1 часть, 2 часть , 3 часть
Вечернее заседание 02.06.1937 г.
«Ворошилов. Заседание продолжается. Слово имеет т. Шестаков.
Шестаков. Мы, политработники, за всю эту гнусную, контрреволюционную деятельность врагов несём, конечно, самую большую ответственность… Видели ли мы что-нибудь? Я думаю, мы должны признать, что кое-что, конечно, видели. Не видели мы шпионажа, вредительства, но разве мы не видели, что эта группа людей — Якир, Уборевич, Тухачевский — очень часто, не по заслугам превозносилась на самую большую высоту? Разве на заседаниях военных советов мы не видели, что они делали целый ряд неправильных вещей, но они делали это дружно, и у нас не хватало смелости против них выступать?
Почему мы так нерешительно себя вели, очень хорошо говорил Смирнов. Дело в том, что мужества у нас не хватило и не хватало для того, чтобы ставить эти вопросы в ЦК партии. Ведь всем бросалось в глаза на военных советах, при подведении итогов, что на Украине лучше всего, в Белоруссии лучше всего. Мы не задавались вопросом о том, что кадры Рабоче-крестьянской Красной Армии во всех округах почти одинаковы. Разницы в кадрах, которые решают дело, — и средних и старших, — почти нет. Но, тем не менее, эти округа всегда выходили на первое место. Я сейчас не могу привести конкретных фактов, но совершенно бесспорно, что очковтирательства здесь было очень много.
Сталин. Где это?
Шестаков. На Украине и в Белоруссии.
Сталин. Вы на Украине работаете?
Шестаков. Я работаю в Забайкальском военном округе, т. Сталин.
Сталин. Может быть, о своем округе скажете?
Шестаков. Сейчас расскажу. В прошлом году на Военном совете эти враги прямо и открыто выступали против политики партии в армии, когда речь шла об освобождении командиров от проведения политических занятий и т. д. Мы, политработники, должны были в первую очередь самым решительным образом выступить против этого.
Голос с места. Выступили. Ворошилов вмешался.
Шестаков. Выступили, но недостаточно. Шебуршили, но не довели дело до конца. Ведь Военный совет почти на 100% состоит из членов партии, а разве хоть один командир выступил на Военном совете против этих предложений об освобождении командиров от массово-политической работы, от политзанятий и т. д.? Никто абсолютно не выступил. Поэтому нечего говорить о том, что были сигналы. Дело не в сигналах, а в том, что мы все страдали этой болезнью — политической слепотой, о которой говорил т. Сталин в своём докладе на пленуме ЦК. Ведь это факт, что никто из командиров, 15 членов партии, не выступил на пленуме Военного совета в прошлом году против этих предложений…
Теперь все вопросы по-другому встают. Я тоже в 1932 г., частью в 1933 г., полтора года работал с Горбачёвым в качестве его помполита. Я бы зря стал сейчас говорить, что я видел вредительские и шпионские тенденции у Горбачёва. Ничего я не видел. Но выходит, что он тогда уже был бандитом, а я ничего этого не видел. Горбачёв был в Забайкальской группе войск, Путна — в Приморской; образовалась страшная фронда против т. Блюхера. Тогда мы в этом деле не разобрались — не то разногласия, не то склока. Мы с т. Мезисом говорили об этом неоднократно. Но разве нам приходило в голову, что это делается под руководством, организованно? Сейчас все те скандалы, которые там были в то время, и весь этот единый фронт Горбачёва с Путна — всё это по-другому выглядит, а тогда это было совсем не так.
Молотов. Вы не видели, ну а Горбачёв работал хорошо, или средне, или плохо?
Шестаков. Он очень старательно работал. Его считали плохим военным, он просто плохо образованный человек, но работал он очень старательно, днём и ночью.
Молотов. Работал? А выходило дело?
Шестаков. Потом было выяснено, что дело у него не выходило, хотя он и старательно работал и днём, и ночью.
Голос. А отношение его к укрепрайону? Нашли, что он делает неправильно. Горбачёв не помогал укрепрайону.
Шестаков. У нас один укрепрайон, он занимался этим укрепрайоном, но оказалось, что этот район подчинён армии, подчинён центру, а Горбачёв таких вещей не выносит; раз это не ему подчинённое дело, он ему не помогал и часто тормозил, срывал. Тов. Блюхер это знает, он сидел в Забайкалье, в Чите…
Молотов. Может быть, и надо было арестовать. Но скажите, он работал хорошо или плохо?..
Шестаков. Военное дело у него не выходило. Я помню, на двух играх он был раскритикован вдребезги.
Голос. А на большом учении в Борзе?
Шестаков. Я это имел в виду. На двух учениях и двух играх больших он был раскритикован вдребезги.
Молотов. Об обороне он заботился или нет?
Шестаков. О людях он заботился. Я прямо скажу, по совести, что ничего я в нём не замечал ни шпионского, ни вредительского…
Мы у себя в округе прошляпили тоже целый рад вопросов — и очень существенных. И тоже потому, что не разглядывали всё как следует, как полагается. У нас был не так давно вскрыт такой случай. В штабе округа гардеробщица, которая стоит у вешалки, оказалась японской шпионкой. Правда, она у нас была недолгое время — всего месяц, но всё-таки оказалась шпионкой. А т. к. командиры приходят в штаб, снимают шинели, вешают и часто по нашему разгильдяйству всякие бумаги оставляют, то она пользовалась этим. А затем, дальше, после расследования этого дела оказалось, что этой шпионкой был завербован и комендант штаба — лейтенант…
После этого мы начали сами заниматься уборщицами, кочегарами, швейцарами и всякой прочей публикой, чем раньше не занимались. Вот сейчас без моего разрешения не принимают ни уборщиц, ни швейцаров, ни дворников — никого. А раньше, надо сказать, мы не занимались ни уборщицами, ни швейцарами, ни дворниками. А оказывается, в этом звене, которое мы считали пустяковым, и оказались шпионы. Проверили после этого всех вольнонаемных…
И получилась очень характерная цифра о том, как был засорён весь аппарат. Когда мы всех вольнонаёмных проверили, то нам пришлось из 600 чел. немедленно выгнать 100 чел. Это оказались люди, правда, не шпионы и диверсанты, но связанные со всякой социально-чуждой средой, со всякими родственниками подозрительными.
Этот факт говорит о том, как мы легко подходили к этому делу. А оказывается, шпионы-то у нас главным образом и сажаются на эти должности — швейцаров, уборщиц, подавальщиц в столовых и т. д. и т. п.… Сейчас мы проделали большую работу, проверили всех до одного, выгнали очень много. Но нет гарантии, что ещё кто-нибудь не сидит. И наверняка сидит, потому что у нас Забайкальем японцы интересуются в первую очередь.
Дальше. У нас в округе оказался такой командир бригады Марченко, который в 1934 г., когда Дрейцер[1] был зам. директора Петровозовского завода, а бригада стояла недалеко… оказался с ним знаком и выдал ему лётное обмундирование и 100 штук патронов. Когда этот вопрос подняли, расследовали… то начальника политотдела прижали в партийном порядке и уволили из армии, а Марченко и сейчас гуляет в Москве. Правда, он не назначен на должность, находится в распоряжении НКО, но, тем не менее, следствие так и не добралось до причин, как эти патроны выдавались, и человек хотя и не назначен на должность, но находится в Москве и до сих пор гуляет, хотя место ему в тюрьме за то, что он выдал Дрейцеру лётное обмундирование и 100 штук патронов под видом испытания огнеупорного кирпича.
Видите, какой нашелся человек, — для испытания огнеупорного кирпича ему нужно 100 штук патронов».
Для справки. Гражданские право-троцкисты не всегда и не везде рассчитывали на военных заговорщиков. В частности, что касалось добывания стрелкового оружия и боеприпасов для собственных террористических групп, то у военных иногда просили лишь материальную помощь, не вводя их в курс того, для чего будут нужны эти оружие и боеприпасы.
«Шестаков (продолжает). Дальше. У нас оказался начальник штаба Рубинов врагом. Мы долго к нему приглядывались. У нас не было данных, что он троцкист, но всё его поведение, всё его существо внушало опасение и недоверие. Потом я поймал его случайно при обмене партдокументов… зацепил случайно за один документ по книжке. Я тогда отказался выдать ему партбилет. Доношу об этом начальнику штаба, доношу Гамарнику: так-то и так-то. Все подробности излагаю, что я ему партбилет не выдам и не могу выдать из-за фальсификации. Через неделю я получил приказание выдать партбилет с партстажем, указанным в партбилете, а следствием не заниматься… У нас сложилось впечатление, что можно было выдать партбилет, пока идёт следствие и всякая такая штука, но, в конце концов, никаких результатов не будет. А решение Гамарника было непререкаемым авторитетом…
Сталин. Какие взаимоотношения у вас были с Разумовым?
