К годовщине вывода советских войcк из Афганистана. ч. 2

Часть 1

Часть 2.

Англо-русская конвенция 1907 г.

В первой части этой статьи указывалось, что империалистическому соглашению 1907 года по Афганистану стоит уделить специальную главу. Такой необходимости можно было бы избежать — при том условии, если бы большинство наших читателей серьёзно по-марксистски подходило бы к своему историческому самообразованию. Но этого пока нет, как нет и диалектико-материалистического подхода в оценке тех или иных событий. Поэтому глава о заключении англо-русской конвенции по Афганистану имеет не столько узко-военный, сколько развивающий характер и призвана показать «на пальцах», насколько сложным и противоречивым путём идёт тот или иной исторический процесс, насколько велико богатство и разнообразие сил и факторов, влияющих на конкретное политическое событие, насколько недопустимо вырывать это событие из общего контекста и оценивать его однобоко, опираясь только на то, что видно невооружённым глазом.

Русско-британская конвенция и события вокруг неё хорошо показывают, что отношения империалистов между собой не шли и не могут идти по некой прямой, на которой всё подчиняется раз и навсегда установленным правилам. Эти отношения развивались и развиваются, скорее, как некоторая равнодействующая огромного множества факторов, среди которых часто появлялись такие факторы, которые сначала не оказывали существенного влияния на афганские события, но затем из мелких и малозначительных эти факторы могли превратиться в определяющие и изменяющие всю предшествующую политику Англии и России в Центральной Азии. Например, одним из таких факторов начала XX века явилось строительство германским капиталом трансконтинентальной железной дороги Берлин —Багдад.

Роль и место Афганистана в истории второй половины XIX–XX века, т.е. в истории мирового империализма, явно недооценивалась. Причём если буржуазная историография идеалистически-высокомерно считала эту бедную азиатскую страну бесправными задворками, «третьим миром», не имеющим права голоса и полностью зависимым от воли и интересов «цивилизованных наций», то позднесоветская историческая наука, по крайней мере, в учебниках для средней и высшей школы, уделяла этому ключевому району Азии совершенно недостаточно места и внимания.

Такое поверхностное отношение, а также лубочно-внеклассовое, схематическое представление о сложнейших процессах афганской экономической, политической и культурной жизни оказали некоторое влияние как на отношение советских трудящихся 70–80 гг. XX века к этой стране, так и на сам сложный и противоречивый процесс принятия решения о вводе советских войск в Афганистан. Никто не говорит о том, что в советских школах, институтах и СМИ должна была распространяться узко-специфическая секретная информация разведки, но сводить объём знаний об этом важнейшем районе Азии к нескольким скупым строкам в учебнике было недопустимо, но делалось право-троцкистами умышленно – прежде всего, для того, чтобы не развивать у наших трудящихся классовый, большевистский, диалектико-материалистический подход к оценке исторических событий, а на его место внедрить идеализм и мёртвую схему, поверхностность и мелкобуржуазное обывательское деление государств на «важные» и «не важные».

Поэтому вышло так, что одной из задач материала РП по Афганистану (который по названию должен вроде бы касаться только войны 1979–1989 гг.) является и частичное восполнение пробелов в общих знаниях об этой стране, и краткое описание сложной диалектики отношений империалистов Англии и России — на примере нескольких конкретных международных событий периода 1905–1915 гг.

Ворота в Индию

Итак, 1906–1907 гг. были временем напряжённых событий в истории Среднего Востока. Во внешней политике русского империализма этот период был отмечен двумя крупными соглашениями: конвенцией августа 1907 г. с Англией — о разграничении сфер влияния в Средней и Центральной Азии, и с Японией – о временной взаимной поддержке и нейтралитете при грабеже Китая и аннексиях его территории.

Оба эти акта, несмотря на географическую удалённость «предметов договора», были связаны глубоким внутренним единством. Они являлись выражением поворота российского империализма на ближневосточные рельсы, с «центром общего тяготения» в Константинополе, где были турецкие проливы, к захвату которых и рвалась крупнейшая русская буржуазия. Это стремление царизма к контролю над выгодными стратегическими позициями и наиболее удобными путями вывоза российских товаров в Переднюю Азию, Северную Африку и Южную Европу стало одним из решающих факторов участия России в империалистической войне 1914 г.

Хронологически «афганская» конвенция с Англией 1907 г. предшествует соглашению с Японией о разделе китайских земель. Это так, однако обоим этим событиям предшествовали такие крупнейшие события, как русско-японская война и революция 1905 г. в России. В ходе войны с Японией, которая опиралась на помощь англо-американского финансового капитала, желающего удаления царской России с Дальнего Востока и из Китая, русский империализм был отброшен от тёплого моря, ёмких восточно-китайских рынков и удобных незамерзающих портов. В итоге войны на Дальнем Востоке вырос новый империалистический гегемон, и при этом, если брать более глобальный масштаб, с конца 1905 г. почти вся береговая полоса России — от Кольского полуострова до Японского моря — могла контролироваться английским и англо-японским флотом. Такой контроль, хотя и без активных боевых действий флотов, сдерживал внешнюю торговлю России и объективно «усмирял» аппетиты российского империализма как на Западе, так и на Востоке.

Примерно в это же время в направлении русского Туркестана, т.е. в точке соприкосновения азиатских колоний России и Англии, резко выросла угроза нападения со стороны Афганистана, который Англия усиленно натравливала на захват Бухары и т.д. В 1904–1905 гг. обстановка на этом направлении настолько обострилась, что в самый разгар войны с Японией из Туркестана на японский фронт не было взято ни одного солдата, ни одной пушки или лошади. Больше того, в связи с тем, что английская буржуазия в этот момент затеяла широкие военные манёвры в Северной Индии, направленные на запугивание Петербурга, царизм был вынужден увеличивать свои силы в Туркестане, опасаясь вторжения англо-афганских войск в Среднюю Азию.

С другой стороны, Портсмутский мирный договор с Японией, подводивший итоги войны, унизительный и проигрышный для самодержавия, не только не устранял русско-японские империалистические противоречия, но, наоборот, усиливал их. Но самодержавие и буржуазия, до смерти напуганные революцией 1905 г., в тот момент всё же примирились, «сцепив зубы», с потерей южной Манчьжурии, Ляодунского полуострова и Кореи. Однако российскому капиталу, потерпевшему неудачу на Дальнем Востоке, остро нужна была «компенсация» в другом районе мира. Поворот царизма к ближневосточным делам означал, по образному выражению Витте[1], что «Константинополь должен с лихвою оплатить все счета Порт-Артура».

Это, в свою очередь, ставило вопрос о соглашении с Англией — «хозяйкой» Суэца и Гибралтара. А договор с Англией о её невмешательстве в захват царизмом турецких проливов должен был, в свою очередь, учитываться Японией в тех переговорах, которые она вела (уже после заключения Портсмутского мирного договора) с Россией по поводу «дружеского» раздела сфер влияния в Китае. Иначе говоря, сближение самодержавия с британским империализмом должно было сыграть решающее значение в вопросе о том, что Япония «добровольно» отказывается от претензий на «русскую» северную Манчьжурию и часть Монголии — в обмен на отказ России от попыток вернуть себе Корею, Южный Сахалин и Курильские острова.

Но последующее «сближение» русского и британского империализма в районе Афганистана привело лишь к тому, что Англия предложила царскому правительству отказаться от каких-либо претензий на Афганистан и Индию. На  заседании особого совещания по выработке ответа на это английское предложение царский министр иностранных дел Извольский прямо заявил, что

«…переговоры с Англией, достигшие именно теперь самого жгучего пункта, находятся в непосредственной связи с теми, которые мы ведём с Японией и которые, вероятно, скоро придут к желательному результату, выразившись в заключении серии конвенций, частью вытекающих из условий Портсмутского мира 1905 г., частью же имеющих самостоятельное значение. Соглашение с Японией будет, однако, не полным, если наряду с ним мы не обеспечим себя со стороны Англии, связанной с Японией союзом»[2].

