Часть 1, часть 2, часть 3, часть 4
Формирование взглядов на характер будущей войны в СССР
Выше мы периодически касались проблем военного строительства и вопросов разработки стратегических и оперативных планов Красной Армии – применительно к опыту войны в Испании и Китае. Ясно, что такая картина полной быть не может, а потому оценка советской военной доктрины в её развитии требует известного исторического обзора.
С первых же дней социалистической революции строительство вооружённых сил и развитие военной науки Советской России шло в крайне сложной внутренней и международной обстановке. Будучи первой и долгое время единственной страной социализма, СССР постоянно подвергался угрозе военного нападения со стороны империалистических государств. «Мы окружены людьми, классами, правительствами, которые открыто выражают величайшую ненависть к нам. Надо помнить, что от всякого нашествия мы всегда на волоске»[1].
Такое положение обязывало партию большевиков и советское государство уделять большое внимание функции защиты социалистического отечества от внешних врагов, а также подавлению внутренней контрреволюции, составлявшей передовой отряд мировой буржуазии.
Примерно до 1931 года Красная Армия представляла собой модернизированный и усиленный вариант рабоче-крестьянской армии периода гражданской войны. Основу такой армии составляли кавалерийские корпуса и стрелковые дивизии, усиленные артиллерией и броневиками. Нельзя сказать, что в войсках того периода не было танков и авиации, однако, ни качественно, ни количественно авиация и танковые части ещё не могли претендовать на самостоятельную и ведущую роль в армии.
Дело начало радикально меняться к концу 1-й сталинской пятилетки, к 1933 году, когда были созданы необходимые материальные предпосылки для реорганизации, перевооружения и, стало быть, качественного изменения РККА.
В связи с изменением материально-технического уровня Красной Армии, которое было следствием роста и развития социалистических производительных сил, росла обороноспособность страны, изменялось соотношение сил между социализмом и миром капитала. Империалисты ведущих западных государств и Японии к середине 30-х годов начали отдавать себе отчёт в том, что они, по образному выражению Черчилля, «упустили окно в середине-конце 20-х»[2] для атаки на слабый и промышленно отсталый СССР. Досрочное выполнение плана первой пятилетки и связанное с этим начало быстрой моторизации и механизации РККА охлаждало наступательный пыл империалистических правительств, пришедших к середине 30-х годов «в себя» и готовых к новым военным авантюрам против Советского Союза.
В прямой связи с существенным изменением материальных условий военного строительства менялись и взгляды советской военной теории на характер и способы вооружённой защиты страны социализма.
Важнейшим источником развития советской военной науки являлось богатейшее военно-теоретическое наследие В. И. Ленина, развитое в дальнейшем большевиками во главе со И. В. Сталиным. Ленин и Сталин, на основе глубокого и всестороннего анализа исторического опыта и оценки вероятного характера будущих столкновений советского государства с мировой буржуазией, разработали учение о защите социалистического отечества и военную программу победившего пролетариата, заложили основы новой военной науки рабочего класса и выработали принципы строительства вооружённых сил страны социализма. Ленин и Сталин вооружили партию и военные кадры необходимым философским и методологическим арсеналом для научного анализа войн, для предвидения характера и способов их ведения.
В этой связи Ленин подчёркивал, что «мы оборонцы с 25 октября 1917 г.», но в то же время рабочий класс, как класс исторически восходящий, неизбежно должен быть и классом наступающим на буржуазию, а отсюда следовало, что не только его политическая, но и военная стратегия должна быть наступательной. Большевики учили творчески подходить к решению разнообразных военно-политических задач, возникающих перед пролетарским государством, опираясь на материалистическую диалектику, проявлять известную гибкость при решении таких задач, всегда учитывая конкретную обстановку и реальное соотношение классовых сил. Важнейшим принципом пролетарской стратегии должен быть принцип постоянной привязки всего военного планирования к политическим и экономическим задачам рабочего класса, так, чтобы «…за деревьями оперативной и тактической конкретики не потерять из виду лес главных задач революции»[3].
Имея в виду общую наступательную стратегию пролетариата, ведущую к приближению мировой социалистической революции («Провести максимум осуществимого в одной (своей) стране для развития, поддержки, пробуждения революции во всех странах»[4]), Ленин и Сталин, в отличие от догматиков и начётчиков, признавали в военном деле правомерность обороны и отступления. Так, Ленин подчёркивал: «…Тот, кто научился наступать и не научился при известных тяжёлых условиях, применяясь ним, отступать, тот войны не окончит победоносно. Таких войн, которые бы начинались и оканчивались сплошным победоносным наступлением, не бывало во всемирной истории, или они бывали, как исключения»[5]. Эти слова были также и ответом вредительской стратегии военных-троцкистов, которые ещё с завершающего этапа гражданской войны выступали, без учёта общих обстоятельств, за непрерывное наступление любой ценой.
Ленин и Сталин указывали на необходимость критического изучения истории и опыта минувших войн, на необходимость брать на вооружение всё то действительно ценное, что выработала буржуазная военная наука и практика – с целью умело использовать и совершенствовать рациональные зёрна, которые там содержатся. Ленин писал: «Всякий согласится, что неразумно и даже преступно поведение той армии, которая не готовится овладеть всеми видами оружия, всеми средствами и приёмами борьбы, которые есть или могут быть у неприятеля»[6].
После смерти Ленина огромное военно-теоретическое наследие вождя развивал и двигал вперёд Сталин.
Основные социально-политические и организационные принципы советского военного строительства были сформулированы большевиками еще в годы гражданской войны. Красная Армия создавалась как сильнейшее орудие диктатуры пролетариата, призванное защищать завоевания революции от внутренних и внешних врагов. Она строилась, как армия рабоче-крестьянская, объединяющая в своих рядах всех трудящихся Советского Союза. Интересы РККА были интересами трудящихся классов СССР, а весь личный состав армии был обязан понимать, что защищает не отечество царя и буржуазии, не богатства и власть эксплуататоров, а своё рабочее государство, власть и собственность трудового народа. РККА строилась на принципах социалистического интернационализма, в её рядах служили представители всех народов и народностей Советского Союза. Армия воспитывалась партией большевиков в сознании большой ответственности как перед советским рабочим классом и всем трудовым народом СССР, так и перед пролетариатом и трудящимися всех стран, за защиту первого в мире социалистического государства. Это означало, что РККА должна быть готовой в любой момент не только встать на пути империалистических агрессоров, нападающих на СССР, но и прийти на помощь братьям по классу за рубежом. Это положение было неотъемлемой частью строительства советских вооружённых сил.
Красная Армия строилась, в основном, как кадровая армия, в которой должны были служить (тот или иной срок) все граждане страны, подходящие по возрасту и годные к военной службе. Временное отступление от кадрового принципа[7], о котором говорилось выше, было вызвано, в основном, экономическими причинами и не изменяло общей политики партии большевиков иметь регулярную кадровую армию, которая комплектуется на основе всеобщей воинской обязанности. При этом с самого начала вооружённые силы СССР строились на принципе строгой централизации, единоначалия и железной воинской дисциплины. С остатками партизанщины, троцкистскими шараханьями в структуре и подчинённости и ложной демократией в РККА было покончено к 1927 году.
Политический принцип строительства Красной Армии состоял в руководстве ею со стороны партии большевиков. Этот принцип был чётко сформулирован ещё в декабре 1918 года в постановлении ЦК РКП(б) «О политике военного ведомства». В этом документе, в частности, говорилось, что «…политика военного ведомства… ведётся на точном основании общих директив, даваемых партией в лице её ЦК и под его непосредственным контролем»[8].
В первые годы после окончания гражданской войны, в восстановительный период, строительство вооружённых сил опиралось на довольно узкую экономическую базу. В этот период армия и флот по военно-техническому оснащению значительно отставали от армий США, Англии и Франции. Изменить это опасное положение могла только форсированная индустриализация страны и усиленное развитие тяжёлой промышленности – основной базы общего и военного машиностроения. Курс ВКП(б) на индустриализацию, а затем, когда создались нужные условия, и на всеобщую коллективизацию сельского хозяйства, был реализован в ходе двух сталинских пятилеток, первой, 1929 – 1933 гг., и второй, 1933 – 1938 гг. Этот курс позволил в исторически ничтожный срок превратить отсталую аграрную страну в развитую индустриальную державу мирового уровня, что обеспечило укрепление и развитие её обороноспособности.
Опираясь на достижения индустриализации и учитывая тенденции развития военного дела, партия большевиков делает упор на скорейший прогресс в авиационной, танковой и моторостроительной промышленности. К середине 30-х годов по заданиям ЦК ВКП(б) советской промышленностью были разработаны и запущены в серийное производство новые типы самолётов (СБ, И-15, И-16), не уступавших в тот момент по основным данным лучшим зарубежным образцам. Быстро развивались и бронетанковые силы. В 1933 году на вооружение были приняты колёсно-гусеничный быстроходный танк БТ с дизельным двигателем и рациональными углами наклона брони, а также гусеничный танк Т-26. В том же году были созданы удачный средний танк Т-28 (трёхбашенный) и тяжёлый танк прорыва Т-35 (пятибашенный и неудачный). На базе основных типов танков создавались танки специального назначения: мостовые, плавающие, огнемётные и др. Не все эти модели прижились в войсках, но главная роль, которую они сыграли в обороне страны, заключалась в том, что, во-первых, на них было отработано производство более совершенных машин, во-вторых, на этих проектах сложилась советская школа танкостроения, а в-третьих, применение этих танков позволило накопить тактический и оперативный опыт боевого использования танковых войск. Даже неповоротливый Т-35, созданный в свете общемировой концепции танков прорыва, позволил определить основные черты и место на поле боя тяжёлых танков будущего[9].
Большие успехи были достигнуты и в развитии артиллерийского вооружения. После того, как была разоблачена вредительская линия в артиллерии, которая заключалась в отказе от ствольной артиллерии и переводе армии на ракеты и безоткатные орудия, вся существовавшая артиллерийская техника была модернизирована. Вопреки планам Тухачевского и его подручных, к 1938 году значительно выросло количество орудий гаубичной артиллерии. Была практически заново создана тяжёлая и малокалиберная артиллерия, поступали в производство и ускоренно выпускались зенитные и противотанковые орудия. К концу 1940 года РККА получила на вооружение ещё более современные артиллерийские системы[10]. Количество артиллерии в войсках увеличилось с 17 тысяч стволов (по состоянию на 01.01.1934 г.) до 55 790 орудий к 01.01.1939 г.[11]. За этот период скорострельность основных артиллерийских систем возросла в два раза, а дальнобойность тяжёлой артиллерии повысилась до 20 км, т.е. увеличилась на 75%.
