ка­питализма.

Такую именно роль играет в современной буржуазной социологиче­ской и исторической литературе теория так называемых «циклов», «круго­ворота» в общественном развитии. Эта теория объявляет развитие общества циклическим, вращающимся в одном и том же замкнутом круге. Согласно этой реакционной антинаучной теории, общество проходит в сво­ем развитии определенные ступени, возвращаясь затем вновь к исходному пункту. По утверждению буржуазных историков и социологов, уже в древнем мире были пройдены эпохи и феодализма и капитализма, а после падения Римской империи, в средние века, общество вновь начало тот же самый путь. Так утверждал один из видных сторонников «теории циклов», немецкий историк Эдуард Мейер.

Многие современные буржуазные историки, не излагая эту концеп­цию в целом, все же отправляются от нее в своих сочинениях по истории, пропагандируя, так сказать, по частям «теорию круговорота», приучая к ней читателя.

Это имеет в виду, например, современный французский историк Жак Пирэнн. В своей «Всемирной истории» он выдвигает положение о том, что в древнем Египте, примерно в третьем тысячелетии до нашей эры, суще­ствовали и «древняя аристократия» и «новая буржуазия» (J. Pirenne «Les grands courants de l’histoire universelle», Neuchatel. 1944, v. I, p. 9). Эта теория имеет своей целью скрыть подлинный закономерный ход истории, свести историю к повторяемости явлений, а развитие в обще­ственной жизни объявить простым повторением пройденного. При по­мощи такой теории буржуазные социологи и историки хотели бы убедить в том, что рождение нового общества невозможно, а история обречена на вечное топтание между феодализмом и капитализмом.

Довольно широкое распространение среди буржуазных социологов получила циклическая теория упоминавшегося уже профессора А. Тойнби. Согласно теории Тойнби, общество проходит в каждом цикле две ступени. На первой ступени оно состоит из следующих трех слоев: «творческого меньшинства», «нетворческой массы» и «окружающих примитивных об­ществ» (A. Toynbee. Op. cit., v. V, p. 195). По Тойнби, весь секрет успеха той или иной цивилизации заключается в том, что растущая и раз­вивающаяся цивилизация должна добиваться совершенно идиллических отношений между этими тремя ее составными частями, отношений, исклю­чающих классовую борьбу трудящихся и борьбу колониальных народов. В этом случае «творческое меньшинство» работает «на благо народа» и не ссорится с «нетворческой массой». Столь же идилличны и отношения с окружающими варварскими племенами, ибо цивилизации на этом этапе «излучают свет в первобытный мир, подобно звездам в темную безлунную ночь» (Op. cit., р. 197). Кризис в развитии цивилизации связан с измене­нием этих установленных автором идеальных взаимоотношений. Во-пер­вых, происходит «исчезновение со сцены творческого меньшинства и заме­на его господствующим меньшинством», которое проводит политику силы по отношению к массам народа. В среде «нетворческой массы» происходит раскол, приводящий к образованию «внутреннего пролетариата». В силу изменившейся политики по отношению к окружающим нецивилизованным народам эти последние становятся «внешним пролетариатом». В результа­те завоеваний этот «внешний пролетариат» часто переходит и во «внутрен­ний пролетариат». Начинается «раскол социального целого», за которым идет гибель.

Пройдя этот цикл, история возвращается к своему исходному пункту и снова начинает свой круговорот. Современный капиталистический строй и представляет собой, по теории Тойнби, вторую ступень в историческом цикле. Тойнби признает, таким образом, что в капиталистическом обще­стве осуществляется господство меньшинства над большинством. Но его «теория» отнюдь не имеет в виду какого бы то ни было экономического и политического переустройства капиталистического общества. Он считает капиталистическое общество естественным и всякое покушение на него со стороны пролетариата рассматривает как угрозу цивилизации. Тойнби фальсифицирует и грубо искажает историю. Он клевещет на народ, назы­вая его «нетворческой массой». Народ — творец культуры, творец истории, но Тойнби не желает этого знать. Он восхваляет эксплуататорские классы, объявляя их «творческим меньшинством», возрождая фашистские теорий­ки об «избранных», об «элите». Этим Тойнби хочет обосновать законность эксплуатации, увековечить господство эксплуататоров. Тойнби грубо фаль­сифицирует историю, уверяя, что в истории эксплуататорского общества было время «идиллических» отношений между угнетателями и угнетен­ными. Тойнби уверяет, что, сохраняя эксплуататорский строй, можно вернуться к этой никогда не существовавшей идиллии. Для этой цели он призывает на помощь капитализму христианство.