Такое серьёзное соглашение с Англией временно устраняло бы для России соперничество с ней на Среднем Востоке. При этом русскому империализму предстояло трезво взвесить, какими реальными интересами он обладал в Персии, Афганистане и Тибете, если отбросить стратегическое значение этих стран, как подступов к главной английской колонии — Индии. И такая оценка была сделана. Тот же Извольский в свой программной речи на совещании у царя настаивал на том, что

«…общее положение дел, создавшееся вследствие войны и последовавшей за ней внутренней смуты, заставляет нас отказаться от замыслов, недостаточно согласованных с действительными силами страны, и вступить на путь охраны лишь своих насущных интересов. С этой именно точки зрения нам следует разбирать вопрос афганский и рассматривать предложенные Англией пункты»[3].

Как это понять? Было бы верхом наивности думать, что царизм и русская буржуазия устами Извольского отказывались от захвата азиатских рынков, колоний и грабежей. Буржуазия и самодержавие в тот момент понимали «реальную политику» только в смысле отказа от погони за тремя зайцами сразу: важнейшей задачей внутренней политики было задушить революцию 1905 г., ради чего можно было временно отказаться от двух направлений империалистической экспансии, выбрав одно, наиболее реальное.

Отказ от соперничества с Японией за восточные районы Китая, временный отказ от экспансии в Афганистане и перенос всего внимания на турецкие проливы подтверждал в своих записках и царский посол в Константинополе Зиновьев.

«…Сейчас представляется как нельзя более желательным, — сообщал он в Петербург, — вывести наш Черноморский флот из того бездействия, на которое он обречён, и открыть ему доступ в Средиземное  море. Поднять этот вопрос окажется возможным лишь при том условии, если нам удастся заручиться искренним содействием Англии».

Само собой понятно, что Зиновьев прямо указывает на необходимость военного захвата Босфора и Дарданелл, так как иного выхода Черноморского  флота в Средиземное море попросту нет.

«Под этим углом зрения, — продолжает Зиновьев, — все планы вторжения в Индию не выдерживают критики и должны быть отнесены в область фантазии. И поэтому в случае готовности Англии способствовать разрешению вопроса о проливах, могли бы быть с нашей стороны сделаны ей уступки в среднеазиатском вопросе»[4].

Ещё более откровенно по этому поводу высказался министр финасов В. Коковцов:

«Уроки прошлого убеждают нас в необходимости вести исключительно реальную политику… С этой точки зрения отдалённость Афганистана и недоступность его нашему влиянию должны заставить нас признать его вне сферы наших насущных интересов, о чём… надлежит совершенно определённо заявить Англии, для которой афганский вопрос является жизненным. Таким открытым заявлением нам, быть может, удастся успокоить тревоги Англии и избежать нежелательных и опасных трений. Важность же соглашения с Англией так велика, что для достижения его можно было бы даже отчасти поступиться стратегическими соображениями, которые… связаны с афганским вопросом».

Вполне ясно, что Коковцов выступал как защитник интересов английского финансового капитала, который к тому моменту в той или иной мере контролировал до 25 % всей русской промышленности и от которого зависело получение займов и ссуд на срочные военные и контрреволюционные нужды царского правительства. (Тут стоит вспомнить неудачное парижское турне В. Коковцова декабре 1905 — январе 1906 гг., в ходе которого царизм рассчитывал договориться о получении либо международного (читай, англо-американского) займа в 1 миллиард 800 миллионов франков, либо «чисто» французского — в 900 миллионов. Перед поездкой Коковцов вёл переговоры с ведущими французскими банкирами, которые, пообещав дать денег, всё же от подписания договора уклонились. Самодержавию, проигравшему войну, расшатанному революцией и истратившему весь «мирный» бюджет (381 миллион рублей казённых денег плюс два краткосрочных займа – французский и немецкий — на общую сумму 500 миллионов рублей), оставалось идти на поклон к американскому Моргану и к лондонским банкам. Это обстоятельство было одной из причин серьёзных уступок царизма в афганском вопросе.)

Тут нужно указать, что афганская и индийская политика царизма всё же имела ряд особенностей. Русское правительство рассматривало Афганистан и Индию не только как желанные объекты грабежа и рынки сбыта, но и в качестве пугала для англичан. Такой подход периодически вплетал среднеазиатский вопрос в международные политические кризисы, но в общем и целом, афганским делам отводилось скромное место «оружия особого назначения», которое употреблялось Петербургом только против Англии и только в особый момент. Пропадала нужда «пугать» Англию, и царская дипломатия до поры до времени жертвовала теми или иными афганскими делами, благо выигрышное положение России на северных границах Афганистана позволяло это делать. И наоборот, как только обострялись отношения с Англией в другом районе мира, к Афганистану подтягивались русские войска, а в самом Афганистане и северной Индии резко активизировалась русская разведка, которая организовывала бунты и восстания против англичан.

Иначе к афганскому вопросу подходила британская дипломатия. Для неё ценность Индии была абсолютной величиной, не зависящей от соглашений с Россией, поскольку до 50 % всех своих богатств английская олигархия выкачивала именно из своей индийской колонии. Это так, но всё же в обмен на свой нейтралитет по отношению к захвату черноморских проливов английское правительство потребовало от России «вполне надёжных гарантий безопасности Индии, без чего сама конвенция окажется невозможной»[5].

Учитывая тот факт, что для царизма и русской буржуазии проливы оказались важнее контроля над северными районами Афганистана, Лондону оставалось только продиктовать свои условия, обозначив при этом, что от отказа царского правительства от захвата афганских провинций будет зависеть и получение им кредитов от лондонских банков.

Если учесть все предшествующие уступки царского правительства, сделанные Англии в афганском вопросе во второй половине XIX века, то конвенция 1907 г. ничего нового, по существу, не вносила. Она лишь придавала прежним уступкам юридическую стройность и полноту. Но при всём том формула англо-русских отношений по Афганистану, действовавшая до 1907 г. и признававшая эту страну «лежащей вне сферы русского влияния», обходила стороной вопрос о согласии русского империализма на английское руководство внешней политикой Афганистана. Это оставляло узкую лазейку, через которую царское правительство проводило свои торговые и политические интересы в этой стране.

Такое положение сильно беспокоило англичан. Русские товары медленно, но упорно занимали афганский внутренний рынок, а удобство торговли и транзита для выхода к Индийскому океану, а также готовность эмира «принимать у себя крупные русские капиталы» ставило перед английским империализмом задачу срочного закрытия всех лазеек во внешней политике Афганистана.

Поэтому конвенция в первой же статье заменяла старую эластичную формулу строгим обязательством России «пользоваться для всех своих политических сношений с Афганистаном посредничеством правительства его британского величества; она обязуется также не посылать в Афганистан никаких агентов».

«Германский след»

Но полу-капитуляция России на афганском направлении не решала всех задач английского капитала на Среднем Востоке. Ещё в 1904 г. представитель лондонских банков в британской палате лордов сэр Эленбороу заявил: «Лучше видеть Россию в Константинополе, чем немецкий военный арсенал на Персидском заливе». Это официально означало конец долгого периода «бисконфильдовской» политики английского кабинета, суть которой заключалась в постоянной поддержке Турции против России.

Также это означало, образно говоря, что с каждым законченным километром строившейся Багдадской железной дороги германский монополистический капитал всё глубже проникал в Месопотамию, подготовляясь к захвату рынков и в Персии, и в Афганистане. На смену русскому империализму на рубежах Индии замаячила новая, ещё более серьёзная опасность для Англии – молодой «немецкий зверь».

Но дорога «трёх Б» (Берлин — Бизантиум — Багдад) била не только по британским интересам. Поскольку географически этот маршрут мог проходить только через Болгарию и Турцию, постольку царизм и крупнейшая русская буржуазия хорошо понимали, что Германия может нарушить все планы по захвату турецких проливов и всей стратегической зоны вдоль них. Таким образом, у двух международных хищников появлялся общий враг — немецкий капитал. А это означало, что двусторонняя конвенция по Афганистану объективно становилась первым шагом к будущему широкому анти-немецкому фронту Антанты. Заключение этой конвенции не только развязывало английскому и русскому империализму руки на Западе, но и закладывало основы временного политического и военного сотрудничества самодержавия и банкиров Сити в Передней и Центральной Азии.

Именно с этого времени объектом совместного «мирного» действия Англии и России становится Афганистан. При этом объём русского участия в афганских делах определялся двумя моментами: относительной неудачей всей предшествовавшей английской политики по полному военному захвату Афганистана и быстрым ростом немецкого влияния на Среднем и Ближнем Востоке. Причём в Лондоне не делали тайны из такого положения вещей. Министр иностранных дел Британии Э. Грэй без намёков заявлял царскому послу  Бенкендорфу:

«Мы рассматриваем Афганистан, как угрозу для безопасности английских владений, и эта идея не была упущена во время недавних военных реформ в Индии».