Стрелковое вооружение в этот период переживало процесс автоматизации. Хотя основным видом стрелкового оружия пехоты оставались винтовка, карабин и пулемёт – модернизированный «Максим» калибра 7,62 мм, развитие техники и требования современного боя определяли, что в будущей войне должна во много раз вырасти масса стрелкового залпа и плотность огня. Это означало, что в руках основной массы стрелковых войск должно быть автоматическое оружие.
Усиливался и ВМФ. Если в годы первой пятилетки упор делался на строительство лёгких военно-морских сил, по сути, сил береговой и прибрежной обороны, то во второй половине 2-й пятилетки началось строительство крупных кораблей[12] для создания океанского флота – для защиты морских торговых перевозок СССР и перехвата агрессора на дальних рубежах и в нейтральных водах. В итоге за период 1930–1939 гг. тоннаж ВМФ возрос на 130%.
Таким образом, за годы первых пятилеток была проведена техническая реконструкция вооружённых сил Советского Союза. Армия и флот стали современными, соответствующими достигнутому в СССР уровню производительных сил.
Как уже говорилось, до поры советское социалистическое государство было вынуждено мириться с территориально-кадровой, смешанной системой комплектования армии и флота. В 1939 году РККА и ВМФ были переведены на единый кадровый принцип. Такая реорганизация, кроме материальных предпосылок, созданных за десятилетие, 1929 –1939 гг., была обусловлена также ещё двумя важными обстоятельствами. Во-первых, первые сражения новой мировой войны (Испания, Китай, Эфиопия, Хасан) ясно показали, что это не отдельные «издержки» капиталистического производства, не «грехи» или случайности, а именно пролог новой большой войны. В обстановке растущей угрозы нападения и усиленного развёртывания массовых кадровых армий в главных капиталистических странах, прежде всего, в нацистской Германии, смешанная территориально-кадровая система не могла обеспечить надёжную защиту страны. Она могла рухнуть под мощными ударами механизированных армий в начальный период войны, не обеспечить проведение мобилизации, т.е. наполнения кадрового костяка резервистами с их обучением и боевым сколачиванием, и развёртывания войск для ведения боевых действий. Такое «хождение по лезвию» было терпимо в первой половине 30-х, тем более что ещё не было создано достаточных материальных предпосылок для перехода к кадровой армии, но с 1935–36 гг. риск проиграть войну и дать буржуазии убить советский социализм начал стремительно возрастать. В таких условиях лишь регулярная кадровая армия, вооружённая первоклассной боевой техникой и имевшая хорошо обученный личный состав, могла успешно противостоять буржуазным армиям.
Тут нужно заметить, что не следует понимать переход от территориально-кадровой к кадровой армии в 1939 году как мгновенный переход, наподобие щелчка выключателем, а именно так многие товарищи и понимают те или иные реформы в сталинском СССР: Сталин «вдруг» решил чего-то, и это решение мгновенно исполнили. Это неправильный, механистический подход. Принятие 01.09.1939 г. Закона о всеобщей воинской обязанности подвело итог огромной и длительной работе по постепенному переводу ВС СССР на кадровую систему комплектования, иначе говоря, изменение в надстройке социалистического общества юридически зафиксировало накопленные материальные изменения в общественном производстве, которые и позволили советскому государству сделать свою армию кадровой, т.е. придать ей новое качество. Для ясности: если в 1937 году кадровыми были войска НКВД, пограничники, ВВС, ВМФ и войска связи, то в 1938 году к ним присоединились ПВО и инженерные войска. И т.д. А к началу 1940 г. все сухопутные войска Советского Союза стали кадровыми.
Вторая причина состояла в том, что старая территориально-кадровая система в условиях насыщения армии новой боевой техникой и вооружением не могла обеспечить нужный уровень освоения этой техники – переменным составом и на краткосрочных сборах. Сложилась ситуация, похожая на ту, что совсем недавно была в промышленности, когда лозунг «Техника в период реконструкции решает всё» определял, в том числе, и политику тщательного изучения техники на основе длительной работы трудящихся на одном рабочем месте, на одном производстве, определял борьбу с летунами и немотивированными переходами рабочих с места на место. Как в производстве, так и в вооружённых силах, задачу научить личный состав в совершенстве владеть новой боевой техникой могла решить лишь армия, комплектуемая на основе единого кадрового принципа с продолжительным сроком действительной службы. Такой подход означал, что в условиях социализма армия становилась всё более профессиональной, но не в буржуазном понимании, как узкая армия беспринципных наёмников, а как массовая профессиональная армия всего советского народа. Энгельс в своё время говорил о всеобщем вооружении народа и милиционной армии. Диалектически развитый и применённый к реальным условиям, в которых находился СССР, такой подход нашёл своё выражение в кадровой армейской системе советской страны.
Опасность войны заставила пойти и на значительное увеличение численности армии. За 5 лет, с 1933 по 1938 гг., армия возросла с 855 000 до 1 миллиона 513 000 человек. Дело в том, что 5-6 предвоенных лет РККА и ВМФ развивались и строились уже в обстановке фактически идущей мировой войны. К середине 1940 года гитлеровская Германия разгромила и оккупировала Польшу и Францию, не считая предшествующих аншлюсов и аннексий в Европе.
Падение Польского государства и капитуляция французской армии совокупно (с учётом того, что вермахт подошёл к границам СССР, и того, что на Западе не будет даже шаткого сдерживающего фактора в лице Франции и английского экспедиционного корпуса) означали, что угроза империалистической агрессии против СССР ещё более возросла. Это потребовало неотложных мер уже по непосредственной подготовке страны к обороне. Особенностью военного строительства в этот напряжённый момент становится скрытое мобилизационное развёртывание вооруженных сил Советского Союза.
Что это значит? Это значит, что в мирное время был создан Комитет Обороны при Совете Народных комиссаров (председатель – освобождённый от должности НКО СССР К. Ворошилов[13]). Это значит, что шло усиленное формирование новых стрелковых, танковых, механизированных и авиационных дивизий. В 1940 году было создано 9 механизированных корпусов, а в январе-мае 1941 года шло формирование ещё 20 таких соединений. Создавались соединения и части резерва Главного Командования, усиливались ВДВ и ПВО страны. В ходе советско-финской войны и на больших учениях (в условиях, максимально приближённых к боевым) 1939–1940 гг. части и соединения сколачивались, отрабатывали ведение боя и операции, тренировались взаимодействовать между собой.
Численность вооружённых сил СССР формально мирного времени к 01.06.1941 г. составила 5 миллионов 435 тысяч человек, из которых 2 миллиона 743 тысячи – действующие войска, 619 тысяч – резерв Главного Командования, 2 миллиона 73 тысячи – войска, находящиеся в процессе формирования[14].
Период с декабря 1940 по июнь 1941 года был полностью связан со скрытым стратегическим развёртыванием огромных масс войск. Это скрытое развертывание, проведённое в мирное время, и должно было составить завершающий этап подготовки к отражению агрессии. Иначе говоря, завершение этого процесса означало, что государство и армия вступили в начальный период войны.
Вместе с развёртыванием вооружённых сил шёл непрерывный процесс технического оснащения и переоснащения армии и флота.
Однако полностью завершить эти процессы к июню 1941 года не успели.
Забегая наперёд, надо сказать, что ревизионистская военная история считала незавершённость технического переоснащения одной из двух главных причин поражения РККА в операциях июня-октября 1941 года. Почти все советские маршалы и генералы, кто готовил свои мемуары в конце 50-х –70-х годах, а также учёные из военно-научного управления Генштаба ВС СССР, не имея возможности вообще уйти от ответа на вопрос о причинах тяжёлых поражений лета 1941 года, дружно пишут о «неготовности СССР к войне» из-за недостатка новой техники в войсках западных округов и, разумеется, из-за «сталинских репрессий», в результате которых, якобы, армия и флот лишились гениальных полководцев и старшего командного звена. При чтении военных мемуаров складывается впечатление, что авторы изо всех сил стараются уйти от обстоятельного анализа причин неудачных операций начального периода войны, хотят перепрыгнуть через этот момент, недоговаривают либо стараются отделаться общими фразами и уйти в подробные описания дальнейших событий.
Что касается «гениальных полководцев», убитых злодеями-большевиками, то этого вопроса будет удобней коснуться ниже, при анализе взглядов советской военной теории на характер будущей войны. Что же касается технической стороны дела, то, действительно, к июню 1941 года в приграничных округах было менее 30% самолётов новых конструкций. В ПВО не было доведено до конца перевооружение истребительных частей на скоростные и высотные МиГ-3, а наземной зенитной артиллерии – на новые 85-мм пушки. Радиолокационная техника только начинала поступать в войска, её было немного. Войска испытывали недостаток в совершенных средствах связи – радиостанциях, высокочастотной электронной аппаратуре, телефонных и телеграфных аппаратах, подземном и полевом кабеле. Гигантская задача технического перевооружения армии была решена уже в ходе Великой Отечественной войны.
Но всё же, что было на вооружении западных военных округов к 20 июня 1941 года? Давайте разберёмся.
Хрущёвские фашисто-троцкисты, ругая Сталина и большевиков за «недальновидность», в первую очередь указывают на малое количество новых танков в войсках. Новых танков, Т-34 и КВ, в составе четырёх пограничных округов действительно была «самая малость» – всего-то 1475 штук. Численно (без учёта организационно-полководческой стороны дела) этого хватало для укомплектования 5-6 танковых корпусов, или 2,5 танковых армий образца 1944 года. В составе самых «провальных», Западного и Киевского особых военных округов, превратившихся с началом войны в Западный и Юго-Западный фронты, было (ЗапФ/ЮЗФ):
– исправных тяжёлых танков – 97 и 319, соответственно;
– исправных средних танков – 247 и 666;
– исправных лёгких танков – 1752 и 3560;
– исправных специальных танков и самоходов – 96 и 243.
Итого по готовой к бою бронетехнике: 2192 и 4788 штук, соответственно.
Конечно, воевать Павлову и Кирпоносу было «нечем».
В дополнение картины приведём справку[15] о качественном составе бронетанковых сил Западного и Киевского особых военных округов на 1 июня 1941 года.
Исправные тяжёлые танки:
– КВ-1 (малая башня с 76,2 пушкой) – 75 и 189, соответственно;
– КВ-2 (большая башня со 122 мм гаубицей) – 22 и 89;
– Т-35 – 0 и 51.
