О генетике

«…Призвали на совет главного городового врача и предложили ему три вопроса:

1) могла ли градоначальникова голова отделиться от градоначальникова туловища  без кровоизлияния?

2) возможно ли допустить предположение, что градоначальник  снял с плеч и опорожнил сам свою собственную голову?

3) возможно ли  предположить, чтобы градоначальническая голова, однажды упразднённая, могла  впоследствии нарасти вновь с помощью какого-либо неизвестного процесса?

Эскулап задумался, пробормотал что-то о каком-то «градоначальническом веществе», якобы источающемся из градоначальнического тела, но потом, видя сам, что зарапортовался, от прямого разрешения вопросов уклонился, отзываясь тем, что тайна построения градоначальнического организма наукой достаточно ещё не обследована».

(М.Е. Салтыков-Щедрин, «История одного города»)

В статье РП «О транспорте» говорилось, в частности, о выведении в сталинском СССР новых сортов растений, способных жить и плодоносить в условиях севера. На субботних занятиях кружка, где читалась статья, был задан вопрос о том, как именно советским биологам-мичуринцам удавалось переделывать природу растений и приспосабливать их к жизни в непривычных для себя условиях.

Нам не хотелось отвлекаться от вопросов первомайской тактики, тем более, что РП уже не раз выступал по вопросам генетики, однако сама обстановка давала небольшую паузу для лучшего осмысления результатов наших первых рабочих маёвок. В эту паузу можно было ещё раз популярно коснуться того, в чём отличие живой, материалистической большевистской генетики от генетики мёртвой, буржуазно-идеалистической, а также тех практических целей, которые ставили перед собой сталинские биологи-мичуринцы — в отличие от советских менделистов-морганистов, агентов мирового капитала.

Это казалось тем более необходимым, так как спрос на самые простые, начальные сведения из науки, в том числе, из биологической науки, у наших молодых рабочих есть. Шутка о том, что булки и батоны растут на деревьях в готовом виде, буржуазией превращается в массовое убеждение: война против всякого объективного знания, против материалистической науки, которую ведёт реакционная буржуазия, превращает в идиотов целые поколения, уродует их сознание, делает пустыми и невежественными в самых простых и начальных вопросах естественнонаучного знания. Поэтому с РП, при всей его загруженности, никто не снимал научно-популярной работы, которая всегда была частью работы политической, а в настоящих условиях становится одной из важнейших частей этой работы.

Итак, в 50-х годах XIX века католический монах Грегор Мендель, живший в Брюннском монастыре в Чехословакии, проводил опыты по скрещиванию разных сортов гороха. Он скрещивал между собой растения, которые имели какие-либо ярко выраженные внешние различия, например, зелёный горох с жёлтым.

Семена, которые получались от такого скрещивания, Мендель снова высеивал и выращивал новые растения. При этом он старательно отмечал, какие признаки растений передаются из поколения в поколение. Эту работу Мендель вёл примерно восемь лет, после чего он написал статью о результатах своих опытов и в 1866 г. напечатал её в альманахе «Труды», который издавало Брюннское общество естествоиспытателей. В своей статье Мендель отмечал, что существуют определённые закономерности в распределении наследственных признаков в растениях последующих поколений.

Статья Менделя не произвела никакого впечатления на современников, его наблюдения остались просто незамеченными. О старательном монахе Менделе вспомнили только через 35 лет, на подъёме империалистической эпохи, когда почти одновременно в трёх странах — Германии, Голландии и Австрии — были вторично открыты закономерности, некогда открытые Менделем. И понеслось: имя Менделя и его «гороховые законы» стали знаменем новой биологической науки о наследственности и изменчивости видов, т.е. генетики.

Предметом генетики является наследственность живых организмов. Но что такое наследственность? Каким образом детям передаются свойства и черты их родителей? Почему, например, родимое пятно у высших животных может передаваться из рода в род в течение длительного времени, а вот потеря руки или лапы даже у обоих родителей никогда не приводит к рождению безрукого или безлапого потомства? Эти вопросы давно интересовали натуралистов и философов, и раскрыть эту тайну природы взялась новая наука. Вполне понятно, что всё внимание генетиков было устремлено, прежде всего, на живую клетку. При этом биологи рассуждали так. Организм животного или растения развивается из соединения двух половых клеток — отцовской и материнской. Это значит, что только через оплодотворённую клетку, эту единственную материальную связь между двумя поколениями, и могут каким-то образом передаваться черты и признаки родителей детям.

