Как рабочие становились революционерами-марксистами

От ред. РП: Из книги А. Шаповалова «По дороге к марксизму», Государственное издательство «Прибой», 1924 г. Главы публикуются в сокращении.

Встреча с марксистами

Приходя к Приютову, который был знаком с интеллигентами-марксистами, я однажды встретил одного из последних. Присутствуя при их споре, я невольно заинтересовался новой, неизвестной мне, социалистической теорией, которая на первое и главное место в истории будущего ставила только рабочий класс. Хотя Приютов презрительно отзывался о «социал-демократах», как о сухих материалистах, отодвигающих на очень долгий срок низвержение главного врага народа — самодержавия, я познакомился с этим интеллигентом.

С этого времени, помимо народнической, я стал читать и марксистскую литературу. Приютов, заметив, что я заинтересовался марксистской теорией, сказал мне: — «Остерегайся социал-демократов. Это узкие, сухие люди с ограниченным кругозором. Они откладывают дело свержения царизма в долгий ящик. Они, борясь за пятачок, ограничиваясь одним рабочим, игнорируя крестьянство и общество, суживают свою сферу деятельности. Затем, сознавая, что их агитация не так опасна для правительства, как народовольческая, они невольно неконспиративны. Будучи знаком с ними, ты можешь легко захватить слежку». — «Зачем же ты позволяешь им приходить к тебе?» — возразил я.

Интеллигент Иван Андреевич Шестопалов, студент лесного института, работал в «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса». — Я хотел бы разобраться, в чем разница между вами, социал-демократами, и нами, народовольцами, но только боюсь с вами встречаться; говорят, что вы мало обращаете внимание на конспирацию», — начал я, когда мы вышли от Приютова. — «Я к вам пришлю товарища, за которым нет никакой слежки, — говорил Иван Андреевич, — и который вам все раз’яснит и принесет литературу».

С этого времени начались мои знакомства с марксистами. Ко мне в подвал приходил бледный, худой интеллигент Иван Митрофанович Евсенко, студент лесник. Я получил от него брошюру Плеханова «Русский рабочий в революционном движении», «Речь коммуниста Варлена», «Речь рабочего Петра Алексеева». Раз начавшаяся работа мысли искала выхода, не могла остановиться. Когда я был сторонником религии, все было ясно. Что значило для меня печальное однообразие жизни на этой скучной земле по сравнению с вечной жизнью в садах рая, думал я тогда. Будучи религиозным, искал не жизни, а смерти. Но сомнения о существовании бога, искания мысли привели меня к сознанию, что ни бога, ни чорта, ни ада, ни рая не существует. Жгучее чувство обиды, сознание того, что мы, рабочие, жертвы страшного обмана, вызвало у меня прилив отчаяния. Сделавшись народовольцем, по сути дела я искал тоже не жизни, а смерти. «Как прекрасна смерть!» говорил я себе в это время словами поэта Шелли; смерть с бомбой в руках, смерть мстителя, как протест против обмана, против гнета. Будущий социалистический строй, о котором говорила программа «Народной Воли», представлялся мне, как нечто неясное, неоформленное, далекое… Я был молод, по я был измучен тяжелой, полной труда, жизнью, и тот порыв, на который способна молодость, звал меня лишь к смерти. Вступив в партию «Народной Воли», я был по — своему счастлив. Я ждал, как жених невесту, того момента, когда отомщу и умру.

Но, как раньше сомнение в существовании бога, так теперь сомнение в непогрешимости, верности народовольческой догмы, снова выбили меня из колеи. Я хотел погибнуть, протестуя против обмана, жертвою которого являются рабочие, но в теоретических построениях партии «Народной Воли» я почувствовал новый, не менее ужасный, но более тонкий обман. Сам Приютов соглашался, что во время Великой Французской Революции массы, которые поднялись, которые низвергли французский царизм, которые боролись за свободу, равенство, братство, были самым наглым образом обмануты, и обманутым оказался, главным образом, рабочий класс.