Исправные средние танки:
– Т-34 линейный – 203 и 368;
– Т-34 радио (командирский) – 25 и 128;
– Т-28 – 63 и 215.
Легкие исправные танки:
– разведывательно-линейные Т-37 – 205 и 405;
– разведывательно-радиофицированные Т-37 – 28 и 87;
– Т-38 линейный – 186 и 70;
– Т-38 радио – 13 и 5;
– Т-40 линейный – 30 и 70;
– Т-40 радио – 0 и 14;
– Т-40 учебный – 0/0.
Общевойсковые танки:
– Т-26 2-х башенный –211 и 230;
– Т-26 линейный – 701 и 667;
– Т-26 радио – 341 и 722;
– Т-26 ЛТЗ – 18 и 79;
– Т-26 РТЗ – 0/0.
Оперативные танки:
– БТ-2 – 68 и 127;
– БТ-5 линейный – 88 и 276;
– БТ-5 радио – 88 и 65;
– БТ-5 дизель – 7/0;
– БТ-ИС – 0/0;
– БТ-7 линейный – 234 и 632;
– БТ-7 артиллерийский – 2 и 31;
– БТ-7м линейный – 4 и 97;
– БТ-7 радио – 133 и 487;
– БТ-7м радио – 36 и 104;
– БТ-7 РСМК – 1/0;
– БТ-7 зенитный – 0/0;
– БТ-7м зенитный – 0/0.
Специальные танки – 110 и 248.
Самоходные артиллерийские установки:
– Т-26 и СУ-5 – 8 и 9.
Как уже говорилось, танки без артиллерийской поддержки быстро выбиваются противником. Как же в ЗапФ и ЮЗФ обстояли дела с артиллерией?
Вот как:
– орудия полевой артиллерии калибра 37 — 205 мм – 6437 и 7784, соответственно;
– миномёты – 6610 и 6972;
– зенитные пушки –1124 и 2221.
Итого по готовой к бою артиллерии: 14171 и 16977 стволов.
Разумеется, стрелять войскам Павлова и Кирпоноса было «не из чего».
Роль авиации в современной войне непрерывно возрастала. Что могли поднять в небо ВВС двух особых западных округов 22-23 июня 1941 года?
Вот что:
– исправных бомбардировщиков – 441 и 421, соответственно;
– исправных истребителей – 906 и 1174;
– исправных штурмовиков – 8 и 5 (разумеется, изучать опыт войн, разрабатывать концепцию применения штурмовика и заказывать самолёт промышленности «должен был» Сталин, а вовсе не генералы из ВВС);
– исправных разведчиков – 184 и 159;
– исправных вспомогательных и технических самолётов – 38 у ЗапФ. У ЮЗФ такой авиации не было запланировано вообще.
Итого по готовым к бою самолётам: 1577 и 1759, из них 25-30% — новые типы. Это, по правотроцкистской мысли, означало, что летать и сражаться было «не на чем». Одни «гробы», как выразился Рычагов. К слову, к 28 июня на этих двух фронтах летать и сражаться стало действительно почти не на чем: на аэродромах было перебито более 70% всех исправных машин.
Хрущёвцы хором плачут, что Сталин заставлял Красную Армию воевать на лошадях. Так ли это – на примере фронтов Павлова и Кирпоноса? Положение по транспортным средствам на ЗапФ и ЮЗФ было следующим:
– исправные автомашины – 35102 и 49030, соответственно, в том числе грузовые – 24925 и 34779;
– тракторы и тягачи – 5706 и 8144;
– лошади – 68648 и 74917.
О роли конной тяги в маневренной войне было подробно сказано выше, повторяться смысла нет. А вот обвинять Политбюро и ЦК в игнорировании нужд в механической тяге – это грубое жульничество. С 1938 по май 1941 гг. Западный особый ВО (Павлов) получил от промышленности 19854 единицы механических транспортных средств. Это было 110% от заявки округа на указанный период. Мало? Конечно, «мало», если учесть, что более 60% этой техники было брошено или разбито вермахтом и люфтваффе на месте в течение первой недели боёв.
Наконец, какое положение в двух особых округах, стоящих на самых главных и опасных направлениях, было с личным составом и стрелковым вооружением?
Личный состав:
– кадровый списочный – 599450 и 764941 человек, соответственно;
– состав на больших учебных сборах (скрытая мобилизация) – 71715 и 142105.
Итого: 671165 и 907046 боеготовых человек. Две вполне солидные армии прикрытия.
Стрелковое вооружение:
– винтовки и карабины – 773445 и 1 035 420;
– пистолеты-пулемёты (автоматы) – 24237 и 15483;
– ручные и станковые пулемёты – 27574 и 35267;
– зенитные пулемёты (12,7 мм) – 98 и 174.
Как видно, войска были обеспечены вооружением вполне – по нормам военного времени[16]. Да, был недостаток в новых видах техники и вооружения. Однако опыт войны в Европе показывал, что и на модернизированной технике можно успешно воевать. Пример – фашистские легкобронированные танки Т-2, Т-3 и «Шкода» со слабым вооружением. Именно эти машины были основой танковых дивизий, прокатившихся по европейским странам. И потом, устаревшие советские Т-26 (пушка 45 мм), Т-28 (пушка 76,2 мм) и БТ-7 в умелых и сознательных руках воевали хорошо, во всяком случае в 9-й армии (Одесский ВО), в Прибалтике и под Ленинградом эта техника воевала много лучше, чем гитлеровские Т-3 и «Шкоды». Поэтому возникает вопрос: разве Западный и Киевский особые военные округа не могли воевать той техникой, которая у них была в изобилии, тем более что большая часть её, хотя и имела в индексах 1905, 1907, 1911, 1914 годы (артиллерия), 1928, 1933, 1936 годы (авиация), 1929, 1934, 1936 годы (танки), но была модернизирована (т.е. индекс был, например, 1907/1939 или 1933/1940 и т.п.) и вполне боеспособна? Разве устаревшее вооружение этих округов было настолько древним, что не могло стрелять и маневрировать? Наконец, разве некоторый недостаток новых технических средств является основной причиной поражений в приграничных боях, тем более, что ситуация с поставкой новых боевых машин не стояла на месте? У хрущёвцев получалось именно так – что грандиозные, сложные и противоречивые события начального периода войны объясняются очень просто: нехваткой Т-34, КВ, ЯКов и МиГов. Ну, и отсутствием военных гениев типа Тухачевского.
Ясно, что проблему начального периода войны хрущёвская контрреволюция запутывала, перевирала и прятала. А мы попробуем взглянуть на эту проблему с военно-теоретической точки зрения, и для этого вновь обратимся к истории.
Взгляды на вероятный характер начального периода войны в 20-е годы
Одним из первых, кто ещё при жизни Ленина начинал работать над прогнозированием характера будущей войны, был талантливый советский полководец, большевик М. В. Фрунзе. Фрунзе внимательно рассматривает опыт первой мировой и гражданской войн и отмечает, что достижение целей войны в современных условиях стало очень сложным делом. Армии развитых государств обладают колоссальной живучестью. Даже полное поражение войск противника на том или ином этапе войны не обеспечивает ещё окончательной победы над ним – в том случае, конечно, если разбитые войска имеют за собой экономически и морально крепкий тыл. Поэтому Фрунзе предполагает, что в будущей войне, при столкновении первоклассных армий, во-первых ни одна из сторон не сможет достичь целей войны одним ударом. Фрунзе критически исследует блицкриг, как попытку полного и окончательного решения всех вопросов войны, но не исключает его совсем. Блицкриг представляется ему как ограниченная стратегическая цель на определённом этапе войны, и как полезный принцип, ускоряющий развязку крупной операции и выносящий боевые действия за пределы своей страны.
Упоминая крепкий тыл, Фрунзе говорит о превосходстве того общественного строя, в котором нет антагонистических классов, частной собственности, и где есть морально-политическое единство народа: одно дело – одураченный буржуазией рабочий класс, защищающий в войне свои кандалы и рабство, добывающий своей буржуазии новые богатства; и совсем другое дело – рабочий класс, взявший страну в свои руки политически и экономически.
Безусловно, будущая война, по мнению Фрунзе, примет характер длительного и жестокого состязания, в котором подвергнутся испытанию все политические и экономические устои страны. «Выражаясь языком стратегии, это означает переход от стратегии молниеносных, решающих ударов – к стратегии истощения»[17]. Но из этого вовсе не следует необходимость абсолютного отказа от стратегии молниеносных ударов, тем более, что такая стратегия не отметается и буржуазными государствами. И именно потому, что продолжительность будущей войны в значительной мере будет зависеть от экономических и морально-политических факторов, преимущества морального фактора в классовой войне против мировой буржуазии окажутся на стороне социалистического государства: «…Чем сильнее будет обострение классовых противоречий в стане врагов, тем больше шансов и данных на успех и выгодность именно этой стратегии, т.е. стратегии молниеносных ударов»[18].
Однако, социалистическое государство, утверждал Фрунзе, не имеет права ориентироваться только на «молниеносную» стратегию. Поскольку в будущей войне столкнутся две антагонистические общественные системы, и СССР будет в одиночку противостоять всему капиталистическому миру, постольку борьба в таких условиях будет длительной и тяжёлой[19].
Нужно учитывать, писал Фрунзе, и другую особенность будущей войны: в ней необычайно возрастёт роль тыла, и вместе с тем будет стираться существенное различие между фронтом и тылом. «Превращение авиации в решающий род войск, усовершенствование химических средств войны, возможное использование инфекционных микробов и пр. и пр., – всё это, по существу, опрокидывает само представление о «фронте» и «тыле» в старом понимании этих слов»[20]. Это означает, что фронт перестанет быть барьером, преграждающим врагу доступ в тыл страны – хотя бы потому, что авиация может «перепрыгивать» через этот барьер, а новые машинные средства могут проламывать такой барьер на земле. Отсюда вывод: в новых условиях перед социалистическим государством встанут сложнейшие задачи, решение которых потребует новых методов и средств обороны страны.
Одновременно с М. В. Фрунзе и после его смерти над разработкой проблем будущей войны и способов её ведения работали десятки советских военных специалистов, теоретиков и практиков. Все они, учитывая, так или иначе, влияние технического прогресса на военное дело и общие тенденции в развитии военной теории, сходились во мнении, что будущая война примет форму решительного столкновения крупных войсковых масс, оснащённых большим количеством техники: танками, самолётами, автоматическим вооружением и т.п. Новая боевая техника даст возможность воевать стремительно, с огромным размахом и глубиной операций, с быстрым манёвром. Такая точка зрения на характер будущей войны, отклоняясь то в одну, то в другую сторону, составляла общую тенденцию и заставляла уделять особое внимание начальному периоду войны. Этот период, как полагали многие военспецы СССР, будет нести в себе все главные особенности будущей войны.
