К годовщине 9 января 1905 года

114 лет назад, 22 января (9 января по старому стилю) 1905 г. на Дворцовой площади в Петербурге по приказу царя Николая II была расстреляна мирная рабочая демонстрация.

Этот расстрел был той последней каплей, которая и определила начало первой русской революции 1905 года. Однако не все знают, что событиям 9 января предшествовало ещё одно важное событие — всеобщая забастовка питерских рабочих. Начавшись 3 января на Путиловском заводе (забастовало разом 12 500 человек), стачка быстро охватила все крупные предприятия столицы и большинство средних и мелких. К 8 января армия бастующих рабочих составляла уже более 150 000 человек. Будучи дальнейшим развитием массового движения русского пролетариата накануне буржуазно-демократической революции и прямым продолжением всеобщей стачки бакинских рабочих (конец декабря 1904 г.), она, всеобщая питерская стачка, представляла собой новую, уже более высокую ступень в развитии классовой борьбы рабочих с царизмом и буржуазией.

Как это часто бывает в истории, непосредственным поводом к выступлению столичного пролетариата послужило незначительное, можно сказать, рядовое для того времени событие — увольнение четверых рабочих Путиловского завода «за пропаганду».

Начав стачку в защиту уволенных товарищей, путиловцы быстро перешли к широким экономическим требованиям, но и этими требованиями дело не ограничилось, поскольку заводские большевики и значительная часть сочувствующих хорошо понимали, что без политического характера требований любые экономические «подвижки» хозяев в пользу рабочих будут временными и ненадёжными.

Особенностью момента было и то, что едва ли не в центре забастовочных событий до поры до времени стояла гапоновская организация — так называемое «Собрание», или «Общество рабочих». Это «Общество» представляло собой разновидность зубатовской «рабочей организации», созданной царской охранкой для контроля и подрыва изнутри рабочего движения. Возглавлял «Общество» поп Георгий Гапон, давний и надёжный агент полиции.

О сути и задачах этой «рабочей организации» очень хорошо и прямо сказал сам Гапон — в своём письме¹, написанном в первой половине января 1906 г. на имя царского министра внутренних дел П. Дурново. Приведём выдержки из этого любопытного документа:

«Ваше высокопревосходительство. Вам должно хорошо быть известно, как я беззаветно отдавал себя на службу пролетариату до 9 января. И результат сказался скоро: не прошло и года, как из небольшой кучки преданных мне рабочих… несмотря на все нападки социал-демократов… буквально на гроши рабочих выросло сравнительно большое общество, так называемые 11 отделов „Собрания” рабочих… Оно исключительно преследовало цели, намеченные в параграфе 1 своего устава, и не помышляло идти вместе против существующей династии. Наоборот, как для меня, так и для членов рабочего общества личность его императорского величества всегда была священна и неприкосновенна во всех отношениях.

Признаюсь, что в своих частных кружках мы допускали иногда критику… режима, постольку, поскольку это касалось рабочего дела и народного блага. Будь со стороны правительства вообще и в частности со стороны министерства финансов и высшей фабричной инспекции должное внимание к обществу, как к барометру настроения рабочих масс, „Собрание” русских фабрично-заводских рабочих явилось бы прочной базой для разумного профессионального и рабочего движения в России…».

Ясно, куда вёл рабочих Гапон, — к полному рабскому смирению и отказу от классовой борьбы. Однако к концу 1904 г. дело складывалось так, что «Собрание» начало взрываться изнутри. Бурно растущее рабочее движение разбивало все границы, очерченные уставом этой «рабочей организации». В ответ на выход рабочих из состава «Собрания» в недрах гапоновских «отделов» в срочном прядке разрабатывалась «всеобщая петиция» к царю, которая, по словам Гапона, должна разом решить все беды рабочих.

Но сквозь зубатовские ухищрения, сквозь рабскую веру в «царя-батюшку», которая ревностно культивировалась Гапоном и его подручными среди рабочих, в толщу забитой и невежественной массы пробивались политические требования революционной части пролетариата. Эти требования, сформулированные большевиками, в известной мере проникли и в содержание той петиции «о нуждах народных», которую гапоновцы были вынуждены отредактировать под сильнейшим напором масс. Эту левую поправку петиции царю Ленин называл «чрезвычайно интересным преломлением в умах массы или её малосознательных вождей программы социал-демократов»².