Бенкендорф хорошо понял, кто кому представлял военную угрозу, — британский империализм Афганистану, или наоборот. Но сам факт «укрепления англо-афганской дружбы» с помощью пушек и пулемётов говорил о том, что положение Британии в этом районе шатается, что оно те так прочно. Стало быть, у России появлялись дополнительные козыри для «выкручивания рук Лондону по проливам и по афганскому рынку».

Дальше — больше, и Грэй аккуратно признаётся Бенкендорфу в бессилии английского влияния, когда советует тому

«отказаться от предвзятой мысли, что Афганистан… уже вполне подчинился… протекторату Англии, дающему ей возможность делать там — с точки зрения политической, административной и военной – почти всё, что она захочет».

И поскольку задача империалистического порабощения афганского народа оказывается на практике далеко не завершённой, постольку

«дальнейшее увеличение военного могущества Афганистана рассматривается, как опасность для Индии, и поэтому придаётся большое значение тому, чтобы эта страна осталась бы изолированной и замкнутой»[6] (прежде всего, конечно, от германского капитала. — М. И.).

Поэтому, заключая конвенцию с Россией и требуя от царского правительства ряда существенных уступок по Афганистану, Лондон изрядно блефовал. Британский кабинет вполне осознавал, что делит шкуру неубитого медведя: Афганистан по факту не был колонией в обычном смысле этого слова и всё ещё требовал от английского империализма больших военных и политических усилий для перевращения в «обычную» колонию. Так, британский МИД в своём меморандуме от 12.08.1907 г. прямо заявлял:

«Такая возможность, как военные действия британских войск в Афганистане, должна всегда иметься в виду не только для защиты англо-афганского договора, но и для обеспечения исполнения англо-русской конвенции»[7].

Яснее не скажешь: а) за 100 лет английский империализм так и не сумел превратить Афганистан в свою полноценную колонию; б) Афганистан, несмотря на все усилия англичан, к тому моменту всё ещё представлял из себя самостоятельную силу, потенциально враждебную индийским владениям Англии; в) окончательное превращение Афганистана в более-менее послушную колонию без участия России было проблематичным. Но в ближайшей перспективе британский империализм решил ограничиться полумерами — блокированием Афганистана от притока туда свежих сил и средств из России и Германии, т.е. ослаблением страны путём блокирования её физических границ, внешней торговли и т.д.

И вот именно по последнему пункту царизм мог оказать Англии ценные услуги. Сам факт англо-русского соглашения бил по экономике Афганистана и лишал её почти 30 % внешнеторгового оборота. После провала миссии Столетова — Разгонова, войны с Англией 1878 г. и крупных территориальных потерь, никто в Афганистане не питал иллюзий насчёт помощи со стороны России. К русской «дружбе» относились, может быть, с чуть большим доверием, чем к английской. Но специфика ситуации была в том, что именно с 1878 г. лавирование между этими империалистическими соперниками и сознательная игра на их противоречиях была положена в основу политики нового эмира Абдуррахмана-хана и его правительства.

(Поясним по поводу миссии Столетова — Разгонова. В период русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Англия занимала враждебную по отношению к России позицию и демонстративно угрожала нападением на русский Туркестан.

Весной 1878 г. был отдан приказ о концентрации войск на юге Туркестанского округа, граничившего с афганскими владениями. Одновременно в Кабул была направлена миссия во главе с генералом Столетовым, чтобы привлечь афганского эмира Шир-Али хана на сторону России.

Шир-Али радушно встретил прибывшую в Кабул русскую миссию, т.к. в тот момент Англия также угрожала войной и Афганистану. Выступление английских войск планировалось ещё на весну 1877, но было отложено в связи с ближневосточным кризисом. В этой обстановке Шир-Али хан охотно принял предложения Столетова, согласовавшего с ним проект широкого русско-афганского союза. После этого Столетов покинул Кабул, оставив здесь остальных членов своей миссии во главе с полковником Разгоновым и обещав вернуться после одобрения договора царём.

Между тем, к этому времени международная обстановка изменилась: между Россией и Англией было достигнуто соглашение, закончился Берлинский конгресс, и царское правительство, не желая войны с Англией из-за Афганистана, отказывается от союза с Шир-Али ханом, хотя русское посольство из Кабула не отзывается, так как царизм надеялся извлечь из этого факта пользу при возобновлении переговоров с Англией о среднеазиатских делах.

Что касается Столетова, то он больше в Афганистан не вернулся. Разгонов, не зная условий русско-афганского союзного договора и не имея никаких указаний от правительства, действовал самостоятельно. Он подобно Столетову старался поддерживать у афганцев надежды на русскую помощь и советовал не допускать в Кабул английскую миссию Чемберлена. Английская миссия действительно не получила разрешения на въезд в Афганистан, а её попытки проникнуть силой окончились неудачей. Тогда англичане, давно готовившие нападение на Афганистан, предъявили Шир-Али хану ультиматум, угрожая объявлением войны. Совет царского правительства Шир-Али хану принять английские требования был доставлен в Кабул лишь 06.11.1878 г., когда срок английского ультиматума уже истекал. В итоге британские войска вторглись в Афганистан, а престиж русской миссии, ещё бесцельно остававшейся в Кабуле, был подорван. Англичане нанесли афганцам ряд поражений, в стране началось сильное брожение. Шир-Али покинул столицу, направляясь на север Афганистана с намерением проехать в Петербург. Его частые письма о помощи к царю не возымели действия, а в письме от 12.12. 1878 г. туркестанский генерал-губернатор Кауфман уведомил Шир-Али об отзыве миссии Разгонова, поскольку Англия заверила Россию, что независимость Афганистана ею будет сохранена. Для России в Афганистане сложилась крайне сложная и неприятная ситуация, которая была разрешена только после Великой Октябрьской революции.)

Но с заключения конвенции 1907 г., с временного создания единого империалистического фронта против азиатского проникновения германского капитала, эта афганская политика была подорвана и стала недействительной. С этого момента, когда страна оказалась между двух огней, малейшая внутренняя нестабильность Афганистана могла стать концом афганской государственности, а всякий пограничный инцидент (с Россией или Англией, неважно) — предлогом для иностранной военной интервенции.

В такой обстановке афганское правительство, имея в тылу враждебную царскую Россию, не могло решиться на разрыв или открытую войну против Англии. Англичане же получили очередную возможность использовать русские штыки против Афганистана — в обмен на ввоз капиталов в Россию и займы царскому правительству. Но при всём том русская угроза Афганистану была ценна британскому империализму именно постольку, постольку она оставалась только потенциальной угрозой, постоянным пугалом для эмира и афганского народа: с одной стороны, русскую армию в Туркестане англичане по-хозяйски рассматривали, как свой резерв на тот случай, если в афганцы начнут анти-британское  восстание, а с другой — как покорную и послушную силу, которой а) запрещено без особого распоряжения из Лондона вторгаться в Афганистан и б) которой — в случае такого вторжения —  разрешено делать только то, что ей прикажут английские генералы.

Всё это означало, что британский империализм, не поступаясь своими «историческими правами» на Афганистан, не отказываясь от роли единственного представителя афганских интересов в мире, мог в обстановке, успокоенной присутствием послушного русского жандарма на северной границе, продолжать свои попытки «мирного освоения» Афганистана, т.е. его грабежа и захвата рынков.

Афганская программа английского кабинета, конечно, была последовательной, но она предусматривала только трёх участников событий — Англию, Россию и сам Афганистан. Но мы помним, что к тому моменту на азиатском горизонте появилась ещё одна внушительная сила — Германия, и молодой немецкий империализм мог перепутать все афганские карты. В самом деле, если Англия рассматривала Афганистан, как величину, которую нельзя игнорировать в военном отношении, в отношении угрозы Индии, то союз «Афганистан плюс третья империалистическая сила» представлял собой уже более внушительную силу, которой было по плечу вторжение в Индию. Да, возможности практического сотрудничества между Афганистаном и Германией к 1907 г. были ничтожны: полосу немецкого влияния в районе Багдадской железной дороги от Афганистана отделяла Персия, тогда полностью подчинённая англо-русскому капиталу. Однако чем меньше становилось английское влияние в Афганистане, тем сильнее становилась зависимость выполнения эмиром своих обязательств от общего международного положения. В частности, успехи германского капитала на мусульманском Востоке, рост «обаяния» её военного могущества, наконец, появление массы германских агентов в Кабуле, — всё это в совокупности могло подтолкнуть Афганистан на выступление против английской опеки.