Рассуждая так, генетики-идеалисты начинают искать в клетке то, что должно быть носителем всех признаков будущего организма. Клетки, из которых состоит живой организм, очень малы по размеру, при этом они очень разнообразны и по форме, и по величине. Но в основном их структура одинакова. Клетка — это заключённая в тонкую оболочку полужидкая плазма, в которой находится ядро, т.е. пузырёк, наполненный прозрачным веществом. В нём плавают нитеобразные тельца, которые называются хроматином.

Основное, чрезвычайно интересное свойство клетки заключается в её способности размножаться простым делением. Этот процесс начинается с того, что нити хроматина, плавающие в ядре, собираются в одну длинную скомканную нить. Потом эта нить разрывается на отдельные участки — хромосомы, которые в свою очередь расщепляются продольно, образуя пары хромосом.

К этому моменту оболочка ядра исчезает, и в противоположных частях клетки образуются два полюса, от которых к каждой паре хромосом протягиваются с двух сторон тончайшие волокна. После этого все расщепившиеся хромосомы начинают расходиться, как бы растягиваться полюсами в разные стороны. Подойдя к полюсу, каждая группа хромосом превращается в новые ядра. Между ними образуется перегородка, и две новых клетки, увеличиваясь до нормального размера, отделяются одна от другой. Обе новые клетки подобны той клетке, из которой они произошли, и количество хромосом в них в точности совпадает благодаря строгому продольному делению пополам.

Вот этот процесс строгого деления хромосом пополам, указывающий на то, что все они обязательно должны попасть в каждую вновь образующуюся клетку, и привёл последователей Менделя к ошибочной мысли о том, что именно в хромосомах и заключается некое особое «вещество наследственности».

Частицы этого «особого вещества» были названы генами. Количество этих участков хромосом очень велико, и каждый такой участок, по идее, несёт в себе задаток какого-либо признака будущего организма.

Теперь на время оставим клетку и хромосомы и посмотрим, в чём состояло значение открытий Менделя для генетики. Опыты Менделя показывали, что если растение жёлтого гороха искусственно оплодотворить пыльцой зелёного гороха или наоборот, то, начиная со второго поколения, родительские признаки (жёлтый и зелёный цвета плодов) распределяются в многочисленном потомстве всегда в одинаковой пропорции — 3 к 1. При этом Мендель заметил, что один из этих признаков доминирует, подавляет другой. Например, доминировать может жёлтый цвет, и тогда растений с жёлтыми горошинами всегда получалось в три раза больше, чем растений с зелёными горошинами.

Генетики объяснили это явление так. Один из скрещиваемых родителей несёт в своих половых клетках ген доминирующего признака (жёлтый цвет плодов), а другой родитель — ген уступающего, подавляемого признака (зелёный цвет плодов). Две родительские клетки соединяются, давая начало новому организму. Начинается очередной цикл развития, на определённом этапе которого новый организм образует в себе половые клетки.

Но особенность нового организма будет в том, что в нём присутствуют уже два рода клеток: одни несут в себе ген жёлтой окраски, другие — зелёной. И когда две половые клетки этого нового организма сливаются, чтобы дать жизнь организму следующего поколения, то в результате такого слияния могут получиться уже любые из четырёх возможных комбинаций генов, а именно: а) жёлтого с жёлтым; б) жёлтого с зелёным; в) зелёного с жёлтым и г) зелёного с зелёным.

Что получается в результате этих комбинаций? В первом случае (жёлтый с жёлтым) горошины потомства будут огненно-жёлтыми. В случаях «б» и «в» горошины также будут жёлтыми, но с разной насыщенностью желтизны, так как жёлтый цвет доминирует над зелёным в обоих случаях. И только в последнем случае «г» получается потомство с зелёным цветом горошин. Таким образом, число растений, обладающих наследственной жёлтой окраской, и растений, обладающих наследственной зелёной окраской плодов, распределится в отношении 3:1.

На этом главном «гороховом законе» и строится вся генетическая гипотеза Менделя. Из этого «закона» генетики-идеалисты сделали вывод о том, что наследование детьми родительских признаков есть результат совершенно случайного, механического сочетания тех или иных генов. Отсюда вся буржуазная генетика была основана на фундаменте деления хромосом при клеточном делении, т.е. на менделевском статистическом «расщеплении» наследственных признаков.

Но очень скоро в ходе своего развития идеалистическая генетика «напоролась» на тот факт, что закономерности Менделя недостаточны для объяснения многих случаев наследственности, которые подбрасывала производственная и научная практика. В ответ на эти трудности буржуазные биологи обвешали «гороховые законы» массой сложных допущений и условностей, запутали и затемнили те вопросы, которые в первую очередь нуждались в правильном материалистическом разъяснении. В итоге идеалистическая генетика превратилась в очень сложную и противоречивую теорию. Основные положения этой теории можно свести к следующему.