Тойнби считает, что современный капитализм, опираясь на христиан­скую религию, может ликвидировать «раскол» в обществе и вновь обрести покой и полную «интеграцию». С поразительным цинизмом он пишет, что, если христианство в Америке в XVIII и начале XIX века умело «создавать единство» между белым рабовладельцем и черным рабом, то следует надеяться, что оно сумеет «излечить» и современный капитализм от «рас­кола» общества и классовой борьбы эксплуатируемых против эксплуата­торов. Профессор Тойнби полагает, что таким образом «западная циви­лизация», как он называет капиталистический мир, в отличие от древних цивилизаций, несмотря на угрожающие симптомы, избежит гибели, лик­видирует «раскол» и классовую борьбу. При этом он предпринимает по­пытки так исказить факты всемирной истории, так расправиться с ее дей­ствительно закономерным ходом, чтобы доказать недоказуемое. «Заслу­ги» профессора Тойнби в этой области не прошли мимо внимания тех, во имя которых он в первую очередь старался. Американский реакционный журнальчик «Тайм» поместил на обложке портрет Тойнби с ликующей надписью: «Наша цивилизация не обречена на гибель». Американцы под­няли шум по поводу труда профессора Тойнби, заявляя, что это «наиболее выдающееся произведение в области теории истории из написанных в Англии со времен «Капитала» Маркса» (см. «Time», March 17, 1947, p. 29) Так Тойнби, оказывается, еще раз «опроверг» Маркса, защищая устои со­временного капитализма.

Другую схему развития цивилизации, другую периодизацию истории, но тоже повторяющую теорию циклов, предлагает уже упоминавшийся на­ми американский профессор Райт. Каждая цивилизация, утверждает он, начинается с «героического века». За ним следует период конфликтов между различными движениями, возникшими уже в «героическом веке». Период развития конфликтов Райт называет «смутным временем». Этот термин, заимствованный английскими и американскими историками из русской истории начала XVII века, применяется и к древнему Египту и к различным периодам повой истории. За «смутным временем», когда вступили в действие внутренние конфликты и возникли гражданский раз­лад и экономические потрясения, следует период восстановления равнове­сия, укрепления государства и развития его экспансии. Однако этот период отличается подавлением индивидуальной свободы, сужением местной авто­номии, что ведет в конце концов к упадку, потере веры в будущее. У выс­ших классов это выражается в уходе в искусство, а у «внутреннего и внешнего пролетариата» — в создании новой религии, новой веры. Так возникает «новый социальный идеал». С этого начинается новая цивили­зация, и круговорот развития повторяется вновь. Насквозь идеалистиче­ская и антинаучная схема Райта выдумана для того, чтобы попытаться доказать, что из круга феодализм — капитализм человеческой истории будто бы не вырваться. Райт и Тойнби выдумывают свои идеалистиче­ские и откровенно метафизические схемы для того, чтобы попытаться до­казать, что человечеству нечего идти вперед, к светлому будущему. Они знают, что величайшее в истории человечества движение рабочего клас­са, вставшего во главе всех трудящихся, несет гибель миру эксплуатации и созидает новый мир. В период бурного развития величайших прогрес­сивных сил, великих побед лагеря демократии и социализма во главе с Советским Союзом проповедники мракобесия пытаются уверить массы, что движение вперед невозможно.

В свете научной марксистско-ленинской периодизации истории от­четливо и ясно видно полное субъективистского произвола антинаучное сочинительство, характеризующее исторические концепции современной «теории круговорота». Различные произвольные вымыслы современных буржуазных социологов демонстрируют убожество буржуазной теорети­ческой мысли и попытку выдать свой классовый, корыстный интерес, свои реакционные устремления за «научно обоснованную теорию». Каждый представитель «теории круговорота» даст такую «периодизацию» истории, какая ему заблагорассудится, явно искажая и фальсифицируя историче­скую действительность.

Английский романист Хаксли, проповедуя круговорот в истории обще­ства, заявляет: «Периоды классицизма сменяются периодами романтизма, периоды святости — периодами неверия, периоды пацифизма и интерна­ционализма — периодами национализма и милитаризма» («Approaches to World Peace», New York. 1944, p. 475—476). Эта, с позволения сказать, «теория» служит лишь для обоснования «неизбежности» подготовки новой войны и является своеобразным оправданием деятельности милитаристов и поджигателей войны, которые считают, что уже пришла пора сменить мир на новую мировую войну.