Да, Британия формально признавала суверенитет и полную независимость азиатских государств, например, Персии (поскольку этим прикрывался грабёж и закабаление этих государств империалистами). Но когда процесс превращения очередной страны в английскую колонию был ещё не закончен (точнее, не доведён до нужной степени), когда империализм ещё не чувствовал уверенности в том, что крепко держит эту страну в своих лапах, вот тогда Лондон упорно цеплялся за свои права на протекторат и стремился оградить целую страну от всякого влияния извне. Поэтому министр иностранных дел Э. Грэй и заявлял царскому послу Бенкендорфу, что «…в случае дальнейшего усиления Германии в районе Багдада и появления немецких агентов в Афганистане мы будем вынуждены пойти на крайние меры»[8], т.е. на военное вторжение и установление в Афганистане полного «внешнего управления».

Игры империалистов: конвенция с двойным дном

Очень любопытной была вторая статья империалистической конвенции 1907 г. Она определяла саму сущность англо-афганских отношений. Статья гласила:

«Так как правительство его британского величества объявило в договоре, подписанном в Кабуле 21 марта 1905 г., что оно признаёт соглашения и обязательства, заключённые с покойным эмиром Абдуррахманом, и что оно не имеет никакого намерения вмешиваться во внутреннее управление афганской территорией, Великобритания обязуется не присоединять и не занимать… какой-либо части Афганистана и не вмешиваться во внутреннее управление этой страной, — с той оговоркой, что эмир будет исполнять обязательства, уже принятые им по отношению к британскому правительству в силу указанного договора».

Как это понимать? Прежде всего, так, что добрые обещания лондонского Сити не захватывать чужую территорию и не вмешиваться в дела внутреннего управления Афганистана были слабой гарантией. Но в данном конкретном случае самоограничение аппетитов британского империализма не носило добровольного характера: после двух проигранных войн, в 1841 и 1880 г., новый военный поход англичан против афганцев мог быть вызван разве что категорическим отказом правительства эмира от «обязательств, уже принятых им на себя по отношению» к британскому империализму. Но в тот момент единственным таким обязательством, с грехом пополам исполнявшимся властью и феодальной верхушкой Афганистана, было допущение английского контроля над внешними сношениями страны (торговлей, дипломатией, транспортом, связью и т. д.).

Но вот вопрос: а для чего англичанам было выносить сор из избы и включать в конвенцию с Россией свои «личные» отношения с Афганистаном, в частности, зачем было включать туда, правда, в косвенной и завуалированной форме, факт признания афганского государства, как самостоятельной силы? Ведь до этого все международные акты, касавшиеся Афганистана, по сути, игнорировали его суверенитет и даже само политическое существование. Правда, и в англо-русской конвенции судьбы Афганистана формально решались без его участия, однако документ всё же приближался к отражению действительного положения вещей, так как к этому англичан подталкивала сложность и проблематичность полного завоевания и покорения этой страны.

Такое положение, когда афганские правящие классы понимали, что англичане колеблются и боятся вновь проиграть грабительскую войну, а британское правительство отдавало себе отчёт в том, что очередная неудачная попытка превратить Афганистан в послушную колонию может ослабить все позиции Англии во всей Центральной Азии и в Индии, давало русскому империализму как простор для манёвра в самом Афганистане, так и надежду на то, что Англия действительно «закроет глаза» на планы царизма по захвату Босфора и Дарданелл.

При всём том, что по англо-русской конвенции самодержавие отказывалось от намерений продвигаться к Индийскому океану, и поэтому его интерес к Афганистану должен был падать, Россия и Афганистан оставались близкими соседями, и все существенные события за Аму-Дарьёй так или иначе задевали царскую Россию, так как дело шло о безопасности границ, торговле, необходимости держать в Туркестане большие военные силы и т. д. Поэтому, в общем и целом, фактическая самостоятельность Афганистана снимала угрозу русской Средней Азии и могла быть какое-то время терпима, если империалистическая держава вообще может терпеть такое феноменальное для XX века явление, как 7 миллионов афганцев под боком и без колониального ярма.

Но русский империализм рвался к турецким проливам, и это вынуждало царизм придерживаться афганской конвенции ради дружеских отношений с Англией. Поэтому Россия временно отказывается от территориальных захватов в Северном Афганистане.

Однако такое «равнодушие» России уже совсем скоро перестало устраивать англичан. Они начинают стремиться к тому, чтобы Россия не только не ушла из афганских дел, но погрязла в них по уши. В Лондоне считали, что русский жандарм должен был сторожить северную границу Афганистана не формально, а за совесть, так, чтобы через эту границу афганские сердари, эмир и вожди племён не могли бы получить никакой помощи для борьбы против Англии ни от самой России, ни от Германии (через посредство России).

Чем же Лондон мог рассчитаться с самодержавием за такие услуги, освобождавшие Англию от постоянной необходимости держать большие силы в северной Индии и Персии? Рассчитаться Лондон мог и надеялся самим Афганистаном, подставляя российских «союзников» под удар и негласно стремясь к тому, чтобы «медведь надолго увяз в истощающих афганских делах», ослаб и уже не имел бы достаточно сил и средств для захвата проливов и рынков в Южной Европе, Северной Африке и на Ближнем Востоке.

Именно в этом смысле нужно было понимать «случайные» признания королевского министра иностранных дел Э. Грэя: он старательно пытался показать Бенкендорфу, а через него царю и русскому правительству, что Афганистан является для России непочатым полем для колониального использования. И если Россия действительно отказывается от похода на Индию, то правительство его величества вполне может «…признать законными русские интересы в Северном Афганистане». И конвенция 1907 г. намечает этот путь, декларируя в поправках к статье 4 «принцип торгового равноправия» России и Англии в Афганистане. Вполне понятно, что признание торговых интересов было шагом к признанию политических интересов царской России в Афганистане. Английская ловушка для русских «коллег» начала работать.

После подписания всех поправок и секретных протоколов к конвенции царское министерство торговли разворачивает широкую деятельность по завоеванию будущей зоны «исключительно русского влияния». На тот момент Россия не располагала в Афганистане такими удобными инструментами «мирного экономического влияния», как консульская сеть и консульская юрисдикция. В практике русско-афганской торговли выходило так, что все исполнительные листы судов, коммерческие иски и иные деловые претензии русской стороны к подданным Афганистана оставались, как говорится, у порога этой страны, почти изъятой из общего мирового капиталистического рынка. Надо отдать должное афганским купцам и государственному аппарату, курирующему внутреннюю торговлю: они пользовались таким рыночным «убежищем» со всей возможной широтой и выгодой: ни один русский купец не мог доставить свои товары в пределы Афганистана без особого разрешения правительства, и при этом все юридические отношения в такой торговле находились вне какого-либо международного договора.

Правда, такое положение плохо влияло и на англо-афганскую торговлю, но всё же у англичан были в Кабуле свои агенты влияния, через которых английский империализм «подмазывал» субсидиями ближайшее окружение эмира, ведущих чиновников правительства, губернаторов и племенных вождей, и товарооборот между странами рос, но большей частью контрабандным путём. Парадоксально, но факт: в 1905–1906 гг. до 40% всего англо-афганского торгового оборота прошло «вне казны», но на это обстоятельство правительство эмира закрыло глаза, так как размеры взяток и «субсидий» были настолько велики, что удовлетворённой оказалась вся афганская государственная вертикаль, от губернатора провинции и вождя пограничного племени до эмира.

Но тогда же усилилась и торгово-капиталистическая оппозиция центральной власти, так как часть внутреннего рынка страны оказалась занятой англичанами, т. е. не английскими товарами, которые продавали афганские купцы (это было нормальным положением вещей, когда прибыль от торговли шла в карманы этих купцов), а английскими товарами, которыми владели англичане, получавшие почти всю торговую прибыль.

Кроме всего этого, русский капитал не имел в Афганистане такого гибкого, всепроникающего шпионско-посреднического аппарата, каким для английского империализма была индийская колония, которая занималась, по преимуществу, как раз ростовщическими и торговыми делами.