Одним из первых советских теоретиков, обратившихся к исследованию начала войны, был А. Свечин. Изучая операции первой мировой войны, он отмечал их отличие от главных операций (генеральных сражений) войн 19 века. Начальные операции первой мировой характеризовались возросшей сложностью, длительностью и большим пространственным размахом. Каждая такая операция представляла собой целый комплекс боёв и сражений и поэтому требовала новой группировки и развёртывания войск, радикально отличающихся от того, что когда-то требовало генеральное сражение.
До конца 19 века, отмечал Свечин, операция отчётливо делилась на 2 части: манёвр, имевший целью поставить свои войска в самое выгодное положение к моменту столкновения (подготовительная операция, куда входили развёртывание и сосредоточение войск), и само сражение (главная операция). «Теперь, – писал он, – мы отказываемся от разделения операций на главные и подготовительные»[21]. Такое положение объясняется тем, что по опыту первой мировой войны оперативное развёртывание не представляло самостоятельной операции, а являлось существенным элементом всякой операции.
Раньше и мобилизация включалась в подготовительную операцию, так как она представляла из себя одноактное, разовое действие, связанное с подготовкой генерального сражения главных сил. Но именно первая мировая показала, что характер мобилизации изменился, и она превратилась из разовой в перманентную, проводимую поэшелонно, в течение длительного времени, и уже не связанную только и исключительно с первыми сражениями войны. Вместо термина «подготовительная операция» Свечин ввёл в оборот два новых понятия: «предмобилизационный период», к которому относил всю подготовку до объявления войны и начала общей мобилизации, и «особый период войны» – период от её объявления до начала крупных операций, когда проводятся общая мобилизация, сосредоточение и развёртывание войск для ведения первых боевых действий. Этот «особый период» Свечин называл начальным периодом войны.
Свечин отказался от старой терминологии и ввёл новые понятия в военную теорию. Это был идеалистический «шаг вперёд», а практически – топтание на месте. Как военный теоретик, Свечин предполагал, что «особый период войны» – это какое-то время без активных боевых действий, пауза, которой необходимо воспользоваться для лучшей подготовки. Но мы помним концепцию прусско-германской военной школы, согласно которой немцы всеми силами старались свести этот самый «особый период» к нулю. По Свечину выходило, что Красная Армия будет гарантированно иметь паузу в это период, так как враг, в частности, Германия, это время ей предоставит. А германский (или японский) генштаб не хотел слушаться Свечина и не планировал предоставлять кому-либо оперативные паузы. Наоборот, он рассчитывал подловить неприятельскую армию на марше, когда её командование надеется, что у него ещё есть время для развёртывания, и быстро её разбить.
Свечин находился под сильным влиянием старых военно-теоретических взглядов и не замечал новых явлений в характере начального периода войны, пробивающихся в вооружённых конфликтах 20-30 годов. В его метафизическом понимании начало войны оставалось по-прежнему периодом подготовки к главным операциям и включало в себя, по сути, все те мероприятия, которые входили раньше в подготовительную операцию. Свечин считал, что в этот период, как и прежде, будут медленно разворачиваться «пробные», частные стычки и бои между противниками, а возможности ведения крупных боевых действий, когда в наступление без раскачки переходят уже готовые основные силы врага, в это время он и не предполагал.
Хрущевская ревизионистская военная наука утверждала, что Свечин сказал новое большое слово в советской военной теории, хотя и слегка журила его за отставание от передовых воззрений. С 1956 года это «новое слово» в виде свечинской монографии «Стратегия» издавалось 4 раза, и было одним из основных учебных пособий в советских высших училищах и военных академиях. «По Свечину» учились «побеждать» многие генералы Советской Армии 60-80 годов. Некритическому усвоению ошибочных, идеалистических положений его теории, конечно, способствовала и ревизионистская оценка начального периода войны, сводившая все неудачи РККА к «ошибкам и преступлениям» Сталина. Разумеется, в советских военных академиях 60-80 гг. философия большевизма уже не преподавалась.
Однако убийственная концепция Свечина, предполагающая оперативную паузу в начальный период войны, сыграла свою коварную роль и в Великую Отечественную войну. При Сталине учебник издавался один раз, в 1926 году, и в системе высшей военной подготовки применялся, в целом, критически, выборочно (в книге есть отдельные правильные моменты), с указанием на ошибочные места. При этом не надо забывать, что фундаментом военной, как и всякой другой теоретической подготовки в то время был большевизм, изучение командирами теории марксизма-ленинизма. Это изучение было «прививкой» от всякого рода идеалистических схем и метафизических фантазий.
Но некоторая часть офицеров Красной армии, чьё сознание отставало от высоких требований к современному коммунисту и командиру, оставаясь мелкобуржуазным, всё же успела заразиться от «свечинской школы»: не наблюдая разворачивания основных сил вермахта и частных боёв в июне 1941 года, эта часть уверовала в то, что у Красной Армии ещё есть оперативный запас времени до постепенного ввода в войну основных германских сил. Как оказалось, такого времени гитлеровцы не дали ни секунды. «Деревянные» схемы Свечина, касающиеся начального периода войны, были опровергнуты одним ударом главных сил фашистской Германии.
Действительный шаг вперёд в советской военной теории сделал бывший полковник царского генерального штаба Б. Шапошников, он же будущий Маршал Советского Союза и начальник генерального штаба РККА. В своём двухтомнике «Мозг армии», описывающем работу главного планово-организационно-методического органа вооружённых сил, Шапошников достаточно внимания уделяет вступлению государств в войну. Мобилизация, по мысли Шапошникова, зависит от политических и стратегических соображений высшего руководства, а стало быть, от воли и интересов верхушки господствующего класса. Мобилизацию Шапошников открыто называет военным явлением: «Мобилизация есть война, и иного понимания её мы не мыслим»[22]. Мобилизация непосредственно входит в оперативно-стратегический план войны. В первой мировой войне, считал Шапошников, воюющие стороны желали вести войну по принципам стратегии сокрушения. Такая стратегия, стало быть, «…требовала быстрого изготовления возможно большего числа боевых сил, быстрого их сосредоточения (т.е. проведения мобилизации) и почти одновременного введения в дело для достижения столь же быстрого решительного успеха»[23]. В ещё большей степени зависимость мобилизации от политических и стратегических расчётов «обнаружит себя» и накануне будущей войны. Шапошников полагал, что следующая война будет не менее напряжённой и длительной, чем предшествующая, и поэтому правительствам в ходе её придётся неоднократно прибегать к дополнительным мобилизациям. При этом, считал он, мобилизация, проведённая ещё до войны, должна сделать и в будущем первый эшелон армии достаточно сильным, чтобы не потерпеть катастрофического поражения в начальных операциях.
Шапошников, делая такой общий вывод, исходит из того, что мобилизация на пороге первой мировой войны была её фактическим объявлением[24]. Он ссылается, в частности, на бурные объяснения Пурталеса и Сазонова о том, что русская мобилизация тут же потребует ответного шага от Германии, а это есть война, а также на телеграфную переписку между царём и кайзером, в ходе которой Вильгельм, пытаясь «переиграть» английских и французских империалистов, пугает Николая тем, что Германия воспримет начало мобилизации в России, как объявление войны Германии. Однако, ясно,что речь идёт лишь о формальной стороне дела, так как с объявлением войны по традиционным дипломатическим каналам, с нотой и церемонией или без таковых, война началась не по воле монархов, а по всей предшествующей политике империалистических государств. Войны требовали интересы мирового финансового капитала, её предполагали законы развития империализма.
Но при всём том, говорит Шапошников, государство, решившееся на мобилизацию (тайную, открытую, полную или частичную, – всё едино), уже необратимо вступает на путь войны.
Осознание этого трагического факта и сложность проведения мобилизации, когда необходимо было развернуть миллионные армии, вынудили государства ещё до начала войны выделить особый, подготовительный или, как его назвал Свечин, предмобилизационный период, в ходе которого они стремились выполнить максимум мобилизационных мер, прежде всего, по перестройке промышленности и частично – сельского хозяйства. При этом все меры предмобилизационного периода проводились скрытно и без призыва в армию призывных контингентов №№ 1,2,3.
Шапошников замечает, что и накануне будущей войны СССР столкнётся с наличием того же предмобилизационного периода, при этом такой период, особенно в области экономической мобилизации, начнётся гораздо раньше всех чисто военных мероприятий. Однако, следует ожидать, что обе стороны пойдут на сокращение сроков предмобилизационного периода и перейдут к фактической мобилизации сил и средств. «Во всяком случае известную постепенность и заблаговременность в подготовке мобилизации во всех областях жизни государства мы ныне будем наблюдать в гораздо больших размерах, нежели в 1914 г.»[25].
Шапошников ясно видел тенденцию, наметившуюся в наиболее развитых капиталистических государствах, выносить мобилизационные мероприятия за пределы войны, точнее говоря, проводить их ещё в мирное предвоенное время. Он хорошо понимал и то, что скрывается за этой тенденцией, – стремление государства упредить своего противника в развёртывании главных сил. Шапошников предполагал, что ещё до формального объявления войны (ежели такое будет вообще) могут произойти пограничные вооружённые конфликты. «В наши дни нарушение границы начнётся не только с объявлением войны и даже не с момента объявления мобилизации, но значительно ранее их станет фактом – путём развития деятельности диверсионных отрядов. Государства могут оказаться в фактической войне до формального её объявления и даже мобилизации своих вооружённых сил. Последняя, возможно, будет проходить при наличии враждебных действий на границе, когда дипломатам уже не потребуется обращаться к генеральному штабу за подбором фактов для формального объявления войны»[26].
Таким образом, Шапошников выявил две основные тенденции в подготовке государств к войне: стремление провести максимум подготовительных мероприятий ещё в предмобилизационный период и стремление к фактическому вступлению в войну до её формального объявления.
Если Свечин и особенно Шапошников концентрировали главное внимание на характере подготовки государств к войне, то другой советский военный теоретик, В. Триандафиллов, занимался проблемами ведения самих начальных операций войны. На его понимании военного строительства, мобилизации и операций первой фазы войны стоит остановиться подробнее.
В вопросе военного строительства Триандафиллов остро критикует не только буржуазных военных писателей, типа Фуллера, Секта, Зольдена с их теориями небольших профессиональных армий, набранных из наёмников, но и отечественную школку А. Верховского, который, по сути дела, встал на ту же буржуазную позицию.