Шестаков. Было знакомство, как с секретарём райкома.
Сталин. Как он работает — хорошо или плохо?..
Шестаков. Мы писали один раз письмо по этому поводу вам, т. Ворошилову, т. Молотову. Мы считаем, что вопросам обороны со стороны Иркутского обкома не уделяется никакого внимания.
Больше того, как только какой-либо вопрос обороны вставал, сейчас начиналось что-либо тормозиться… Как только территориальные сборы, так сейчас же тысячу телеграмм, всякие жалобы. Они дошли до того, что нынче закидывали телеграмму насчёт того, чтобы дивизию не собирать. Мы говорим: “Бросьте. Разговаривать мы больше не будем, потому что это прямой срыв и это каждый год: как только сборы территориальные, новобранческие, так куча телеграмм, чтобы освободить такого-то и такого-то”. Мы не освобождали.
Но как-то Разумову удалось отсрочить сбор. Если не ошибаюсь, это было в 1935 г., он добился того, что получил из Москвы приказание сократить сбор на 15 дней. А что значит сократить сбор на 15 дней? Это явный срыв. Но тут уже что будешь делать? И это каждый год.
О пограничных районах. Мы бесконечное количество раз ставили вопрос о пограничных районах, о неукомплектованности их кадрами. Кадры там плохие, районы находятся на границе и прямо как в стену! Когда после пленума ЦК Разумов вернулся и на пленуме обкома выступал с докладом, он ничего не сказал об области, хотя подробно рассказал о Киевском обкоме, об Азово-Черноморском обкоме и в течение 9 часов делал доклад. А между тем в крае положение… угрожающее. Три зам. председателя крайисполкома оказались чуждыми людьми: один — деникинский контрразведчик, был судьёй при Деникине, вешал в Гражданскую войну. Два оказались правыми и троцкистами. Второй секретарь оказался не то правым, не то троцкистом. Там арестовали огромное количество людей, явных врагов…
Сталин. Вы входите в бюро?
Шестаков. Вхожу. Выступил на обкоме со всеми этими делами и попал в такое положение, в какое ещё никогда не попадал. Тогда начальником Управления НКВД был Гай. До меня выступило человек 20, я выступил 21-м. Никого не трогали, а меня засыпали репликами как градом. Этот Гай встал рядом со мной и буквально не давал мне говорить. Я до конца на пленуме обкома быть не мог, потому что нас вызвали в Москву, и на другой день заседания обкома я выехал в Москву.
Сталин. Вы хотите сказать, что вам не дали говорить в обкоме?
Шестаков. Да, почти не дали.
Сталин. Плохой обком?
Шестаков. Я не могу этого сказать о всём обкоме.
Сталин. Разумов арестован.
Шестаков. Я этого не знал.
Сталин. Вот я вам сообщаю…
Ворошилов. Тов. Щаденко.
Щаденко. Сигналов сверху и сигналов снизу у нас было достаточно, но у нас, по-моему, не было системы, не было того, чтобы мы прислушивались к этим сигналам. Если мы вспомним неоднократные предупреждения т. Сталина о повышении классовой бдительности, о том, чтобы мы не понимали бы, что классовая борьба в условиях сплошной коллективизации, в условиях индустриализации нашей страны, в условиях построения социализма будет уменьшаться, что она будет все время обостряться.
Правые и троцкисты иначе толковали эти вопросы. Правые говорили, что будет затухание классовой борьбы. Здесь т. Сталин говорил, что практически, на словах, мы резолюции хорошие принимали… Но на деле получалось, что, очевидно, правая агитация на затухание определённое влияние имела в нашей работе.
Сигналы снизу. Сигналы снизу тоже, товарищи, были, определенно. Они выражались в том, что в партийной массе, на наших партийных собраниях партийцы поднимали вопросы, иногда острые принципиальные вопросы, но такой порядок был, что мы не особенно прислушивались к этому голосу масс, иногда совершенно не обращали на это дело внимания. Вот почему получилось то, что мы с вами, товарищи, переживаем этот стыд и позор…
И вот всё новое, что мы строим, кажется нам всё прекрасным, всё великолепным потому, что наша форма государства отличная от буржуазной. И нам всё кажется хорошо. Мы иногда критически не подходим к этому вопросу и не сравниваем, когда мы соскальзываем с правильных указаний, чтобы форма соответствовала тому большевистскому содержанию, о котором идет речь. Форма, организация играет большую, иногда решающую роль… В чём была форма? Тов. Сталин сказал, что мы верили. Центральный Комитет верил Гамарнику, Тухачевскому, Уборевичу, Якиру и многим другим. Это доверие ЦК партии мы видели совершенно ясно. Они были облеченные доверием.
Сталин. Особенно Якир и Гамарник.
Щаденко. Особенно Якир и Гамарник. Совершенно понятно, они сбивали с толку людей. Они притупляли классовую бдительность… На последних конференциях — на Харьковской и особенно на конференции Киевского округа — это было наглядно показано. Что тот ореол, то доверие, которые созданы вокруг Якира, они не давали массам развернуться на критику. Например, на окружной конференции Киевского округа (на Харьковской конференции Дубового уже прорабатывали и за Туровского, и за всё прочее) выступил Якир. Он выступил как вождь: его встретили аплодисментами, проводили аплодисментами. Это теперь уже после февральского пленума ЦК.
Сталин. Теперь никакого ореола с нашей стороны ему не создавалось. Это старое.
Щаденко. Это старое. Я говорю, теперь уже после того, как было известно, что он получил новое назначение, его встречали и провожали аплодисментами. И только вмешательство т. Косиора на конференции дало правильное направление самокритике… Т. Косиор выступил, заострил вопрос, и самокритика пошла более правильно и довольно критически, что самое главное. Мне думается, что классовые враги, они рядились в тогу гениальности, в тогу способности, в тогу талантливости. Так что простому смертному казалось, что это особые, какие-то особо одаренные люди…
Они спекулировали на этом, и тут т. Сталин прав, когда говорит, что враг иногда работает хорошо. Сказать, что они не умели работать или не знали этой работы, было бы неправильно. Враг не только работает иногда хорошо, но он показывает образцы работы, чтобы втереться в доверие, чтобы получить ещё больше доверия, а потом организовать свою работу так, чтобы сочетать организацию боевой Красной Армии со шпионской работой и с передачей сведений врагу.
В последнее время было особенно видно, я не знаю как в других округах, очевидно во многих округах, но особенно это видно было на конференции, когда вскрылось в Киевском округе очковтирательство, когда вскрылось, что очковтирательство было основным методом в работе по боевой подготовке во многих подразделениях и частях. Этот метод поощрялся. Возьмите такой факт, как очковтирателя Шмидта, он же был представлен к ордену за боевую подготовку. А теперь ясно видно, что…
Голос. А Туровский, а Орлов?!
Голос. А Ланда в газете расхваливал?!
Голос. Ланда никогда не расхваливал Туровского и Шмидта.
Щаденко. Хотите, я вам «Красную Звезду» всю соберу и покажу? Это сбивало массу с правильного партийного пути. Дело сейчас в том, что мы быстро, по-большевистски, должны перестроиться и помочь перестроиться массам… Имейте в виду, что в Киевском и других округах враги рассадили своих людей на различные участки работы; у них есть свои кадры, свои любимцы. Поэтому проверяйте аттестационные материалы, проверяйте их биографические сведения, их связи и прочее…
Должен сказать вам, простое перелистывание материалов, сличение биографических данных и послужных списков уже вскрывает очень много противоречий. Люди пишут в разное время и забывают о том, что они писали раньше…
Я наталкиваюсь на такой вопрос. Два раза органы ГПУ занимались… полковником Овчаренко, которой командует 123-й Никопольской дивизией. Кто такой Овчаренко? Овчаренко доброволец Скоропадского. Когда Скоропадского погнали отсюда, он просил немецкое командование, чтобы его взяли обратно в Берлин. Эти данные уже показывают, что это каратель и разведчик, потому что простому офицеру не было смысла убегать.
Сталин. Да и не взяли бы его.
Щаденко. Да и не взяли бы его, на кой чёрт он нужен? Я просмотрел эти данные, попросил вызвать этого человека и поговорил с ним. После двухчасовой беседы выяснилось, что он такой и есть, и он сам всё это подтвердил. Вот вам факт. Это показывает, товарищи, что мы не занимаемся конкретно людьми…
Таким образом, первостепенной нашей задачей является подбор кадров, просмотр кадров, правильная их расстановка, смелое и решительное выдвижение. С другой стороны, я хочу просить вас, т. Сталин, и вас, народный комиссар, о следующем: нам не хватит кадров низового звена. По Киевскому округу не хватает 500 чел. ротных звеньев.
Сталин. Из школ надо брать.
Щаденко. Из школ. А нельзя ли, Иосиф Виссарионович, взять хороших секретарей комсомольских ячеек, хороших секретарей заводских ячеек?