Поп Гапон, верный слуга самодержавия, всячески пытался придать самому плану подачи петиции невинный характер, т. е. он планировал вручить её Николаю, так сказать, в узком кругу, без множества свидетелей из рабочих. Но развитие событий опрокинуло этот план, и Гапон повёл массы к Зимнему дворцу.

Утром 9 января рабочие вместе с семьями двинулись к Дворцовой площади. Большевики предупреждали рабочих, что никакие челобитные царям толку не дадут, что все «милости» царей и капиталистов нужно брать силой — с тем прицелом, чтобы этой же организованной силой уничтожить все паразитические классы как таковые. Большевики предупреждали рабочих, что Гапон ведёт их на убой, прямо под огонь войск и полиции.

Но люди упорно шли «за правдой во дворец». Шли без оружия, причём многие несли в руках иконы, хоругви и портреты царя. На подходе к площади мирная рабочая демонстрация была встречена огнём царских войск. В итоге — сотни и сотни убитых рабочих, их жён и детей. Так питерский пролетариат заплатил за свою несознательность, за наивную веру в «доброго батюшку — заступника рабочих».

Кровавая расправа на подступах к Зимнему дворцу была заранее подготовлена и обдумана царём и его ближайшим окружением. Массовым и внезапным расстрелом самодержавие рассчитывало сломить и деморализовать рабочих, отбить у них волю к борьбе за лучшую жизнь. Но царизм просчитался. Именно после утра 9 января массы охватил невиданный гнев, ярость и жажда драки с царём. «К оружию!» — призывали рабочие со всех концов страны, узнав о кровавом воскресенье. В столице и других городах начинаются демонстрации, появляются баррикады. Отдельные стачки разрастаются во всеобщую забастовку, которая охватывает как промышленные центры, так и провинцию. То там, то здесь всё чаще происходят столкновения рабочих отрядов с войсками и полицией. В России начинается революция, в которой, несмотря на её буржуазно-демократический характер, главной движущей силой выступил рабочий класс.

Ну а что же полицейский агент Гапон и гапоновцы? В том же покаянном письме к Дурново Гапон так оценивает свою кровавую провокацию:

«9 января — роковое недоразумение. В этом, во всяком случае, не общество виновато со мной во главе. Я за полтора месяца, различая знамение времени, указывал печатно и словами на сгущенную и наэлектризованную атмосферу настроения рабочих масс. Я говорил… о необходимости мирно разрядить эту атмосферу, использовать во благо как государя, так и …русского народа. Я далее всё делал, чтоб не совершилось пролития… крови…

Так… за несколько дней до 9 января я вошёл в сношение с крайними партиями и потребовал, чтоб не выкидывали красных флагов во время шествия, и чтобы это мирное шествие народа к своему царю не превращалось в демонстрацию, в протест „красных”; я действительно с наивной верой шёл к царю за правдой, и фраза: „ценой нашей собственной жизни гарантируем неприкосновенность личности государя” (в конце 1904 г. Гапон написал Николаю II письмо, в котором убеждал того принять депутацию рабочих и «гарантировал» при этом неприкосновенность особы царя. — М. И.) — не была пустой фразой.

Но если для меня и для моих верных товарищей особа государя была и есть священна, то благо всего русского народа для нас дороже всего. Вот почему я, уже зная накануне 9-го, что будут стрелять (выделение моё — М. И.), пошёл в передних рядах, во главе, под пули и штыки… чтобы своею кровью засвидетельствовать истину — именно неотложность обновления России на началах правды…

Но 9 января совершилось, к сожалению, не для того, чтобы послужить исходным пунктом обновления России мирным путём, под руководством государя… а для того чтобы послужить исходным пунктом начала революции.

…Я мужественно и открыто пошёл против вооружённого восстания и против стачки, прежде чем началась последняя стачка или вооружённое восстание в Москве. Всё это я сделал по глубокому убеждению, что единственный выход, гарантирующий благо России и государя, есть закономерное устройство России на началах, возвещённых с высоты престола манифестом 17 октября³».