Мы уже касались теорий о малых профессиональных армиях буржуазии в параграфе о развитии военной мысли империалистических государств в 20–40-х годах 20 века. Но, как оказалось,эти теории бытовали в это время не только за рубежом. Они нашли своё отражение и в советской военной школе – как одна из форм классовой борьбы буржуазии против социалистического государства. Поэтому, несмотря на некоторый повтор, будет всё же правильно рассмотреть эти реакционные учения с точки зрения тех военных специалистов, которые более-менее твёрдо стояли на большевистских позициях в военной науке.
Итак, за что выступал Верховский? Он выступал за «чисто военный, профессиональный» подход к строительству вооружённых сил, без учёта политики советского государства и особенностей исторического момента. Он и его школка, в известном смысле, повлияли на формирование философской основы теории «беспартийной Красной Армии», в которой, по мнению более поздних сторонников Верховского, в т.ч. и т. Жукова Г.К., не политика рабочего класса определяет действия вооружённых сил, а армия «сама знает, что ей делать», без партийных указаний. При этом роль комиссара-большевика в такой армии «профессионалов» должна быть аналогичной роли попа в буржуазной армии (т.е. основные функции: благословление на бой, утешение, отпевание, словесный наркоз и т.п.). Военными вопросами комиссары заниматься не должны.
Из таких общих построений Верховского[27] неизбежно следовала необходимость не массовой Красной Армии, а армии наёмников, оснащённой по последнему слову техники. Такая армия, якобы, способна решать любые оперативные и стратегические задачи на войне: «Ясно, – пишет он, – что при таком характере организации вооружённой силы массовая армия исчезнет, её заменит небольшая армия рыцарей, которую можно построить по классовому принципу. Так строились рыцарские войска, где один только рыцарь участвовал в бою и был вооружён, а вся остальная масса должна была принять результат рыцарского боя и подчиняться безоговорочно»[28].
Видим, что троцкист Верховский вворачивает фразу о классовом принципе либо для маскировки реакционной сути своей теории «левой» фразой, либо действительно забывается и пишет так, как думает, имея в виду именно вооружённую силу буржуазии, с помощью которой та подавляет и подчиняет себе рабочий класс. Видно, что он боится массовой революционной армии, отрывает армию от рабочего класса и по-буржуазному ставит её над народом – как силу, направленную, так или иначе, против народа.
Триандафиллов выступает категорически против такой контрреволюционной, эксплуататорской диверсии в советском военном строительстве. Нельзя числиться советским военным специалистом и при этом мыслить и выступать, как буржуазный военный теоретик. Либо-либо, середины здесь нет. («Середина» была – именно так действовали меньшевики, правые и троцкисты: под лозунгом «Под их (большевиков) знамёнами – к нашим целям» и прикрываясь революционной фразой, они поводили политику энтризма – проникновения внутрь всех партийных и государственных структур, занятия ответственных постов для вредительства, саботажа и террора против социалистического государства.) Триандафиллов надеялся, что его коллеги добросовестно заблуждаются в вопросе о массовой и малой армиях, но дело со школкой Верховского было намного серьёзнее.
Как военный специалист, Триандафиллов показывает, что ложь и вред теории Верховского доказываются тем, что в эпоху пролетарских революций для буржуазии качество и количество армий встают в противоречие друг другу. Ясно, что требования массовости армий нельзя решить без всеобщей воинской повинности и массовой мобилизации трудоспособного населения, главным образом, рабочих и трудового крестьянства. Даже та часть трудоспособного населения, которую буржуазное государство оставляет для работы в тылу, должна быть милитаризирована, так как иначе будет невозможно удовлетворить текущие потребности миллионной действующей армии.
Факт массовой армии ставит перед буржуазией серьёзный вопрос о политической надёжности тех миллионов, которые она призвала и дала в руки оружие. Обостряющиеся противоречия в капиталистическом мире и обусловленная ими классовая борьба прямо влияют на выбор путей дальнейшего развития вооружённых сил буржуазных государств. Классовая борьба буржуазии с пролетариатом отражается в философских теориях, а значит, и в теориях военных. В самом деле, довольно много зарубежных военных теоретиков в 20-30-е годы резко нападали на массовые «кошмарные» армиии и выдвигали идеи о создании новых вооружённых сил, небольших по численности, но набранных из «надёжных профессионалов» военного дела, целиком и полностью преданных буржуазии.
Малое количество бойцов в таких «карманных» империалистических армиях должно быть замещено качеством – как классовым (т.е. безусловной преданностью буржуазии), так и техническим. Для этого новые профессиональные армии должны содержаться в плане жалованья и различных льгот выше существующих массовых армий, они должны быть богато оснащены всеми мыслимыми средствами борьбы и целиком моторизованы, так, чтобы им была обеспечена максимальная подвижность и масса огня. Ударная сила таких армий слагается из большого количества быстроходных танков, моторизованной артиллерии и боевой авиации. Человек, по мысли сторонников этих империалистических войск, по преимуществу лишь обслуживает машины и «нажимает на кнопки», как писали Фуллер и Мартель. Весь народ обязан безропотно обслуживать такую армию, отдавая ей всё, что она потребует («…Так строились рыцарские войска, где один только рыцарь участвовал в бою и был вооружён, а вся остальная масса должна была принять результат рыцарского боя и подчиняться безоговорочно» (А. Верховский)).
Принципиальным моментом теории компактных «сверхпрофессиональных» армий является положение о том, что стрелковые части (пехота), богато снабжённые машинами и новейшим автоматическим оружием, нужны будут только для оккупационных целей.
Как должна действовать такая компактно-автоматизированная армия? По мнению Фуллера, Секта или Верховского, в первые же дни войны она с помощью массированных налётов авиации сможет вывести из строя важнейшие жизненные центры страны противника. В этот момент подвижные и хорошо моторизованные сухопутные части такой армии глубоко вторгаются в эту страну, разбивают и отбрасывают неприятельскую армию, захватывают обширные территории и обеспечивают тем самым своей авиации новые аэродромы для более глубоких налётов.
Такой план войны логически исключает метод создания вооружённых сил, применявшийся до сих пор. Метод всеобщей воинской обязанности, по мнению теоретиков малых армий, является нелепым, так как в результате у государства оказывается «кошмарная» армия, чрезмерно сложная, неуклюжая, неудобная в управлении, сковывающая тактическое творчество и разоряющая страну отрывом людей от полезной работы. Современная армия должна быть подвижной армией автоматов и танков. Защита идеи массовых народных армий, равно и всеобщее военное обучение рабочих, по мысли Верховского, есть не большевизм, а консерватизм.
Триандафиллов категорически не соглашался с такой позицией и считал, что возможности малых автоматизированных армий сильно преувеличены. Мысль о завоевании более-менее крупных и сильных современных государств небольшими, хотя и сверхмоторизованными, войсками является наивной. Такая армия, вторгнувшись вглубь неприятельской страны, рискует остаться изолированной, если она тотчас не будет поддержана именно массовой армией, следующей за ней, что называется, по пятам. Нельзя покорить современные государства отдельными рейдами своеобразной «новой конницы Чингис-хана», которой являются танковые войска с поддержкой авиации. Что касается самой авиации, то она может работать не каждый день и не во всякую погоду. ВВС не могут рассчитывать на безнаказанные налёты в тыл противника – хотя бы по той причине, что современная массовая армия («кошмарная») располагает средствами ПВО. А что касается глубоких танковых рейдов, то у «кошмарных» армий есть средства для борьбы против танков и моторизованной пехоты.
Далее. Государства с миллионными армиями располагают всеми возможностями для того, чтобы не только отогнать, но изолировать и уничтожить немногочисленные механизированные части, вторгшиеся на их территорию. Поэтому военные действия против таких центров государства, как Москва или Варшава, требующие углубления в неприятельскую страну на 550-750 км и захвата территории в 200-300 тысяч кв. км, могут быть успешно проведены армией, по своей численности близкой к миллиону. Для выполнения такой задачи потребуется не менее 2,5–3 месяцев времени и постоянное пополнение войск – с его отправкой на фронт в тот же срок[29].
На основании анализа обстановки Триандафиллов делает вывод о том, что Фуллер, Зольдан, Сект и другие буржуазные апологеты малых наёмных войск развивают свои теории вовсе не из-за глубоких убеждений в том, что современную войну действительно можно выиграть малочисленными моторизованными армиями. В их теориях выступает классовый страх буржуазии перед неизбежной пролетарской революцией. Малые армии наёмников желательны для капиталистических государств – из-за недоверия к рабочей массе своих стран, которая становится, имея перед собой пример СССР и ведя непрерывную классовую борьбу с фашиствующей буржуазией, более сознательной, чем до и в период первой мировой войны.
Конечно, замечает Триандафиллов, для СССР было бы очень неплохо, если бы практика военного строительства ведущих империалистических государств действительно пошла бы по пути, указанном фуллерами и сектами. Тем самым задача разгрома агрессоров, которые попытались бы вторгнуться в пределы страны социализма, значительно упростилась бы, поскольку малочисленной, хотя механизированной армии буржуазии была бы противопоставлена массовая механизированная армия всего трудового народа.
Но на практике выходило так, что в 20-30-е годы, как до кризиса, а особенно после некоторой стабилизации капитализма, в капиталистических странах был проведён целый ряд мероприятий, которые были нацелены на то, чтобы в случае войны иметь возможность массовой мобилизации. Всеобщая воинская повинность остаётся единственной системой строительства вооружённых сил тех капиталистических государств, оборона которых, в основном, строится на суше (Франция, Польша, Германия и пр.). Для целей широкой мобилизации сокращаются сроки военной службы, а также готовится переход всей национальной промышленности на военное производство.
Практика показывала, что все ведущие капиталистические государства в конце 20-х – 30-х годах массово производят вооружение и военное снаряжение. Огромные запасы такого имущества показывали, что производятся они не для малочисленной армии, а для массовой. При этом буржуазия таких государств, хотя и рада была бы иметь «карманную» армию роботов-наёмников, но всё же чувствовала себя достаточно сильной для того, чтобы имеющимися в её руках средствами (госаппарат, фашистские организации, социал-фашистские партии, школа, церковь, печать и т.д.) удержать в узде народные массы, прежде всего, рабочих, и в нужный момент бросить их в военную мясорубку.