«Теорию круговорота» в истории общества проповедуют также нео­мальтузианцы и представители «науки» о человеководстве — евгеники. Так, американский расист-мальтузианец Пендел в вышедшей в 1951 году книге «Безудержный рост населения» доказывает, что подъем и упадок цивилизации определяются генетическим «качеством» членов общества, которых он разделяет на две категории: «разрешители проблем» и «обуза общества». Согласно этой теории, на ранних стадиях развития каждой цивилизации руководящую роль играют «разрешители проблем», массы же людей, относящихся к категории «обуза общества», «устраняются» в силу таких «естественных» процессов, как голод, высокая детская смертность и т. д. Затем, когда в результате деятельности «разрешителей проблем» условия жизни общества улучшаются, смертность среди тех, кто состав­ляет «обузу общества», сокращается и их удельный вес в обществе возра­стает. Вследствие этого резко ухудшается «генетическое качество» обще­ства (или, как пишет один из проповедников этой теории, американский евгеник Кук, происходит «генетическая эрозия»), цивилизация начинает клониться к упадку и в конце концов, если не восстановить нормального действия законов «естественного отбора», гибнет. Затем вследствие резко­го ухудшения общих условий жизни и обострения «борьбы за существова­ние» в развитии общества наступает новый цикл.

Эта модная сейчас в буржуазной социологии человеконенавистниче­ская системка, основанная на таких антинаучных и бредовых теориях, как социальный дарвинизм и реакционная генетика Вейсмана — Моргана — Менделя, представляет собой совершенно очевидную попытку освятить самые чудовищные преступления капитализма. Проповедники этой «тео­рии» провозглашают голод и нищету трудящихся, болезни и войны не только средством спасения человечества от голодной смерти, но и сред­ством спасения цивилизации от неминуемой гибели.

«Спасители» цивилизации из числа мальтузианцев и евгеников, чу­довищным образом фальсифицируя законы и движущие силы развития общества, пытаются доказать невозможность исторического прогресса и свести всю историю человечества к ряду изолированных эпизодов — циклов цивилизации, определяемых «генетическими качествами» членов общества.

Так различными путями стремятся буржуазные социологи к одной общей для них цели — уничтожить в мировоззрении современного чело­века всякий историзм, дискредитировать научное представление о капи­тализме как об исторически преходящем этапе в развитии общества, о закономерной смене капитализма новой, высшей общественной форма­цией — коммунизмом. Буржуазные социологи при помощи таких теорий хотели бы не только уйти от истории, но и скрыться от действительности, которая неопровержимо свидетельствует о торжестве дела социализма, о неодолимой мощи сил, борющихся за победу демократии и социализма.

«Теория круговорота», всевозможные исторические сравнения и ана­логии, лишенные всякого научного содержания, идеализация тех или иных прошлых эпох в зависимости от вкуса социолога — все это пущено в ход, чтобы как-нибудь оправдать капитализм и отстоять его основы.

Буржуазная социология выступает как поборница застоя или попят­ного движения, зовет общество не вперед, а назад, к давно похороненным общественным порядкам и учреждениям.

Многие буржуазные социологи и историки вспоминают о том «золо­том веке», когда капитализм шел в гору, когда он развивался относитель­но мирно и плавно.

Некоторых из них начинают привлекать еще более древние порядки, к которым они хотели бы повернуть колесо истории. Так, например, Виль­гельм Рэпке, написавший книгу «Кризис нашего времени», вышедшую во Франции в 1945 году, считает, что все беды начались с французской революции 1789 года. Рэпке противопоставляет ей английскую революцию и англо-саксонские страны, которые-де возникли из демократии и либе­рализма, «более раннего и более ограниченного» (W. Ropke «La crise de notre temps», Neuchatel. 1945, p. 62). По мнению Рэпке, выход для об­щества состоит в отказе от «тлетворного духа» французской революции. Рэпке проповедует вздорную и реакционную утопию «депролетарпзации» промышленности путем превращения рабочих в мелкую буржу­азию.

Социологи подобного толка видят выход из кризиса капиталистиче­ской системы в возврате к пройденным ступеням общественного развития, проповедуют движение вспять.