Но российский капитал довольно легко вышел из затруднений, не разрешив, по сути, ни одного организационного или технического вопроса в Афганистане. Как ему это удалось? За счёт чудовищной эксплуатации рабочего класса и крестьянства России: к чему было напрягаться и решать сложные торгово-политические вопросы, когда трудящиеся своей страны — и как производители, и как потребители — покрывали все убытки и издержки по взяткам и конкуренции с англо-индийскими товарами на афганском рынке? Русский рабочий своей нищетой и потом покрывал все издержки национальной буржуазии и делал продажу российских товаров прибыльной даже в архи-невыгодной афганской обстановке начала XX века. Так, целый ряд «поощрительных мер» (премии при вывозе мануфактуры, возврат акциза для других товаров и т. п.) обеспечивал такое понижение цен на русские экспортные товары, что даже после уплаты т. н. «бухарского зякета» (местного транзитного налога, который шёл, в основном, на подкуп царизмом верхушки туркестанских феодалов), 40%-й афганской ввозной пошлины и многих накладных расходов, они, эти товары, оказывались дешевле англо-индийских и даже вытесняли их с афганских рынков.

Поэтому за период с 1905 по 1913 гг. ввоз русской мануфактуры в Афганистан вырос в 8 раз, общий оборот торговли между странами увеличился в 3 раза, причём в русском экспорте, как уже говорилось, первые места занимали ткани, сахар, металлические изделия, а в афганском экспорте — каракуль, шерсть и шёлк. Впрочем, такой успех имел относительный характер: в Кушке русский сахар стоил 20 копеек за фунт, а в афганском Герате — 17–18 копеек, и это несмотря на все накладные расходы. Русский капитал в погоне за афганским рынком уплачивал в тот период щедрые премии местным чиновникам и крупным феодалам. Так, в 1911 г. эти премии превысили половину стоимости товарооборота двух стран: на взятки и премии ушло 4 миллиона 760 000 рублей при общем торговом обороте в 8 миллионов 885 000 рублей.

Ну, и ради чего все эти жертвы? На этот вопрос хорошо ответило в своих документах царское министерство иностранных дел. Оно, в ожидании будущего перерастания «честных» торговых интересов в колониальные, настаивало на применении всё новых и новых льгот по русско-афганской границе. Нератов, товарищ министра (первый заместитель) прямо заявлял о тех задачах, которые перед МИДом поставила крупнейшая российская буржуазия, особенно текстильная и сахарная: чем больший район Афганистана мы хотим «подчинить своему влиянию», тем на большие предварительные жертвы должна идти царская казна и предприниматели. Так, в письме военному министру Редигеру (№ 2163 от 02.09.1910 г.) Нератов отмечает:

«Ради этой цели, полагаю, мы должны требовать от таможенного по афганской границе тарифа не столько фискальных выгод, сколько содействия для привлечения в торговые сношения с нами наибольшего района афганской территории»[9].

А район, на захват которого метил русский финансовый капитал, был немаленьким — весь Северный Афганистан, от границы с Персией до Гиндукуша. Здесь, на подступах к Индии, по мнению царского МИДа Российская империя должна была, наконец, «обрести покой в своих естественных границах», а весь афганский народ должен был своим трудом, потом и кровью возместить все предварительные расходы царской казны и отдельных групп русской буржуазии по «приручению Афганистана».

И оплатить было чем. Обширная западная часть Чаар-Вилайета и левое побережье Аму-Дарьи, включая области Ахчан, Маймене, Шибурхан, Андхой и богатую Гератскую провинцию, по своим природным условиям открывали великолепную возможность для промышленного развития хлопководства, зерновых и технических культур.

«Афганский Чаар-Вилайет представляет именно одну из тех областей, — писал туркестанский генерал-губернатор Гофман новому министру иностранных дел Сазонову, — которая как бы самой природой создана, чтобы снабжать Россию хлопком. Для этого нужно оказать поддержку местному населению, снабдить его соответствующими семенами и кредитом, распространить в его среде необходимые технические знания и усовершенствованные орудия обработки»[10].

К словам Гофмана надо добавить, что на Востоке часто бывало так, что дорогу европейскому капиталу прокладывали войска, и чем сильнее была военная техника и выше уровень боевой подготовки империалистической армии, тем шире открывались азиатские рынки и природные богатства для грабежа. Но задача русского капитала омрачалась тем фактом, что британская армия дважды пыталась захватить Афганистан, и оба раза была разбита, а контролировать эту страну только торговлей и взятками, без постоянного присутствия больших колониальных гарнизонов, не получалось. Отсюда царское правительство делало вывод о том, что, наряду с текущей торговой политикой, часть Туркестанского военного округа надо готовить к вторжению в пределы Северного Афганистана и к скорейшему захвату всех тех «жирных» районов, на которые указывали Гофман и Нератов.

Нервный узел

По мере того, как европейские и русские империалисты приближались к первой мировой войне, менялась и ситуация вокруг Афганистана. Этот последний относительно нетронутый, «ничейный» уголок Азии, окружённый двумя хищниками, Англией и Россией, представлял всё большие и большие политические неудобства своим соседям, так же, как и эти соседи всё больше и больше беспокоили его. Неудобства и сюрпризы начались с того, что эмир Хабибулла отказался подписать конвенцию 1907 г. (с поправками и протоколами). Сам Хабибулла отличался большим уважением к воле англичан и особенно — к регулярным британским субсидиям, но в афганской внутренней политике к тому моменту начали работать и другие классовые пружины, которые при известной обстановке могли привести к казни эмира и свержению правящей династии, т. е. к буржуазному государственному перевороту под флагом национально-освободительной борьбы.

Это учли в Лондоне и, увеличив субсидии эмиру, мягко намекнули его правительству на то, что конвенция (со стороны России) прямо угрожает суверенитету Афганистана. Поэтому после «длительного раздумья» над текстом конвенции эмир выразил России решительный протест, превратив в ничто «торговое равноправие» России с Англией, «допуск русских торговых агентов» и «непосредственные сношения пограничных властей Афганистана и России».

Это означало, что англичане в очередной раз ловко провели царизм и русский капитал. Истратив на подмазывание афганских властей около 10 миллионов рублей за 5 лет, организовав торговые склады на территории страны и набив эти склады товарами, российские империалисты оказались перед выбором: либо остаться у разбитого корыта и потерять все капиталы на этом направлении, либо срочно решать вопрос с торговыми гарантиями военным путём. При этом и тот и другой варианты объективно ослабляли царскую Россию и отдаляли её от важнейших европейских дел, прежде всего, от борьбы за проливы. А Лондон на все претензии из Петербурга лишь разводил руками, мол, мы сделали для вас всё, что могли, а с неуправляемым эмиром дальше разбирайтесь сами, мы тут ни при чём. Теперь Афганистан — ваша проблема.

Одновременно с этим заявлением британского МИДа в Кабуле активно действуют агенты «Интеллидженс сервис». Через богатых индусов-мусульман, содержащих большие ростовщические конторы и торговые компании, англичане подталкивают афганские власти к установлению более тесных связей с соседними мусульманскими странами. Эта работа английской разведки совпадает с теми настроениями, которые уже несколько лет господствуют при дворе эмира, а именно: высшие афганские классы считают, что для расширения зарубежных рынков для своих товаров наилучшей формой борьбы является религиозная, в которой Афганистан выступал бы как последний очаг «чистого ислама» и духовный покровитель всех верных мусульман.

В этой связи сотрудничество Афганистана с Персией, Турцией и Индией в период значительного подъёма в этих странах национально-освободительной борьбы (1907–1910 гг.) было возможно лишь в самых незначительных объёмах, так как и афганские крупные феодалы, и набирающая силу городская буржуазия Кабула, Герата и Кандагара, и английские «кураторы» опасались того, что революционные настроения бедноты соседних стран перекинутся в афганский народ и приведут к «непредсказуемым последствиям». В самом деле, персидская революция, младотурецкий переворот и движение свадеши в индийской Бенгалии были каждое для свой страны смотром классовых сил, разбуженных многолетним гнётом европейского капитала. Расчищая путь к самой широкой борьбе угнетённых масс против колониальных режимов, притаившихся за шахским и султанским самодержавием или кастовой исключительностью (в Индии, где касты, в общем, совпадали с общественными классами, были национально-специфической формой классов), эти национально-революционные движения одновременно били и по старым формам экономической, политической и религиозной жизни Востока.