В этот период буржуазия проводит целый ряд мероприятий, которые облегчили бы ей эту работу в военное время. Французские капиталисты проводят в жизнь т.н. «бонкуровский» закон о защите нации, английская буржуазия принимает фашистский закон о профсоюзах, почти всюду принимаются исключительно жестокие законы против коммунистических и рабочих организаций. Всё это направлено к тому, чтобы создать видимость классового мира и единства нации во время войны, чтобы показать народу, что национальные интересы выше классовых, чтобы сохранить гражданский мир и развязать руки правительству против революционного крыла рабочего класса и его партии во время войны.
В такой противоречивой ситуации выступления отдельных военных писателей, типа Фуллера или Зольдана, характеризуют только те затруднения, которые испытывает капитализм в текущий, мирный момент в своём отношении к рабочим массам и возможным формам строительства вооружённых сил в случае резкого обострения классовой борьбы. Поэтому, делает вывод Триандафиллов, не нужно, во-первых, принимать на веру теории малых армий и, отталкиваясь от них, перестать укреплять Красную Армию. А во-вторых, нужно считать, что будущая война вызовет в капиталистических странах наибольшее военное напряжение, на которое они только будут способны. Это означает, что в СССР, где оборона социалистического отечества является делом и обязанностью всех трудящихся, война поднимет на ноги всё боеспособное и трудоспособное население. В империалистических государствах на фронт будут брошены не только все возможные технические средства (пулемёты, авиация, танки, ОВ, ракеты и т.п.), которые та или иная страна сможет произвести, купить или отобрать у соседей, но и миллионные массы. Стало быть, и Советский Союз не может рассчитывать на то, что обойдётся в такой войне малыми силами, качественно и количественно слабыми машинами и вооружением.
А что касается поворотливости и мобильности армии, то обеспечение лучших условий для свободного манёвра, широкого тактического и оперативного искусства должно достигаться не «простым» механистическим путём возврата к малочисленным «удобным» армиям, а качественным повышением подвижности миллионных армий за счёт улучшения транспортной техники и управления перевозками (полная моторизация пехоты и артиллерии, вездеходы, тягачи, непрерывное развитие железных и шоссейных дорог и т.д.).
В общем итоге, та страна, которая будет вынуждена по политическим мотивам, из-за полного недоверия правящего класса к народным массам, вернуться к малочисленным армиям профессионалов либо остаться при таковых во время войны, не может рассчитывать на ведение большой войны и победу. Такая армия и её хозяин – крупный капитал в борьбе с Советским Союзом обречены на поражение – точно так же, как были обречены на поражение т.н. «офицерские» части белой армии – малые, но исключительно профессиональные войска, пошедшие против трудового народа в гражданскую войну.
Да, вопрос численности армий военного времени был решён в пользу их массовости. Но как быть с переводом армии мирного времени на военные рельсы? Теоретически, для каждого развитого государства было бы выгодно достичь в мирное время такой мобилизационной готовности, которая позволила бы в начале войны сразу выставить на фронт максимум своих вооружённых сил. Это привело бы к очевидным преимуществам перед противником. Но опыт показывает, что ни одному государству такая степень мобилизационной готовности экономически не по силам. В мирное время не все кадры военнообязанных проходят периодическую службу, а кадровый состав армии содержится в таком количестве (и качестве), что не может обучить всех военнообязанных. Запасы вооружения и снаряжения ограничены, военные заводы работают не с полной нагрузкой, и основная масса предприятий производит товары для гражданского рынка.
Было очевидно, что при системе организации обороны в конце 20-х – первой половине 30-х годов момент максимального военного напряжения государств отодвигался вперёд, ко времени полной мобилизации промышленности. При этом возникала возможность того, что некоторые государства, слабо подготовленные к войне, с её началом сложат оружие и выйдут из строя раньше, нежели сумеют использовать свои максимальные мобилизационные возможности.
Но чем определяется степень предельного военного напряжения государства? Она определяется двумя материальными факторами: численностью населения, которое может быть призвано на военную службу, и состоянием экономики, т.е. теми возможностями производства (вооружения, снаряжения, боеприпасов, продовольствия и другого имущества), которыми оно обладает.
В свою очередь, численность армии, которая может быть выставлена на фронт в начале войны, определяется уже тремя основными факторами: количеством мобилизационных запасов материальной части и боеприпасов мирного времени, численностью кадровой армии мирного времени и количеством обученного людского запаса (командного и рядового).
Во сколько этапов возможно провести мобилизацию? Триандафиллов считал, что мобилизацию необходимо проводить в два основных этапа (эшелона). Численность первого эшелона государства, которое готовится к войне, можно довольно точно определить по численности армии мирного времени и количеству обученных резервистов. Это вполне решаемая задача, так как строительство вооружённых сил ведётся с таким расчётом, чтобы уже в мирное время достичь необходимого соответствия между военными кадрами, резервистами и мобилизационными запасами техники и вооружения.
Вопрос о том, какую по численности армию выставлять при объявлении мобилизации, решается задолго до этого момента, в мирное время. Когда цифры определены, то в соответствии с ними: содержится армия мирного времени; подготавливаются и переподготавливаются резервисты; из года в год накапливаются те материальные запасы, которые могли бы обеспечить как развёртывание армии по мобилизации, так и питание её до полного перевода всей промышленности страны на военные рельсы.
Здесь мы подходим к важному и противоречивому моменту, который отчасти объясняет успехи немецко-фашистских армий в начальный период войны.
Дело в том, что в конце 20-х – 30-е годы состояние обученных резервистов в основных капиталистических странах показывало, что при мобилизации «физического» недостатка в людях не будет. Например, в 1931 году во Франции было 6 440 000 военно-обученных в запасе, в Германии (учитывая все явные и тайные формы военной подготовки) – 8 100 000 человек, в Польше – 2 800 000, в Румынии – 2 200 000. Если сопоставить эти людские ресурсы с возможностями кадровых армий мирного времени, то получится, что вся эта людская масса не может быть быстро принята в кадровую армию и поставлена в строй.
Выходило, что в большинстве стран Европы и США кадровая армия мирного времени была узкой базой для мобилизации, ещё меньшей, чем перед 1 мировой войной. Армия мирного времени была, образно говоря, детским сапожком, в который нужно было втиснуть ногу великана.
Такое положение может привести к срыву всей мобилизации. С другой стороны, как уже отмечалось, содержать в мирное время армию военного времени невозможно. Как решить это противоречие?
Немецкая военная мысль в лице генерального штаба пошла по вполне логическому пути. Поскольку налицо две крайности: либо срыв мобилизации, либо полное разорение страны, постольку решение должно находиться где-то посредине. В 30-е годы германская дивизия военного времени предполагалась в 16500 человек. Для развёртывания такой дивизии немцы считали необходимым содержать для неё в мирное время кадровый костяк в 12000 человек, т.е. в 75% состава военного времени. При этом государственный бюджет (германская монополистическая буржуазия, косвенно – и монополисты США и Британии) позволял содержать в 75%-ном составе только 42% всех дивизий мирного времени. Остальные 58% дивизий имели «всего» по 10000 – 11000 человек, т.е. 66% боевого состава. Как оказалось, такой численный состав германских «мирных» дивизий был самым большим среди всех империалистических государств. Это давало Германии дополнительные преимущества, особенно в начальный период войны.
Своеобразно решали проблему мирного/военного баланса французы. Французская дивизия военного времени была принята в 17000 человек. В мирное время, вплоть до середины 1939 года, французы имели «мирные» дивизии в 6000 человек, т.е. в 35,3% от боевого состава. Перед самым нападением фашистской Германии кадры мирного времени увеличили на 1/3 состава, и численность дивизии увеличилась до 10000-11000 человек. Но фокус был в том, что вся прибавка пошла не на разворачивание новых формирований, как это было в Германии или, позже, в СССР, а на увеличение штата существующих частей мирного времени. Бюджетная численность французской армии увеличилась до 863 000 человек при прежнем количестве дивизий – 47. Дивизии мирного времени разбухли, но при этом, в отличие от германских или советских кадровых дивизий, нормально «почковаться» не могли («почкование» — размножение той или иной части путём выделения из неё кадровых командиров для формирования на базе резервистов новых военных частей).
Аналогичная картина была и в других фашистских государствах. Отношение численности дивизий военного времени к численности дивизий мирного времени в 1938 году было таким: Польша – 14000/5300; Финляндия – 14000/4800; Румыния – 14000/3200.
Конечно, такое положение с низкой численностью армий мирного времени не было застывшим и окончательным. В определённый период экономическое состояние государства (конъюнктура рынка) и отсутствие явных угроз извне допускают слабость армии, так как буржуазия идёт на всемерное сокращение военных расходов (пример – Украина в 1994 – 2012 гг.).
Но было бы ошибкой думать, что мобилизация для будущей войны происходила на основе существовавшей урезанной базы. Несмотря на все затруднения с мобилизацией, одурачиванием масс и скрытным развёртыванием сил «…уже целый ряд послевоенных политических конфликтов показал, что стоит только в воздухе запахнуть военными осложнениями, как численность армий мирного времени начинает скакать вверх: без особого шума призываются резервисты, и штатный состав частей резко повышается»[30]. Государства, где в мирное время содержалось достаточное число, пусть и слабых, соединений, получили возможность в нужный момент, без особых осложнений и шума, задолго до объявления мобилизации наполнить такие костяки личным составом и провести значительное усиление своей армии.
Ясно, что таким путём можно было увеличить только штатный состав частей, но не их количество. Увеличение числа дивизий в мирное время связано с созданием новых кадровых костяков, увеличением ежегодного призывного контингента, и потому для большинства буржуазных государств не может быть сделано легко. Германия, получив возможность быстро восстанавливать свою тяжёлую промышленность, пошла на такое увеличение в 1926–1939 гг., и потому она в этом ряду – исключение из общего правила.
В конце 20-х – начале 30-х годов в советской военной школе бытовало мнение, что число дивизий в военное время может быть сразу же удвоено по сравнению с их числом в мирное время. Триандафиллов выступает против такого мнения. Он замечает, что целый ряд дивизий первого эшелона, расположенных вдоль угрожаемых участков границы, вряд ли смогут решить задачу по выделению из себя второочередных дивизий, поскольку каждый командир и опытный солдат становится на вес золота. Тыловые дивизии также не смогут отпочковать от себя более чем одну новую дивизию. Тройное почкование не под силу никакой части, какие бы замечательные кадры в ней ни были, так как тройное развёртывание резко снизило бы качество войск и поставило бы под сомнение их боеспособность. Поэтому коэффициент почкования нужно принимать равным или меньшим 1, и лишь в исключительных случаях равным 2 или 3. Надо заметить, что в классовой борьбе пролетариата были коэффициенты почкования дружин, превышающие 3. Это когда большевистский костяк из 15-20 человек делился на 4-5 частей и возглавлял столько же рабочих отрядов. Что касается Красной Армии в тяжелейший период лета-осени 1941 г., то попытки тройного почкования дивизий, полков и батальонов были неоднократно, но при этом качество вторичных и третичных частей падало прямо пропорционально уровню этой части. Т.е. батальонное руководство, в общем, могло без существенного провала выделить из себя командиров для ещё 2-3 батальонов. С полком было хуже, а с дивизией ещё хуже, так как усложнялись управление, тыл, манёвр и т.д.