Как химия разлагает органическое и неорганическое вещество на их первоначальную сущность, на элементы, так и марксизм разложил понятия, выдвигаемые народовольцами — народ и крестьянство. Народ — это бог, на которого молились народовольцы, но в понятие народа входят различные классы, Народ состоит из богатых и бедных, из трудящихся пчел и ничего неделающих трутней, из помещиков, буржуазии, крестьян и рабочих. Народовольцы хотят заменить волей народа произвол царя. Но кто поручится, что воля народа не будет волей буржуазии и помещиков, как это случилось во Франции? — «Интересы рабочих и буржуазии противоположны», — говорят марксисты. «Если вы не хотите, чтобы повторился тот же обман, который имел место во Франции, — как бы говорил марксизм рабочим, — создавайте партию рабочего класса и боритесь за интересы последнего». Народ состоит из классов. Буржуазия и помещики стремятся поработить рабочих. Рабочий класс имеет целью освободиться от гнета буржуазии. Народовольцы пытались опираться на крестьянство, но марксизм находит, что само крестьянство состоит из деревенской буржуазии, среднего крестьянства и сельского пролетариата. — «Ваши рабочие тонут в миллионном крестьянстве», — говорил Приютов. Но экономическое развитие страны приводит к тому, что средняя и мелкая буржуазия пролетаризуется, класс пролетариев все увеличивается в числе и становится со временем самым многочисленным классом. Его партия, значит, есть партия большинства угнетенных.

Марксизм, таким образом, низвергал старого бога народовольцев — «народ» и понятие «крестьянство», как однородное целое. Самый вопрос об осуществимости социалистического строя, окутанный народовольческой туманной фразой, в об’яснении, даваемом марксистами, выступил в ясных отчетливых формах, как высшая стадия экономического прогресса, на основах развитой техники машинного производства.

В России развивается капитализм. Это — прогрессивное явление. Железные дороги, телеграф, телефон, технические школы — все это идет вслед за ним. Он вызывает к жизни самый обездоленный из классов, класс пролетариев, который, все увеличиваясь в числе, сплачивается в борьбе с буржуазией. Он является могильщиком и буржуазии и всего старого общества, основанного на делении на классы. Все это выступает отчетливо и ясно по сравнению с туманной и неясной программой «Народной Воли». Что же такое эта последняя? — являлся у меня вопрос. Это партия буржуазии, крупной или мелкой, все равно, которая, став у власти, начнет угнетать рабочих — отвечал марксизм. Если это так, значит это партия обманщиков. Хотя народовольцы отрицают религию и бога, но какая разница между ними и попами?

Вступление в «союз борьбы»

— «Знаешь, Василий Петрович, — сказал я однажды Приютову, — ты не обижайся, но мне кажется, что социал-демократы-марксисты более правы, чем народовольцы-народники. Какая разница между попами и народовольцами? И те и другие по сути дела обманщики. Только марксисты, раскрывая глаза рабочим, создавая рабочую социалистическую партию, направляют рабочих по широкой прямой дороге в царство социализма». — «Те, которых ты только что назвал обманщиками, каждый миг готовы на деле доказать свою преданность угнетенным, пожертвовав за них своей жизнью, — ответил мне Приютов. — По-моему обманщиками скорее можно назвать твоих марксистов, выдвигающих борьбу за пятачок и отодвигающих на задний план вопрос о низвержении самодержавия».