Как видим, Гапона, будь он жив, хоть сейчас можно вводить в руководство КПРФ — и охранные позиции почти одинаковые, и основные лозунги классового мира и «умиротворения» рабочих — те же, что и в 1906 г.

Что же касается большевистской оценки событий 9 января 1905 г., то Ленин говорил о них так: «Революционное воспитание пролетариата за один день шагнуло вперёд так, как оно не могло бы шагнуть в месяцы и годы серой, будничной, забитой жизни»⁴. В этот и во все другие январские дни 130-ти миллионная «…дремлющая Россия превратилась в Россию революционного пролетариата и революционного народа»⁵.

Действительно, многие большевики в своих воспоминаниях отмечают, что после расстрела 9 января на заводах, фабриках и даже кое-где в казармах всё чаще можно было услышать слова о том, что «если царь задал нам свинца, то и мы в долгу перед ним не останемся». Боевые настроения масс росли на глазах, и большевикам стоило огромных усилий, чтобы протест и жажда борьбы с царизмом были направлены в организованное и тактически правильное русло.

Как же проходил этот переход от «мирной и сонной» жизни к революции? Часто возвращаясь в своих статьях к этому вопросу — о своеобразии начала, или перехода к революции 1905 г., — Ленин подчёркивал факт массового стачечного движения: «Самым главным средством этого перехода была массовая стачка»⁶.

Однако массовая стачка в рабочем движении России того времени не была новым явлением. Известны бакинская стачка 1904 г., когда рабочие едва не разрушили городскую тюрьму и когда рабочие дружины фактически загнали всю полицию города в подполье. В 1903 г. прошли крупные массовые стачки на юге России, а до этого стачечное движение полным ходом шло и в 90-е гг. 19 века.

Обобщая этот опыт революционной борьбы пролетариата, Ленин прослеживает развитие стачек, их взаимосвязь, и так обобщает этот вопрос: «Когда в 1895 г. начались непрерывные массовые стачки, это было началом полосы подготовки народной революции. Когда же в январе 1905 г. в один месяц число стачечников перешло за 400 тысяч, это было началом самой революции»⁷.

Ясно, что начало революции 1905 г. определялось не только фактом расстрела рабочих на Дворцовой площади. Революции всегда предшествует революционная ситуация. Эта ситуация в России имелась уже в самом начале века — в 1901 г., когда по всей стране прошло политическое оживление масс, когда в городах проходили студенческие демонстрации. Но, главное, в те месяцы на улицы выходит пролетариат с лозунгом «Долой самодержавие!». Ленин отмечает, что именно в 1901 г. «участие организаций революционной социал-демократии в демонстрациях становится всё более широким, активным, прямым»⁸.

Всё это — существенные проявления революционной ситуации, однако решающая битва с царизмом тогда ещё не стояла в порядке дня. Но уже в 1901 г. старая «Искра» во главе с Лениным выдвигала задачи непосредственной поддержки революционных демонстраций, поощрения и развития их, пропаганды самых решительных революционных лозунгов для них. Таким образом, ленинская партия готовила массы к будущему восстанию, которое развернётся только через несколько лет — в 1905 г.

Выше мы говорили о том, что первая стачка, разлившаяся по всей стране в начале 1905 г., выросла из стачки на Путиловском заводе. Перебросившись на другие предприятия столицы, она охватила весь рабочий Петербург и стала всеобщей. Движение рабочих быстро приняло политический характер, и стачка перешла в следующую, высшую свою фазу.

Что же способствовало такому быстрому развороту стачечной борьбы? Этому помогли, в общем, два обстоятельства: во-первых, выгодный момент для экономической борьбы (царское правительство нуждалось в срочном выполнении заказов военного и морского министерств), а во-вторых, развитию забастовок помогло общее политическое оживление в стране.

Но это второе обстоятельство переоценивать было нельзя. Дело в том, что оппозиционность либеральной буржуазии, которая была недовольна политикой царизма, так или иначе сдерживающей развитие капитализма в России, накануне и в начале 1905 г. была далека от революционности. Это понятно: крупной буржуазии нужны были реформы, по возможности, мирная уступка власти со стороны самодержавия, а вовсе не революция «низов», которая была для капитала не менее опасной, чем для царизма.