Но были случаи и удачного почкования дивизий, когда в них ещё до войны подбирался и рос большевистски-сознательный и грамотный командирский состав. Так что будущим стратегам рабочего класса коэффициенты организационного развёртывания, выведенные Триандафилловым, нужно будет применять гибко, учитывая все обстоятельства момента.
Хорошо, мы увидели, что к концу 30-х годов у ведущих капиталистических стран должно было вполне хватать обученных людских ресурсов. Но нам интересно выяснить – в общем фарватере статей, – в чём была германская специфика мобилизации, в частности, как в Германии решалась проблема первого и последующих эшелонов в начальный период войны.
Дело было так. После формирования первого эшелона мобилизации в первую мировую войну в тылу стран-участниц оставалось ещё очень много обученных военнообязанных (во Франции – около 4 миллионов человек, в Польше – 1,5 миллиона и т.д.). Эти резервы не могли быть поставлены во фронтовой строй из-за дефицита материальной части, кадрового «костяка» и «свободных» опытных командиров. Массы резервистов на какой-то период как бы «зависли». Чтобы уйти от «зависания» резервов, немцы для мобилизации первого эшелона использовали 1,9 миллиона человек, которые вместе со вспомогательными и запасными частями составили 3,1 миллиона – из 4 миллионов резерва. Но оставался ещё почти миллион человек. Не теряя ни дня, генштаб формирует из них «с нуля» ещё 44 дивизии второго эшелона – 29 ландверных и 15 эрзац-резервных. В результате численность всей мобилизованной армии составила 4 215 000 человек[31], т.е. был использован не только весь контингент запасных, но и были призваны для тыловых учреждений ещё 215 тысяч совершенно необученных людей. Для сравнения: французы к 1914 году имели 3,5 миллиона обученных запасных и 329 тысяч необученных. Поэтому им удалось сверх 79 дивизий первого эшелона за три месяца кое-как сформировать 13 дивизий второго эшелона, и тем самым исчерпать молодые возрасты призывников в самом начале войны[32].
В царской армии дела обстояли ещё хуже. Несмотря на огромные людские резервы, которые царизм и буржуазия приготовились бросать в огонь миллионами, армия, из-за длительных сроков службы, имела очень малый запас обученных призывников (3,5–4 миллиона человек). Весь этот запас полностью улетел на развёртывание войск первого эшелона и пополнение чудовищных потерь 1914 года (гибель армии Самсонова в Мазурских болотах и т.п.), и поэтому дивизий второго эшелона, сносных в качественном и количественном отношении, в царской армии создать не удалось. Экспромт – ополченческие дружины, которые царизм создавал осенью-зимой 1914 года, по количеству, качеству и организации нельзя было сравнивать с германским ландвером и эрзац-резервными дивизиями. Такие дружины гибли массово, попадая под перекрёстный огонь немецких пулемётов.
Ради справедливости надо сказать, что в условиях Германии ландверные дивизии были намного слабее дивизий первого эшелона. Это факт. По сути это были слабые бригады второсортных войск. Однако в ходе войны эти дивизии получили дополнительное вооружение, опыт боёв, необходимую закалку и выработали из себя толковых командиров, и из них получились вполне боеспособные части, которые воевали не хуже первого эшелона. Этот момент развития нужно запомнить сознательным рабочим, у которых часто опускаются руки от слабости своих кружков, цеховых и других организаций. Немцы – в другой области, в другое время – не побоялись заведомой слабости своего ландвера и постепенно подключали его к серьёзным операциям, пока почти весь ландвер не стал рейхсвером.
Триандафиллов считал, что в Германии начала 30-х годов, независимо от наличия ограничений по Версальскому договору, центр тяжести при подготовке будущей войны придётся именно на ландверные дивизии второго эшелона. Поскольку официально существующая кадровая армия на тот момент была ничтожной, постольку Германия будет вынуждена мобилизовать свои вооружённые силы «на пустом месте», идти при этом на большое разжижение имеющихся кадровых войск, в значительной степени опираться при мобилизации на свои многочисленные военно-спортивно-ветеранские союзы, молодёжные фашистские организации, оставшийся от мировой войны офицерский корпус и широко использовать опыт мобилизации ландвера 1914 года.
Всё это означало, по мнению Триандафиллова, что в будущей войне, в которой Германия будет одним из главных действующих лиц, её войска второго эшелона будут составлять основную массу мобилизованной армии, так как войска первого эшелона поглотят только 30-40% громадных людских и материальных ресурсов, которые Германия будет способна выставить в случае войны. Поскольку в специфических условиях Германии может производиться много современного оружия, снаряжения и продовольствия, поскольку её политика носит явно империалистический характер, поскольку процент и качество военно-обученного населения выше, чем в других империалистических странах, и поскольку её армия первого эшелона (30-40% всех резервов) – это огромная сила, постольку по совокупности этих обстоятельств, считал Триандафиллов, Германию нужно рассматривать в ближней перспективе (5–10 лет) как наиболее опасного врага СССР.
Это мнение подкреплялось недавним историческим опытом. Практика показала, что момент предельного напряжения при современной мобилизации достигается уже в ходе самой войны, ко времени, когда всё хозяйство страны успевает перейти на прямое обслуживание войны. Для экономически сильных государств это обстоятельство даёт возможность не только питать действующую армию, но и создавать в ходе войны новые части и технические средства. В ходе войны становится возможным даже частичное или полное перевооружение армии. Так, в самом начале первой мировой войны Германия выставила на фронт 123 пехотных дивизии. Практически на следующий день после окончания мобилизации первого эшелона приступили к мобилизации второго эшелона. В течение двух месяцев, с 16 августа по 10 октября 1914 г., было сформировано 13 новых дивизий, с 13 ноября 1914 по 20 января 1915 г. – ещё 50 дивизий. В 1916 году – 48 дивизий, с декабря 1916 по февраль 1917 – ещё 10 пехотных дивизий, весной-летом 1917 года – последние 22 дивизии. Таков был темп формирования новых частей. Всего за период войны в Германии было мобилизовано 275 дивизий, т.е. их число в ходе войны более чем удвоилось.
Франция вступила в войну с 92 дивизиями. На 1 января 1917 года у неё было 118 дивизий всех эшелонов. За первые полгода боёв французы, имевшие в строю 2,6 миллиона человек, теряют 528 000 убитыми и пленными и 580 000 ранеными и больными, т.е. всего 1 108 000 человек, что составляет для года ведения войны 86% начальной численности личного состава. Русская армия, имея в начале войны в армии 2,5 миллиона человек, потеряла в течение первого года 3 403 013 человек, что составило 130% от первоначальной численности армии. В числе этих потерь около 1,5 миллиона пришлось на попавших в плен и пропавших без вести.
О чём говорили такие потери? О том, что с расширением сферы действия противника в будущей войне (авиация, артиллерия, танки, газы), а также в связи с вероятным появлением новых средств борьбы, потери будут ещё более значительными. Поэтому за год ведения войны для пополнения людских резервов потребуется не менее 100% начальной численности армии. Для миллионных массовых армий, которые начнут действовать в будущей войне, первый эшелон мобилизации может быть равен 2,5–3 миллионам человек. Это, с учётом сказанного выше, означает, что на первый год войны понадобится ещё примерно столько же. Такова приблизительная цена, которую должны платить народы за империалистические аппетиты международной буржуазии.
Входил ли расчёт чудовищных потерь, приведённый Триандафилловым, в противоречие с его теорией, в которой он пытливо и добросовестно ищет ответ на вопрос: как наилучшим образом использовать могущественные средства войны – танки, авиацию, броневики, транспорт, мотор, автоматы и т.д. – с тем, чтобы пехота Красной Армии могла побеждать самой малой кровью?
Нет, противоречия не было. Войны не обходятся без жертв. Сражения миллионных армий могут привести к гибели сотни тысяч человек. При этом руководству страны и армии нужно было знать расчётный уровень вероятных потерь в войне СССР против всего капиталистического мира. Брать такие цифры по-троцкистски, с потолка, нельзя, это преступление, поэтому расчётной базой для оценки стратегических потерь мог быть лишь опыт последней большой войны, критически осмысленный с учётом множества изменений, которые произошли в обществе и армии за 10-15 лет.
Война требует от государства напряжения всех его сил, и в таких условиях победа социалистического государства будет достигнута тем меньшей кровью, чем лучше в качественном и количественном отношении будет подготовлена к войне страна и её вооружённые силы. Большой людской резерв в этом случае – это не просто масса народа. Это большой резерв, максимально хорошо подготовленный в политическом и военном отношении, а этого было очень трудно достичь. Заранее предполагать в этих условиях малые потери в тяжелейшей войне – значит, расслаблять армию. Необходимо было открыто говорить о том, что большие потери будут неизбежны в случае слабой военной учёбы, попустительства всяким идеалистическим школкам и военным оппозициям, плохой организации службы войск, тыла, ошибок в тактике и оперативном искусстве. Малая кровь в тяжёлой войне – это огромный предварительный труд, высокая сознательность масс, безошибочное планирование и отличная организация всего государственного организма. К этому призывали и вели страну большевики во главе со Сталиным.
Малая кровь – это сбережение трудового народа для дальнейшей счастливой жизни, но при этом сам трудовой народ обязан был понимать, что нельзя жалеть никакой крови для защиты своего социалистического отечества. А не жалея своей крови, каждый красноармеец должен был стремиться к тому, чтобы мастерством и умением победить врага в бою и при этом остаться в живых. В этом состояла диалектика малой крови.
Заканчивая свой анализ будущей мобилизации, Триандафиллов делает парадоксальный, на первый взгляд, вывод: к началу войны стороны будут иметь под ружьём крупные силы, которые могут вступить в пограничные сражения, не дожидаясь не только завершения, но и начала общей мобилизации. Иначе говоря, он сходится в этом вопросе с Шапошниковым, который также считал, что фактически война идёт уже тогда, когда правительства начинают скрытую подготовку к ней. История войн 20 века подтвердила справедливость этих слов.