…К этому времени, я прочел «Эрфуртскую программу» К. Каутского и его же «Краткое популярное изложение теории Маркса». Я успел прочесть «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Ф. Энгельса. Все более убеждаясь, что революционный марксизм является тем учением, которое не только об’ясняет мир, давая рабочим понимание историческим законов развития человеческого общества, но и самым отточенным против буржуазии оружием, с помощью которого рабочий класс освободит не только самого себя от оков нищеты и рабства, но и все страдающее человечество, — я заявил, наконец, В. П. Приютову: — Я пришел сказать, что я разочаровался в «Народной Воле» и что я перехожу в «Союз Борьбы». — «Хорошо, — заметил холодно Приютов, — но я не советую тебе совсем разрывать с нами. Группа «Народной Воли» вошла как раз в соглашение с «Союзом борьбы», и в нашей типографии мы начнем печатать брошюры по заказу «Союза борьбы», и вообще народовольцы, отказавшись от террора, обратив большое внимание на работу среди рабочих, сдают свои позиции и приближаются к маркисизму». В таком же духе высказывался и интеллигент Федунов. Признавая, что марксизм одерживает одну победу за другой на легальной почве, он, вздыхая, говорил: — «С отказом от террора и переходом на работу среди масс заканчивается героический период русской революции». Перейдя на точку зрения социал-демократов и вступив в «Союз борьбы» в 1895 г., я не порывал связей с народовольческой типографией, ибо Приютов и вся группа «Народной Воли» под влиянием, очевидно, успехов легального марксизма, роста стачек в России и рабочего движения в Западной Европе, как казалось, все более шла навстречу социал-демократам-марксистам.

На Франко-русском заводе заканчивались в это время постройки новых огромных машин для броненосца «Севастополь», который только что был опущен на воду. Сдельные работы прекратились, работали поденно; рабочие, недовольные сокращением заработка, послали делегата к помощнику директора с просьбой удлинить рабочий день, назначив сверхурочные часы до 9 ч. веч. Чтобы немного больше заработать, рабочие, таким образом, сами добровольно удлинили рабочий день. По этому поводу наш кружок, куда входили Косолобов, Виноградов, Дрожжин, Паянен, обсудил вопрос о выпуске прокламации. «Союз борьбы» составил и напечатал нам листовку о значении короткого рабочего дня с другими экономическими требованиями.

В стране, где не было политической свободы, посредством листовок, об’яснявщих классовые интересы рабочих и указывавших, что рабочим нужно требовать в данный момент, «Союз борьбы» нашел путь к широким массам рабочих. Листки раз’ясняли, что интересы рабочих противоположны интересам хозяев, что рабочим необходимо требовать короткого рабочего дня и высокой заработной платы, что им необходимо об’единиться в союзы и т. д. Когда рабочие приходили на работу, они находили на своих машинах, верстаках и т. д. положенные неизвестно кем эти листки. Подобные прокламации мы распространяли и на броненосце «Севастополь», где котельщики заканчивали клепку водонепроницаемых перегородок и где слесаря устанавливали фундамент для больших машин. Разбрасывать листки было не так легко, как может казаться. Завод часто открывался лишь минут за 15–25 до начала работ. За это время, обманывая бдительность сторожей, нужно было обежать вое мастерские; раскладывая и разбрасывая эти листки. Распространяли прокламации очень ловко и Петр Виноградов, и Михаил Паянен. Но П. Виноградов после появления прокламаций на «Севастополе», где находилась и военная команда, был немедленно рассчитан с завода. Начальство перепугалось, что листки могут найти дорогу к матросам военного флота.

…Еще в это время от котельщиков, которые были очень недовольны сильным понижением расценок, я слышал, что водонепроницаемые перегородки на многих русских военных судах, из-за низких расценок, заклепаны так плохо, что в случае, если снаряд пробьет внешнюю стенку, судно должно потонуть. Примером такой плохой работы как бы служил броненосец «Гангут», который не выдержал даже учебной стрельбы и затонул в это время где-то у берегов Финляндии.

После того, как наш последний листок, появившийся, несмотря на всю охрану, на броненосце «Севастополь», в котором было требование и политическое — свержение самодержавия, начальство завода окончательно всполошилось. — «Никогда еще нога изменника не вступала на борт русского военного судна, — говорил на другой день морской офицер, — а теперь кто-то разбрасывает на корабле его величества эти листки». Помощник старшего мастера, добродушный немец Карл Иванович, получив выговор, что он набирает таких рабочих, после поступления которых в завод появляются прокламации, сообщил по секрету старику Паянену, что «лучше этому Шаповалову уйти по добру, по здорову с завода». Оба Паянена посоветовали мне покинуть завод. Тот же Карл Иванович дал мне рекомендательное письмо к своему приятелю-шведу, мастеру с завода Лесснера.