Однако в общей политической обстановке, которая складывалась к началу января 1905 г., и этот фактор, фактор оппозиционности буржуа, нельзя было сбрасывать со счетов. Ленин пишет по этому поводу: «Опыт русской революции (1905 г.), как и опыт других стран, неопровержимо свидетельствует, что когда есть налицо объективные условия глубокого политического кризиса, то самые мелкие и наиболее, казалось бы, удалённые от настоящего очага революции конфликты могут иметь самое серьёзное значение, как повод, как переполняющая чашу капля, как начало поворота в настроении и т. д.»⁹.

Поэтому в 1904–1905 гг. сложилось так, что кампания по выборам в земства и петиции либералов к царю стали как бы своеобразной предтечей рабочей демонстрации и петиции 9 января. И выборы в земства, и демонстрация рабочих были признаками общего и глубокого политического кризиса в России.

Глубина этого кризиса определялась не только тем, что «низы не хотели жить, как прежде». Этого одного условия для революции недостаточно. К концу 1904 г. и «верхи» уже не могли хозяйничать и управлять, как прежде. В этих условиях земская кампания и все петиции либеральной буржуазии объективно играли в пользу революции.

Но почему же большевики так резко критиковали в те дни меньшевиков и их пресловутый «план» мирных реформ? Дело было в том, что своим «планом» оппортунисты с новой «Искрой» во главе объявляли выборы и демонстрации «высшим типом политической борьбы пролетариата». Перед меньшевиками стояла задача полностью подчинить русский пролетариат либеральной буржуазии, лишить его политической роли в революции. Звучала старая оппортунистская песня, которую поют до сих пор: рабочие должны заниматься только и исключительно экономической борьбой, отстраняясь всеми силами от политики, а политикой должны заниматься «профессионалы» — либеральные буржуа и их партии, составленные из адвокатов и профессоров. Сегодня на дворе уже фашизм, с которым предстоит самая суровая революционная борьба, а КПРФ, поповы, сёмины и пр. всё пичкают рабочих сказками о парламентском и юридическом «пути к социализму».

«Не против того спорили большевики, — замечает Ленин, — по поводу земской кампании, что её нужно использовать для пролетарских демонстраций, а против того, что эти демонстрации хотели ограничить залами земских собраний, против того, что демонстрации перед земцами объявлялись высшим видом демонстраций, против того, что планы демонстраций составлялись под углом зрения не запугать либералов»¹⁰.

Тут был ещё один интересный момент. Сразу же после событий 9 января меньшевики поспешили заявить о «смерти либерализма». Со стороны меньшевиков, которые очень боялись потерять поддержку либеральной буржуазии, это заявление было, конечно, пустой фразой. Но оно было вызвано именно тем обстоятельством, что либералы в тот момент заигрывали с рабочими, поскольку именно рабочие нанесли первый и реальный удар царизму. Но именно потому, что:

• а) этот первый стачечный удар пролетариата был ещё далёк от предстоящих решающих ударов революции и

• б) пролетариат в самом начале революции оказался ещё недостаточно сильным, чтобы отвоевать себе такую свободу, какую он хотел, —

именно поэтому либеральные буржуа расшаркивались перед рабочим классом, называя его «героем». Им нужны были послушные руки и кулаки рабочих — чтобы с их помощью решить все свои задачи в предстоящей революции и при этом не допустить того, чтобы русский пролетариат решил в ней свои классовые задачи. Раб должен был добыть господам каштаны из огня (государственную власть), и раб должен был вернуться в клетку, — вот суть политических планов буржуазии к 1905 г.

Меньшевики сильно волновались по поводу заигрывания буржуазии с рабочими, они боялись, кроме всего прочего, что их хозяева больше не будут нуждаться в своих агентах внутри рабочего движения, и поэтому поспешили заявить, что «либерализм умер»: мол, граждане рабочие, не верьте «вдруг подобревшей» буржуазии, верьте нам.

