Кое-что о «танковой» философии

В 4-й главе книги А. Яновского «На подступах к большой войне», где речь идёт о строительстве вооружённых сил и развитии военной теории в империалистических государствах в предвоенный период, есть упоминание о трудах британского генерала Джона Фуллера, которого на Западе до сих пор считают «отцом» теории танковой войны. Также в ссылке к фамилии этого теоретика механизации т. Яновский замечает, что по доктрине Фуллера понадобится, видимо, отдельный материал, дающий более широкое философское разъяснение его идей и идей его учеников и последователей.

Поскольку условия в текущий момент таковы, что военный вопрос вообще не сходит с повестки дня, постольку военно-исторической секции РП пришло время исполнить своё обещание и дать нашим читателям определенные разъяснения по доктрине Фуллера.

Итак, в 1923 г. в Англии большим тиражом был издан труд Дж. Ф. К. Фуллера «Реформация войны». Из названия следовало, что автор претендует на такой же основательный переворот в  военной теории, какой в классовые отношения феодалов и молодой буржуазии внесла европейская церковная реформация XVI–XVIII веков. В 1931 г. эта работа Фуллера была издана также и в СССР – Государственным военным издательством.

Эта книга стоит особняком среди всех других работ английского генерала. Дело в том, что в ней Фуллер излагает нечто вроде философии механизированной войны. В военном отношении Фуллер уточняет и дополняет – в свете последних достижений производства и техники того времени – идеологию британского империализма. Но при этом надо признать, что в его «танковой философии» рациональные зёрна всё же есть, хотя чтобы докопаться до них нужно отбросить все нагромождения идеализма, механицизма и прочей идейно-буржуазной шелухи, которыми под завязку набита эта книга.

Обычно военные специалисты капиталистических стран рассматривали Фуллера только как фанатика танка, которому он действительно придавал совершенно исключительное значение в будущей войне. Так, в своей работе о завершающем периоде первой мировой войны «Танки в великой войне» он писал: «После сражения у Хамеля война сделалась танковой войной»[1]. В другом месте этой же книги он замечает о роли нового боевого средства: «Он (танк) пришёл не только для того, чтобы упрочиться, но и совершить переворот; и я сам, как энтузиаст, ни одной минуты не сомневаюсь, что мои самые смелые мечты относительно его будущности не только осуществятся, но будут превзойдены, и что из его неловких потуг во время великой войны возникнет совершенно новое направление в самом искусстве ведения войны»[2]. Там же Фуллер пишет, что танк становится настолько универсальным боевым средством, что при желании его можно приспособить даже для бритья человека.

Но в «Реформации войны» Фуллер оценивает боевое значение танка уже в связи с другими средствами боя. Среди основных военно-технических средств будущей войны он называет отравляющие газы: «Оружием, могущим с наименьшей затратой сил и средств деморализовать противника, является газ»[3]. Но этот кульбит от танка к газам Фуллер делал не потому, что пересмотрел всю свою теоретическую концепцию, а потому, что пытался доказать, что химическая война «гуманнее и нравственнее», чем грубое уничтожение людей и производства пушками, пулемётами, бомбами и танками. Мол, пули и снаряды обычно убивают наповал или разрушают дома и заводы, а «гуманные» газы «всего лишь выводят из строя живую силу».

Спрос на подобный «гуманизм» у империалистов есть и по сей день. В самом деле, если перед армией или полицией стоит задача «зачистить» от революционного рабочего класса и других трудящихся тот или иной район, то, конечно, газы и т. п. «нелетальные средства» гораздо выгоднее для буржуазии, так как при атаке на революционные рабочие отряды бойцы революции массово выводятся из строя, но при этом все средства производства и другие богатства данного района сохраняются в целости и сохранности.

Поэтому высокая оценка Фуллером химического оружия нисколько не противоречит его основным военно-теоретическим воззрениям. Так, в книге «Танки в великой войне» этот певец империализма писал: «Первым проблеском гения в минувшую войну (имеется в виду первая мировая война. – М. И.) было использование газа, впервые применённого 22 апреля 1915 г., а вторым – использование танка 15 сентября 1916 г.»[4]. При этом Фуллер делает очень важное замечание: «Газ, каковы бы ни были его возможности до применения противогазов, остаётся только снарядом, совершившим эволюцию». Это означало, что британская военная мысль середины 20-х гг. считала химическое оружие разновидностью артиллерийских средств. Философски эта концепция выглядела так: поскольку «стержнем» военной техники являются средства истребления и разрушения, такие как пуля и снаряд, постольку к ним может быть причислен и боевой газ – поскольку он может дать столь же внушительный истребительный эффект против всего живого.

Но тут Фуллер приходит к противоречию с собственными утверждениями. Если в своих ранних работах он говорит, что именно газ – самое «гуманное» средство уничтожения, сохраняющее территорию и её богатства для нападающего, то позднее он ставит газы в один ряд с такими радикальными средствами разрушения, как артиллерия. В этой путанице буржуазного теоретика есть только одно рациональное звено, а именно то, что Фуллер не отрицал, что в будущей войне газы сохранят своё место в ряду средств массового уничтожения людей.

Что касается первой империалистической войны, то Фуллера, когда он говорит о газах или артиллерии, волнует не то, что эти средства тогда оказались слишком смертоносными или разрушительными, а то, что они в совокупности своей оказались недостаточными для выигрыша войны Антантой. Подводя свою мысль к моменту выхода на сцену первых танков, Фуллер описывает и материальную причину их появления – тот стратегический «тупик», в который упёрлись воюющие армии в 1915–1918 гг.: «После нескольких недель настоящей войны наступление во что бы то ни стало – этот догмат довоенных уставов – выродилось в оборону в окопах и под прикрытием проволоки. Армии превратились в человеческие стада; они жевали жвачку за своими изгородями и время от времени рычали друг на друга. Перед ними встал вопрос о том, как восстановить свою подвижность…

Решение думали найти в артиллерийских снарядах, которые и должны были проложить дорогу в Берлин или в Париж. Генеральные штабы опьянели от тринитротолуола. Стратегия и тактика были сметены ураганом снарядов…

Во время артиллерийской подготовки сражения при Хооге, – продолжает Фуллер, – мы израсходовали 18 000 снарядов, в сражении на Сомме – 2 000 000, под Аррасом в 1917 г. – 2 000 000, а в том же году под Ипром их было выпущено 4 000 000… Если бы этот расход привёл к победе, можно было бы сказать, что победа досталась сравнительно недорогой ценой. Но он не привёл к победе, да и не мог привести к ней по очень простой причине. Уничтожая артиллерийским огнём неприятельские окопы, уничтожали всё кругом. Исчезали шоссе, просёлки, железные дороги. Вся местность оказывалась изрытой воронками, и в случае обилия подпочвенных вод она превращалась в сплошное болото. В итоге вместо того, чтобы облегчить пехоте её продвижение, каждый упавший снаряд препятствовал этому продвижению, необходимому для выигрыша войны силой оружия»[5].