Переход на этот завод сделал мою жизнь еще более суровой и тяжелой. Завод находился на Выборгской стороне у Сампсониевского моста. Я жил на углу Забалканского проспекта и Обводного канала. Чтобы попасть на Выборгскую сторону, надо было до 6 час. утра перейти Литейный мост через р. Неву, который для прохода судов разводился от 6 час. до 7 час. утра. Так как конка начинала движение с 8 утра, я, как и другие рабочие, должен был ходить на завод пешком. Я должен был вставать ежедневно в 4 часа утра, чтобы успеть пройти все огромное расстояние, отделявшее меня от завода, и еще до 6 час. утра перейти Литейный мост. Возвращался на конке в 9 час. вечера. Едва поужинав, я снова бежал по революционным делам. Зимой возвращался в 1 или 2 часа ночи. Едва успевал заснуть, как должен был снова вскакивать, торопливо одеваться, пить чай и снова бежать во всякую погоду.

Каждому рабочему известны те чувства, когда, оторвавшись от сна, ранним утром в сыром холодном сумраке через спящий еще город он спешит пешком на работу. Пусто все кругом. Тихо. Постоянный шум большого города замолкает в этот час. Все спят. Только полицейские городовые, как верные псы богатых, стоят на своих постах, охраняя их покой. Старая, злобная ненависть поднималась во мне, когда я проходил через спящий город, когда, потный и усталый, приближался к Неве, вдоль которой тянулись дворцы богачей и князей, когда вглядывался в Петропавловскую крепость, темным пятном простиравшуюся на противоположной стороне Невы, где, я знал, томились борцы за свободу. Сознание несправедливости, царящей кругом, особенно остро чувствовалось, когда в эти ранние часы мне встречались или меня перегоняли компании ночных кутил, возвращавшихся в экипажах из ночных ресторанов. В то время, как я погибал за тяжелым трудом, когда изнемогал от постоянной усталости, — они, молодые, здоровые, женщины и мужчины, превращали жизнь в оплошной праздник. Хотя во мне горела злобная, непримиримая, жгучая ненависть к богачам и попам, мне в то время светили звезды надежды. Благодаря знакомству с теорией марксизма, я был убежден, что настанет день, когда поднявшийся мститель, суровый рабочий класс, положит конец глумлению капиталистов над рабочими. Перейдя через Неву на Выборгскую сторону в ожидании, когда загудит свисток у Лесснера, я обыкновенно засыпал на какой-нибудь скамейке, — «Эй, ты, вставай! — часто кричал мне проходивший городовой, тряся меня за плечи. — Здесь нельзя спать». Возвращался я с завода уже на конке, которая оканчивала движение в 11 час. вечера. Поужинав, направлялся по революционным делам. Домой возвращался в 1 час и в 2 часа ночи, а через два часа должен был снова вставать, чтобы бежать на работу.

Собрания наших кружков не носили современный характер с парламентскими приемами, с выбором председателя, с выработкой порядка дня. О выборе председателя собрания и т. д. мы в это время понятия еще не имели.

…Мое знакомство с членами «Союза борьбы» продолжало расширяться. Кроме двух интеллигентов, фамилии и прозвища которых я позабыл, я познакомился с т.т. Гофманом^[1] и Сильвиным. По желанию последнего Косолобов, Купцов, Виноградов, Паянен и Дрожжин в моей маленькой комнате на Дворянской улице Петербургской стороны, где я жил в это время, присутствовали на раз’яснениях, которые давал Михаил Александрович Сильвин по поводу интересовавших нас разногласий между марксистами и народовольцами. После краткой речи тов. Сильвина и краткого обмена мыслями все присутствовавшие подтвердили, что они идейно порывают с народовольчеством и становятся на точку зрения «Союза борьбы». Из рабочих, примыкавших к «Союзу борьбы», в это время я был знаком с т.т. Желябиной и Антушевским. Последние оба меня знали под фамилией Шапувал.