Афганистан же стоял в сторонке от революционных движений. Причины революций и силы, через которые реализовывались законы общественного развития в Персии, Турции и Индии, были пока что чужды этой закрытой стране. Масла в огонь подливало и реакционное афганское духовенство, которому ломка традиционного «старого» ислама в соседних странах казалась святотатством, т. е. покушением «безбожников» на устои феодальной собственности на землю. Такая «порча» веры давала афганскому духовенству повод влиять на правительство эмира и подталкивать его на путь завоевания новых рынков сбыта афганской сельхозпродукции через «собирание всех мусульман под знамя чистого ислама», который, разумеется, сохранился только в Афганистане. Таким образом, видим, что в одном фокусе сходились интересы всех эксплуататорских классов страны, от мулл до правящей династии.

И эмир Хабибулла начинает последовательно проводить эту панисламскую политику. Он отказывается признать права персидского халифа за Магомедом V, так как тот «осквернил веру, якшаясь с неверными европейцами». Во время своей поездки в Индию Хабибулла уже пытается войти в роль верховного покровителя и защитника всех индийских мусульман, «угнетённых буддистами и англичанами». Такое общение афганских властей со своими мусульманскими соседями имело тройной практический смысл. Во-первых, широкие массы верующих в Персии, Турции и Индии призывались к потреблению «чистых» товаров афганского производства, что объективно расширяло рынок сбыта для верхушки сердарства, крупнейшей городской буржуазии и той части афганского духовенства, которая захватила в свои руки значительную земельную собственность и стала, таким образом, в ряды крупных феодалов и хозяев больших капиталистических экономий.

Во-вторых, поездки эмира и призывы к объединению всех мусульман Востока под единым афганским флагом ислама поднимало авторитет центральной власти в глазах самих афганцев, особенно бедноты окраинных племён, которая должна была увидеть в эмире защитника от притеснений со стороны собственных ханов и беков.

Наконец, исламская политика эмира была одним из сильных средств вымогательства от англичан субсидий и некоторых уступок в торговле — под угрозой превращения Афганистана в базу «турецких революционеров» или «индийских агитаторов».

Но при этом надо понимать, что сам эмир и правительство, состоящее из самых богатых полу-феодалов, сердарей, было напугано судьбой турецкого султана Абдул Гамида, низложенного младотурецкой буржуазной революцией. Эмир, призывая к объединению всех «правильных» мусульман, в то же время с большой осторожностью относился к единоверческим иностранным друзьям, так как считал политических и духовных лидеров заграничных мусульман скрытыми носителями буржуазно-демократических идей, которые, при всей религиозной общности, несли угрозу власти феодалов. Кроме того, англо-русское влияние в Персии и строгий контроль по туркестанской и индийской границам Афганистана фактически сужали возможности связи между Кабулом и другими центрами исламской жизни.

И всё же в период 1908–1910 гг. в Кабуле образуются младотурецкие группировки. Их представители постепенно занимают более-менее значимые должности врачей, учителей и офицеров. Эти группировки разворачивают пропаганду и агитацию, суть которой сводится к свержению самодержавной власти эмира, разрушению феодальных отношений собственности и ускоренному переводу Афганистана на путь капиталистического развития. Внешним «донором» капитализма, разумеется, должна стать новая Турция, а через неё и Германия, для которых Афганистан обязан распахнуть свой внутренний рынок, изгнав оттуда «неверных», «оккупантов» и «защитников национальной отсталости», т. е. английскую и русскую империалистическую буржуазию.

Такой поворот афганских событий шёл не по плану англичан и усиливал все существующие неудобства для царской России. Русский МИД срочно обращается к британскому правительству с нотой, в которой предостерегает Лондон о «растущей революционной опасности в Кабуле». Англичане, ничего не сумев сделать против турецко-немецкой агентуры в Кабуле, идут окольным путём и в 1910 г. добиваются от нового турецкого правительства официального отречения от всякой «просветительской и инструкторской работы в Афганистане» — в обмен на негласную поддержку Турции в защите проливов от посягательств русского империализма. Агентов новой турецкой буржуазии в Кабуле, Герате и Кандагаре начинают потихоньку убивать, но турецкое посольство безмолвствует, так, как будто речь идёт не об убийстве подданных страны, а о лицах без гражданства, нарушивших афганские законы. Эмиру и его кабинету устранение турецких агентов руками англичан очень выгодно, так как это вполне соответствовало классовым интересам сердарства и верхнего слоя городской буржуазии, которые вели совместную борьбу с мелкой и средней буржуазией за «медленный» путь к капитализму, т. е. против передела собственности (а, стало быть, и власти) в пользу этой последней.

Оружейный транзит

С начала 1908 г. Афганистан становится неудобным соседом и в другом отношении. Он становится региональной базой для контрабандной торговли оружием и плацдармом для просачивания его в Индию и в северо-восточную Персию, на территорию, которую контролировали курдские племена, не подчинявшиеся центральной тегеранской власти.

Первым звеном организации контрабандного оборота оружия был порт Маскат в Оманском заливе и ряд других гаваней, расположенных севернее, на побережье Персидского залива. Оружие сюда доставлялось на пароходах из Европы, большей частью германского производства и под немецким флагом. Далее оно перегружалось на лодки контрабандистов и развозилось по всему побережью Персидского залива. Главными покупателями немецкого оружия были арабские и персидские племена, Афганистан и та часть индийской национальной буржуазии, которая боролась с британским колониальным засильем в своей стране. Интерес германского финансового капитала в этом направлении был в том, чтобы как можно сильнее расшатать англо-русское и особенно английское влияние в Центральной Азии, в том, чтобы руками многочисленных вооружённых оппозиций и племён свергнуть марионеточные режимы, послушные Лондону, и выкинуть, таким образом, английский капитал с огромных азиатских рынков, заменив банк Ллойда Дойчебанком, а товары Манчестера и Лилля — продукцией Стиннеса, Круппа и Сименса. (Методы, как видим, те же, что и сейчас. – прим. РП)

Путь германского оружия (и влияния) в Афганистан и Индию лежал через порты Белуджистана (современный Пакистан), в частности, через Гвадар, откуда постоянно шли вьючные караваны в район Кабула, а оттуда по горным тропам в северные районы Индии. Существенный момент: почти вся перевозка оружейной контрабанды от портов Персидского залива производилась силами и средствами афганцев, кочевников, разорившихся земельных арендаторов, обедневших беков, бывшей мелкой городской буржуазии, при явном содействии афганских пограничных властей. Для централизации и концентрации торговли оружием в Кабуле было организовано нечто вроде акционерного общества закрытого типа, председателем которого стал родной брат эмира Насрулла-хан.

Ясно, что в таких условиях (с учётом того, что всё больше крупных капитализирующихся феодалов — сердарей начинало ориентироваться на Германию и против Англии и России) афганская территория служила надёжным «заповедником» и перевалочной базой для оружия и не менее надёжно защищённым местом для всяких других операций с контрабандой. С ростом материального благосостояния пограничных племён, проживавших на кордоне с Белуджистаном, после их сепаратного замирения с англичанами (в 1908–1909 гг.) и временного исчезновения таких факторов экономической жизни горцев, как голодная блокада аулов со стороны англичан, сожжение посевов, увод скота и т. д., перевозка и торговля немецким оружием начинает расти с головокружительной скоростью и, само собой, оборачиваться против Англии, которая путём отказа от террора и мирными уступками рассчитывала купить верность этих афганских племён.

Опомнившись, англичане возобновляют локальные военные операции против южных приграничных племён с целью пресечения ввоза оружия из Европы, но момент упущен, и английские отряды встречают хорошо организованное и до зубов вооружённое сопротивление горцев, в рядах которых уже появляются офицеры немецкого генерального штаба. Контрабанда продолжает расти, а изделия фирмы Маузера и Нагана накапливаются в северной Индии и всё сильнее бьют по английским войскам.