Конечно, здесь Фуллер сильно упрощает, механически сводя сложнейший процесс образования позиционного тупика только лишь к последствиям работы артиллерии. Однако именно в позиционном тупике во весь рост встала проблема новых средств и новых приёмов войны, которые позволили бы сторонам прорвать фронт и превратить мучительную и бессмысленную позиционную войну в маневренную. К концу 1915 г. окончательно выяснилось, что самые мощные существующие средства поражения, взятые сами по себе, оказались недостаточными для того, чтобы решить эту задачу.

Где же было решение «тупика»?

Решение, по Фуллеру, состояло не в том, чтобы отказаться от традиционных средств войны и полностью заменить их какими-то новыми, а в том, что нужно было эти средства видоизменить и использовать их более гибко и совершенно. В общем смысле это означало, что нужно было обычные боевые средства как-то перебросить в тыл противника и дать им возможность быстро разрушать и подавлять все его узлы сопротивления.

Иными словами, ключом к победе Фуллер считал решение проблемы транспортировки поражающих средств через (или сквозь) оборону противника в его тыл. Эта проблема, по Фуллеру, решалась исключительно путём механизации и моторизации армии.

О сути механизации и моторизации

В 20-е – 30-е гг. идеалистические представления о механизации армии имели место и в советской военной теории. Так, представители теоретической         «школы» Свечина – Верховского считали моторизацией армии количественное насыщение вооружённых сил всеми возможными транспортными средствами – автомобилями, тягачами, тракторами и т. п. техникой, которая не имеет непосредственного боевого назначения и предназначена только для повышения подвижности частей. По мнению этих военных теоретиков, танки и все другие боевые машины, которые имеют мотор, из понятия моторизации должны быть исключены.

С другой стороны, под механизацией армии эти специалисты понимали развитие самоходных боевых средств, т. е. танков и всех других машин, которые принимают непосредственное участие в бою. Механизации давалось чисто внешнее определение, которое никак не указывало на её сущность – на то, что под механизацией нужно понимать замену мускульной силы человека или животного машиной.

У представителей «школы» Верховского выходило так, что моторизация армии существует сама по себе, а механизация – сама по себе. Но эти процессы теснейшим образом связаны. Основа механизации состоит во внедрении машин в армию, в постоянной тенденции свести участие физической силы человека в военных действиях к необходимому минимуму, заменяя её машинами везде, где это требуется и где это возможно. Необходима была именно замена физических усилий человека силой машин, а вовсе не устранение человека от участия в бою, и не превращение человека в малозначащий придаток к боевой машине, как это считали Фуллер и его последователи в РККА.

В развитии механизации армии нужно различать несколько условных этапов. Первый этап – до империалистической войны 1914–1918 гг., и её первая половина. В этот период применение машин на войне развивается широко, но только в ограниченном секторе. Армии быстро насыщаются оружейными машинами – автоматическими пушками и пулемётами, а вот применение мотора и всякого рода подвижных машин (боевых и транспортных) на его основе находится в зачаточном состоянии. Автомобилей, самолётов, броневиков и т. п. техники мало.

На заключительной стадии первой мировой войны ситуация меняется. Благодаря всё возрастающему применению старых боевых средств и появлению новой техники проблема механизации армии встаёт во весь рост. Массированное применение артиллерии и пулемётов, с одной стороны, не даёт прорыва в ходе войны, а с другой – приводит к появлению оружия нового качества, в котором пытаются совместить мощь артиллерии и пулемётов с мобильностью и скоростью. В этот период ускоренное развитие производительных сил в ведущих капиталистических державах постепенно позволяет перейти к такой войне, в которой решающую роль начинают играть автомобиль, танк и самолёт, т. е. средства машинной техники, основанные на применении мотора.

При этом сам мотор имел для этого качественного изменения военной техники двоякое значение: во-первых, он обеспечил максимально возможную в тех условиях подвижность армий, а во-вторых, он позволил приступить к решению проблемы создания бронированной самоходной машины с пушкой и пулемётом. Создание такой машины означало резкий рост мощности и ударности армии. Поэтому именно развитие моторизации создало предпосылки для широкой механизации армий, т. е. для массового насыщения их боевыми самоходными или летающими машинами.

Период между первой и второй мировыми войнами характеризуется стремительным развитием этих процессов, причём рост идёт по обеим линиям – и по линии увеличения подвижности войск вообще и боевых машин, в частности, и по линии увеличения боевой мощи этих машин. В армиях европейских государств и в Японии возникают более–менее современные механизированные части и соединения, в которых сочетаются в единое целое максимальная подвижность с возрастающей ударной мощью.

Это новое качество войск (одновременно мобильность и большая сила удара) на практике показывало, что разделять требования общевойскового боя и процесс механизации нельзя. Но именно такое механическое расчленение целого приводило некоторых советских военных теоретиков и командиров к тому, что либо танковые войска у них предполагалось использовать, как «вещь в себе», т. е. сами по себе, без сопровождения автомобилями (механизированный тыл), мотопехотой, артиллерией на машинной тяге (Тухачевский, Верховский, Кондрашов и др.), либо шло игнорирование роли человека в современном бою, мол, всё решат машины с самым незначительным участием людей (Снесарев,  Штейнер и др.).

Также из виду этих теоретиков исчезало то обстоятельство, что моторизация армии на известном этапе переходит в её механизацию. При этом моторизация – это основное звено и существенный элемент механизации, т. е. элемент целого, а вовсе не некий отдельный процесс, слабо связанный с механизацией.