Мое знакомство с марксистской литературой все расширялось. Я прочел «Манифест Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса, Волгина «Обоснование народничества» и Бельтова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Последние две книга произвели огромное впечатление на ту часть интеллигенции, которая интересовалась политикой. Влияние Н. Михайловского и других народников, видимо, ослабело. После появления этих книг и мало-убедительных ответов Михайловского группа «Народной Воли» круто повернула на сближение с марксистами.

…Хотя группа «Народной Воли» и заключила соглашение с «Союзом борьбы», некоторые ее члены, в особенности Приютов, в спорах со мной, как казалось, упорно не хотели расстаться с основными положениями народовольчества. Для этого было достаточно доказательств. Так, мы стали, однажды, в толпе народа, наполнявшего Невский проспект по случаю восшествия на престол Николая II. Проехал мимо целый ряд карет с царем и его дворцовой челядью. Сзади всех мчался градоначальник фон-Валь. Обернувшись с выражением страха и презрения, он бил кулаком прямо в лицо прицепившегося к его санкам молодого рабочего. Этот наивный рабочий, только что кричавший царю «ура» и находившийся в глупом телячьем восторге, что видел батюшку-царя, очевидно, не понимал, почему этот генерал так усердно лупит его, разбивая лицо в кровь и выбивая зубы. От неожиданной и крутой расправы он оцепенел. Его лицо выражало полное недоумение. Он продолжал держаться за санки, и только подбежавшие городовые оторвали его и поволокли в участок. — «Ну, дадут ему там, — сказал Приютов: — будет помнить, как ходить и смотреть царя. Но каковы ваши хваленые рабочие! Вот и сделай из него социалиста! Он будет целовать руку, которая его бьет»…

Стачка ткачей в Петербурге в 1896 году

Народовольцы уверяли, что надежды марксистов на то, что русские рабочие начнут организованную борьбу, тщетны и ни на чем не основаны. Они указывали на примеры вроде вышеприведенного. Но они не понимали, что старая трава может только временно заглушить молодые зеленые всходы, но помешать их росту она не в состоянии.

Как только началась весна 1896 г., я взял расчет с завода Лесснера. Я чувствовал себя совершенно истомленным, измученным. Мне был нужен отдых. Я не высыпался. Глаза сделались красны, в ушах был шум, и вверху, в спине, чувствовался холод. Но было не до отдыха. Огромное количество листков, которые «Союзом борьбы» были распространены и расклеены на огромном большинстве заводов и фабрик Петербурга, делало свое дело. Вместе с весной стало замечаться пробуждение рабочих. Требования на листки шли отовсюду. «Связи» у нас появлялись на многих заводах и фабриках. Уйдя о самого раннего утра из дома по делам революционным, я лишь поздно вечером, часто глубокой ночью, возвращался домой.

Начавшиеся аресты показали, что большинство арестованных рабочих не выдерживало тюремного заключения и на втором, на третьем допросе ослабевали и выдавали жандармам своих руководителей, которыми являлись преимущественно интеллигенты. Каждый рабочий, прежде чем вступить в кружок, переживал борьбу с самим собой. Старики, попы, начальство говорили, что социалисты суть злодеи, обманщики, даже подкупленные помещиками или «англичанкой, которая гадит».

Из прокламаций, брошюр, книг, особенно из .личных впечатлений рабочий выносил от социалистов самое хорошее впечатление. Но, попав в тюрьму, в лапы хитрому, ловкому жандарму, он часто не выдерживал. Желябина и Антушевский часто мне жаловались, что среди арестованных рабочих попадаются такие, которые не выдерживают тюрьмы и выдают. Конечно, и среди интеллигентов встречались люди слабые и предатели, каким был, например, зубной врач Михайлов. Это было время, когда в организации на десять интеллигентов приходился всего один рабочий. Рабочие только начинали принимать участие в революционном движении и, за исключением отдельных личностей, только начинали вырабатывать те высокие моральные качества, которые уже приобрели целые поколения интеллигентов, принявших участие в борьбе против самодержавия, и которые необходимы, чтобы выдерживать тюремное заключение и не дать себя обмануть на допросах жандармам.