Еще дальше в прошлое идут американский мракобес Карлтон Хэйс и другие, мечтающие о тех временах, когда господствовала религия. Хэйс — фальсификатор истории не только в силу занимаемой должности профессора Колумбийского университета: в качестве посла США в фа­шистской Испании в период мировой войны он сумел оценить все значение клерикализма и самой отвратительной реакции для спасения капитализма. Эти методы господства реакции он хотел бы распространить на весь мир (см. Carlton Hayes «А Political and Cultural History of Modern Euro-ре», New York. 1944).

Хэйс ратует за «потустороннюю веру, которую с незапамятных времен лелеяло человечество», и одурманивает своих читателей мистикой и мра­кобесием.

Рецепт для «излечения» социальных болезней современного капита­лизма при помощи религии пытается, как мы уже говорили, предложить и Тойнби.

Известный французский католический социолог Барде в книге «Завтра 2000-й год!» (G. Вагdеt «Demain c’est l’ап 2000!», Paris. 1952) прямо призывает вернуться к феодальным порядкам, к изобретен­ной им «полифонической организации», под которой подразумевается фео­дально-теократическое общество и государство.

«Единственная среда, где человек может избежать поглощения ма­шинами, вновь обрести ритм космоса и бога — это деревня», «ремесленная структура является наиболее освободительной» — вот какого рода довода­ми обосновывает сей католический «ученый» необходимость возрождения феодальных порядков, ликвидацию современной промышленности и боль­ших городов (а вместе с ними и пролетариата), возвращение общества ко временам священной инквизиции. Таковы модные сейчас среди буржуаз­ных социологов, историков и литераторов рецепты спасения капиталисти­ческой цивилизации путем полной клерикализации государственной и об­щественной жизни.

Многие буржуазные социологи своими призывами возвратиться к «зо­лотому веку» обосновывают насаждение фашистских порядков, фашиза­цию государственного строя буржуазных стран.

Американский социолог Элтон Мэйо (Elton Mayo «The Social Problems of an Industrial Civilisation», Boston. 1945) видит путь к спасению «западной индустриальной цивилизации» (то есть капитализма) в до­полнении ее элементами отношений, свойственных варварским пле­менам времен Римской империи; он предлагает дополнить отношения экс­плуатации рабочих капиталистами «родовыми» отношениями между ними. Поскольку государственный строй современных капиталистических стран, в частности США, не может, по мнению Мэйо, обеспечить воплощение в жизнь его идей, он предлагает «дополнить» современное американское го­сударство «кооперацией» всех «групп», начиная от капиталистов и кончая пролетариями. Это перепев фашистских теорий «корпоративного государ­ства», распространявшихся кровавыми приверженцами Муссолини и Гитлера.

Несмотря на все свои ухищрения, буржуазные теоретики не могут скрыть, что вера в благополучный для капитализма исход исторического развития ими утрачена. На смену прежней уверенности пришли страхи и сомнения в прочности политического и экономического господства бур­жуазии.

Арнольд Тойнби пишет в одной из своих послевоенных статей: «Автор оглядывается на 50 лет назад, на тот день 1897 года в Лондоне, когда он вместе с отцом сидел у окна на Флит-стрит, наблюдая за процессией канадских и австралийских кавалеристов, которые прибыли для участия в торжествах по случаю бриллиантового юбилея королевы Виктории» (A. Toynbee «The Present Point in History», Foreign Affairs, October 1947, p. 187). Все тогда говорило, по мнению Тойнби, о «новой жизни, возбужденной в мире», то есть о политическом и экономическом могу­ществе империализма. Только философ, по его мнению, мог бы преду­смотреть, что «там, где имеется рост, должен быть также и упадок». Но об упадке капитализма буржуазные социологи тогда еще мало думали. Над этим им пришлось ломать головы уже после того, как Вели­кая Октябрьская социалистическая революция положила начало новой эпохе всемирной истории.

Толки о закате западной цивилизации и культуры стали в 1920-х го­дах модными с легкой руки немецкого реакционного социолога Шпенглера, выпустившего книгу «Закат Европы». Ныне не только переиздают Шпенг­лера на английском языке, — к нему присоединились голоса многих анг­лийских и американских социологов, которые настойчиво твердят о кризи­се или упадке «западной цивилизации», под которой следует разуметь капитализм.