Сталин. Можно.
Щаденко. Чтобы свежие партийные работники среди этих людей быстрее бы выросли.
Сталин. Только надо им пройти военную школу. Это можно и нужно…
Ворошилов. Тов. Майёр.
Майер. Можно ли сказать, что контрреволюционная сволочь работала так, что нельзя было замечать? Ни в каком разе. Был целый ряд сигналов, был целый ряд фактов, был целый ряд прямых даже указаний на то, что имеются неправильности. Вот возьмите такую вещь, как подготовка у нас в бронетанковых вузах. Готовят командиров, присылают нам командиров, а они, оказывается, не готовились, не изучали ту материальную часть, на которой они будут затем работать. Приходят эти командиры, и их надо переучивать.
Сталин. Кто же присылает так?
Майер. Это оказывается потому, что новая материальная часть, которая поступает в армию, не поступает в школу…
Славин. Разрешите, справку я хотел. По указанию наркома я просмотрел несколько вузов. Что получается? Из 480 часов по тактике только 6 часов учат в поле с материальной частью, а 474 часа учатся по танку и в классе. Кроме того, 60% этих танков — это танки старой марки.
Голос. Такое положение и в авиационных школах.
Майер. Что в конечном счете получается? Получается, что мы выпускаем явно недоброкачественный, явно неподготовленный командный состав.
Сталин. Кто виноват?
Майер. Виновата система, виновато то вредительство, к которому были приложены руки ольшанских и, по-видимому…
Сталин. Халепский? Халепский утвердил, вероятно, учебную программу?
Майер. Утвердил. Я считаю, что с этой стороны танковые войска имеют очень крупный недостаток и не случайно, что у нас много аварийности. Это первое.
И второй вопрос. Танковые войска на сегодняшний день оголены в смысле технического состава. Шутка ли сказать! На всю танковую бригаду два инженера, которые только вчера вышли из академии, неопытные, без практики, не знают материальной части или знают теоретически, а прийти помочь человеку не могут. Это не случайно. Мы на это дело указывали своевременно, о том, что в один прекрасный период времени мы останемся без технического руководства в механизированном деле. И это начинает на сегодняшний день давать свои результаты.
Следующий вопрос штатного порядка в мехчасти. Возьмём наш тыл механизированных бригад. Внешне как будто и машины есть, и количество их приличное, а посмотрите, когда механизированная часть пойдёт в бой? В эту зиму мы попробовали и увидели, что машины отстают. В результате мы имеем танки, но не можем использовать их эффективно в бою против врага.
ПВО в механизированных частях — это смехотворство, а не ПВО. ПВО в мехчастях нет. Химия в мехчастях поставлена исключительно плохо. Артиллерии в механизированных бригадах нет. Поскольку у нас артиллерии нет, так случилось, мы говорим: давайте на этих танках будем изучать тактику артиллерии… Механизированные бригады стоят на очень низком уровне».
Для справки. Танковая часть без артиллерии – это «мясо», которое заведомо посылается на убой. Опыт гражданской войны в Испании уже к концу 1936 г. показал, что большие массы танков без поддержки и защиты полевой артиллерии прорвать оборону неспособны и быстро выбиваются артиллерией противника.
Руководству Киевского и Белорусского военных округов такое положение было хорошо известно, так как Главное управление разведки (ГУР) Генштаба регулярно рассылало сводку боевых действий в Испании всем командующим округов. Тем не менее, на учениях танки продолжали атаковать «в одиночку», без сопровождения пехоты и без поддержки собственной, штатно входящей в танковые части, артиллерии. Тухачевский, Якир, Уборевич упорно проводили идею «стальной лавины», когда любая оборона должна проламываться большим количеством танков, невзирая на жертвы и потери.
«Майер (продолжает). Наконец, знаменитый трёхтанковый взвод. Что сделано? Сделано то, что наш мехкорпус слабее немецкой танковой дивизии. Я подсчитал на днях. Наш взвод можно использовать как отдельное подразделение в бою, которое мгновенно погибнет, в редком случае — в охранении где-либо, и только. Вот какой «боевой организм»…
Сталин. Что требуется?
Майер. Пять танков во взводе. Так раньше было, потом сократили. Пять танков во взводе, тогда будет хорошо».
Для справки. Идея о трёхтанковом взводе была выдвинута Тухачевским в 1932 г. – якобы для улучшения управляемости и повышения подвижности танковой роты, батальона, полка. Новая структура прижилась не во всех округах. Например, в Ленинградском и Северо-Кавказском ВО командующие настояли на прежней пятитанковой структуре, а вот в КВО и БВО, у Якира и Уборевича, довольно быстро перешли к трёхтанковым взводам, объективно уменьшив, таким образом, ударную силу взвода и усложнив управление.
«Майер (продолжает). …Возьмем такой вопрос, как испытание танков. Где танки испытываются, я не знаю. Нам присылают танки — были БТ-5, сейчас БТ-7. Как они испытывались, мы не знаем.
Сталин. Инструкцию не присылали?
Майер. Инструктора и инструкцию не присылали… Как ремонтировать БТ-7, мы не знаем, технических условий на ремонт нет. Вот мы бьемся над этим делом и не выходим из положения.
Сталин. Как же вы делаете?
Майер. Мы ставили этот вопрос, ставим и сейчас — говорят: печатают.
Будённый. По шесть месяцев инструкции из печати не выходят.
Сталин. Когда пишут инструкции, людей с мест не вызывают?
Майер. Нет. Единственно при комплектации боевого танка, сейчас начинают спрашивать наше мнение. А до сих пор не спрашивали. Не знаю, может, люди считают, что они всё прошли, но, во всяком случае, инструкция была бы лучше, если бы говорили с живыми людьми…
Ворошилов. Слово имеет т. Грязнов.
Грязнов. Здесь речь идёт не только о той группе, в которую входили Тухачевский, Якир, Уборевич и др. Мы имели такого же типа людей в наших рядах, в Забайкальском военном округе, таких людей, как Рубинов. В последний год мы очень крепко ставили вопрос о нём, но он упирался в стену сопротивления в лице Гамарника и Фельдмана. Понадобилось два раза доложить об этом народному комиссару. И даже после приказа народного комиссара о снятии Рубинова прошло ещё два месяца, прежде чем он был снят. Только после повторного приказа народного комиссара о снятии Рубинова он был действительно снят. До этого все наши попытки снять Рубинова не увенчались успехом. Гамарник осенью был у нас на манёврах. Мы воспользовались случаем и снова поставили вопрос о Рубинове, говорили, что это оруженосец Примакова, сердечный друг Шмидта, Зюка и др.
Голос с места. Они вместе учились в гимназии.
Грязнов. И в гимназии вместе учились, и по фронту знают друг друга, и идеология у них одна. Одним словом, мы очень долго не могли добиться снятия Рубинова…
Полтора года подвизался в Забайкальском округе командир механизированного корпуса Чайковский. В прошлом году мы имели тяжёлое дело в отношении этого механизированного корпуса, которое должно было послужить для нас сигналом и заставить крепче призадуматься о причинах этой катастрофы. Мы не искали тогда политических причин.
Сталин. Кто был во главе корпуса?
Грязнов. Чайковский, а затем Давидовский.
Сталин. Ловко они расставляли людей!
Грязнов. Это не секрет, что в прошлом году обстоятельства потребовали отправить один батальон 32-й механизированной бригады в Монголию, и представьте себе, что из 150 танков БТ пришлось отобрать только 31 танк. Боевая готовность на границе — 4 часа для всего механизированного корпуса. Через четыре часа он должен отправиться на границу и вступить в сражение, если это потребуется. Для отправки батальона был дан срок в двое с половиной суток, т. е. такой срок, который не является реальным в отношении боевой готовности.
И вот при подготовке в течение двух с половиной суток ни один танк из отобранного 31-го не дошёл до нашей границы, т. е. не прошёл расстояние в 110 километров. Для того чтобы довести 31 танк, была поднята вся бригада. Налицо было явное, очевидное вредительство. Вёл этот батальон командир корпуса Чайковский… Люди, которые были подобраны в этот батальон, были преданы Чайковскому и враждебные нам люди.
Мы посчитали, что люди проспали, люди оказались неряшливыми, плохими организаторами. Чайковский был снят, но политических выводов мы из этого дела не сделали. Дело оказалось гораздо хуже — командир бригады был троцкист, он исключён из партии, арестован. Чайковский оказался вредителем, но, однако, дело получается ещё хуже. Только что убрали Чайковского с корпуса, проходит три месяца, — оказывается, катастрофа общеокружного масштаба, полная боевая неспособность округа. Но Фельдман… просит представить людей к высшей награде Советского Союза — к орденам, а мне предлагается представить к орденам таких-то и таких-то: Чайковского, Иконостасова, Андреева — троцкиста, вредителя, ныне арестованного.