Вследствие всего этого вербовка молодых рабочих, новых членов организации, представляла большие трудности и требовала большой осмотрительности. С молодым рабочим, который отличался не только умом, но был способен и понимать к откликаться на страдания своих братьев рабочих, заводили знакомство, вступали с ним в дружбу, приобретали его доверие. Еще задолго до того, чтобы предложить ему какую-нибудь нелегальную брошюру, снабжали его произведениями легальной литературы, как «Спартак», «Жакерия», «93-й год» В. Гюго, «История одного крестьянина» Эркман-Шатриана, «Тяжелые времена», «Шаг за шагом» Омулевского, «Хроника села Смурина» и т. д. Приобретать доверие в то время, особенно у рабочего, который привык к тому, что все окружающие норовят его надуть, было чрезычайно трудно. Почти каждому рабочему приходилось содержать мать, старика-отца или малолетних сестер и братьев, которые жили на его заработок. Вступить в революционную организацию, согласиться разбрасывать листки, это значило обречь себя на тюрьму, на Сибирь, а их на произвол судьбы, на голод. Организация в то время была так бедна, что едва хватало средств на выпуск листков. Поддерживать семьи арестованных рабочих из средств организации не было возможности. Только благодаря более или менее продолжительному личному влиянию и дружбе товарища, который знакомился с ним, который делился с пнм последним из своего заработка, отдавал ему свои сапоги и пальто, если у него их не было, молодой рабочий вырабатывал у себя те высокие индивидуальные моральные черты, которые так присущи русским социалистам.

На каждого нового рабочего затрачивалось очень много труда и энергии, о которых не подозревали вожаки движения, к которым приводили нового товарища. Очень часто все эти труды не приводили ни к чему. В решительную минуту тот или иной рабочий отказывался вступить в организацию, распространять листки и вести агитацию. Очень часто причиной отказа являлась женитьба рабочего. Долго еще и позднее карьера рабочего-революционера заканчивалась женитьбой, как студента-революционера — окончанием курса. Пожилые, семейные рабочие только в очень редких случаях примыкали, и то позднее, к движению. Вообще наша партия была очень долгое время партией революционной молодежи. Все члены организации, интеллигенты и рабочие, должны были проявлять в это время вое лучшие черты коммуниста. Передовые рабочие вербовались преимущественно из металлистов. Последние в Петербурге представляли из себя лучше всего оплачиваемую часть рабочих. Потребности у них были выше, чем у других рабочих, например; ткачей. Они были культурнее, и по внешности, по костюму отчасти, хотя очень немного, походили на западно-европейских рабочих. Каждый токарь или слесарь снимал^—квартиру или маленькую комнату. Это были рабочие предприятий, работавших на военные нужды и на государство. Но масса металлистов была погружена в это время еще в довольно глубокий сон.

Совсем другую картину представляли из себя рабочие текстильных фабрик, работавших большей частью не на государство, — например, ткачи. Их положение было несравненно хуже, чем положение металлистов. На механических заводах рабочий день равнялся 10 часам, а на ткацко-прядильных фабриках он тянулся 13 часов. Текстильные фабрики начинали работать обыкновенно в 6 час. утра и заканчивали рабочий день в 8 час. вечера, с перерывом на обед в один час. Зарабатывали ткачи в два раза меньше металлистов. Жили они артелями в фабричных казармах или снимали так называемые, «углы». Одежда их мало отличалась от крестьянской. Отличительной чертой их рабочего костюма являлся белый передник, который они одевали на фабрике поверх красной кумачевой рубахи. Только молодежь не подстригала волосы в скобку и по праздникам одевала пиджак. При выходе с фабрики они поражали своим нездоровым, серо-зеленым цветом лица. Может быть, связь с деревней, которая у них была большей, чем у металлистов, и куда они уезжали почти ежегодно на полевые работы, спасала их от окончательного вырождения

В то время как мои знакомые народовольцы доказывали, что надежды марксистов на пробуждение рабочих масс к сознательной борьбе за свое освобождение тщетны, именно эта на первый взгляд такая отсталая, некультурная, забитая масса ткачей проснулась раньше, чем масса металлистов, и первая доказала своей стачкой летом 1896 г. в Петербурге, что в России возможно рабочее движение, подобное западно-европейскому.