Отсюда же у ряда советских военных теоретиков конца 20-х – середины 30-х гг., которые на словах критиковали доктрину Фуллера, получалось, что по этой доктрине будущая война сводится только лишь к войне танков разных типов, которые будут якобы самостоятельно проводить наземные боевые операции – вне зависимости от остальных видов и родов вооружённых сил. На этой точке зрения упорно стоял Тухачевский, когда пытался навязать Красной армии фантастические по численности танковые войска, которые, по его мысли, должны были, как саранча, своей огромной массой перемалывать любого противника и действовать при этом совершенно самостоятельно.

Но, «критикуя» Фуллера, Тухачевский, Верховский и другие как-то очень подозрительно упускали тот момент, что Фуллер как раз признавал огромное значение взаимодействия танков с авиацией, химией и артиллерией. Замена мускульной силы человека и лошади машиной мыслилась Фуллером на базе моторизации, но это вовсе не означало, что вся механизация сводилась им только к развитию танковых войск. А у Тухачевского выходило, например, что танковый корпус – это только танковый корпус, действующий без автомобилей, без тыла, без пехоты, без своей артиллерии на тягачах. Первые же недели Великой Отечественной войны показали, что такие танковые части могут «воевать» только на парадах. В то же время в немецкой танковой дивизии на каждые 10 танков приходилось до 30 вспомогательных автомобилей, тягачей и прочей техники. Кроме того, в этой дивизии до 70% состава – это пехота и артиллерия, поэтому танковая дивизия, способная хорошо воевать, – это, скорее, полнокровный танковый полк с огромным механизированным тылом, усиленный пехотой и полевой артиллерией.

Оружие или средство доставки?

В своей книге «Реформация войны» Фуллер утверждал, что танк и самолёт – это не оружие, а лишь средства доставки оружия. Развивая эту мысль, Фуллер пишет: «В настоящее время мы приближаемся к созданию универсального средства передвижения, которое позволит во всей полноте использовать универсальное оружие будущего – газ… В прежнее время двигателем при всех военных передвижениях была мускульная сила. На этой же силе основывались все тактические передвижения во время мировой войны. С тактической точки зрения боец является просто самодвижущейся установкой для оружия, обладающей мощностью в 1/8 лошадиной силы, что ограничивает узкими пределами вес, а следовательно и мощность носимого им оружия.

Для повышения скорости движения бойца его сажали на животное, обладающее большей мускульной силой. Животные же применялись и для переноски или перевозки орудий, которые не могли быть подняты человеком»[6]. Дальнейшим развитием такой эволюции Фуллер считал пересадку человека на машину с мотором, а в пределе – полную замену бойца «умной» и мощной машиной.

Как видим, Фуллер, а вслед за ним и его «критики» из Генштаба РККА сводили к минимуму субъективный фактор на войне, как будто солдат, т. е. разумный общественный человек, не есть основа производительных или разрушительных сил, а только «повозка для оружия». Здесь Фуллер полностью становится на позиции объективного идеализма, именно здесь он вплотную подходит к идее «высшего военно-механического разума», который заправляет войной, оставляя солдату роль бездумного автомата.

В общем, в ту же сторону смотрели Тухачевский, Егоров, Верховский и другие деятели в Красной армии. В их теориях роль «высшего разума» на войне была не так заметна, но абсолютизирование техники, машины неизбежно приводило их к тому, что живую силу армии жалеть и беречь не нужно, так как это всего лишь привесок, придаток к боевой машине, который, в отличие от машины, всегда можно списать и заменить. Если Фуллер, по сути, открыто выражал позицию реакционной буржуазии по отношению к рабочему как дешёвому придатку к машине, то Троцкий, Тухачевский и их «наследники» (типа Жукова, Гордова, Петрова, Козлова, Хрущёва и др.) прикрывали ту же эксплуататорскую позицию «заботой о сохранности техники»: раз солдаты на войне – расходный материал, то его, в отличие от танков, нечего беречь.

Итак, «реформация войны», по Фуллеру, состояла в том, чтобы полностью механизировать армию, заменив, по возможности, всю мускульную силу силой механической. Эта механизация основана на сплошном применении моторов и всякого рада механизмов, связанных с ним. Фуллер утверждал также, что эту «реформацию» нужно провести как можно быстрее, так как «традиционный боец» (т. е. пехота) обречён.

Мы уже видели, как поняли эту фуллеровскую «обречённость пехоты» Тухачевский, Левичев и некоторые танковые командиры РККА 30-х гг. Упорно оставляя танки без собственной пехоты и артиллерии, эти командиры превращали танковые войска в «войска одного броска», т. е. в одноразовое средство, которое после использования можно было списать в металлолом вместе с людьми. Серьёзная танковая война летом 1941 г. началась именно тогда, когда Катуков и подобные ему танковые командиры отбросили старые шаблоны и начали постоянно возить с собой пехоту и полевую артиллерию, превратив все три рода войск в единое боевое целое.

Фуллер справедливо замечает, что механизация охватывает все виды войны – на суше, в воздухе и на море – и представляет собой единый процесс. Но, сказав правильную вещь, он тут же впадает в механицизм: «Механизация армии позволит нам гораздо теснее связать не только тактику трёх видов вооружённых сил, но и их стратегию, т. е. согласованность движения. Если в военном искусстве возможно установить однородность движения, то откроется возможность создания единой военной науки, одинаково приложимой к сухопутной, морской и воздушной войне»[7].

Трудно сказать, кто за кем повторял эти идеи об «универсальной науке управления», – Фуллер за Богдановым, или наоборот, но суть дела от этого не меняется: военную науку и даже исход будущей войны Фуллер связывает лишь с максимально возможной механизацией армий, которые вступят в эту войну. Механизация, по его мнению, охватывает все стороны войны и тем самым даёт базу для общих научных положений, в которых нет или практически нет места живой силе, т. е. человеку. Иначе говоря, механизация, по Фуллеру, даёт победу «сама по себе». А общие организационные принципы боя при высоком развитии механизации станут одинаковыми и для сухопутных, и для воздушных, и для морских операций, сведя всю специфику этих театров к нулю. И тогда якобы отпадёт надобность в раздельном планировании боёв на этих направлениях, а правила морского боя станут одинаковыми с правилами боя воздушного.