Сталин. Что он у вас — генеральный командующий, Фельдман? Его дело расставлять силы, а давать такие указания он имел право?
Грязнов. Нет. И мы послали жесточайший протест против того, чтобы Чайковского, Андреева, Иконостасова и ряд других командиров, которые только что провалили боевой поход и развалили танковые силы округа, которые создали катастрофу, представлять к награждению орденами. И, видимо, жёсткость нашего протеста повлияла на то, что они не были представлены, но попытка протащить их к награде была сделана. За прямое вредительство людей пытались представить к высшей награде Советского Союза.
Теперь для нас ясно точно так же, как мы были близоруки и не видели того, что Чайковский не только пытался разложить весь корпус, что он успешно проделал в отношении 32-й бригады, он привёз из Ленинградского военного округа много преданных себе кадров, но он пытался затронуть и другие войска. Он пытался создать контрреволюционную группировку среди других войсковых соединений. Он пытался спаивать командиров пехотных дивизий, он пытался создать контрреволюционную группировку и спаивал ряд авиационных командиров. Мы ничего этого не видели. Мы считали, что это просто старик, уставший, который работать не умеет…
Молотов. Тов. Грязнов, а вот этот Чайковский был наказан за то, что он провалил, по существу, танковую бригаду?
Грязнов. Он был немедленно снят.
Голос. А потом повышение дали.
Грязнов. Нет, он лишь наказания не получил.
Молотов. Удобно работать такого рода сволочам… Потребовать, чтобы дело его направили в суд, чтобы Чайковского привлекли к ответственности. Сами поощряете эти вещи.
Будённый. Можно было составить акт и сразу передать в суд.
Молотов. Близорукость, близорукость… Вам на глазах устраивают всякие подлости, какая это близорукость? Преступление это, а не близорукость… До границы ни один танк не дошёл!
Ворошилов. И у того же Чайковского 7-й корпус считался лучшим в Ленинграде.
Молотов. Чайковского надо было взять за шиворот и в тюрьму посадить, а вам бы следовало дать наказание. У всех у вас руки умыты. Так получается. Любое безобразие творится, а вы через год докладываете. Большая храбрость — доложить через год. Ни один танк не дошёл до границы!
Грязнов. Разрешите доложить, товарищ народный комиссар, сейчас мы получили командира авиационного корпуса, некоего Коханского.
Голоса. Сволочь, безусловно. Польский шпион, несомненно. Ставленник Уборевича. Кто его выдвинул?
Грязнов. Не знаю.
Сталин. Он арестован, Коханский.
Голоса. Наконец-то. Давно надо было. О нём много было сигналов.
Грязнов. Я хотел бы, чтобы т. Сталин и т. Молотов знали о таком факте, к которому бесспорно вредители приложили руку. Мы имеем какое-то странное отношение к начальному периоду войны. Начальный период войны потребует самых напряжённых боевых действий, и вместо того, чтобы обеспечить нас достаточным количеством огнеприпасов, мы имеем совершенно неудовлетворительное количество огнеприпасов, которое даётся на начальный период войны.
В то время как мы имеем прекрасные танки, прекрасную технику в других родах войск, я не могу поверить, чтобы мы не могли в достаточном количестве обеспечить патронами. Мне непонятно то, что у меня в округе некомплект шашек.
Ворошилов. Патронов у вас тоже некомплект?
Грязнов. Если разрешите, я вам могу доложить.
Сталин. По норме дают?
Грязнов. По норме дают, но норма… недостаточна.
Сталин. Для танков это исключительное дело. (Обращаясь к т. Егорову.) По-вашему, норма достаточная?
Егоров. Норма мала…
Ворошилов. Слово имеет т. Криворучко.
Криворучко. Товарищи, здесь выступал т. Горячев, который обрисовал положение в Белорусском округе. Я задумался над его словами и хочу здесь рассказать, поскольку я с Дубовым — старые сослуживцы по бывшему Украинскому и теперь Киевскому военному округу и вместе на протяжении долгого времени работали…
Если т. Горячев сказал, что Уборевич не пользовался большой симпатией среди начальствующего состава, то уже это одно есть плюс, в связи с тем, что действительно Уборевич никого не мог ввести в заблуждение, не мог ввести в заблуждение массы.
А вот Якир… если не на все 100%, то процентов на 70—75 пользовался большой популярностью и большой симпатией среди начальствующего состава. Это значительно хуже для нас, ибо это ещё больше наносило нам вред, т. к. в любой момент могло завести нас в пропасть, когда мы, развесив уши, шли за ним, и когда очнулись бы, то было бы уже поздно. Я по чистой совести скажу, Якиру я доверялся, считал его своим учителем, своим командующим, и недурным командующим, до тех пор пока я не почувствовал, — о чём я разговаривал и с Дубовым, и с Хаханьяном, — пока я не почувствовал в последнее время, что Якир меня обходит, какие бы ни были игры, какие бы ни были выходы в поле. Якир меньше всего меня брал с собой, а если я даже и присутствовал, то он меня никогда не спросит, чтобы я высказал решение за командарма.
Однажды, когда мы в гостинице сидели с Дубовым и Хаханьяном, я поставил перед ним вопрос: “Товарищ командующий, почему вы никогда не спросите у меня решение за командарма? Или вы боитесь, что я вас подведу, наговорив какую-нибудь чепуху, или вы что-нибудь знаете обо мне — тогда скажите мне в глаза. Если вы считаете, что я больно грамотный, то я всё-таки хочу практиковаться”.
Он мне начал заливать: “У тебя большая ошибка в этом вопросе. Ты не думай, тебя знает народный комиссар, тебя знают все командиры, и если я не спрашиваю тебя, то только потому, что я хочу проверить раньше тех командиров, которые прибывают вновь к нам”. Было это, т. Дубовой? Было. Я разговаривал и делился по этому вопросу и со своим помполитом, и с т. Амелиным…
Я не стал доверять Якиру с тех пор, как пришёл к нему после ареста Туровского, Шмидта и других и просил рассказать, в чём дело. Я два раза специально приезжал в округ, заходил к Якиру и просил: “Проинформируй меня об этом деле, что собой представляли Туровский и Шмидт”. Мы знали, что Туровский — старый троцкист, а Шмидт всё равно, что клоун: и туда, и сюда. Вот здесь сидят все мои комиссары, — т. Ястребов, т. Мезис, — они всё это знают. Я стал расспрашивать Якира по этому поводу, а он мне говорит: “Нечего этим интересоваться, это сукины сыны, враги, предатели, троцкисты”. Я говорю, что хочу знать более подробно, потому что некоторые командиры меня об этом спрашивают. Якир отвечает: “Ни к чему тебе знать, потом узнаешь”. Так я и не получил никакого ответа. Я не получил ни установки, ни разъяснения по этому поводу, а пользовался только слухами. Я в очень хороших отношениях с начальником НКВД и поэтому многое узнавал только от него.
У нас в Житомире была раскрыта большая троцкистская организация по гражданской линии. Мы 42 чел. вычистили из партии. Я, в частности, повёл очень жестокую борьбу против некоего Табакмахтера, директора Педагогического института. Мы его исключили из партии, но затем получили решение о том, чтобы в партии его восстановить и выдать ему партийный билет.
Я выехал в Киев, зашёл к бывшему секретарю Ильину, Постышеву и сказал, что я не согласен с этим решением, потому что Табакмахтер является настоящим троцкистом. Мне сказали, что я ошибаюсь.
На пленуме обкома я снова выступил и требовал, чтобы Ильин дал санкцию на арест Табакмахтера. После этого меня взяли в работу, и Амелин вызвал к себе в кабинет, и Постышев, и в НКВД потащили: как, мол, я мог выступить так открыто и требовать ареста, когда человек уже проверен. Оказалось, что он был троцкистом и польским шпионом.
Тов. Щаденко подтвердит, что на окружной партийной конференции Якир сказал т. Косиору вроде как в шутку следующее: “Эта сволочь загрызла нас своим Табакмахтером”. Если я грыз, то грыз за дело. Я не мог пройти мимо этого и болел за это дело как член партии. Всё это говорит о том, насколько слепо мы верили этим людям, насколько мы были всем этим ошеломлены.
Тов. Сталин, я вам прямо должен сказать, что Якир почти после каждого приезда из Москвы, при первой встрече с нами, всегда упоминал ваше имя. Он нам на собрании один раз даже так рассказал: “Меня т. Сталин вызвал и даже дал вот такую тактическую задачу: а ну-ка, говорит, возьми кусок бумажки и набросай схему, как были расположены войска Ганнибала. Хорошо, что я действительно был подготовлен: я моментально набросал схемку, и т. Сталину это понравилось”.
Сталин. Он не знал этого дела. Это давно было.
Криворучко. Но ответ такой нам был дан. Это для нашего Киевского военного округа очень опасная была черта. И на сегодняшний день я хочу сказать, что в нашем Киевском округе как нигде насаждено вот этих самых якировцев.