С весной 1896 г. заговорили о готовящейся коронации царя Николая II в Москве. Жандармы принимали меры, чтобы перед коронацией ликвидировать и «Союз борьбы» и народовольческую типографию. Один из самых видных членов партии «Народная Воля» А. А. Ергин был арестован еще зимой. По словам Приютова, имелись признаки, что жандармы вообще напали на след типографии. Было решено, что Приютов, его сестра и М. Тулупов уедут из Питера. Типографию на Крюковском канале спешно ликвидировали. Приютов просил меня и Косолобова принять участие в переводе типографии в безопасное место, пока не будет разыскана новая подходящая квартира. Было решено также, что Косолобов и Купцов в новом помещении займут места уехавших трех товарищей. Это было сделано потому, что эти два товарища являлись вполне надежными людьми, и потому, что типография работала, фактически, главным образом, на «Союз борьбы».

В виду того, что с от’ездом Приютова все успокоилось, и «слежки» никто не замечал за собой, была нанята в мае 1896 г. небольшая дача в дачной местности Лахта. Григорий Тулупов, Николай Белов, Смирнов, Василий Купцов, Александр Косолобов, под видом дачников, поселились на этой даче….

Приближалась коронация. Царь уехал в Москву. Газеты были полны сообщениями о больших торжествах в Москве, об иллюминации Кремля, о торжественных приемах царя во дворце и о патриотическом настроении, охватившем население Москвы.

Но радостное настроение верноподданных было омрачено глухими слухами о страшной катастрофе на Ходынском поле: говорили, что погибло около 10.000 человек, которые были каким-то образом раздавлены толпой.

Рабочие, читавшие, что погибло не менее пяти тысяч человек, прочитали также известие, что только что короновавшийся царь в тот же вечер, когда еще корчились от мук раздавленные жертвы, танцовал на роскошном балу с фрейлинами в своем Кремлевском дворце.

Обращала на себя внимание речь на коронации архиепископа харьковского Амвросия. Этот служитель церкви с торжеством указывал царю, что, несмотря на все попытки внутренних врагов, русский народ остается попрежнему верен самодержавному царю.

Как бы в ответ на эту речь в Петербурге началась, поразившая всех, как гром среди ясного неба, стачка 35 тысяч ткачей и прядильщиков. Радость царя и всех палачей народа была омрачена: на историческом горизонте показались тучи, и ударил первый гром, предвестник будущей, еще большей бури.

Такая дружная, организованная забастовка, необычная для России, непохожая на прежний бунт, явилась полной неожиданностью не только для правительства, жандармов, полиции, буржуазии, но и для «Союза борьбы», не говоря уже о группе «Народная Воля». Хотя замечались признаки пробуждения сознательности рабочих, увеличилось требование на листки, на фабриках усилилось недовольство, однако никто не предполагал, что ткачи и прядильщики окажутся способны проявить такую выдержанность и стойкость, какая необходима для проведения массовой стачки.

Знакомые мои прядильщики и ткачи уверяли, что у забастовщиков есть свой подпольный стачечный совет представителей от фабрик, который организовал и об’явил забастовку.

Очень тяжелыми условиями подпольного существования, очень малым количеством рабочих текстильщиков, которые только начали входить в кружок «Союза борьбы», об’ясняется в значительной степени факт, что забастовка началась не по сигналу со стороны «Союза борьбы». Ткачи и прядильщики пользовались уроками, которые получали из многочисленных листовок, распространяемых на фабриках «Союзом». Влияние последнего на рабочих было так велико, что фактическое руководство стачкой перешло в его руки.