Единственными носителями наследственных свойств и признаков служат гены — частицы особого «вещества наследственности». Основное свойство генов — их относительная устойчивость, неизменяемость. Это свойство формально подтверждается тем, что в длинном ряду поколений исходные родительские признаки (например, жёлтый и зелёный цвета гороха) сохраняются.

Однако гены могут внезапно измениться от каких-то неизвестных причин. Это ведёт к появлению новых признаков в организме. Случайные комбинации генов и столь же случайные и внезапные изменения самих генов дают материал для естественного отбора и объясняют, по мнению идеалистов, всю эволюцию органического мира.

Иначе говоря, по наследству передаются только те изменения, которые обусловлены изменениями в самих генах. Отсюда генетики-менделисты сделали вывод: так как внешние условия природной среды влияют не на гены, а только на процесс выявления признаков, заложенных в генах, то все признаки, приобретённые организмом при его жизни, наследоваться не могут. То есть, как ни меняй материальные условия жизни растения или животного, оно не передаст по наследству те полезные свойства, которые выработало в себе в борьбе за жизнь.

Куда понесло биологов-менделистов? Прежде всего, они механически перенесли в область биологии законы физики и химии. Они уподобили гены атомам. Но если физика и химия пришли к атомам, переходя от изучения одной формы движения к другой, более высокой и сложной, то идеалистическая генетика всем процессом предварительного исследования пренебрегла. Ген, как некая неизменная и вечная частица «наследственного кода», был выдуман, мысленно допущен на основании менделевского расщепления наследственных признаков. Как ген «превращался» в форму носа, в цвет лепестка или горошины, в склонность к литературе или в музыкальный талант, этого буржуазные генетики объяснить не в состоянии. Таким образом, получается, что менделистсткая генетика отталкивалась от выдуманного, шла через неизвестное и пришла к видимым внешним признакам, на которых и построила всю свою теорию. Вся сущность генетики, по мнению менделистов, лежит на поверхности и полностью сливается с явлением. А если так, то и научный материалистической подход к этой области биологии не нужен — раз всё лежит на поверхности.

Немудрено, что такая «теория» могла «объяснить» все многообразные формы наследственности: в каждом затруднительном случае менделисты приписывали генам те свойства, которые не могли объяснить, т.е. объявляли, что «так статистически выпали гены». А почему они «выпали» именно так, а не иначе, менделисты поясняли сложностью комбинаций генов. Так, простую дробную зависимость Менделя, 3:1, менделисты развили до логарифмической, показательной и ещё более сложных функций, по которым якобы и распределяются гены.

Что в итоге? Стремясь построить свои выводы на основании лишь статистических данных и оперируя при этом аппаратом высшей математики, генетики-менделисты отошли от сложных законов биологии и опустились на уровень законов механического движения. Все черты организма у них превратились в функции неизменных генов. Когда жизнь начала ставить новые, необъяснимые с позиций «гороховых законов», задачи, генетики-идеалисты стали за уши притягивать факты действительности к своим теориям. Кроме уже упомянутого приёма с математическими функциями, в ход пошла и сама переделка пропорции Менделя. Отношение 3:1 постепенно превращалось в 9:7, в 13:3, в 15:1 и т.д. Появились на свет «кроссинговеры», «хромосомальные аберрации», «групповые сцепления» генов и другие хитроумные казуистические выверты, которые «хорошо объясняли» любое явление в наследственной природе организма.

Впрочем, судьба таких таинственных «градоначальнических веществ» и связанных с ними теорий была известна уже давно. Энгельс писал в своё время, что «…подобный случай представляет нам учение о теплоте, которая почти в течение двух столетий рассматривалась, как особая таинственная материя, а не как форма движения обыкновенной материи». Таким же таинственным веществом, точнее «жидкостью», долгое время считалось и электричество.

Само собой, что при своей метафизичности и формальности буржуазная генетика не могла дать селекционерам, агрономам и животноводам ничего практически ценного.