Неразрешимых для капитализма проблем так много, кризисные явле­ния столь значительны, язвы капиталистического строя столь обнажены, что все большее количество буржуазных социологов вынуждено признать факт усиления всех «болезней» капитализма. Особую тревогу вселяет в них обострение «социального вопроса» — «социальная дезорганиза­ция», как апологеты капитализма предпочитают называть классовую борьбу. Ставя диагноз обострившимся «болезням» капитализма, его идеологи всячески пытаются скрыть тот факт, что в основе их лежат неразрешимые антагонистические противоречия, органически присущие капиталистической системе. Да и не удивительно. Такое признание означало бы смертный приговор капитализму. Искажая истинные причины кризиса капиталистической системы, искажая самый характер этого кри­зиса, изображаемого в виде болезни «промышленной цивилизации», мно­гие буржуазные идеологи ополчаются прежде всего против техники, пре­дают анафеме технический прогресс.

Не случайно современные социологи начали сейчас вспоминать не только Шпенглера, но и более ранних «пророков» упадка цивилизации. Американский социолог Мэйо вспомнил, например, о Фредерике ле Пле, французском инженере, который в 1829 году славословил быстрый про­гресс техники и развитие промышленности, а в 1855—1879 годах с грустью признал в своих работах, что этот прогресс техники и промышленности ведет к обострению классовых противоречий в ходе развития капиталисти­ческого общества.

Буржуазные социологи готовы свалить на развитие техники и науки все мерзости современного империализма. Империализм сковывает разви­тие науки и техники, придает ему одностороннее, уродливое направление, он обращает их завоевания во зло и во вред народным массам. Буржуаз­ные социологи, оправдывая империализм, прибегают к грубым софизмам, пытаясь доказать, что-де сама наука и техника есть зло, а спасение они видят в невежестве, в ликвидации науки, в «детехнизации». Однако этой ложью не победить истины, которую все более сознают массы трудящихся и прогрессивные ученые за рубежом. Истина состоит в том, как говорит прогрессивный английский ученый Бернал, что «в капиталистических странах судьбы науки находятся в руках тех, цель которых уничтожать и мучить людей во имя увеличения и сохранения своих прибылей». Эту истину не удается скрыть ученым лакеям буржуазии.

Капиталистический способ производства подчиняет все изыскания ученых классовым интересам капиталистов, тормозит развитие тех отрас­лей науки, которые преследуют гуманные цели, искусственно задерживает широкое практическое применение научных открытий и достижений, на­правленных на благо человечества. Так было и в те времена, когда электричество прокладывало себе дорогу в жизнь при упорном противо­действии владельцев газовых компаний; так обстоит дело и сейчас, когда заправилы империалистической реакции тормозят разработку мероприя­тий по внедрению атомной энергии в мирную промышленность, стремясь свести применение атомной энергии к разрушению и убийствам.

Умирающий капитализм изобретает все новые средства разрушения, массового истребления людей, сковывает использование великих открытий в мирных целях. Этого не могут скрыть буржуазные социологи. Одна­ко эти явления умирающего капитализма они хотели бы распростра­нить на всю историю человечества, объявить итогом развития науки и техники.

Рассуждения о том, что технический прогресс — величайшее зло, что он заводит человечество в тупик, представляют собой лейтмотив целого направления в современной буржуазной социологии.

Если в середине XIX века буржуазные социологи славословили тех­нический прогресс, наступивший «век пара», если к концу XIX века столь же восхвалялся «век электричества» и в многочисленных сочинениях по истории культуры социологи-позитивисты признавали постепенное завое­вание природы человеком, то теперь буржуазные теоретики все чаще вы­сказывают сомнения даже в реальности самого процесса развития техники, самого понятия завоевания природы. Английский философ Ритчи прямо объявляет это понятие «вводящим в заблуждение». «Дикая природа, — приходит он к выводу, — остается незавоеванной, как и всегда… Ареной завоевания является искусственный мир машин, в действительности за­воеванным оказывается человек, который тем или иным путем покорен властью машин» (A. D. Ritchie «Science and Politics», 1947, p. 22).

Мысль о том, что изобретение машин привело к порабощению челове­ка этими самыми машинами, повторяется современными буржуазными социологами на разные лады. Отсюда они делают вывод, что технический прогресс не принес блага человечеству и потому подлежит упразднению. Ритчи даже считает, что и термин «технический прогресс» не соответствует действительности. Единственное, в чем видит успех Ритчи, — это развитие вооружений, но и здесь завоевателем выступает, по его выражению, не человек, а «дьявол».