Лишь большевики по этому поводу сказали прямо, что радоваться расшаркиванию либералов перед рабочими и показным экономическим уступкам не стоит. Наоборот, нужно предостерегать пролетариат от всех этих заигрываний и показывать рабочим, что за ними стоит. Что же касается позиции самой либеральной буржуазии к началу 1905 г., то Ленин характеризует её так: «Это ребяческая политическая наивность, когда за смерть либерализма принимают его желание притаиться. На самом деле либерализм жив, живёт и оживает. Он именно теперь стоит накануне власти. Он именно для того и притаился, чтобы вернее и безопаснее протянуть в надлежащий момент руку к власти»¹¹.

Словно в подтверждение ленинских слов 17 февраля 1905 г. выходит номер немецкой буржуазной газеты «Frankfurter Zeitung» («Франкфуртская газета»). В номере приводится статья о политическом положении в России, написанная петербургским либеральным журналистом Б. Сувориным. В этой статье с достаточной ясностью были высказаны все затаённые планы русских либералов: «Либералы были бы глупцами, если бы они прозевали такой момент, как настоящий. У либералов теперь все козыри в руках, ибо им удалось запрячь рабочих в свою телегу, а у правительства нет людей, так как бюрократия никому не даёт хода».

Ну, насчёт того, что буржуазии удалось сильно «запрячь рабочих в свою телегу», — это выдавание желаемого за действительное, а в остальном Суворин очень точно показал все расчёты и планы русских буржуа и их французских, английских и немецких компаньонов.

Марксисты хорошо знают, что угнетение низов и кризис верхов — всё это важно, но в то же время всего этого недостаточно, чтобы развернулась революция. Эти обстоятельства создают лишь «гниение» страны, а для социального переворота в ней нужен революционный класс, способный превратить «пассивное состояние гнёта в активное состояние возмущения и восстания»¹².

Такой революционный класс в России имелся налицо — это рабочий класс. Правда, надо сказать, что на самом переходе к революции 1905 г. некоторое место в рабочем движении занимала зубатовщина, гапоновщина, т. е. полицейские организации пролетариата. Но своеобразие момента было в том, что уже в ходе этого «перехода» движение, начатое полицией в целях развращения рабочих, уродования их политического сознания, обернулось против самодержавия. Полицейский «социализм» уже в момент своего появления содержал в себе свою скорую смерть. Зубатовское движение, обезоруживая и подводя рабочих под пули, обернулось усиленным взрывом пролетарской классовой борьбы: от наивной веры в «царя-батюшку» обозлённые рабочие быстро переходили к осознанию необходимости вооружённого восстания: «царь задал нам жару — ну и мы в долгу не останемся».

И всё же, что укрепляло эту рабскую веру в «доброго царя» и что её разрушало? «Долгие поколения, — пишет Ленин, — забитой, одичалой, заброшенной в медвежьих углах мужицкой жизни укрепляли эту веру»¹³. Миллионы и десятки миллионов русских рабочих и крестьян искали облегчения своего положения у «самого» царя-батюшки, обвиняя во всех безобразиях, насилиях, произволе и грабеже только обманывающих царя чиновников. Они, эти забитые массы, до поры не могли идти на восстание, они способны были только просить и умолять. Чувства и настроения этих миллионов одичалых и тёмных людей, их уровень знания и политического опыта и выразил поп Гапон, и в этом как раз и состояло историческое значение той роли, которую Гапон, вчера ещё никому не известный, сыграл в начале первой русской революции.

Но именно по этой причине в тот период было не исключено появление новых «гапонов». Вопрос был в том, что буржуазно-демократической революции 1905 г. предстояло поднять к активной жизни, к героическим усилиям, к основательному историческому творчеству, т. е. к невиданным и немыслимым делам гигантские массы. Эти массы предстояло быстро вырвать из страшной темноты, невиданной забитости, одичалости и тупости. В таком грандиозном деле нельзя было исключать гапоновщины, так как сознание масс сильно отставало от сложившихся условий их материальной и политической жизни.