Мало кто знает, что был такой знаменитый американский селекционер Лютер Бербанк, умерший в 1926 г. Так вот он оставил после себя приличное наследство в виде большого количества совершенно новых на то время форм растений, которых до него в мире не существовало. Все эти растения были выведены Бербанком путём скрещивания между собой самых разных растений, как существующих в природе, так и гибридов — во втором, третьем и т.д. поколениях. Хотя Бербанк был практиком и не имел специального биологического образования, всё же на основании своих опытов он пришёл к правильному выводу о том, что нет решительно никаких границ для получения растительных форм и плодов любой величины, формы и вкуса. Бербанк был знаком с принципами менделистсткой формальной генетики, но «гороховые законы» не только не служили ему руководством в работе, но и постоянно оказывались в противоречии с селекционной практикой. Именно практика выведения новых сортов показала Бербанку, что человек может менять по своему усмотрению наследственную природу растений, не ожидая десятилетиями случайных изменений или «удачных»  комбинаций генов.

Наш И. В. Мичурин подошёл к природе растения гораздо ближе Бербанка. Он определил и сформулировал те законы, зная которые можно этой природой управлять. После огромного количества опытов и многих лет работы Мичурин вывел совершенно новые начала науки о гибридизации растений. Его идеи, подтверждённые практикой, оказались совершенно несовместимыми с основами формальной менделевской генетики.

Дело в том, что Мичурин видел в растении не мёртвую форму, не оболочку и питательную среду для «наследственного вещества», не функцию каких-то «от века заложенных» математических комбинаций, а живой организм, постоянно меняющийся, постоянно взаимодействующий со средой обитания, в которой он развивается. Такой взгляд, основанный на глубоком понимании биологии растения и диалектики его развития, и дал Мичурину возможность сознательно направлять развитие нужных признаков у тех или иных растительных культур.

В середине 30-х гг. в советской биологической науке сложилась группа сторонников менделевской формальной генетики во главе с академиком Завадовским. Эта группа выступила против мичуринского подхода к селекции, объявив его «эмпирическим», «мужицким», не имеющим под собой прочной теории. При этом сами формальные генетики не отрицали, что их теория, основанная на «гороховых законах» и математической статистике, не служит руководством для сельского хозяйства. Сам М. Завадовский объяснял такое положение тем, что генетика, мол, — наука «чисто университетского типа» и что её отрыв от запросов практики неизбежен.

Ложность и контрреволюционность такой позиции генетиков сомнений не вызывала. Ещё Маркс говорил по подобному поводу, что «…Предположение, будто есть одна основа для жизни, а другая для науки, уже априори ложно». Этим же контрреволюционным вредительским путём с конца 50-х гг. пошла и советская теоретическая физика, вожди которой, вроде Ландау, Китайгородского, Лившица и др. также провозгласили, что фундаментальная наука должна существовать сама для себя, без особой оглядки на свою пользу для социалистического производства. Это к слову.

Во второй половине XIX века в истории биологии произошло крупное событие: английский естествоиспытатель Ч. Дарвин выступил со своим учением об эволюции органического мира. Дарвин ясно доказал, что изменение условий, в которых развивается организм, вызывает появление у него новых признаков. И эти признаки могут становиться наследственными. Стало быть, эволюция в живой природе объясняется тем, что в любых данных условиях внешней среды формируются и закрепляются путём естественного отбора те признаки, которые помогают растениям и животным в их борьбе за существование.

Ту же мысль об активном участии внешней среды в формировании наследственной природы организмов вслед за Дарвином доказал и К. Тимирязев.

Буржуазная наука развернула ожесточённую борьбу с учением Дарвина. Как раз в этот момент и начинает складываться менделевская генетика. Дарвина формально возводят в чин классика естествознания, однако его труды по биологии задвигают на самые задние полки и изгоняют его теорию из научной практики и учебных заведений. Реакционная буржуазия выпускает вперёд мракобесов с их «обезьяньими процессами» (в США было несколько таких судебных процессов, на которых судили учителей и преподавателей, рискнувших излагать теорию Дарвина) и формальной генетикой. Менделевская генетика встречает широкую поддержку со стороны церкви: попы объявляют «гороховые законы» Менделя и статистический подход к нужному совпадению генов «промыслом божьим», «благодатью избранных» и т.д. В Германии перед первой империалистической войной менделизм подхватывают буржуазные националисты и строят на нём фундамент фашистской реакционной теории о природном превосходстве «высшей германской расы» над «низшими расами». Фашистская теория «природной» неравноценности классов, в которой проводятся идеи о биологической недоразвитости и примитивности рабочего класса, также использовала метафизические и формалистские установки менделевской генетики. На почве этой генетики появились и биологические школки в СССР, представители которых разрабатывали «теории» о наследственном характере интеллигенции, о существовании и необходимости биологического естественного отбора в социалистическом обществе, об улучшении природы человека путём искусственного осеменения или путём «скрещивания» стахановцев и стахановок и т.п.