Если «век пара» и «век электричества» прославлялись когда-то бур­жуазными социологами, то современные открытия в области атомной энергии рисуются ими как некий предел в изучении человеком природы, за которым неизбежно идет всеобщее разрушение и гибель. Человечество изображается подобным легендарному волшебнику, вызвавшему духов, с которыми он не мог справиться.

Ритчи приходит к следующему пессимистическому выводу: «Процесс эволюции человечества не означает ничего более, как то, что люди некогда были небольшой и простой ордой, а теперь стали большой и механизиро­ванной ордой». К этому и сводится, по Ритчи, весь смысл технического прогресса.

Это, разумеется, поклеп па человечество. Люди не стали «дикой ордой», как утверждает Ритчи. Орда дикарей — это как раз те наиболее реакционные и агрессивные круги современного империализма, которые, считая войну «большим бизнесом», растрачивают огромные материальные ресурсы на изготовление средств массового уничтожения людей. Бур­жуазная наука и техника вооружают современные империалистические армии, создаваемые для того, чтобы выполнять черное дело империали­стической реакции. Этого не в силах скрыть профессор Ритчи. Однако ответственность за это он готов свалить на науку и технику, выгородив империализм.

Деградация буржуазной социологии, ее борьба против идеи прогресса и попытки повернуть вспять развитие общества отражают те глубочайшие процессы, которые переживает сегодня капитализм.

Современные буржуазные социологи, выступающие против идеи обще­ственного прогресса, живут в условиях загнивающего капитализма. Распад и гниение все более пронизывают буржуазную экономику и буржуазную культуру. Капитализм давно уже стал оковами для развития производи­тельных сил, для развития культуры. Отражением этих неуклонно совер­шающихся процессов распада и гниения капитализма, того факта, что капитализм способен ныне лишь тормозить общественное развитие и тя­нуть общество назад, — отражением всего этого и является поход буржу­азной социологии против идеи общественного прогресса.

Констатируя происходящую сейчас в мире «войну идеологий», наибо­лее дальновидные из буржуазных идеологов не могут все же не понимать несостоятельности и слабости идеологического оружия буржуазии. Свое­образная «критика оружия», возникающая в лагере буржуазных теорети­ков то по одному, то по другому поводу, в более или менее замаскирован­ной форме, выражает сомнение буржуазных теоретиков в том оружии, которым они принуждены действовать в развернувшейся борьбе.

Американский социолог Портроп подчеркивает, что послевоенный мир представляет собой арену битвы соперничающих между собой идеологий. Трудность, по Портропу, заключается в необходимости доказать, что идеология империалистической реакции истинна. Совершенно очевидно, говорит он, что теперь нельзя апеллировать к общественному мнению, нельзя искать в нем поддержки и в этой поддержке видеть критерий истинности идей современной буржуазии. Непреложным фактом является то, что капитализм уже перестал политически, экономически и идейно гос­подствовать в жизни многих народов и эти народы, а также значительная часть трудящихся капиталистических стран мыслят совсем по-другому, чем этого хотелось бы заправилам из лагеря империализма. «Русские имеют вполне определенную идеологию, — восклицает Нортроп. — Если мы апел­лируем к обществу в США, то мы апеллируем к идеологии конца XIX века, но мы живем в период, когда эта идеология проявляет свою неспособность разрешить экономический, банковский, сельскохозяйственный и рабочий вопросы нашей культуры». Другими словами, Нортроп заявляет, что бур­жуазная идеология не может считаться господствующей, что мир стал аре­ной «идеологического конфликта», причем он не скрывает своей тревоги за исход этого «конфликта» для буржуазной идеологии. По откровенному признанию Нортропа, в таких условиях «призыв к общественной дискус­сии ведет к интенсификации этих идеологических конфликтов и оставляет у народа все меньше и меньше убежденности в адэкватности их тради­ционных ценностей». Попросту говоря, дискуссии с представителями про­грессивных взглядов опасны. Эти дискуссии отнюдь не ведут к торжеству «традиционных», то есть буржуазных, взглядов.

Где же выход из этого тупика? Если честная дискуссия с носите­лями передовых взглядов опасна и неприемлема, остаются лишь искаже­ние, клевета, замалчивание как оружие в борьбе против прогрессивной идеологии. Этим и занимаются многочисленные современные буржуазные теоретики. Но тем самым они все больше и больше разоблачают себя в гла­зах всех честных людей.