Но внутри этой забитой и одичалой России росла и крепла городская, промышленная, новая Россия в лице сознательной части пролетариата. С 1889 г. рабочее движение выдвинуло тысячи передовых пролетариев — социал-демократов, которые вполне сознательно порвали со всякой верой в «добрых царей». Это были годы рабочего движения, которое соединялось с научным социализмом. Это были годы непрерывного стачечного движения середины 90-х гг., годы непримиримой борьбы Ленина и ленинцев с либеральным народничеством, с «легальным марксизмом» переодетых буржуа, с оппортунизмом «экономистов». Это было первое десятилетие борьбы Ленина за создание большевистской партии, партии нового типа. Именно это десятилетие воспитало десятки тысяч рабочих, у которых классовый «инстинкт», окрепший в стачечной борьбе и в политической агитации, подорвал все основы веры в царей и богов.

Вот такое специфическое переплетение старой и новой России было налицо в событиях 9 января 1905 г. В них было сочетание наивной, патриархальной веры в царя-заступника и ожесточённой уличной борьбы с оружием в руках против царской власти: «Первый же день русской революции с поразительной силой поставил лицом к лицу старую и новую Россию, показал агонию исконной крестьянской веры в царя-батюшку и рождение революционного народа в лице городского пролетариата»¹⁴.

В январе 1905 г. революционное сознание рабочего класса прорвалось вопреки всяким полицейско-гапоновским уловкам и ухищрениям. Пролетариат восстал против царизма, именно он начал и развернул революцию. Именно он раньше всего испытал на себе всю тяжесть расстрела — этого предметного урока гражданской войны. И рабочий класс прежде других сделал правильные выводы из этого урока.

После бойни 9 января был выброшен лозунг «К оружию!». Широкие массы осознали практическую необходимость вооруженного восстания против царизма, тем самым был сделан первый, самый трудный шаг к революции. После широких настроений в духе «боже, царя храни» сам факт постановки задачи вооружённой борьбы самими рабочими имел огромное значение. Тем самым, рабочее движение ещё больше проникалось той идеей, что борьба с оружием в руках против угнетателей должна начинаться и идти при любом народном волнении.

В этой идее, в частности, проявилась подлинно классовая самодеятельность революционного пролетариата, выступающего, как авангард, во главе всего революционного народа как вождь, как руководящая сила, как гегемон в разворачивающейся гражданской войне против царизма.

Конечно, самодеятельность пролетариата была разной. Была самодеятельность революционно-инициативной и сознательной части рабочих, но при этом была и «самодеятельность» пролетариата, неразвитого и ведомого оппортунистами и зубатовцами на коротком поводке. Была самодеятельность сознательно-революционная, большевистская, и была «самодеятельность» зубатовская (или, для дня сегодняшнего, поповско-КПРФная), которая вела рабочих в ещё более глубокое рабство.

Буржуазные газеты, которые выходили в первой половине 1905 г., всё пытались «разобраться» в больших январских событиях в России. Они ставили вопрос: «Что это было, бунт или революция?». Большевики, разъясняя этот вопрос рабочим, говорили, что нельзя не видеть общенационального и даже международного значения этих событий. Такой размах и накал движения пролетариата определённо придавал январским событиям революционный характер.

В своём нежелании признать начало революции в России от буржуа не отставали и меньшевики. Номер новой меньшевистской «Искры» (№ 86 от 03.02.1905 г.), подводя в редакционной статье «итоги» 9 января, писал: «Революции у нас не было; был один высокопсихологический момент — вера в царя, под влиянием которой толпа пошла в город». Так, не поняв исторического смысла 9 января, на страницах своей печати меньшевики продолжали рассуждать на пустую тему об «одушевлении массового потока классовым сознанием и политической самостоятельностью» (примерно ту же чушь сегодня несут с экранов поповы и сёмины).

Но истинный смысл всех статей и заявлений меньшевиков того периода сводился к восхвалению слабых сторон пролетариата в событиях 9 января, к «доказательству» ненужности и невозможности партийно-большевистского руководства рабочим движением. Между тем, настоящим руководителем, гегемоном народных масс в разворачивающейся революции выступил именно пролетариат, и это нельзя было отрицать. Но в такой ситуации сам гегемон революции не мог бы исполнять свою функцию руководителя без своего собственного политического авангарда, в противном случае рабочий класс не смог бы ничем и никем руководить. Тем более что на дальнейших этапах революции 1905 г. приходили в движение и присоединялись к ней всё новые и новые массы трудящихся, которых нужно было организовывать и направлять.