Конкретным выражением этой идеалистической теории стали универсальные артиллерийские орудия, которые должны были решать вопросы и зенитной и полевой стрельбы. Эти орудия оказались плохими как в зенитном смысле, так и в полевом, и в 30-е гг. в СССР военным большевикам и государственникам стоило больших усилий побороть линию на универсализацию в артиллерии и перейти к насыщению армии орудиями с узким специальным назначением, которые и показали себя в войне наилучшим образом.

Как бы резюмируя свою мысль об «универсальности» военного управления, основанной на механизации армии, Фуллер писал: «Мировая война 1914–1918 гг. открыла новую эпоху военной истории – эпоху научной войны, характеризуемой изобретением химического оружия и танков»[8]. Соответственно этому коренным образом меняется  и характер всего военного руководства: «В прошлом, – говорит Фуллер, – генеральный штаб занимался военной метафизикой, теперь же ему придётся посвящать много внимания военной технике»[9]. Из одной крайности, когда в высших штабах считали, что война должна безукоризненно подчиняться бумаге, т. е. заранее разработанному плану, Фуллер предлагал кинуться в другую крайность – свести всё военное планирование лишь к механизации и управлению большой массой машин.

Воздух и вода

Фуллер, наряду с танками, придавал в своих теориях большое значение воздушной войне машин. В своей книге «Будущая война» он впервые даёт намётки основы блицкрига – совместному и массовому использованию танков и авиации в наступлении. Он пишет: «Механизированные войска на земле и в воздухе дополняют друг друга. Без механизированной армии воздушные силы не могут иметь обеспеченной базы для действий, а без воздушных сил механизированная армия настолько плохо видит, что нельзя развить её полной подвижности»[10]. И хотя Фуллер – на том уровне развития производительных сил, который был в Европе к концу 20-х гг., – больше отводил авиации роль разведчика и наблюдателя, всё же он вполне точно указал, что в будущей войне воздушные силы и механизированная армия будут «двумя кулаками боксёра».

Кроме того, авиация является одним из путей разрешения главной задачи механизации войны – переброски поражающих средств в тылы противника с максимальной быстротой и расширенными возможностями поражения. Но Фуллер подчёркивает и ограниченность такого пути механизации. Эта ограниченность проявляется, прежде всего, в зависимости авиации от аэродромов и в больших потерях самолётов. Эти обстоятельства приводили Фуллера к противоречию с доктриной итальянского генерала Д. Дуэ, согласно которой будущую войну можно выиграть исключительно силами авиации. Фуллер считал, что при расчёте только лишь на действия ВВС нужно вести войну так, чтобы закончить её в кратчайшие сроки, а это при столкновении мощных государств практически невозможно.

По теории Фуллера именно воздушный флот заставляет сухопутную армию механизироваться, в противном случае, дескать, наземная армия не поспевает за своей авиацией. Из этого ошибочного положения Фуллер делал ещё более ошибочный вывод о том, что в будущей войне нет места собственно пехоте и коннице, так как основную задачу пехоты – захват и удержание территории – вполне могут решить танки и самолёты. Также Фуллер идеалистически настаивал на том, что исчезнет конная тяга в артиллерии и в войсках тыла. Её место безболезненно займёт машина.

Однако вторая мировая война быстро показала, что танки и авиация сами по себе территорию удерживать не могут. Нужна пехота. А отказ от конной тяги в полевых условиях часто приводил к поражению и даже к катастрофам. Мощные тягачи не всегда были под рукой, и в условиях военного бездорожья именно лошадь показала себя самым лучшим образом. Больше того, было бы ошибкой полностью исключать конную тягу и из будущих войн пролетариата, особенно в их начальный период, когда ещё не вся техника буржуазной армии попадёт в руки восставшего рабочего класса.

В своих идеях «универсальной» механизации Фуллер устанавливает прямую связь между войной механизированных армий на суше и войной на море. По его мнению, применение в годы первой мировой войны подводных лодок делало мощный надводный флот бесполезным. «Спасителем» британского надводного флота у Фуллера выступают те же танки, которые вместе с подводными лодками как-то умудряются уничтожить все вражеские корабли ещё в базах. Но здесь, если отбросить военную фантастику, рациональным зерном является идея использования танков для морских десантных операций, для чего нужно было построить большие специальные корабли, с которых танки можно высаживать прямо на берег.

Танки – вперёд

И всё же центральное место в сухопутных операциях будущей войны у Фуллера занимал именно танк. Он должен был заменить собой артиллерию, конницу и пехоту, по крайней мере, две последние, по мысли Фуллера, ждёт радикальное изменение, в ходе которого они «умрут для того, чтобы возродиться в новой форме». О «вытеснении» танками традиционной артиллерии Фуллер пишет так: «Крепость представляет собой артиллерийскую позицию. Танк же является по существу подвижным фортом»[11]. Он – самоходный бронированный носитель артиллерии, и только.

То обстоятельство, что танк воюет не только огнём, но и гусеницами, давя и разрушая вражеские укрепления, живую силу и технику, Фуллером не учитывалось. Но отстаивая танк как универсальное оружие, Фуллер далее пишет: «Полевая артиллерия уязвима для снаряда, пуль и газа. Но представим себе газонепроницаемый танк, обладающий скоростью около 15 миль в час и вооружённый полевым орудием, одним зенитным и двумя обыкновенными пулемётами. Такой танк может двигаться вдвое скорее орудия, запряжённого лошадьми. Он может действовать в тылу и перед фронтом пехоты, в её рядах и у неё на флангах.  В отличие от артиллерии он не боится ни газа, ни пули, может вступать в борьбу с самолётами и укрываться от них посредством дымовой завесы. Он может менять позицию под огнём, стрелять во время движения и не требует прикрытия другими родами войск. Это – маленькая подвижная крепость, которая, если придать ей нужную подвижность, сможет превращаться в небольшое военное судно. Чтобы сохранить право на существование, артиллерист должен также забраться в танк»[12].