Сталин. Много ли их?
Криворучко. Я заверяю вас, что если по-настоящему возьмёмся мы все за работу и подсобим т. Ежову, то хороших 4—5 чел. найдется командиров корпусов.
Будённый. Он правильно говорит. Говори, говори.
Криворучко. Я о них буду говорить. На окружной партийной конференции мне даже так было сказано, что тебе слова не дадим, ты везде выступаешь, ты очень много говоришь. Это было при Риттеле. Я сказал, что нет, я на это не пойду и буду говорить. На Украинском партийном съезде я тоже выступал, но я не называл имён, потому что я ещё боялся, должен об этом честно тут заявить, но я говорил, что такие-то и такие-то люди на сегодняшний день почти полностью разоблачены как троцкисты, как шмидтовцы, туровцы и на сегодняшний день якировцы…
В 1934 г. Примаков приехал инспектировать корпус и проводил тактическое учение — марш кавалерийского полка под воздействием авиации. После того как 16-й полк закончил учение, Примаков приходит ко мне, и так по плечу меня похлопал и говорит: “Николай Николаевич, как ты думаешь, нельзя ли собрать старых котовцев, тут есть и примаковцы — старые партизаны, и вечер провести вместе, вспомнить про старое?”…
Я спрашиваю Примакова: “А это разве в программу входит вашего инспектирования? Я, — говорю, — сам не имею права, но если дано указание из Москвы, покажите мне, что у вас есть предписание, и тогда я всё сделаю”.
Он говорит: “Я, конечно, не навязываю, но желательно было бы, чтобы собрать неподалёку”. Это было в 1936 г., кажется, или в 1935-м…
Сталин. А тогда так и не удалось собрать?
Криворучко. Нет, я тогда не решился на это и не собрал. Он в 44-й дивизии проводил инспекцию… Приезжал туда и Шмидт из Киева… Вот этот Примаков с Антонюком решили созвать щорсовку. И Примаков говорил, что Сталин дал специальное указание. Вот Примаков и примазал сюда старых партизан-примаковцев.
В Доме Красной Армии они назначают собрание 44-й дивизии. Я хотя паршивый партизан, но всё-таки партизан с 1917 г., — мне ни слова, ни полслова. Ещё человека четыре, тоже старые партизаны, тоже в Житомире стоят, — тем ни по телефону, ни визитной карточки. А визитные карточки были разосланы на 100 километров от Житомира, и даже из Шепетовки приехали старые примаковцы под видом щорсовцев. Там выступает Антонюк и другие и очень возвышают и выставляют как вождя украинской конницы бывшего и будущего.
Голос. Кого?
Криворучко. Примакова. Портрет Примакова в два метра при входе, как Николаю во дворце.
Голоса. Александру III.
Сталин. Один чёрт, всё равно.
Криворучко. Портрет расписан и подписано внизу: такой-то. На дверях стоит часовой и по пропускам пропускает. Я этим делом заинтересовался, пошёл. Спрашивает: “У вас пропуск есть?” “Нет”. — “У нас тут только собрались по особым приглашениям, а у вас нет, значит, не пропустим”… Так было организовано троцкистское собрание…
Какое положение в корпусе на сегодняшний день?
Для меня теперь понятно, почему я получил 12 76-мм пушек и почему я не получал этих пушек до мая месяца. Для меня на сегодняшний день картина стала ясной. Неоднократно я ставил этот вопрос, однако дело не улучшалось. В 3-м механизированном полку 15 боевых машин стоят без моторов. Моторы мы сдали по распоряжению округа на завод для ремонта. Почти год прошёл — 8 месяцев прошло, а моторы не возвращаются. Я послал из механизированного полка командира узнать, где моторы. С завода привезли мне справку, что моторы отремонтированы и отданы в другую часть. Я поставил вопрос перед командующим.
В 5-м полку на сегодняшний день 18 37-мм пушек, но нет ни одного снаряда. Я ставил вопрос, почему у меня нет снарядов, с чем я буду выступать, чем я буду обучать. Я получил полковую пушку и на сегодняшний день я не имею ни одного зарядного ящика.
Мобилизационный план. Была ваша директива — проверить НЗ и проверить наши первые эшелоны. Я этим делом занялся, проработал, по крайней мере, около восьми дней, изучил всё подробно. Получается, что в артиллерийских полках из-за того, что не упорядочено это дело, полки должны остаться во втором эшелоне; из-за того, что нет номеров, 36 артиллеристов должны были остаться во втором эшелоне.
По 14-й дивизии из-за того, что нет зарядных ящиков, мы должны были оставлять снаряды на тех повозках, которые брали от населения. Я взял на себя ответственность и после разработанного плана созвал командиров дивизий с начальниками штабов и приказал в три дня изменить это дело, с пулемётных тачанок снять упряжь, хомуты. Кроме того, лошадей подобрать из сабельных эскадронов. После этого я поехал в округ и доложил командующему. Командующий говорит: “Это ты зря сделал. Нужно запросить по этому поводу Москву, разрешит или не разрешит Москва за счёт сабельных эскадронов пополнить артиллерийские полки”. Я сказал, что я это уже сделал, поэтому разрешите моё решение оставить в силе. Я буду в Москве, зайду к наркому и доложу ему.
А Якир говорит после того, как записал всё это в блокнот: “Ты не ходи туда, куда тебе не следует. Я с наркомом буду говорить сам и освещу положение дел”. Я отвечаю, что два года не был у наркома и мне хочется доложить ему о ходе нашей учёбы и о состоянии корпуса. Он говорит: “Посмотрим что будет, я тоже буду на Военном совете”.
Вот с каких пор у меня появилось недоверие к Якиру…
Ворошилов. А Семён Михайлович знал, что у вас нет упряжи артиллерийской? Почему нужно было ожидать Военного совета?
Будённый. Он по мобплану взял, по вторым эшелонам. Я-то об этом знал…
Криворучко. Товарищи, здесь Петровский выступил и заявил. Я с этим целиком не согласен, что у нас на сегодняшний день существуют примаковцы, котовцы, будённовцы. Я заявляю открыто, по-настоящему, по-простому, по-большевистски, по-честному. И обвиняют в том, что чуть ли не весь округ, в особенности командиры, так же, как Якир занимается очковтирательством и не занимается делом, не готовят армию. Товарищи, я заявляю: я корпус готовлю не для Якира и не для того, чтобы Якиру создавать авторитет.
Насчет очковтирательства. Пусть скажут те, кто со мной работал на протяжении долгих лет. У меня был Тюленев, инспектировал стрелковое дело, проверял. Неужели он настолько неграмотный человек, что не мог разобрать, очковтирательство ли это? У меня были и другие комиссии, не вредительские комиссии, а на сегодняшний день они здесь сидят, тоже проверяли и очковтирательства не видели. Я заявляю, что если у меня на сегодняшний день есть ненависть и недоверие к примаковцам, то не ко всем, а к отдельным людям. На сегодняшний день я не могу полностью положиться на ту головку, которая тесно была связана с Примаковым и на протяжении долгого времени имела с ним связь. Вот хотя бы тот же Никулин, тот же самый троцкист, они отсылали Примакову тайную делегацию, пусть здесь расскажут, что это за делегация и зачем она ездила в Москву. Я отношусь с пренебрежением и не с полным доверием к Григорьеву, Демичеву, но не ко всем примаковцам…
Тов. народный комиссар, пускай приезжает любая комиссия и проверит состояние корпуса. Я сам объезжал в 30-м полку, проверял сам до одного человека, и мы там имеем 81% по стрелковому делу, 97% в пулемётном деле. Якир предложил мне на основании вашего приказа телеграммой обратить внимание на стрелковое дело с тем, чтобы перевернуть всю учёбу и поставить стрелковое дело на должную высоту за счёт других дисциплин. Я прочитал телеграмму, вызвал Риттеля, начальника политотдела корпуса и сказал ему: “Мы не можем этого делать, потому что это было бы однобоко. Нам надо найти отстающих людей, подтянуть их, но не за счет других дисциплин”. Я так и сделал — приехал в округ и стал ему докладывать. Якир говорит: “Правильно или неправильно, надо подумать, но почему бы не сделать так, чтобы повысить стрелковое дело за счёт других дисциплин?”. И тут у меня с ним произошло расхождение. Я заявляю, что в корпусе никакого очковтирательства нет, и корпус в любой момент готов к войне…
Ворошилов. Слово имеет т. Гайлит.
Гайлит. Товарищ народный комиссар, я хочу остановиться на двух основных вопросах. Первый вопрос — о строительстве наших вооружённых сил, и второй вопрос — о моих личных отношениях с отдельными лицами, оказавшимися врагами.
Сначала по первому вопросу… Я здесь… хочу остановиться на строительстве Минского укреплённого района. В апреле 1932 г. я был брошен на строительство Минского укреплённого района. Передо мной была поставлена задача к осени 1932 г. сдать этот район, имеющий по фронту 120 километров.