В материалистической большевистской науке не мог не возникнуть протест против всех этих искателей генов. Одним из тех, кто развернул борьбу за большевизм в биологии, был Т.Д. Лысенко. Работая с однолетними полевыми растениями, Лысенко в короткий срок пришёл к таким результатам, которые окончательно разрушали устои формальной генетики и давали ключ к управлению природой и развитием растений.

Для лучшего понимания того, как можно управлять природой растений, приведём немного теории. Есть растения озимые и есть яровые. Особенностью озимых растений является то, что в какое бы время года мы ни посеяли, например, озимую пшеницу, она не даст колоса прежде, чем пройдёт ближайшая зима. Поэтому озимые обычно сеют осенью. Семена в этом случае успевают взойти, зазеленеть, но тут наступает зима, молодые растения покрываются снегом и перестают расти — ждут весны, грубо говоря. Как только снег растает, наступает тепло, они снова принимаются расти и к середине лета образуют колосья с зёрнами. Но если же озимую пшеницу посеять весной, то она взойдёт, из каждого зерна вырастет густой травянистый кустик, но ни одного стебля с колосом и зёрнами за всё лето не получится.

А вот яровую пшеницу сеют весной, и к осени она даёт урожай. Такой пшенице зима не нужна, наоборот: если посеять её на зиму, она вся погибнет, вымерзнет.

Причины такого различия между двумя сортами пшеницы натуралисты и биологи пытались выяснить давно. Нужно было выяснить, почему озимые не могут плодоносить при посеве их весной. Многочисленные попытки решить эту задачу ни к чему не приводили. На этом фоне торжествовали генетики-менделисты: мол, значит, есть всё-таки ген озимости и ген яровости, и нечего здесь больше искать. Раз богом так заведено, нечего покушаться на высший промысел.

Вопреки богу и его агентам-менделистам задачу яровости/озимости решил Т. Лысенко со своими товарищами. В своих исследованиях группа Лысенко исходила из того, что в организме нет «генов» как конкретно заданных заранее признаков озимости, яровости, окраски, кустистости и т.д. Все эти признаки образуются в процессе развития организмов, в результате того или иного влияния внешних условий среды на их наследственную основу. А сама эта наследственная основа — это не ген, не особое «вещество», а вся оплодотворённая клетка, т.е. весь живой организм, который с самого начала своего существования не только предъявляет определённые требования к внешним условиям для своего развития, но уже может в известных пределах и приспосабливаться к этим условиям обитания, изменяя таким образом свою наследственность. Такая вот взаимная связь организма, его наследственности и среды.

Далее Лысенко поставил себе задачу: заставить озимую пшеницу, посеянную весной, давать урожай, колоситься. Изучая поведение разных сортов пшеницы в разных климатических условиях, он заметил, что один и тот же сорт в одном районе может быть озимым, а в другом — яровым. Значит, решил Лысенко, озимость или яровость растений зависят от того, в каких конкретных условиях они развиваются. Если озимое растение, посеянное весной, всё лето растёт только в зелень, но не развивается дальше, т.е. не образует стеблей, колосьев, зёрен, следовательно, ему не хватает каких-то условий, необходимых для дальнейшего развития. Какие же это условия?

Решающие опыты, позволившие приоткрыть эту тайну природы, были проведены в 1927 г. в Азербайджане, в одном из опытных хозяйств. Там Лысенко начал делать посевы разных сортов озимых и яровых через каждые 10 дней в период с октября по июнь. В климате Азербайджана при его мягкой зиме такие высадки были вполне возможны.

Вскоре опыты показали, что все озимые сорта приступают к колошению лишь в том случае, если после высева они в течение определённого времени подвергались воздействию пониженной температуры, но не мороза. Это оказалось тем самым условием, без которого озимые развиваться не могут и требуют, чтобы их высевали осенью: им нужен не зимний «покой» под снегом, как утверждали некоторые генетики, а несколько дней осенней прохлады, когда температура на почве не опускается ниже нуля. Зима с её морозами озимым оказалась совсем не нужна.

Дальнейшие наблюдения и опыты привели Лысенко и его товарищей к ещё одному важному открытию. Оказалось, что порцию прохлады, необходимую для дальнейшего развития озимого растения, ему можно дать в самом младенческом возрасте, т.е. когда его семена едва только начинают «наклёвываться», прорастать. Эту задачу решили так. Ранней весной, дней за 40 до посева в открытый грунт, Лысенко слегка проращивал семена озимой пшеницы, смачивая их водой, а затем выдерживал несколько дней при температуре от 0^о до +3^о. После этой операции озимая пшеница, высеянная в поле весной, развивалась нормально и вела себя, как яровая. Этот приём был назван яровизацией.