По расчётам царского генерального консула в Бомбее Арнаутова, в 1909 г. в Маскат было ввезено свыше 85 000 винтовок Маузера, а в 1910 г. эта цифра возросла до 103 000.  Из этого общего количества в Индию переправлялось 25–30 %. Это вынудило английский кабинет, как и в вопросе с турецкими инструкторами, пойти по линии наименьшего сопротивления. Для борьбы с разворотом оружейной контрабанды в Персидский залив и в северную часть Аравийского залива вводятся дополнительные силы британского флота, который начинает беспощадное преследование контрабандистов. Одновременно с этим  почти втрое усиливается английская пограничная охрана в самом Белуджистане и увеличивается армия в Индии.

В результате всех этих мер приток оружия в Афганистан и Индию значительно сократился, хотя в более скромных масштабах он продолжался вплоть до 1915 г.

Железная дорога

Так или иначе, русский империализм сделал для себя необходимые выводы из конвенции 1907 г. и намеченного этим документом союза капитала Англии и России против национально-освободительных движений в центрально-азиатских колониях. До 1907 г. русская дипломатия всё ещё полагала, что Афганистан является колонией обычного типа. Поэтому, считали в Петербурге, английское влияние в этой стране могло принести выгоды в общей борьбе Англии и России против молодого и агрессивного германского капитала, в частности, против строительства железной дороги Берлин — Багдад, как кратчайшего и самого удобного пути из Европы в Индию. Так, ещё в 1902 г. Витте предлагал царю Николаю противопоставить германскому железнодорожному проекту соединение русской и английской железнодорожных сетей в Азии. По замыслу министерства финансов и путей сообщения Транс-Афганская железная дорога должна была пройти по равнинной, плоской части Афганистана, через Герат, Фаррах, Кандагар, при этом требовалась перевальная разработка полотна только на двух наиболее сложных участках пути, между русской Кушкой и Гератом, — через Парапамизский хребет, и между Кандагаром и Кветтой, — через Ходжа-Амаранский.

Несмотря на то, что проект Витте с технической и финансовой стороны особых трудностей не представлял и сокращал бы путь между Лондоном и Калькуттой до 10 суток, он повис в воздухе. Дело было в том, что английский финансовый капитал, чрезвычайно заинтересованный в стабильном и быстром сухопутном пути в Индию, отдавал отчёт в том, что в случае реализации русского проекта: а) Афганистан, как буфер Индии, устранятся; б) русские конкуренты будут контролировать едва ли не 60 % длины железнодорожного пути, который географически должен проходить по территории Российской империи, и в) эта дорога в равной степени открывала перед русским империализмом новые стратегические возможности для захватов в Азии вообще и в северной Индии, в частности.

Для полноты картины надо сказать, что на смену транс-афганскому проекту царским послом в Пекине Лессаром (и по совместительству компаньоном текстильного фабриканта С. Морозова и московского чулочного «короля» И. Щенкова) выдвигается вариант дороги через Восточную Персию, от Теджента на Закаспийские железные дороги, далее — к Пулихатуму на персидской границе, оттуда через Турбети-Шахиджан, Бенден и Кух-Маликсию к границам английского Белуждистана на смычку с железной дорогой Кушка — Кветта. Сейстанское направление, предложенное Лессаром, пролегало по местностям, не уступавшим Западному Афганистану по безлюдности и малой ёмкости местного рынка. И при этом оно имело то неудобство, что было вдвое длиннее афганского (1300 миль против 530-ти).

Само появление этого заведомо невыгодного варианта говорило о том, что, во-первых, русский царизм и буржуазия, несмотря на официальные заявления, остро нуждались в транс-азиатской магистрали, выводящей к районам Персидского залива и Восточной Индии, и были готовы нести известные издержки сверх «нормальных». А во-вторых, отклонение этого проекта лично царём явно указывало на работу т. н. «английского» лобби при дворе и в правительстве, т. е. на то, что в столкновении интересов финансовой олигархии двух империй влияние английских банков на российскую промышленность и финансы было настолько сильным, что начало строительства железнодорожной магистрали по проекту Лессара (т. е. в интересах групп текстильных, железнодорожных, металлургических и металлообрабатывающих капиталистов) угрожало потерей иностранных кредитов царскому правительству и ограничением предпринимательских кредитов, которые выдавали русские банки, подконтрольные в той или иной степени английским Ротшильдам и Вандербильдтам.

Наконец, в 1908 г., уже в новой политической обстановке, на ревельской встрече Николая II со своим дальним родственником английским королём Эдуардом вновь всплыл вопрос о строительстве Транс-Афганской железной дороги. Подробностей переговоров по этому конкретному вопросу пока что обнаружить не удалось, однако в годовом отчёте министра иностранных дел Извольского значится фраза о том, что «…лондонский кабинет признаёт желательность объединения сети русских и английских дорог в Азии в будущем, но он считает, что сейчас ещё не наступило время».

Через пять лет, в 1913 г., британский империализм согласился на проведение так называемого «Индо-Кавказского рельсового пути» от российской Джульфы к Персидскому заливу. Этот проект с точки зрения предстоящего передела мира представлял ещё большую угрозу для английского господства в Индии, и согласие британского правительства на строительство этой дороги было вызвано, во-первых, тем, что Англия перед схваткой с Германией стремилась  крепче привязать к себе своего русского союзника, для чего нужно было, по крайней мере, идти на формальные уступки и льготы русскому финансовому капиталу в его азиатских делах.

А во-вторых, англичане знали, что Афганистан добровольно не открыл бы своей территории для строительства иностранной железной дороги, а применение военной силы для этой цели неизбежно поставило бы вопрос о совместной англо-русской войне против этой страны. Но в преддверии большой европейской войны Лондон не хотел развязывать ещё один тяжёлый фронт в Центральной Азии и распылять свои силы[11]. Поэтому все права на Индо-Кавказский рельсовый путь англичане «любезно» отдавали России, понимая, что у неё без активной помощи Англии это дело не выгорит. Так Лондоном убивались сразу два зайца: и формально развязывались руки союзнику, и получалась гарантия того, что никакой российской дороги к Персидскому заливу в обозримой перспективе построено не будет, стало быть, риск захвата русским капиталом рынков и портов Восточной Индии был минимальным.

В 1912 г. царский министр иностранных дел Сазонов во время своей поездки в Англию передал своему коллеге Э. Грэю длинный жалобный меморандум по вопросу о «неудовлетворительном характере русско-афганских отношений». Там подробно перечислялись все неудобства пограничного соприкосновения России и закрытого Афганистана. Основная беда для русского капитала заключалась в том, что Афганистан в тот момент находился фактически вне сферы как английского, так и русского влияния. Царизм, понимая, что перед войной его «акции» сильно выросли, не только требовал от англичан реальной помощи в освоении афганского внутреннего рынка, но и пугал Лондон тем, что если Россия срочно не получит то, что желает, то Англия, в конце концов, может остаться один на один как со всеми афганскими проблемами, так и в своей борьбе с Германией в Центральной и Передней Азии.

«Серьёзность положения, — писал в меморандуме Сазонов, — усугубляется ещё и тем, что Афганистан при настоящем его положении является сам по себе опасным очагом воинствующего панисламизма. Обособленность Афганистана, как было уже упомянуто выше, односторонняя, — т.е. афганцы, не пуская русско-подданных к себе, сами в то же время свободно переходят в пределы России. Наконец, необходимо отметить продолжающееся усиленное вооружение Афганистана… Оружие из страны уже начинает контрабандным путём проникать в значительном количестве в Средне-Азиатские владения и в Бухару».

Поэтому

«…ради обеспечения спокойствия в сфере мусульманского Среднего Востока, в чём, несомненно, не менее России заинтересована и Англия, афганский вопрос ставится в порядок дня»[12].

В ответ на русский меморандум министр Грэй и статс-секретарь по делам Индии лорд Крю в один голос заявили Сазонову, что,

«несмотря на выплачиваемую эмиру ежегодно английским правительством субсидию, Хабибулла-хан плохо слушается голоса Англии, которой приходится мириться с этим, чтобы не обострять положения ввиду невозможности принятия против Афганистана понудительных мер».

В секретной записке британского министерства иностранных дел от 04.10.1912 г. с ещё большей определённостью указывалось на призрачный характер всех прав, выговоренных себе  царской Россией, и всех «щедрых» обещаний Англии в афганском вопросе:

«Приняв после зрелого размышления по отношению к Афганистану политику невмешательства, британское правительство очень затруднялось бы настаивать перед эмиром на предоставлении русско-подданным льгот, которых оно ещё не может требовать для собственных подданных, и оно не думает, чтобы побуждение эмира осуществить ст. 3 англо-русского соглашения могло увенчаться успехом».