Там не было ничего, даже принятия района по карте, не говоря уже о подготовке, о рекогносцировке и т. д. В таких условиях… пришлось приступить к работе. Я получил оперативное решение командующего войсками — сейчас мы знаем, что это вредитель Уборевич. Когда этот оперативный план я должен был на месте увязать с местностью, то оказалось, что укреплённый район проводится по местности, явно невыгодной для обороны.
Я внёс целый ряд изменений, изменил рубеж, и в конце мая, когда приехала комиссия во главе с т. Егоровым, с начальником инженеров Петиным, с начальником Оперативного управления Обысовым, в присутствии Уборевича я докладывал данные рекогносцировки.
Мне пришлось иметь отдельные стычки с Уборевичем, в частности в районе Заславля, где я включил так называемую пулемётную горку. Первоначально, по проекту Уборевича, эта горка оставалась вне укрепленного района, а это значило, что наша позиция оказывалась внизу и не только простреливалась, но наш тыл просматривался больше, чем на десяток километров. Я включил этот район, который, в свою очередь, потянул целый ряд изменений и дал улучшение нашей позиции.
Когда я повёл комиссию на эту пулемётную горку, Уборевич заявил мне: “Почему вы сюда вывели передний край, почему вы включили эту высоту?” А я ещё по дороге докладывал ему, что я не могу оставить эту горку вне укреплённого района. Я сказал: “Пойдёмте на место, вы посмотрите и, если я не прав, — наказывайте меня”. Когда комиссия осмотрела эту высоту, все согласились, что её нельзя ни в коем случае оставлять вне укреплённого района. Я тогда обратился к Уборевичу и спросил: “Как, товарищ командующий, правильно я решил или нет?” — “Ну, — говорит, — правильно”.
Дальше, с большим боем… удалось включить в укреплённый район соседний гористый лесной массив, точно так же господствующий над местностью. Будучи оставленным в руках противника, т. е. перед укреплённым районом, он дал бы целый ряд практических выгод для наступающего, который моментально получил бы все удобства для прорыва укреплённого района… Здесь комиссия прекратила работу, заявив, что дальше будет дополнительно принят передний край.
В дальнейшем я просил ещё выслать для приёмки выгодного переднего края комиссию, внёс изменения. Точно так же нужно было, по-моему, провести несколько ближе к границе передний край для того, чтобы дать удобные условия обстрела местности для того, чтобы оставить в тылу укреплённый лесной массив, который выгоден для организации наших артиллерийских позиций и т. д. На это Уборевич не пошёл, приказал проводить укрепленный район по восточной опушке лесного массива. Дескать, вы расчищайте, получите здесь обстрел в условиях лесной местности».
Для справки. Положение, на котором настаивал Уборевич, когда перед участком обороны Минского УРа оставался бы лесной массив, означало, что противник имел бы возможность скрытно подойти к передовым позициям обороны и расстрелять их из артиллерии и пулемётов практически в упор.
«Гайлит (продолжает). Дальше укреплённый район был закончен севернее Плешниц, приблизительно в 8—7 км или несколько меньше. Осталось до Березины ещё километров 25—30 открытого прорыва. Я считаю, что этого нельзя было оставлять. Когда были закончены основные работы на принятом участке, я поехал для рекогносцировки. Произвёл эту рекогносцировку и поставил вопрос, что нужно для того, чтобы прикрыть это направление на Борисов…
Егоров. Земельское направление…
Гайлит. Да. Я произвёл туда рекогносцировку с тем, чтобы не дать возможности обойти правый фланг в случае наступления. Я не знаю, решён ли этот вопрос сейчас. Если этот вопрос не решён, то в таком положении оставлять его нельзя.
Когда я получил новое назначение — это было в начале января 1933 г., после 9 месяцев моей работы, — я сдал укреплённый район по тому плану, который был сделан на 84 или на 83%. Я оставил новому коменданту записку, в которой совершенно открыто поставил вопросы о том, какие местности укреплённого района являются слабыми, что нужно ещё доработать, где и какие нужно внести исправления. Другую записку по этому же поводу я оставил начальнику Штаба РККА.
Я не знаю судьбу этих предложений, но, во всяком случае, там я ставил вопрос, что в таком состоянии, в каком я сдал укреплённый район, он не может считаться полностью боеспособным в том отношении, что он, во-первых, не имеет глубины, во-вторых, что этот укреплённый район, занимая по фронту 120 километров[2], в ряде мест представляет собой тонкую нитку.
Сталин. Где это?
Гайлит. Это Минский укреплённый район. Я был начальником строительства и комендантом этого укреплённого района в 1932 г., действовал под руководством Уборевича. Я докладываю, что при определении переднего фронта этого укреплённого района я поднимал ряд вопросов о том, что нужно усилить этот… район, что нужно изменить передний край.
Мне Уборевич не дал этого сделать. Кое-что мне удалось провести в смысле укрепления. После нового назначения меня помощником командующего Сибирским военным округом я оставил записку, где поставил перед новым комендантом, который не прибыл до моего отъезда, оставил ему записку о том, какие имеются слабые места данного района. И вторую такую же записку я вручил начальнику Штаба РККА с указанием, что укреплённый район в таком положении, в каком я его оставил, является исключительно важным для нашего Союза. Минский укреплённый район… не имеет глубины, т. Сталин, он весь в ниточку. Между тем имеется ряд опорных пунктов, которые, будучи соответствующим образом укреплены, имеют большую силу сопротивления.
Сталин. Естественное укрепление.
Гайлит. Так точно. Вокруг высот, которые просматривают весь фронт приблизительно на расстоянии 80 километров. Отдельные высоты буквально перекликаются между собой и с них можно обозревать местность. На склонах может быть организована соответствующая групповая оборона.
Я не знаю, т. Сталин, каково… решение этого вопроса. Я тактическое решение принимал, какое мне предписывал командующий войсками, когда я ему доверял. Но, если это решение не изменено к настоящему времени, то этот укреплённый район нуждается в очень серьёзном укреплении. Я могу ручаться за каждую огневую точку, которую… персонально выбирал, сам лазил, что называется, на брюхе, каждую точку изучал сам, выбирал местность. Когда в 1932 г. приезжал… т. Ворошилов, я ряд точек показал, и даже в процессе строительства нельзя было не видеть, насколько они были выгодны… чтобы дать обстрел соответствующий и чтобы можно было маскировать их…
Необходимо обратить особое внимание при дальнейшем укреплении, что я считаю необходимым правый фланг упереть в Березину. Я производил рекогносцировку и оставил все рекогносцировки там, на месте по укреплению правого фланга… считаю, что вопрос об укреплённых районах является вопросом исключительной важности.
Сталин. Правильно.
Гайлит. Я должен здесь доложить, что, прежде чем приступить к рекогносцировке в Минском районе, я попросил разрешения побывать в Полоцком укреплённом районе. Я докладывал, что, если там не будут внесены изменения, там точки находятся в безобразном положении, не имеют достаточного обстрела. Они посажены сплошь в лощинах.
Дыбенко. Сам же сажал.
Гайлит. Извиняюсь, т. Дыбенко, я на этих укреплённых районах не работал. В Минске я этих ошибок не допускал, в Минском укреплённом районе этих ошибок нет.
Теперь, я имел возможность ознакомиться с одним укреплённым районом — Благовещенским. Там аналогичный характер — сплошная нитка. Я никогда не преклонялся перед иностранной тактикой, но нам давали материал. Напротив Благовещенского укреплённого района строят японцы укреплённый район, но он построен на узлах, и организация круговая. Там три основных района, которые занимают фронт в 40 километров. У нас же, как только нитку прорвут, у нас тыла нет. У нас построено дело, главным образом, на фронтальной обороне. Я считаю это неправильным. Кто ввёл организацию таких укреплённых районов? Являются ли характерными эти укреплённые районы, которые я знаю в Минске и Полоцке и один укреплённый район под Благовещенском?
Голос. Забор, а не укреплённый район.
Ворошилов. Где забор?
Голос. Это система укреплённых районов представляет собою забор в сравнении с той укреплённой системой, которая имеется во Франции[3]. Здесь принципиальная разница между нашими укреплёнными районами и во Франции.
Сталин. Система заборов не годится.
Гайлит. Тов. Сталин, я хочу воспользоваться здесь присутствием народного комиссара и вашим присутствием и сказать, что такая система ненадёжная, когда мы имеем возможность только обороняться с фронта. А когда враг прорывает наш фронт, нам нет возможности продолжать оборону. Посмотрите систему укреплённых районов. Это не укреплённые районы в полном смысле слова, это укреплённые полосы…
Я здесь не буду останавливаться на отношениях Уборевича ко мне лично, но я считал бы целесообразным кое-что сказать. Я был там чужим человеком. Надо мной Уборевич издевался. Я в ряде случаев материал выдирал собственными руками, дело доходило до Москвы включительно. Уборевич мне ни в чём не помогал. Я вынужден был писать в критические моменты и в НКВД, и в Комиссию Совконтроля, и в адрес народного комиссара для того, чтобы вырвать материал. Я строил укреплённый район, т. Сталин, без предварительной подготовки. В 1932 г., в апреле месяце, я выехал, а в сентябре месяце мне был дан приказ на строительство УРа.