Американские буржуазные теоретики откровенно признают, что в со­временной буржуазной идеологии ничего не осталось от буржуазных по­литических идей XVIII и XIX веков. Американский профессор Робертсон сокрушается, что только в XVIII веке «Америка была хорошо философски вооружена для схватки с парламентской монархией Англии и реакционным абсолютизмом Меттерниха». Теперь же, по Робертсону, вся беда амери­канской буржуазии в том, что у нее нет таких теорий, которыми она щего­ляла в XVIII веке. Но кому не известно, что буржуазия давно отреклась от просветительских теорий XVIII века, предала их анафеме и цинично глумится над ними на каждом шагу и по всякому поводу? От этих теорий у буржуазии остались только лживые, лишенные содержания слова «цивилизация», «прогресс» и т. п., которые употребляются и пускаются ныне в ход, когда требуется принарядить разбойничью экспансию амери­канского империализма и агрессивные военно-политические союзы, поли­тику агрессии и подготовки войны.

Некоторые даже реакционно настроенные американцы вынуждены сейчас задать себе вопрос: да есть ли вообще у нынешних политических деятелей американского империализма хоть какая-нибудь «положитель­ная» политическая идеология или же вся их «идеология» состоит в нена­висти к коммунизму, к Советскому Союзу, к странам народной демокра­тии и ничего, кроме этой ненависти, не содержит? Профессор Гарвардского университета Арчибалд Мак Лиш вынужден признать, что ненависть к коммунизму, к СССР — единственное содержание нынешней политики и идеологии правящих кругов США. «Невежество по отношению к комму­низму, — пишет он, — стало принципиальной воспитательной целью, при­знанной политиками и прессой; и первейшая квалификация, которая тре­буется от учителя, состоит в том, чтобы он не был сам коммунистом, не встречался бы ни с кем, кто мог бы быть коммунистом, никогда не читал бы книг, которые могли бы ему рассказать, что собой представляет ком­мунизм». Следовательно, образование молодежи в США сводится к вне­дрению невежества, если, разумеется, не считать четырех правил арифме­тики, грамматики и других практически неизбежных знаний. Все же верх­ние этажи «образования» заняты так называемым «антикоммунизмом». Даже по свидетельству реакционного американского профессора, они не содержат никаких положительных знаний, а служат лишь воспитанию всяческого невежества и мракобесия. Мак Лиш с удивлением признает, что в США не разрабатываются «проблемы американской культуры». Не­нависть к коммунизму заменяет разработку подобных проблем, она стала символом веры американского империализма. Это накладывает свой от­печаток на современную буржуазную социологию, представители которой сделали своей основной задачей борьбу против марксистско-ленинской науки и боятся хоть слово обронить в пользу подлинной науки об обще­стве. Это влечет современную буржуазную социологию все дальше по пути деградации.

В. И. Ленин писал о марксистском учении об обществе: «Хаос и произвол, царившие до сих пор во взглядах на историю и на политику, сменились поразительно цельной и стройной научной теорией, показы­вающей, как из одного уклада общественной жизни развивается, вслед­ствие роста производительных сил, другой, более высокий,— из крепостни­чества, например, вырастает капитализм» (Соч. Т. 19, стр. 5). Ныне история показала, как появился новый общественный строй, ликвидиро­вавший эксплуатацию человека человеком. Начался новый период мировой истории. Советский Союз вступил в фазу постепенного перехода от социа­лизма к коммунизму. Многие народы, идя по пути, проложенному совет­ским народом, руководимым Коммунистической партией, добиваются бле­стящих побед в строительстве нового общественного строя. Величайшие победы стран лагеря социализма и демократии как раз и служат ярким подтверждением поступательного развития общества. Поистине нынеш­ний период всемирной истории свидетельствует о триумфе марксистско- ленинской теории, великих идей коммунизма.

Против этой единственно научной теории общества и выступают сего­дня в различных формах буржуазные социологические теории. Хаос шко­лок и течений, произвол в выборе «основы» общественного развития характеризуют буржуазную социологию.

Обилие различных вывесок для буржуазных социологических теорий не скрывает, однако, того основного факта, что все они дают идеалисти­чески искаженную картину жизни современного капитализма, стремятся привить извращенное представление об обществе и характере обществен­ных отношений, являются продуктом распада и гниения, глубокого ма­разма буржуазной идеологии.

Деградация современной буржуазной социологии — 1

Деградация современной буржуазной социологии — 3