Но разные сорта озимых требовали разных температур и разных сроков яровизации. Изучив эти факторы у большого количества разных растений, Т. Лысенко убедился, что «вообще» озимых или «вообще» яровых форм не существует. Всё дело тут в том, что для прохождения какого-то биологического этапа, необходимого для дальнейшего развития, каждое растение требует определённых температурных условий с самого раннего периода жизни. Этот биологический этап не проявляется в каких-либо видимых признаках растения и заключается в сложных физико-химических превращениях, которые происходят во всех клетках растения. Этот этап, названный стадией яровизации, присущ всем без исключения семенным растениям, следовательно, и яровым. Поэтому яровые отличаются от озимых только тем, что у них эта стадия может проходить при более высоких (весенних) температурах.

Так было положено начало теории стадийного развития растений, которая разрабатывалась в Одесском селекционно-генетическом институте, которым руководил Т. Лысенко.

Очень скоро биологи института обнаружили и вторую стадию развития, которая следовала сразу же за первой, «температурной». Это была «световая» стадия. Суть её в том, что для прохождения следующего биологического этапа, необходимого для дальнейшего развития, растение требует определённых условий освещённости. Просо, например, проходит эту стадию в темноте, поэтому на юге, где ночи длинные, оно начинает плодоносить гораздо раньше, чем в центральных и северных районах.

Эти две стадии также свойственны абсолютно всем семенным растениям. Их последовательность — необходимое условие развития: световая стадия не может наступить раньше, чем прошла стадия яровизации.

Учение о стадиях привело к разработке целого ряда практических мероприятий, которые вели к повышению урожайности полей. Так, в 1937 г. по отдельному Постановлению Совнаркома в колхозах было засеяно 9 миллионов гектар семенами зерновых культур, яровизированных по методу Лысенко. Высеивались пшеница, ячмень, овёс и просо. В итоге осенью того же года было получено около 15 миллионов центнеров добавочного урожая.

Теория стадийного развития привела Лысенко и его сотрудников и к другому важному открытию. Во всех южных засушливых районах СССР — на Украине, Кавказе, в Казахстане — культивировали картофель, привезённый с севера. Через каждые 2–3 года такой картофель вырождался, мельчал, и урожайность его резко падала. Попытки селекционеров вывести специальные южные сорта, способные жить и плодоносить в жаре и недостатке влаги, успеха не имели. И выходило так, что каждый год сотни тысяч тонн семенного картофеля нужно было везти с севера на юг, затрачивая на это огромные народные средства.

Лысенко, сравнивая условия развития картофеля на севере и юге с точки зрения стадийных процессов, установил: вырождение картофеля происходит потому, что в момент образования клубней, т.е. в разгар лета, на юге бывает слишком жарко. Значит, нужно передвинуть срок посадки картофеля так, чтобы период образования клубней приходился бы на более прохладное время. Иначе говоря, Лысенко предложил сажать картофель не весной, а летом, в июне-июле.

Опыты такой посадки дали хорошие результаты: вырождение клубней прекратилось. Когда в 1936 г. по этому методу был высажен картофель в 23 колхозах УССР, то эти хозяйства, прежде получавшие 3–4 тонны картофеля с гектара, получили от 10 до 30 тонн, а в трёх колхозах удалось собрать до 50 тонн с каждого гектара летнего посева. На основании этого опыта весной 1937 г. выходит ещё одно Постановление Советского правительства, согласно которому 61 500 гектар на юге УССР были засеяны картофелем летом. В итоге был получен средний урожай в 21 тонну с гектара, что означало, что весь юг Украины с этого момента был обеспечен своим семенным картофелем. Ежегодным картофельным перевозкам из Рязанской и Вологодской областей в Запорожскую, Херсонскую и Николаевскую был положен конец, по крайней мере, до 1960 года.

Так настоящая научная теория, основанная на действительных запросах жизни, привела к выводам, которые после тщательной проверки немедленно внедрялись в социалистическое производство. Разработки Лысенко и его сотрудников по изменению природы растений указывали новые пути для селекции высокопродуктивных культур и резко расходились с установками формальной генетики, которую урожайность полей, т.е. задача досыта накормить людей и обеспечить сельхозсырьём промышленность, не интересовала.