Сталин. А в старое время о фортификационных работах не читали?
Гайлит. Я выехал из Москвы в 1924 г. Я просил ознакомиться. Я на новое место приехал, а оперативных документов мне не давали. За тактическое решение я готов отвечать, здесь я ничего не допустил неверного. Теперь для меня ясно, почему Уборевич проводил эту линию.
Сталин. Может быть, он сам тоже не понимал?
Гайлит. Сомневаюсь.
Ворошилов. У нас система по сравнению с французской совершенно различная: у них одна точка представляет собою настоящее укрепление, там небольшой двор и всё совершенно открыто.
Гайлит. Там имеются и большие, и малые точки, но там имеется глубина, которая создаёт упругость обороны… Мы не можем смотреть так, что всюду мы будем идти вперёд. Где-то мы будем сдавать — и это неизбежно…
А если я могу создавать взаимодействия, то в какой-то точке я не буду иметь никакого обстрела и этим самым я могу дать противнику коридор, возможность взять очень многое, стоит ему только проникнуть в тыл, и никто уже тогда из такой точки не может никого поражать.
Это исключительно важно. И я считаю, что мой долг довести мои сомнения, мои эти подозрения до сведения Политбюро.
Второй вопрос — это в отношении необоронительного строительства. Этот вопрос, товарищ народный комиссар, является не менее принципиальным и не менее важным.
Сталин. Что такое необоронительное строительство?
Гайлит. Это строительство казарм, ангаров, аэродромов и т. д. Строим мы, т. Сталин, пожарно… Мы никогда не знаем окончательно, что же мы, в конце концов, построим в наступающем году. Во-первых, мы узнаём обычно о плане строительства в мае или в лучшем случае апреле…. Порядочный строитель знает об этом, во всяком случае, раньше. Нужно подвезти загодя материалы, подготовить сырьё и т. д. Мы всего этого, как видите, лишены. Во-первых, мы получаем план с опозданием; во-вторых, здесь максимальная централизация. Обычно планы строительства меняются несколько раз в год.
Сталин. Кем?
Гайлит. Строительным управлением и Генеральным штабом. Например, строительный план 1937 г. — и это характерно для всех округов — я получил план 1937 г. на 26 млн. руб. Сумма эта в общем масштабе строительства, конечно, маленькая, но для Сибирского округа она большая. Получил план и рассчитываю, что мне надо воспользоваться зимним временем и забросить материалы по тем объектам, которые намечаются к стройке. Начинается закупка и заброска материалов. Через 2 месяца я узнаю, что план мне урезан…
Сталин. Кем?
Гайлит. Во-первых, мне урезал на 2 млн. Левичев; затем мне сообщает Хрулёв о том, что ещё на 2 млн. мой план срезан. Из 26 млн. — 4 млн. срезаны. Посудите сами, как можно организовать строительство при такой кадрили?
Естественно, это удорожает, помимо всего, строительство, а мы боремся за удешевление себестоимости. Я считаю, что в строительном отделе и на сегодня сидят вредители, которые мешают строить. В Генеральном штабе в отношении планирования средств… несомненно, вредительство, иначе ничем нельзя другим объяснить, когда даётся сначала задание развернуть строительные работы в таком-то масштабе, а потом снимаются средства, то, естественно, это выгодно только врагам. Это путает места и не даёт возможности работать.
Тов. Сталин, представьте себе карту: Улан-Удэ — это Верхнеудинск. И представьте себе Томск. Нам предлагается из Верхнеудинска завозить лесные материалы в Томск. Посылались в Управления несколько телеграмм… я проверял, ведь это же нелепица: в Томск, откуда вывозятся лесные материалы, завозить лес из Забайкалья. Как можно так планировать! Я считаю, что так планировать может только враг.
Тов. народный комиссар, кроме того, мы вынуждены иногда останавливать стройку просто из-за гвоздей — нет гвоздей. Сейчас мы строим наспех из сырого леса, лес этот высыхает, и детали коробятся. Из-за шурупов мы имеем сплошь и рядом перебои. Все батареи готовы, а какие-нибудь фитинги задерживают нас, и мы ничего не можем сделать. По существу, имеется вся коробка, а войти туда нельзя, причём всё это снабжение централизованно, и на местах мы этих мелочей не можем купить.
Мы бомбардируем Москву, из Москвы получаем сообщения: материалы отгружены. Проходит месяц, другой, — а мы ничего не получаем. Некоторые материалы мы получаем в количестве больше, чем нужно, а нужных материалов мы не получаем. В результате мы не можем дать тех темпов, которые мы можем дать в нормальных условиях работы. Мы нервируем технический персонал, мы нервируем рабочих — рабочие видят, что здесь творится что-то неладное. Мы загружаем телеграммами Строительное управление. Мы сами отрываемся от боевой учёбы, тратим чёрт знает сколько времени, а эффекта никакого нет. Здесь, безусловно, действует рука врага…
Я считаю необходимым обратить внимание на то, что у нас нет должного отношения к неприкосновенному запасу винтовок. В прошлом году я установил, что наши винтовки имеют прицелы, не соответствующие нужным расстояниям. А ведь это вопрос сугубо важный, потому что это касается мобзапаса вооружения…
Сталин. Насчет Путна вас спрашивают. В чём тут дело?
Гайлит. Я должен доложить в отношении Путна следующее: когда на суде т. Вышинский заявил, что Путна является врагом, я только тогда узнал, что он враг. До тех пор я считал, что Путна является нашим преданным человеком…
Голос с места. А вы знали о его работе в Приморье? Об этом вся армия знала.
Гайлит. О том, как он работал в Приморье, я не знаю. Я должен сказать, что Путна во время Гражданской войны был командиром полка. Я Путну много раз выручал, спасал из боя, и с тех пор у нас установились определённые товарищеские отношения, и это послужило основой для нашей дальнейшей дружбы. Я совершенно откровенно заявляю, что считал Путна своим близким товарищем, с ним переписывался, встречался, когда он приезжал и делился мнением. Я этого ни от кого не скрывал. Я говорил о своих встречах с Путна некоторым товарищам, в частности, Эйхе. Но о том, что он является врагом, я не знал…
В марте месяце я на партийном собрании также доложил о своих связях с Путна — с врагом народа. Я поставил вопрос под углом зрения того, к чему приводит беспечность, притупление классовой бдительности, когда деляческая дружба подменяет партийные взаимоотношения. Больше я ничего не мог сделать. Я ставил в своё время в известность т. Эйхе — секретаря Западно-Сибирского обкома — об этой связи. У меня сохранились письма от Путна.
Голос. А что вы, чай пили или в шахматы играли?
Гайлит. Мы в шахматы не играли. Мы обменивались фотографиями. Это, конечно, смешным кажется, но это так.
Голос. Политические вопросы были?
Гайлит. Политических вопросов у нас… не было.
Голос. Что же вы за человек, как можно на политические темы не говорить?
Гайлит. Я не обсуждал с Путна никаких политических вопросов. Единственно, когда он уезжал на Дальний Восток, я ему задал вопрос: «Как ваши старые троцкистские дела?» Он говорит: «Я стою целиком на позиции Центрального Комитета».
Голос. Тов. Гайлит, вы расскажите о своей особой дружбе с Эйдеманом.
Гайлит. У меня особой дружбы с Эйдеманом нет. Если вам угодно, я могу рассказать… Эйдеман был моим командующим, я был его помощником в Сибири. Ему доверяли. Я, откровенно говоря, точно также Путна доверял. Я видел, что он облачён соответствующим доверием.
Сталин. И мы доверяли, и Эйдеману доверяли…
Гайлит. У Эйдемана я был несколько раз на квартире во время известных вечеров…
Блюхер. Два слова о тяжелой авиации на Дальнем Востоке пусть скажет, интересный вопрос.
Гайлит. Осенью прошлого года я получил телеграмму от Лапина из Москвы. Я дословно не помню, но эта телеграмма имеется в штабе СибВО. По распоряжению народного комиссара нужно осмотреть ряд аэродромов Сибирского военного округа для решения определённых авиационных вопросов — и встретить Лапина.
Когда Лапин приехал, он доложил, что был в Москве. Докладывал народному комиссару, докладывал Сталину, что вопрос дислоцирования тяжёлой авиации на Дальнем Востоке не соответствует оперативной готовности, что, дескать, в первый период войны на Дальнем Востоке в первую очередь понадобится штурмовая авиация, которая имеется в Сибирском военном округе.