Здесь стоит отметить два принципиально ошибочных, идеалистических момента. Первый: танки не требуют прикрытия другими родами войск. Сказывается «танковое опьянение», т.е. метафизический взгляд Фуллера и его последователей на танки как на «всемогущее» и всестороннее средство войны. Между тем, ещё бои конца 1916 – начала 1917 гг. показали, что танки, как никакое другое вооружение, нуждаются в постоянном прикрытии со стороны артиллерии и в постоянном сопровождении пехоты. Это положение полностью подтвердилось в годы второй мировой войны, оно остаётся в силе и сегодня. В какой бы форме ни «возрождалась» пехота, её отношение к танковым войскам пока что не сильно изменилось: это защита танков от вражеской пехоты, вооружённой противотанковыми средствами, захват и удержание территории, по которой прошли свои танки. А танки, в свою очередь, подавляют пулемётные гнёзда, крайне опасные для пехоты. Также, упрощённо говоря, полевая и гаубичная артиллерия нужна танкам для того, чтобы уничтожать мощные противотанковые средства противника и разрушать те препятствия, которые танки самостоятельно взять не могут.

Второй ошибочный момент у Фуллера состоял в том, что он призывал к отказу от традиционной артиллерии: «артиллерист должен забраться в танк», ни больше, ни меньше. Это означало, что танк своим пушечным вооружением должен был заменять и полевую и гаубичную артиллерию, и миномёты.

Однако ещё в ходе больших учений 30-х гг. как в СССР, так и в некоторых европейских государствах, в частности, в Германии и Франции, было выявлено, что танк при всех своих достоинствах заменить традиционную артиллерию не способен. Причины: на танк нельзя установить орудие большой мощности, например, 152–мм пушку-гаубицу, поскольку это будет уже не танк, а очень тяжёлая, медленная и неповоротливая машина. Такое орудие может устанавливаться на самоходы – самоходные орудия, которые очень похожи на танки, но это всё же далеко не танки.

Во-вторых, полевая пушка той же мощности, что и на танке, стоит в несколько раз дешевле танка, что позволяет в количественном отношении доводить число артиллерийских стволов до таких пределов, что их общий разовый залп будет сопоставим с ударом ядерным оружием. Например, в операциях Великой Отечественной войны на отдельных участках на каждый советский танк приходилось по 3–4, иногда даже по 6–7 орудий и миномётов. Большое количество орудий давало большую плотность и силу огня, поэтому чем больше (до известных границ, разумеется) орудий стреляло на один километр фронта, чем больше шансов было прорвать линию обороны врага и уничтожить его крупные силы. Такая же концентрация танков на километр фронта была и невозможна, и нецелесообразна, и опасна, так как танки бы стояли сплошной стеной, а эффективность огня их пушек была бы намного ниже эффективности огня гаубичной артиллерии.

Обе эти ошибки Фуллера были восприняты его «критиками» в РККА, вроде Тухачевского, и приняты ими, как руководство к действию, точнее, к вредительству: в Красной армии пытались внедрить концепцию танковой армады, которая заменяет собой все другие рода войск и действует самостоятельно, «решая» все боевые задачи разом. Отголоском этого вредительства стали советские танковые корпуса начального периода Великой Отечественной войны, которые были буквально набиты техникой, но которые при всём этом были практически небоеспособны – из-за неправильной организации управления и тыла, из-за отсутствия достаточного количества собственной пехоты и полевой традиционной артиллерии. Поэтому когда некоторые незадачливые читатели недоумевают, как могла Красная армия, имея много тысяч танков, проиграть ряд сражений начального периода войны, им надо напомнить, что нормальный танковый корпус – это только на 1/3 танки, а всё остальное – это пехота, тылы, артиллерия, связь, сапёры и т. д. Танковый корпус «а-ля Тухачевский», в котором 85–90 % всех средств составляли танки, есть большая груда дорогого металла. Только в постоянном взаимодействии всех родов войск – при перевесе пехоты, артиллерии и тыла – танковый корпус становился настоящей боевой единицей, способной самостоятельно решать широкий круг задач.

Фуллер и его последователи в Европе и СССР рассматривали танк как результат механической эволюции артиллерии, а именно как сочетание пушки с мотором, прикрытое бронёй. Примерно той же позиции придерживался, например, известный артиллерийский конструктор В. Грабин, который также считал танк повозкой для пушки. Тем самым задачи и возможности танка искусственно ограничивались, и он действительно в теории превращался в передвижное защищённое орудие, лишённое всех остальных многообразных качеств, а именно качеств стального тарана, щита для пехоты, мобильного противотанкового и противоартиллерийского средства и т. д.

Как уже говорилось, пехоту Фуллер считал обречённой. Он считал совершенно невозможным использовать танки для перевозки собственной пехоты и ведения ими совместного боя. Так же считал и Тухачевский, а вместе с ним и целый ряд военных теоретиков и командиров Красной армии. Фуллер писал, что «…придавать же пехоте особые тихоходные танки нелепо»[13]. Развитием этой идеи в советской военной теории 30-х гг. стали попытки разделить танки на танки сопровождения пехоты, танки прорыва и танки дальнего действия.

На практике оказалось, что танки сопровождения и танки прорыва – это обычные средние и тяжёлые танки, которые всегда должны воевать вместе со своей пехотой и артиллерией, а танки дальнего действия, которые должны были действовать в полной автономности, без пехоты и артиллерии, – это не отдельный подвид танковых войск, а, так сказать, отдельный боевой случай, когда танкисты, прорвав фронт врага, были вынуждены какое-то время воевать в отрыве от своих.

Как же Фуллер представлял себе начало будущей войны? В общем виде боевое развёртывание и вступление в бой выглядело так: «События будут разворачиваться с огромной быстротой. Армия танков мобилизуется в несколько часов и движется к границе под прикрытием густых дымовых завес. Наряду с этим дымовые завесы  будут применяться для введения в заблуждение неприятельского воздушного флота. Из сотни таких завес только в двух или трёх будут укрываться танки. Затем в назначенный час все эти завесы двинутся к границам и сольются в одну огромную тучу. Неприятель обнаружит танки только тогда, когда они откроют огонь и когда будет уже слишком поздно, чтобы направить свою танковую армию навстречу вторгнувшемуся противнику.

Если же он правильно определит их путь наступления, то произойдёт столкновение между этими механическими чудовищами, управляемыми каждое своим мозгом в лице команды, от искусства и решимости которой больше даже, чем в прошлом, будет зависеть победа, так как машина, в конечном счёте, – только орудие человека»[14].