То есть, при всём том, что английское правительство перед первой мировой войной официально признало Афганистан самостоятельной политической силой, оно всё же сделало его объектом новых переговоров с Россией. Эти переговоры намечали пути радикального вмешательства обеих держав во внутренние дела этой страны. В связи с предполагавшимся пересмотром конвенции 1907 г. в части, касающейся Тибета, русский империализм тут же возобновил торги о будущем разделе Афганистана, прямым текстом выставив англичанам требование убираться из его северных районов:

«1) Ввиду явной опасности, которая бы грозила русским владениям в Средней Азии в случае каких-либо ирригационных предприятий в Северном Афганистане с расширением там культурной площади, и так как подобные предприятия могли бы возникнуть только при участии иностранных капиталов и под руководством иностранных подданных, то великобританское правительство должно обязаться не допускать никаких предприятий или концессий такого рода в указанной части ханства, т. е. приблизительно на север от линии, составляемой водоразделом  к югу от реки Герируда и Гиндукушем.

2) Великобританское правительство должно всячески содействовать осуществлению необходимых для нас ирригационных работ в ближайшем к границе нашей и Бухарской районе Афганистана.

3) В дополнение к статье 4-й соглашения 1907 г. великобританское правительство должно обязаться не допускать никаких монопольных прав торгово-промышленного свойства в пользу английских компаний или подданных в упомянутой в пункте 2-м зоне.

4) Ввиду важного значения, которое имело бы для наших экономических и стратегических интересов железнодорожное строительство в Северном Афганистане, великобританское правительство обязуется не допускать такового без предварительного соглашения с нами»[13].

Таким образом, дело сводилось к признанию Британией монопольных прав российского капитала едва ли не на половину территории Афганистана. Правда, до тех пор, пока эти права не были материализованы силой двух армий, русской и английской, которые, двигаясь навстречу друг другу, разделили бы страну колониальной границей на две колонии, они оставались призрачными и носили бы условный характер. Но в Лондоне готовы были уступить России пол-Афганистана, но с тем условием, что момент ввода союзных сил в эту страну определял бы именно английский империализм. Так, в своём письме в Лондон от 24.05.1914 г. британский посол в России Дж. Бьюкенен сообщал:

«Что касается Северного Афганистана, то великобританское правительство готово совместно с императорским правительством издать нижеследующее сообщение, текст коего был бы опубликован одновременно с конвенцией и другими нотами Тибета:

Императорское правительство вновь подтверждает принцип, что Афганистан находится вне сферы влияния русской политики.

Со своей стороны, британское правительство обязуется не поддерживать ни домогательств великобританско-подданных касательно концессий на ирригационные и железнодорожные сооружения, ни их требований преимущественных прав (привилегий) в коммерческих или промышленных предприятиях в Северном Афганистане, при условии, однако, что путём обмена секретными нотами будет установлено, что термин “Северный Афганистан”, как его следует понимать по отношению к этой декларации, будет обнимать собой только ту часть Афганистана, которая простирается на север от следующей линии:

— от Ишкашана на Аби-Пяндже и далее на Зебак;

— оттуда на проход (перевал) Минджан;

— далее на перевалы Навак и Мург;

— оттуда на Доши;

— далее через проходы Синджитак и Бабкак на Доаби-Шах-Пасанд;

— оттуда на Таркух на Банди-Амире;

— оттуда на Доулет-Яр.

От этого последнего пункта линия шла бы по хребтам следующих горных цепей: Банди-Баба, Сиях-Бубак до точки, где река Герируд вступает в русскую территорию у Зульфагара»[14].

В примечаниях к этому проекту новой англо-русской декларации Бьюкенен уточняет тот её пункт, в котором подтверждается, что Афганистан по-прежнему должен находиться вне сферы влияния русского государства:

«1-й пункт декларации по вопросу о Северном Афганистане, — писал он, — прибавлен лишь для того, чтобы сделать эту декларацию менее подозрительной в глазах эмира афганского»[15].

После рассмотрения английского проекта новой конвенции по Афганистану царское правительство отвергло его. Проект исключал из сферы влияния русского капитала всю богатую долину реки Герируд с городом Гератом, этим важнейшим экономическим и стратегическим центром Северного Афганистана. Вскоре весь вопрос о новой конвенции был отложен, отчасти из-за начавшейся большой войны, отчасти потому, что китайское правительство отказалось ратифицировать тройственное англо-тибетско-китайское соглашение о разделе сфер влияния в Тибетском национальном районе.  Таким образом, сам собой отпал предлог для царской России требовать себе компенсации за уступки, сделанные Англии в тибетском вопросе (Россия «добровольно» отказалась от куска территории Тибета на севере). Наконец, в 1915 г., во время переговоров по вопросу о Константинополе и турецких проливах, царское правительство, соглашаясь на передачу Англии так называемой «нейтральной зоны» с Персией, выставило в числе других следующее требование:

«императорское правительство считает желательным одновременное разрешение вопроса о сопредельном с Россией Северном Афганистане в смысле высказанных на этот счёт императорским министерством пожеланий на предшествующих переговорах»[16].

Насколько можно судить из дальнейших событий на афганском направлении, эти пожелания русского империализма были признаны Англией «законными и приемлемыми». Но пока хищники торговались из-за района Герата, первая мировая война закончилась, а Октябрьская революция в России не только отменила все захватнические договоры царизма, но и создала Афганистану со своей стороны благоприятный тыл для борьбы за свою полную независимость, которой афганский народ добивался и добился в результате третьей англо-афганской войны 1919 г.

Начиналась новая история древней азиатской страны.

М. Иванов

Продолжение

[1] С.Ю. Витте — в 1905–1906 гг. председатель совета министров Российской империи, глава делегации РИ на мирных переговорах в Портсмуте. По итогам этих переговоров получил в народе прозвище «Витте — Полусахлинский» за уступку Японии Южного Сахалина и Курильской гряды.

[2] Красный архив, т. 3 (10), 1925 г., стр. 55.

[3] Там же.

[4] И. Зиновьев. Секретная записка о соглашении между Россией и Англией. Среднеазиатский департамент МИД РИ, дело № 86, документ 145 (копия).

[5] «Записка по афганскому вопросу» действительного статского советника Сементовского, № 965 вх. От 27.04.1907 г. Архив МВД, 1 Отделение (копия).

[6] Слова Э. Грэя Бенкендорф приводит в своём донесении Извольскому от 05.04.1907 г. Архив МИД РИ, ф. В-334, оп. 2, дело № 742 по II отделу. Копия. Архив ДКМ, ф. 1905–1907, оп. РИ-ин.дела, ф. 129, д. 573, л. 17.

[7] Там же, д. № 1697 по II отделу. Архив ДКМ, ф. 1905–1907, оп. РИ-ин.дела, ф. 129, д. 573, л. 81.

[8] Донесение Бенкендорфа Извольскому от 05.04.1907 г. Архив МИД РИ, ф. В-334, оп. 2, дело № 742 по II отделу. Копия. Архив ДКМ, ф. 1905–1907, оп. РИ-ин. дела, д. 573, л. 18.

[9] «Красный архив», том 3 (10) за 1925 г., стр. 61.

[10] Письмо Гофмана в МИД РИ от 22.11.1912 г. № 3583, копия. Архив ДКМ, ф. 1910-1914, оп. РИ-ин. дела, д. 21, л. 3.

[11] «Eastern Crossdouble» by m-r J.F. Sooney. «Daily Telegraph», January 11, 1908, p. 2. Копия.

[12] «Всеподданнейшая записка т.с. С.Сазонова, министра иностранных дел Российской империи, его величеству королю Англии» от 11.09.1912 г. Архив МИД РИ, ф. 139, оп. 11, д. 396, л. 32–34. Копия.

[13] Справка по Афганистану бывшего министерства иностранных дел от 16.01.1917 г., дело 1 б, копия. Архив ДКМ, ф. 1910-1914, оп. РИ-ин. дела, д. 21, л. 37.

[14] G. Buchanan. «My Mission to Russia and other diplomatic memories», L. 1920. II, p. 98-99.

[15] Там же, стр. 99.

[16] Телеграмма Сазонова русскому послу  в Париже от 07.03.1915 г. копия. Архив ДКМ, ф. 1910-1914, оп. РИ-ин. дела, д. 21, л. 44.