А т. к. штурмовая авиация в смысле переброски зависима от погоды и т. д., то она не успеет прибыть вовремя, и что он доложил и получил одобрение народного комиссара, что тяжёлую авиацию нужно передислоцировать с Дальнего Востока в Сибирский военный округ, а штурмовую авиацию перебросить на Дальний Восток, что тяжёлая авиация при любых условиях сумеет перелететь. Под этим углом он попросил ознакомиться с условиями военного авиационного городка.
Голос. Кто вам дал такую телеграмму?
Гайлит. Лапин за своей подписью. Эта телеграмма имеется у меня в штабе. Под этим углом зрения был осмотрен военный городок и написан Лапиным следующий доклад на имя народного комиссара, копия т. Блюхеру.
Блюхер. Не Лапин. Вот тут всё и несчастье, что в этой сложной комбинации с делом переброски воздушных средств в нашей обстановке написал и Лапин, написал и Гайлит.
Гайлит. Доклад как раз писал Лапин.
Блюхер. У меня такое впечатление, что он попал в это дело как кур в ощип.
Гайлит. Можно спросить Лапина, вероятно, он от этого не откажется. Я участвовал в этом деле с точки зрения возможности расположить тяжёлую авиацию в этом городке. И считая, что там можно тяжёлую авиацию расположить, под этим углом я подписал и не сделал своей оговорки.
Сталин. Лапин немножко подвёл вас?
Гайлит. Не то что подвёл. Это я оказался в данном отношении недостаточно дальнозорким…»
Для справки. Гайлит рассказывает об одной из затей дальневосточной группы Гамарника, суть которой была в том, чтобы постепенно удалить тяжёлую бомбардировочную авиацию с аэродромов Забайкалья, Хабаровского края и из Приморья, в частности, с авиабаз в Украинке, Верхней Полтавке, Партизанске и др. Эта авиация могла достать как до Японских островов, так и до группировок и баз Квантунской армии в центральных и северо-восточных районах Манчьжурии, и потому представляла угрозу для японского военного командования. Видимо, по «просьбе» генерального штаба Японии Гамарник, Аронштам, Лапин и другие троцкисты начали готовить этот манёвр с удалением тяжёлых бомбардировщиков в район Иркутска и Улан-Удэ.
А. Яновский
Продолжение читайте в книге с одноименным названием, которая в ближайшее время будет издана МЛРД РП.
[1] Дрейцер Е.А. (1894—1936) – в 20–30-е годы один из наиболее активных троцкистов. В 1928 г. исключён из партии. В 1929 г. восстановлен и направлен на хозяйственную работу. До ареста в июле 1936 г. был заместителем директора завода «Магнезит» в Челябинской области. Один из главных фигурантов в деле антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевского центра. Приговорён к расстрелу.
[2] На самом деле длина Минского УРа по фронту составляла 160 км.
[3] Имеется в виду «Линия Мажино».
Чорд, я никогда так глубоко не клал, но и Дыбенко, и Гайлит, и Блюхер– всегда были попали под раздачу. По Вики все однозначно, но с Вики и так понятно. А вот если они все враги, как им удавалось так долго вводит всех за нос? Какая-то двусмысленная ситуация. В спорах с либералами о невиновности жертвы репрессий мне кажется слабоватой позиция защиты вины. Или я просто не вижу всей картины. Уж извините.
Вместо «не клал» – не вникал.
ЧЕСТНЫE люди — люди доверчивыe. Водить их за нос — дело простое для каждого обманщика.
На этот етап помочь можеть только понимание что люди — только два вида — паразиты и непаразиты /експлоататоры и експлоатируемые, буржуазия и пролетариат/. Отсюда появиться и пролетарская злоба /одно из основополагающие понятия/… (кк).bg
PS ‘В спорах с либералами о невиновности…‘ :: хватить спорить с буржуи, тов. Кот.П. … Даже мои 5 котята со мной не спорят — говорят только ‘мы голодны, давай что-то есть’ … (они являются пролетарии, а я буржуй ;-) )
Дождитесь книги, добросовестно разберите и проанализируйте факты, связи и показания заговорщиков, увяжите в систему, сопоставьте с историческими событиями той эпохи. Тогда будет понятно, как контрреволюционеры умели внедряться и водить за нос.
«Горбачёв был в Забайкальской группе войск, Путна — в Приморской; образовалась страшная фронда против т. Блюхера…..и весь этот единый фронт Горбачёва с Путна..»
——-
Фамилии этих мерзавцев у меня какие то неприятные ассоцеации с современными персонажами вызывают, наверно это дежавю..
Горбачёв, вот так совпадение.
Одной преданности рабочему делу, как выяснилось из статей, мало. Без политической грамотности как рядовых коммунистов так и руководителей, без большевистской зоркости, без правильного политического руководства на местах, без критики и самокритики нельзя во время вскрыть ошибки, уклоны и выявить врагов.
Масштабы заговора впечатляют. Назревает пресловутый вопрос: как же так? Где ж были грамотные большевики? Ответ очевиден: оторванность верховного руководства от рядовых, от мл.ком.состава, от политруков, оторванность высшего парт.руководства от рабочего класса и всех трудящихся не допустимо!
«Без теории нам смерть!» «Кадры решают все!» Правильно раставленные на местах кадры! Это уяснили враги РК, и не только уснили, но и довольно ловко расставили на всех ключевых постах своих людей…»круговая порука…»
Этот материал заставляет задуматься и посмотреть под др.углом на хрущевский заговор.
Да вот и неочевиден, совсем неочевиден такой ответ, что, дескать, имела место оторванность «высшего руководства от рядовых». Руководство, сколь бы политическим грамотным оно не было, не может, не в состоянии заменить массы — рядовых. Историю делают массы! Тем более массы, и никто иной, стоят социализм и коммунизм, ведь сама сущность этого строя — самоуправление масс. Это значит, что массы обязаны стать все как один политически грамотными. Именно обязаны! Это их долг. И только тогда они смогут видеть, уметь различать классовых врагов, как бы искуссно они не прятались под личину друзей. Вот этого понимания своей ответственности, личной ответственности каждого, у масс, у подавляющего большинства рабочих и колхозников, не было. И именно поэтому оказался успешным хрущевский заговор, в результате которых победили правотроцкисты, разгромленные в 37-37 гг., закономерным следствием которого и стала горбачевская перестройка — реставрация в стране капитализма. Пока РП пришел именно к таким выводам.
Именно на первых порах, на периоде становления социализма как первой фазе, ответственность за правильность линии раб.партии будет на их руководителях (вождях), как наиболее сознательных и политически грамотных большевиках. От них, в дальнейшем, будет зависить и главное, смогут ли они притянуть массы к самоуправлению, смогут ли привить ту самую личную ответственность каждого за своих товарищей, за свою страну, за все мировое рабочее коммунистическое движение.
Читаю стать Г.Уэллса Россия во мраке 1920г. В общем скептический взгляд обывателя на большевистскую Россию. Но он признает грандиозность планов большевиков на переустройство не только окружающего мира, но и сознания людей. Кто такие планы ставил до них?! Как может изменить горстка большевиков (кол.большевиков в авг. 1917г. соствляло 5% от всего оставшегося населения) мировозрение людей не только своей страны, но и всего мира?!
Планы действительно грандиозные и сложные (других у большевиков не бывает), но вполне реальны и выполнимы, это доказано историческим, материальным развитием СССР. А вот с сознанием — здесь нужен особый подход, нужны годы, чтоб каждый вытравил из себя всю буржуазную слизь и взамен вложил все лучшее, что будет способствовать дальнейшему развитию коммунистической личности. Как выяснилось, 30 лет для этого не достаточно.
И да, и нет. Безусловно, «на первых порах… ответственность за правильность линии раб.партии будет на ее руководителях (вождях)», но «притянуть массы к самоуправлению», если массы этого не хотят и сопротивляются (пусть не активно, пассивно, но упорно), не сможет никто. Сознательность самих масс имеет не меньшее значение, если не большее. Повторю, Коммунизм — есть самоуправление масс, никто, кроме них самих, его не построит. Даже большевики.
Маркс как-то сказал великую фразу: «Класс должен быть готов к своему господству». Вот эта готовность и есть прежде всего сознательность, осознание своей ответственности за себя самого, за свой народ, за его будущее. Осознание каждым представителем класса.
Маркс как-то сказал великую фразу: «Класс должен быть готов к своему господству
но с другой стороны как рабочий класс сможет подготовиться к своему господству в условиях капиталистического общества.
Так же, как готовились к своему политическому господству все остальные общественные класса в истории — когда все настолько осточертеет, что выход только один — брать власть в свои руки.
Многие хотят жить при коммунизме, но мало кто хочет учиться коммунизму. Вот тот самый гранитный камень, лежащий на пути.
Полностью согласен. Потому и сидим в заднице.