Хотя здесь Фуллер высказывает правильную мысль по поводу отношения человека и машины, он тут же перечёркивает её своим заявлением о том, что судьбу будущей войны решает некий «мозг», команда высших профессионалов, и только. Империалист Фуллер не желает признавать главной роли народных масс на войне, роли массовой армии: он желал бы, чтобы эти массовые армии, как машины, безропотно управлялись бы по проводам кучкой олигархии и не имели бы свойства задумываться о том, ради чего и для чьей пользы они воюют.

Механика и диалектика

При всём том, что в теориях Фуллера есть масса идеалистических ошибок как в оценке самого предмета, так и в методе философского исследования, при всём том, что многие эти ошибки военными вредителями в СССР были «раскритикованы» на бумаге, но в 30-е гг. упорно проталкивались ими в практику армейской жизни, всё же было бы недопустимым просто отмахнуться от тех положений теории Фуллера, в которых он – в преувеличенной и фантастической форме – правильно выражал основные тенденции развития армий империалистических государств в межвоенный период.

Но в целом к теории Фуллера полностью применимы слова Ленина, сказанные им по другому поводу: «Новая физика свихнулась в идеализм главным образом именно потому, что физики не знали диалектики»[15]. В самом деле, хотя у Фуллера есть рациональные зёрна, тем не менее, все его построения схематичны, механистичны, часто притянуты за уши, подогнаны под то или иное пожелание автора.

Фуллер ставит несколько общих вопросов «философии» войны. Коротко рассмотрим их.

1.. Так называемая «проблема числа». В книге «Будущая война» он пишет: «Число не имеет больше значения; движение и вооружение – единственные факторы могущества».

Здесь своё буржуазное отрицание роли масс в войне и возвеличивание роли личности и машины Фуллер доводит до предела. Он заявляет, в частности, что идеальная армия должна состоять из одного человека, снабжённого оружием. И чем больше это оружие будет превосходить оружие противника, тем более идеальной будет такая армия, тем больше у неё шансов на победу. У Фуллера вся армия становится подобной «Ахиллу с бронированной пятой», и этот «Ахилл» в идеале решает исход войны нажатием кнопок.

Это, конечно, бред. Но тут ясно видна философская тенденция школы Фуллера, её тяготение к абстрактной схеме, в которой начисто отрицается значение категории количества, массовости армии, значение самого процесса перерастания количественных изменений на войне в качественные. У Фуллера и его последователей по сей день было и остаётся желание выиграть разбойничью войну в два счёта, без «беспокойной» массовой армии, имея на руках какое-нибудь «чудо-оружие», повергающее противника в прах в считанные часы, но оставляющее в целости богатства чужой страны.

2. Ещё более ярко это отрицание перехода количественных изменений в качественные проявляется в фуллеровском рассмотрении вопроса протяжённости. Фуллер механически отождествлял тактику сухопутной, морской и воздушной войны, игнорируя их своеобразие. В основе этого отождествления лежит метафизическая идея однородной протяжённости полей сражения: если танк по суше проходит всюду, – рассуждают фуллеровцы, – значит, поле сражения сухопутной войны везде однообразно, и поэтому можно приравнять его к поверхности моря. Отсюда – механистический вывод о том, что тактика танковых соединений ничем в принципе не должна отличаться от тактики флотской эскадры.

А что же на самом деле? На самом деле реальное протяжение сухопутных полей сражения многообразно, а не однородно, и поэтому танк далеко не везде может пройти. На этом  сухопутном пространстве на танки действуют самые разные силы природы, в то время как на корабли наиболее существенно действуют лишь ветер и волнение. Что же касается взаимного боевого воздействия технических средств, то, как правило, корабли воюют между собой или же с авиацией противника, тогда как против танков могут воевать все виды и роды вооружения, вплоть до артиллерии и ракет, установленных на кораблях.

Далее. Количество сил на войне играет огромную роль: более многочисленная армия, хотя и снабжённая меньшим числом машин и вооружений, может в известных случаях не только сопротивляться, но и разгромить армию противника, насыщенную самой современной техникой и вооружением. Пример – многочисленные успешные операции  Красной армии в гражданскую войну. С другой стороны, массовость технических средств также имеет большое значение: было бы затруднительно остановить танковые дивизии вермахта в 1943 г. под Прохоровкой, если бы у советского командования не было «под рукой» целой танковой армии Ротмистрова, которую и бросили навстречу гитлеровским танкам.

3. Фуллер признаёт движение на войне одним из главных принципов своей теории. Но он рассматривает движение также абстрактно и схематически. Реальное движение сил на поле боя очень сложно и противоречиво, его нельзя рассматривать, как движение поезда по рельсам, поскольку оно зависит от множества факторов, в частности, от текущей обстановки боя, от характера местности, от расположения и количества сил, от морального состояния и готовности войск и т. д. А Фуллер и фуллеровцы берут фактор движения изолированно от всех других сил и факторов, действующих на поле сражения, и заранее предписывают войскам, как именно они должны двигаться в любой ситуации.

Одним из последних проявлений механицизма в вопросе движения были «научные разработки» военного теоретика С. Переслегина, который утверждал, что военная операция вполне поддаётся описанию с помощью систем уравнений Остроградского-Гамильтона. Стало быть, достаточно заранее построить правильную математическую модель боя и приготовить достаточно сил, чтобы выиграть любое сражение. То обстоятельство, что победа зависит от невероятного множества факторов и от всех участников войны – от солдата в окопе до рабочего на военном заводе в тылу, – это обстоятельство буржуазными «теоретиками» игнорируется напрочь: простонародью нет места в военной истории, рассуждают они. Его дело – молча работать и гибнуть там, куда его посылают государственные «математики» и их хозяева – владельцы банков и корпораций.

4. Проблема качества. Из того, что сказано выше, ясно, что Фуллер смазывает, почти полностью отрицает категорию качества. Пехота в будущей войне ему не нужна, хотя он и предлагает сохранить её остатки для выполнения полицейских функций. Тут Фуллер хитрит, так как под этой формулой скрывается не что иное, как задача удержать и закрепить захваченное пространство, чего танки и авиация сделать не могут.