Для примера. В войну эвакуированная в тыл группа цитогенетиков-менделистов под руководством члена-корреспондента АН СССР Н. Дубинина занималась изучением наследственности плодовых мушек в городе и в сельской местности. В результате многолетней «работы», сидя на шее у советского рабочего класса, Дубинин, Шмальгаузен, Тиняков и другие выпустили в свет объёмный труд под названием «Структурная изменчивость хромосом в популяциях города и сельской местности». Этот «труд» чрезвычайно «обогатил» советскую биологическую науку тем «открытием», что в составе популяции плодовых мушек города Воронежа и его окрестностей во время войны произошло увеличение процента мух с одними хромосомными отличиями и уменьшение других плодовых мух с иными отличиями в хромосомах. Хотя такое уменьшение популяции одного вида мух произошло вследствие войны и боевых действий, что было и ежу понятно, Дубинин и компания менделистов-морганистов объявили эту убыль предметом «глубокого исследования, имеющего ценность для всей фундаментальной науки».

Суть своей «научной» мушиной теории Дубинин и компания излагали так:

«Разрушение индустриальных центров в течение войны нарушило нормальные условия жизни.  Популяции  дрозофилы оказались в таких суровых условиях существования, которые, возможно,  превосходили суровость зимовки в сельских местностях. Глубоко интересным  было изучить влияние изменений условий существования, вызванных войною, на кариотипическую  структуру  популяций города. Весной 1945  г. мы  изучили популяции из г. Воронежа, одного из тех городов, которые потерпели наибольшие разрушения от немецкого нашествия. Среди 225 особей были найдены только две мухи, гетерозиготные по инверсии II-2 (0,88  %). Таким образом, концентрации инверсий в этом крупном городе оказались ниже, чем в   некоторых сельских местностях. Мы видим катастрофическое воздействие   естественного отбора  на кариотипическую структуру популяции».

Снова перед нами статистический «божий промысел», которые менделисты маскируют наукообразным термином «концентрация инверсий». Простое и естественное уничтожение при боевых действиях части мушиной популяции менделисты во главе с Дубининым жульнически выдают за естественный отбор и за научное открытие.

Но это, как говорится, полбеды. Ну конечно, во время войны у советской биологической науки не было задачи важнее, чем изучение убыли плодовых мушек в городах. В то время как биологи-мичуринцы во главе с Лысенко все тяжелейшие годы войны работали, не разгибаясь, над повышением урожайности полей, над выведением новых скороспелых и плодовитых сортов, разрабатывали новые агрономические приёмы — для того, чтобы накормить Красную Армию, для того, чтобы в воюющей стране не было голода, дубинины, шмальгаузены, кольцовы и другие «выдающиеся биологи» сидели в тылу, прикрывшись академической бронью от фронта, жрали жирный научный паёк и считали плодовых мушек на городских мусорниках. Если критерием работы биологов-мичуринцев было практически бесперебойное снабжение продовольствием армии и трудящегося населения, то «вклад в победу» генетиков-менделистов можно оценить разве что по пухлым томам всяких отчётов и монографий, которые бесплодно оседали в университетских архивах и библиотеках, совершенно не принося никакой пользы производству. Дубинины оправдывались тем, что, дескать, нельзя было в трудный час забросить фундаментальную науку. Но чего стоит фундаментальная наука, если от неё нет толку практике? А у дубининых наука должна была существовать только ради себя самой (и ради паразитизма этих «учёных»).

Но менделистам было мало того, что они всю войну благополучно отсиделись и отъелись в тылу, не принеся никакой пользы стране. В своей книге о структурной изменчивости хромосом Дубинин открыто заявлял о том, что и после войны он и его коллеги намерены паразитировать на советском рабочем классе:

«Будет очень интересно изучить в течение  ряда  последующих лет восстановление кариотипической  структуры  популяции  города  в  связи с восстановлением  нормальных  условий жизни».

Иначе говоря, менделисты собирались вредить мичуринцам и бездельничать дальше — в напряжённый и ответственный послевоенный период, когда нужно было быстро восстановить социалистическое производство после военной разрухи и досыта накормить советских людей.

Таковы факты жизни, таково было отношение к социализму и советскому народу большевиков, мичуринцев-лысенковцев, с одной стороны, и генетиков-менделистов, которые на деле показали, что являются классовыми врагами, агентами мирового капитала в советской биологической науке.

Но вернёмся от вредителей и диверсантов к настоящей генетике. К началу 30-х гг. положение с выведением новых сортов культурных растений было не блестящим. Для того чтобы вывести новый сорт, селекционерам, стоявшим на позициях менделизма, требовалось около 10 лет. Именно столько времени уходило на алхимические, хаотические скрещивания сортов, пока случайно не выпадало совпадение нужных признаков. При этом в большинстве случаев и этот долгий труд пропадал зря, так как менделистская генетика не могла указать, какие именно формы надо скрещивать, чтобы получить в потомстве нужное сочетание свойств растения.