Эта необыкновенная для того времени стачка, поскольку она перепугала правительство и буржуазию, постольку она окрылила надежды марксистов и всех революционеров вообще и даже либералов. Были мобилизованы все силы «Союза борьбы», были пущены в ход все подпольные гектографы и мимеографы.

Заявив на заводе, что я болен, прекратив временно работу на нем, не обращая внимания на ужасную усталость и болезнь, я посвятил все силы работе по проведению стачки. Я бегал по фабричным районам с утра до вечера. Нужно было собирать сведения о течении забастовки, проводить собрания, поддерживать бодрое настроение, распространять по квартирам рабочих листовки и делать попытки снять те фабрики, которые продолжали работать. Во время одного такого собрания я чуть было не был арестован.

Я с моим кружком обслуживал районы Обводного канала и Выборгскую сторону. Когда я пришел в фабричную казарму на Сампсониевском проспекте на Выборгской стороне, товарищи прядильщики сейчас же принесли две бутылки водки. На мой вопрос, к чему эта водка, член нашего кружка с этой фабрики шепнул мне: «Выпить непременно надо: иначе другие могут догадаться, что мы социалисты, и донесут».

Хотя водка была мне противна и не подходила к моменту, пришлось выпить, как шептал нам товарищ, «для отвода глаз». Затем один по одному ткачи и прядильщики — человек 15 — ушли из казармы и собрались на огороде за фабрикой. Я прочел там принесенную мною прокламацию, которая была одобрена, и произнес небольшую речь о целях забастовки и о необходимости держаться до конца. Было постановлено держаться до конца, и выработаны были требования для нового листка.

…Когда началась забастовка, ее успех лишний раз говорил мне, как я был прав, оставив группу «Народная Воля» с ее неясно-туманными целями. Вся ее программа определенно представилась мне, как полная недоразумений, неясности, противоречий. Каким путем возможно осуществить народовольческий социализм? задавал я себе вопрос. В развитие капитализма в России они не верят. Рабочему классу они отводят самую скромную роль, отодвигая его на самый задний план. Крестьянская община, на которую они хотят опереться, по свидетельству Глеба Успенского, уже разложена. В самодеятельность масс, как рабочих, так и крестьянских, они не верят.

Совсем другое дело — марксистская теория. Все неясное, в ее освещении, в глазах рабочего становится ясным; все неопределенное, бесформенное начинает принимать вполне законченные формы. Горизонты расширяются перед рабочим. Он видит себя идущим по широкой дороге, ведущей к освобождению всех угнетенных, к уничтожению строя, основанного на угнетении человека человеком.

Первые и огромные шаги сделаны. То, о чем я не омел и мечтать два года назад, осуществилось. Волей рабочего класса остановлены каменные гиганты. Замолкли фабричные корпуса; не стучат машины, не горят фабричные огни.

Стачка ткачей 1896 г. на деле подтвердила теоретические предпосылки марксистов и свидетельствовала о том, что в России на историческую арену выступает рабочий класс. Нельзя забывать, что в этой стачке приняли участие самые угнетенные, задавленные рабочие. Для многих, особенно для иностранцев, было непонятно, каким путем дошли эти рабочие до мысли об организованной, планомерной стачке.

— Кто вас научил устраивать стачки? — удивленно спрашивал директор-англичанин одной большой петербургской фабрики у пред’явивших ему экономические требования рабочих. Как гордый англичанин, он никак не мог себе представить, что такие забитые, задавленные русские рабочие, живущие в таких невыразимо тяжелых условиях, способны подняться до западно-европейских форм рабочего движения.

Стачка, так хорошо начатая и проводимая, подняла очень высоко в глазах рабочих авторитет «Союза борьбы», прокламации которого всегда призывали рабочих к об’единению и стачкам, к борьбе, и в первый раз воочию показали, какую силу представляет рабочий класс, если он выступает организованно. Требования на листки и на марксистскую литературу усилились…

[1] Прозвище — «Иван Федорович». А. Ш.