Фуллер, «хороня» пехоту, не учитывает, что пехота вполне может с успехом обороняться против танков. Если пехота не нужна, то как быть с тем, что в реальном бою пехота, имеющая ручные противотанковые средства, может остановить даже мощные механизированные соединения? В этом случае кабинетная война Фуллера не совпадает с действительной войной, где действуют массы вчерашних рабочих и других трудящихся, и где эти массы нельзя снять со счетов теории войны.

Фуллеровцам не нужна классическая артиллерия. По их мнению, всякое орудие нужно укрыть бронёй и сделать из него танк. Но зачем покрывать бронёй орудия в тех случаях, когда по условиям боя эта броня не нужна, например, при стрельбе с закрытых или замаскированных позиций? «Победоносная» армия Фуллера, в которой есть только танки, проиграет другой армии, в которой гармонично сочетаются все рода войск, т. е. есть и танки, и их мощная поддержка обычной артиллерией и пехотой.

Всё это, конечно, не означает, что механизацию армии надо притормозить или вообще отбросить. Это невозможно, так же, как невозможно остановить развитие производительных сил общества. Но Фуллер и его последователи рассматривают механизацию абстрактно, в виде мёртвой схемы, тогда как она – сложный и живой процесс, который совсем не отвергает всего многообразия сил и средств, которые используются в современной войне. Войны XX века хорошо показали, что, как правило, ни один род оружия не мог с успехом сражаться при отсутствии боевых машин (правда, бывали и отдельные небольшие исключения, например, рукопашные схватки, отдельные приёмы спецназа и т. п.). Но даже самое широкое использование этих машин ни на мгновение не снимало качественного своеобразия различных родов войск.

Что касается количественных отношений, то здесь также машина далеко не всесильна. При наличии примерно равных механизированных средств войны всё же будет сильнее та армия, которая сможет выставить больше качественной живой силы и дополнить действие своих механизированных соединений мощной пехотой и артиллерией. Применение всех доступных и разнообразных средств войны в сочетании друг с другом обеспечивает такой армии большую устойчивость и гибкость, позволяет успешно воевать даже тогда, когда действия механизированных соединений захлебнутся или когда проявятся все недостатки этих соединений (а их немало даже сегодня), и их дальнейшее использование станет невозможным. Вот тут как раз своё слово должна будет сказать пехота и артиллерия.

Всякий перекос в сторону танковых войск или любого другого рода оружия по существу своему предусматривает соответствующий «перекос» войны в пользу применения этого рода оружия. Иначе говоря, если Фуллер, а за ним Тухачевский делали ставку в сухопутных операциях на самостоятельные действия огромных танковых масс, то значит, в их понимании и вся война должна быть войной таких масс между собой – независимо от того, что думал по этому поводу противник. Война должна «прогнуться» под танковые теории, и точка.

Но война «прогибалась» под всякого рода теории только в головах кабинетных стратегов и в делах военных вредителей, правых и троцкистов, которые всеми силами боролись с советским социализмом. Например, в истории Советского Союза известно два более-менее крупных периода борьбы контры с традиционной ствольной артиллерией, в ходе которой перекос делался в пользу иного принципа движения. Первый период – это 1934–1937 гг., когда Тухачевский, Ефимов и др. деятели активно боролись за широкое внедрение в армию динамо-реактивных орудий вместо всех остальных видов артиллерийских систем. Тогда большевикам удалось отстоять от врагов народа и развить ствольную артиллерию.

А вот во втором периоде, с 1957 по 1967 гг., хрущёвцы смогли нанести советской артиллерии сильный удар. Делая акцент на развитии ракетной техники, Хрущёв и его кампания практически остановили разработки новой артиллерийской техники, разогнали несколько профильных КБ, «списали» из армии и пустили под резак тысячи единиц исправных и боеспособных орудий и миномётов, перестали готовить офицеров для ствольной артиллерии. Они объявили, что все задачи, которые решает полевая и гаубичная артиллерия, могут решить ракеты, хотя преступники, по крайней мере, Хрущёв и Малиновский, хорошо понимали, что ракеты не заменяют, а дополняют и усиливают традиционную ствольную артиллерию, и что есть масса боевых задач, для решения которых должны быть самые разные специфические инструменты, такие как миномёты и пушки всех калибров, гаубицы, самоходы.

Кроме очевидного оперативно-тактического вреда от уничтожения артиллерии и неудачных попыток её замены ракетами, хрущёвцы наносили стране и ощутимый экономический удар. Так, например, в 1962 г. один осколочно-фугасный выстрел из гаубицы калибра 152 мм обходился советскому рабочему классу примерно в 35 рублей, тогда как один реактивный снаряд примерно той же боевой мощности стоил уже 300–400 рублей. Если в ходе большой операции выстреливаются десятки тысяч снарядов, и если при этом использовать только реактивные снаряды, то всего за несколько часов стрельбы стране будет нанесён колоссальный материальный ущерб (это не считая прямого ущерба от уничтожения боеспособных ствольных орудий).

5. Фуллер и его последователи считали машину решающей силой на войне: «В прошлом, – писал Фуллер, – войны часто решались живой силой; в будущем они будут решаться механической силой, порождённой силой человеческого мозга»[16]. Между тем, в той же книге Фуллер пишет о том, что машина, в конечном счёте, – только орудие человека.

Это очевидное противоречие Фуллер решает за счёт утверждения, что машины постоянно совершенствуются, и поэтому неизбежно настанет такой момент, когда они почти полностью вытеснят человека с поля боя. Следовательно, говорит Фуллер, то положение, что машина – орудие человека справедливо лишь в известный период, пока техника развивается, а затем роль человека будет сведена к тому, чтобы дать машинам команду воевать, а самому наблюдать за этим издалека.

Первые шаги к такому положению Фуллер видит в развитии танка. Танк, по Фуллеру, точно действующая машина, и  все его функции подчиняются законам механики. Танк – механизм, вся совокупность частей которого образует целостность с единообразными и повторяющимися действиями людей внутри него. При этом танк – не единственная машина, которая действует на поле боя, но танк имеет особые качества, в силу которых Фуллер возводит его в ранг «бога войны»: это вездеходность и боевая универсальность (мнение Фуллера).