Нужный путь из тупика был найден группой Лысенко. В 1933 г. коллектив опытной станции Одесского института поставил перед собой задачу в 2,5 года вывести новый сорт яровой пшеницы, который должен быть самым урожайным для условий Одесской области. Через указанное время был получен не один, а три новых сорта яровой пшеницы, которые сразу же вышли на первое место в областном сортоиспытании, дав урожайность до 36 центнеров с гектара.

В чём был секрет новых сортов? В «воспитании» озимых семян в непривычных для них жарких условиях. Что это давало? Если из двух одинаковых семян, но в разных условиях, развиваются два растения, то всё их развитие будет относительно разное. Все их свойства, органы, в том числе и половые клетки тоже будут иметь различия. А это значит, что если знать, какую роль какие именно условия играют в процессе развития, то можно, регулируя эти условия, изменять и саму наследственную основу растения — его клетку.

Почему нужно менять клетки? Дело в том, что яровизация озимых сортов ещё не меняет наследственную природу растений. Если с помощью яровизации мы получаем возможность сеять озимую пшеницу весной, то следующее поколение этой пшеницы всё же не сохранит способности нормально развиваться при весеннем посеве.

И вот Лысенко и товарищи ставят перед собой задачу превратить высокоурожайный сорт озимой пшеницы в яровую с тем, чтобы можно было не ждать почти год до следующего урожая озимых, а получить большой урожай уже в конце лета текущего года. Но сделать это нужно было так, чтобы все последующие поколения переделанной озимой пшеницы были яровыми уже без всякой искусственной яровизации, т.е. нужно было сделать то, что в природе совершается в процессе долгой эволюции.

В марте 1935 г. одно зерно озимой высокоурожайной пшеницы было посажено в теплице, где всё время поддерживалась температура 15–20 ^оС. Это самая высокая температура, при которой у озимого сорта может пройти стадия яровизации. Зерно проросло, пшеница закустилась, но только через 7 месяцев появились первые колосья.

Зёрна с колосьев были собраны и тут же снова посеяны — в тех суровых для озимого растения условиях тепла. Это поколение растений вело себя уже гораздо бодрее родительского растения. Зёрна проросли и заколосились уже через 5 месяцев. Третье поколение заколосилось и дало урожай уже через 4 месяца, а четвёртое — уже на втором месяце роста начало образовывать стебельки колосьев. Высаженные в открытый грунт зёрна от растений четвёртого поколения давали уже полностью яровой сорт, обладавший устойчивой высокой урожайностью.

После успеха с яровизацией пшеницы Лысенко и его сотрудники провели и обратный опыт. Они начали «воспитывать» зёрна яровой пшеницы при относительно низких температурах, т.е. стадия яровизации протекала более длительно и в непривычных для яровых культур холодных условиях. В итоге яровая культура не потеряла своей яровости, но при этом стала более зимостойкой, выдерживающей значительные заморозки на почве. Это означало, что открывались возможности переделки некоторых южных культур, таких, например, как хлопчатник. Его можно было сделать более «холодолюбивым» и переселить из Средней Азии севернее, в частности, на Украину. После нескольких лет экспериментов хладостойкий хлопчатник был высеян в Крыму и Одесской области, однако довести до конца работу по акклиматизации помешала война.

После войны по планам восстановления народного хозяйства и пятой пятилетки хлопок был намечен к промышленному выращиванию в Херсонской и Николаевской областях, а также в степных районах Крыма, для чего в эти районы должна была прийти большая днепровская вода по судоходно-оросительному Южно-Украинскому каналу. Но в 1955 г. все опытные работы по украинскому хлопчатнику были свёрнуты хрущёвской контрой, а подготовку к строительству Южно-Украинского канала, который должен был дать обильный полив хлопковым полям, также прекратили «за ненадобностью».

Итог. Как мы видели, есть генетика и «генетика». Задача материалистической, настоящей генетики — открыть биологические тайны природы с целью получения новых культурных сортов и пород для обеспечения максимально возможного изобилия продуктов питания и сырья для промышленности — в интересах рабочего класса и остальных трудящихся. Задачей менделистско-морганистской генетики было всеми силами и средствами вредить социалистическому производству, подрывать изнутри сельское хозяйство СССР, толкать биологическую науку на ложный и бесплодный путь схоластики, отрывать науку от производства. Таково было соотношение классовых сил в этой области биологии, таковым оно остается и по сей день.

М. Иванов