С другой стороны, вовлечение в движение всё более широких масс говорило о том, что налицо и большее понимание и осознание массами своих классовых интересов. В таком революционном сочетании быстро выявилась, по словам Ленина, «…определённость политических, партийных группировок и более точная обрисовка классовой физиономии разных партий, — следовательно, всё большая замена общих, абстрактных, неясных и смутных в своей абстрактности политических и экономических требований конкретными, точно определёнными различными требованиями различных классов»¹⁵.

Под руководством рабочих борьба масс развивалась очень быстро, быстрее, чем ожидали многие революционеры. А руководителем самих восставших рабочих, их передовым отрядом и вождём на всех этапах революции 1905–1907 гг. была партия большевиков.

Но не надо думать, что у большевиков тогда всё шло, как по маслу. Такого положения, когда в революции всё идёт по плану, не бывает вообще. Поэтому сила большевистской партии проявлялась не в том, что она заранее знала все мелкие детали и «повороты» революционного процесса, а в том, что она твёрдо держала генеральную марксистскую линию и умела — на основании своей линии — быстро находить выход из самых сложных ситуаций.

Тем не менее, в начале революции организационный охват рабочих масс у партии был ещё невелик. Как уже говорилось, накануне революции и в её первые дни влиянием на питерских рабочих ещё пользовались зубатовско-гапоновские «организации» и «общества». Петербургский комитет РСДРП(б) иногда действовал слабо, большой работы по разоблачению гапоновских провокаций к январю развернуть не успел.

Тем не менее, несмотря на исключительно тяжёлые условия работы, которые осложнялись противодействием и дезорганизацией рабочих со стороны меньшевиков, партийные органы большевиков сделали много. Даже Ленин, критикуя товарищей за упущения, признавал, что «…участие организованной революционной социал-демократии в январских днях было несравненно значительнее, чем в предыдущих стадиях движения»¹⁶. Разумеется, продолжает Ленин, это участие всё ещё было «…слабо, и слабо по сравнению с гигантским спросом активной пролетарской массы на социал-демократическое руководство»¹⁷.

Но влияние большевиков в рабочем классе, идейное руководство партии не исчерпывалось непосредственной работой местных организаций и их состоянием в январе-феврале 1905 г. Работа, которая была проделана РСДРП(б) на предыдущих этапах, не могла пропасть бесследно. «Работа социал-демократии, — пишет Ленин накануне 9 января, — в течение последних 10 лет и уроки рабочего движения за это время принесли свои плоды, разлив идеи социализма и политической борьбы по самым широким каналам»¹⁸. Без этой колоссальной работы партии на этапе подготовки революции не было бы такого быстрого перехода рабочих от полу-рабской «петиции» к оружию и восстанию.

Всё это дало партии большевиков возможность из союза подпольных кружков — в январе 1905 г. — к осени того же года стать партией миллионов русских рабочих.

Весной 1905 г. Ленин писал: «Мы вступили теперь, несомненно, в новую эпоху, — начался период политических потрясений и революций… Низвержение царизма в России, геройски начатое нашим рабочим классом, будет поворотным пунктом в истории всех стран, облегчением дела всех рабочих всех наций, во всех государствах, во всех концах земного шара»¹⁹.

Революция 1905 г. открывала собой целую цепь революций в новую историческую эпоху — в эпоху империализма. Победа первой русской революции уже могла быть, по сути своей, только победой пролетариата и руководимого им крестьянства. Это означало, что в ближайшем будущем был необходим переход от буржуазно-демократической революции к социалистической, в которой вместе с рабочими будет идти бедное и беднейшее крестьянство.

Это означало, что перед партийными организациями во всю ширь встал вопрос о практическом проведении в жизнь резолюций III съезда по вопросу о вооружённом восстании: «Третий съезд РСДРП признаёт, что задача организовать пролетариат для непосредственной борьбы с самодержавием путём вооружённого восстания является одной из самых главных и неотложных задач партии в настоящий революционный момент»²⁰.

Надо думать, что недалёк тот день, когда новая партия рабочего класса, приняв свою большевистскую резолюцию, поведёт рабочий класс бывшего СССР к полной и окончательной победе над буржуазией, продолжая дело своих великих предшественников, начатое в январе 1905 г.