Хотя даже самые современные танки отнюдь не вездеходны и в боевом смысле не универсальны (танк по-прежнему очень дорог, сильно уязвим, относительно слеп, плохо переносит большие пробеги, быстро изнашивается, сложен в ремонте и т. д.), именно в танках межвоенного периода XX века Фуллер разглядел «ключ к разгадке тайны войны». По Фуллеру и его последователям, танк даёт основу для построения «всеобщей рациональной науки войны». Фуллерам рисовалось поле боя, которое больше похоже на завод, где командуют не полководцы и действуют не солдаты, вооружённые техникой, а всем заправляют некие элитные инженеры, которые и выстраивают сражение по всем законам буржуазной организации труда. Фуллеры не видели и не видят до сих пор диалектики боя, законы которой очень ярко вскрываются именно в современной войне, которая пронизана острыми противоречиями, динамизмом, неисчерпаемым богатством форм.

Бой – это не фордовский завод с конвейерами и роботами-сварщиками, а столкновение сложных противоречивых сил. Здесь законы механики непригодны, поскольку исход сражения решает не только и не столько движение техники, сколько смелость, инициатива солдат и офицеров, находчивость, умение пользоваться благоприятной ситуацией и перевесом сил в данное время в данном месте и т. д. Вся боевая обстановка настолько многообразна, что часто получалось так, что даже самые общие планы и схемы боя приходилось менять буквально на ходу.

Подводя итоги, можно сказать, что Фуллер и его «танковая» философия – это одна из крайних и наиболее уродливых форм буржуазной реакционной идеологии. Так, Фуллер утверждал, что «наука механики – сама простота по сравнению с психологией, и по мере роста механики… психология будет ослабевать до тех пор, может быть, пока мы не увидим в армии полную замену ручного оружия машинным»[17]. Что скрывается за этими словами генерала? Фуллер, выражая классовую позицию британской монополистической буржуазии, не желает иметь дела с массовыми армиями, которые набираются из такого «беспокойного элемента», как рабочий класс. Фуллер правильно понимает, что такая армия будет потенциально революционной, поскольку как бы ни одурманивала буржуазия рабочий класс сказками о защите отечества в империалистической войне, всё же долго дурачить массы будет невозможно, так как именно в ходе такой войны обнажаются и встают во весь рост все классовые противоречия, которые, в свою очередь, до предела обостряют классовую борьбу пролетариата с буржуазией и неизбежно политически просвещают рабочие массы.

Поэтому фуллеры и мечтают свести всю теорию войны к законам механики, а практику войны – к применению армии послушных машин вместо армии из нищих и обозлённых рабочих, которые могут в известный момент овладеть, как говорил Ленин, замечательными автоматическими пушками (и танками, ракетами и всем прочим оружием), которыми их оснастила буржуазия, чтобы развернуть эти пушки против самой буржуазии.

Фуллер и фуллеры пытаются покончить с проблемой «психологии», т. е. с отношениями классов на войне. Они постоянно объявляют армию стоящей вне политики, мечтая, тем самым, превратить её в механическое «собрание живых автоматов», готовых идти куда прикажут и стрелять в кого прикажут. Но в пределе для империалистических войн фуллерам и их заказчикам вообще не хочется иметь дело с массами; им лучше всего подходят либо наёмники, либо «армия из одного человека», армия машин, для которой вообще не требуется мобилизовать рабочий класс.

Именно здесь философствование Фуллера полностью отрицает ту истину, которую высказал ещё Клаузевиц, – что война есть продолжение политики иными, силовыми средствами. У реакционного идеалиста Фуллера и его последователей политика классов и государств существует сама по себе, а война – сама по себе.

Вот ещё одно интересное место из «Реформации войны»: «Человек, – пишет Фуллер, – стал рабом машины; не только сам он представляется себе шестернёй машины, но и весь мир кажется ему сложным сцеплением шестерен, размалывающих друг друга на куски». Здесь Фуллер витиевато выразил принцип капиталистического отношения к рабочему, которого капитал делает живым придатком к машине, и поэтому, с точки зрения буржуазного деятеля, этот «придаток» не имеет права на нормальную человеческую жизнь.

Фуллер и его последователи – это идеологи фашизма. Все свои расчёты в войне они строили и строят на голой технике разрушения и истребления, нисколько не считаясь с интересами народных масс. Сохранение господства олигархии, умножение её богатств, борьба с революцией – вот фундаментальная суть всей «танковой» философии Фуллера, и для этого фуллеры готовы уничтожать народы и разрушать целые страны. Теория Фуллера хорошо показала, что иного выхода из общего кризиса, кроме мировой войны, у современного капитализма нет; она, эта теория, – убедительный признак полного экономического, политического и идейного вырождения буржуазии, которая перед своей исторической гибелью отчаянно хватается за самые крайние и фантастические средства истребления человечества.

Но надо думать, что человечеству не по пути с буржуазией, и ради своего спасения оно в ближайшее время избавится от такого общественного устройства, которое порождает фуллеров и их проекты всемирной войны машин против людей.

М. Иванов   

[1] Дж. Фуллер. Танки в великой войне 1914-1918 гг. Пер. с англ. Под ред. В. Новицкого. М.: Высший военный редакционный совет, 1923 г., стр. 250.

[2] Там же, стр. 5.

[3] Дж. Фуллер. Реформация войны. М.: Государственное военное издательство, 1931 г., стр. 34.

[4] Дж. Фуллер. Танки в великой войне 1914-1918 гг., стр. 248.

[5] Дж. Фуллер. Реформация войны, стр. 2.

[6] Дж. Фуллер. Реформация войны, стр. 39.

[7] Дж. Фуллер. Реформация войны, стр. 69-70.

[8] Там же, стр. 74.

[9] Там же, стр. 77.

[10] Дж. Фуллер. Будущая война. М.: Воениздат, 1932 г., стр. 316.

[11] Дж. Фуллер. Реформация войны, стр. 48.

[12] Там же, стр. 48–49.

[13] Дж. Фуллер. Реформация войны, стр. 49.

[14] Дж. Фуллер. Реформация войны, стр. 50–51.

[15] В.И. Ленин. Материализм и эмпириокритицизм. ПСС, т. 10, стр. 219.

[16] Дж. Фуллер. Реформация войны, стр. 52.

[17] Дж. Фуллер. Танки в великой войне, стр. 6.