Что касается взглядов Триандафиллова на характер будущих операций Красной Армии, то он выступал за нанесение глубоких сокрушительных ударов по противнику с самого начала войны. Он хорошо понимал трудности, с которыми встретится молодое Советское государство, если империалисты затеют против него новое вооружённое нашествие. Красной Армии конца 20-х – начала 30-х гг. ещё недоставало средств подавления, средств сопровождения пехоты в бою, танков, самолётов, автотранспорта и т.п. Эти трудности носили временный характер, их нужно было принимать во внимание при разработке теории будущей войны.
Но при этом такие трудности с техническим оснащением армии не должны были давать повод для отказа от поисков правильной оценки характера будущих операций. Дело в том, что некоторая часть советских военных теоретиков той поры, по выражению Триандафиллова, «впадала в оперативный оппортунизм», отрицающий активные и глубокие удары с самого начала военных действий и проповедующий тактику отсиживания в обороне с нанесением коротких ударов-вылазок. Победу, в конечном счёте, даёт наступление, даже если его приготовительной базой была стратегическая оборона. И в рамках этого подхода глубокие и сокрушительные удары есть требование защиты революции, есть веление времени. Такие удары могут довольно быстро вывести из игры целые государственные организмы. Эти удары являются наиболее верным средством для быстрого истощения людских и материальных ресурсов противника и создания благоприятных условий для социально-политических потрясений в неприятельской стране. «Правильные пути развития оперативного искусства, – писал Триандафиллов, – должны идти по линии полного использования всех возможностей для быстрого и верного нанесения противнику возможно больших поражений, возможно более чувствительных ударов»[33]. Быстрый и решительный разгром врага делает войну скоротечной. К такому положению и должна стремиться Красная Армия, поскольку в истории ещё не бывало так, чтобы затяжные войны шли на пользу народу и его стране. Такова была позиция В.К. Триандафиллова в вопросе о желательном для СССР характере будущей войны. При этом, как мы видели, он вполне отдавал себе отчёт о том, что война с империалистами может быть затяжной, и поэтому государство должно быть готово к такой войне, а Красная Армия не должна тешить себя пустыми надеждами на лёгкие и быстрые победы. Было необходимо выбросить из военной теории все идеалистические и волюнтаристские выверты, которые насаждались в РККА замаскированными правыми, троцкистами и шпионами иностранных разведок с целью ослабления и подрыва обороны страны.
Надо сказать в завершение, что многое из того, о чём писал в 1930-31 гг. Триандафиллов, настаивая на резком повышении качества подготовки вооружённых сил, нашло своё отражение в целом ряде крайне серьёзных документов, в частности, в приказе НКО № 120 от 16.05 1940 г., который начинался так «Опыт войны на Карело-Финском театре выявил крупнейшие недочёты в боевом обучении и воспитании армии…»[34], и в «приложении» к этому приказу – Директиве Военным советам округов (фронта) о результатах инспектирования Западного особого военного округа № 15119-с от 27.09.1940 г. Далее мы будем касаться этих и других документов, по которым хорошо видна вредительская работа «невинных» вредителей и саботажников в РККА.
Ещё одним ярким представителем большевистского крыла в советской военной теории был К. Б. Калиновский. Если основным предметом исследования у Триандафиллова выступают глубокие операции в целом, то Калиновский по преимуществу занимался изучением сложных вопросов применения танков и механизированных соединений в ходе таких операций.
Калиновский в своих работах исходит из основной установки о том, что «…танк – оружие наступления. Быстрое продвижение танковых групп – могущественный способ действия, обусловливающий наиболее выгодное использование таких факторов танка, как вооружение и броня»[35]. В 1927 г. Калиновский разрабатывает почти совершенно «тёмный», но крайне актуальный вопрос об использовании танковых групп в оборонительных боях (статьи «Танки и оборона», 1927 г., и «Быстроходные танки во встречном бою», 1929 г.). Его неоднократно критикуют на Военно-научных советах РККА за «небольшевистскую» позицию в использовании танковых войск: мол, эти войска Красной Армии будут всегда и везде только наступать. Сажать их в оборону – значит, идти против интересов мировой революции. Калиновский доказывает теоретически и на манёврах, что вряд ли в операциях будущей войны не будет участков с необходимой глухой обороной, основой которой как раз и должны стать танки – и как мощное средство контрударов, и как подвижные ДОТы. Калиновского поддерживает Триандафиллов, который рассматривает глубокую наступательную операцию РККА в единстве с частными, но при этом масштабными оборонительными боями. Калиновский показывает, что стремительная и широкая наступательная операция вполне может зародиться на базе упорной обороны, в которой противник изматывается и ослабляется. Наступает такой момент, пишет он, когда у противника иссякают резервы к продвижению внутрь нашей обороны. И тогда нужно увидеть наиболее подходящую брешь в его наступающих порядках и ударить по ней всей силой, прежде всего, танковых частей. Такой удар, при условии защищённых флангов, и может стать началом глубокой операции на окружение и уничтожение армии противника[36].
В статье «Танки в группах дальнего действия» Калиновский, по сути дела, разбирает вопрос о действиях соединений будущего, – танковых армий, которые уходят в прорыв и действуют, самостоятельно решая все тактические и оперативные задачи. К тому моменту в РККА не существовало даже танковых корпусов, но проблема использования больших механизированных соединений в наступлениях на большую глубину уже назревала. Она была поставлена Триандафилловым в статье «Бой соединённых родов войск», но развитие и конкретизацию получила уже в работах Калиновского.
Опыты и расчёты, проведённые группой военных специалистов во главе с Калиновским по вопросу использования больших танковых масс, позже, в 1938–1942 гг. лягут в основу уставов и наставлений по использованию нового оперативного соединения – советской танковой армии.
Это всё, что успел сделать К. Калиновский. Летом 1931 г. он и В. Триандафиллов вместе погибают в авиакатастрофе. Пока что неизвестно, убили их враги с помощью диверсии или это действительно был несчастный случай, но ясно одно: из советской военной науки были вырваны две светлые большевистские головы. Заменить эти головы оказалось очень непросто.
Деятельность Триандафиллова и Калиновского как бы подводила черту первому этапу разработки советскими военными теоретиками проблем будущей войны и её начального периода. Эта черта, разумеется, была очень условной, так как многие идеи Шапошникова, Триандафиллова, Калиновского, М. Петрова и других теоретиков уже весьма точно предполагали характер предстоящих операций и правильно указывали на существующие недостатки военного строительства.
Говоря о периоде 20-х – начале 30-х гг. в развитии советской военной науки, нельзя пропустить её военно-морскую составляющую. В этот период выделилась группа военспецов, которые занимались проблемами применения ВМФ в будущей войне. Это К. Душенов, А. Якимычев, М. Петров, И. Исаков. Они выработали так называемую «теорию малой войны». Согласно этой теории в случае войны предполагалось нанесение по противнику коротких стремительных ударов главными силами флота. Эти силы тесно взаимодействуют между собой и ещё более тесно – с сухопутными войсками, которые ведут сражения на приморских направлениях. Эскадра и дивизия, действующая на побережье, объединялись общим оперативным командованием и действовали, как единый организм. Такая постановка вопроса о взаимодействии сил была новой и прогрессивной, хотя и встретила сопротивление со стороны части флотского руководства, которому «не нравилось», что задачи флоту будут ставить сухопутные командиры. Большевик М. Петров доказывал, что специфику конкретных действий у флота никто не отнимает, и в тактических рамках корабли маневрируют сами. Но при этом должна решаться общая задача разгрома противника, а не выясняться отношения между сухопутным и морским штабами. Задача флота – заходить в тыл и фланг врагу, подавлять своей мощнейшей артиллерией его батареи и укрепления, сопровождать свои порядки огневым валом – стеной артиллерийского огня, за которой, в 200-300 м от взрывов, будут идти танки и пехота. Это был новый подход к использованию кораблей, хотя отдельные случаи такого взаимодействия бывали и раньше, но без системы и выработки общих методов совместного боя.
Но всё же главными силами флота по военной доктрине тех лет считались подводные лодки, авиация, торпедные катера и береговая артиллерия. В силу того, что флот Советского Союза тогда обладал ограниченными техническими возможностями, корабли должны были действовать, не отрываясь от баз на большие расстояния.
Теория малой войны предусматривала ведение как наступления, так и обороны, в единстве, с акцентом на определённый вид действий в зависимости от реальной обстановки. М. Петров писал по этому поводу: «…Малая война флота не содержит в себе пагубной меньшевистской «философии малых дел»… Мы ограничены объективно типами кораблей, их числом и боевым качеством. Но малая война на море – это не только оборона берегов в чистом виде, но и наступление, она и то, и другое, она предполагает ведение боёв и сражений на море сообразно действиям противника, сообразно собственным задачам обороны, сообразно открывающимся возможностям в их развитии»[37].
Да, теория малой войны разрабатывалась применительно к наличным силам ВМФ СССР того времени. Флот ещё не мог тогда решать самостоятельных задач стратегического уровня, но был уже в состоянии активно помогать сухопутным войскам в проведении операций, в том числе и начального периода войны. Опираясь на результаты первых пятилеток, на постоянный и усиленный рост судостроительной промышленности, советская теория войны на море также существенно изменялась. В ней осталась «малая война» – но как составная часть, именно как последний рубеж береговой обороны и защиты портов и баз. Эта роль возлагалась, в основном, на «москитный флот» — торпедные катера, сторожевики и т.п. Изменения доктрины коснулись подводных лодок: теперь они должны были уходить от берега в океан на дальний перехват кораблей противника, на передовые рубежи обороны СССР. А вот мощные артиллерийские корабли, прежде всего, те, которые появились в 1929–1939 гг., получали универсальные задачи – и действия у берегов в связке с сухопутной армией, и действия в океане против флотов и конвоев противника.
Была проблема географического характера, которая накладывала отпечаток на всю советскую военно-морскую стратегию. Дело в том, что два флота и одна флотилия – Черноморский, Балтийский и Азовская военная – были т.н. «бутылочными флотами». В случае войны их можно было довольно легко запереть в замкнутых акваториях одноимённых морей. Это предполагало дифференцированный подход к комплектованию флотов. Предполагалось, что в случае большой войны наиболее активными флотами будут Северный и флот и Тихоокеанская флотилия, имеющие широкие выходы в океан. Балтийский и Черноморский флоты, при всех их огромных заслугах и революционных традициях, вероятнее всего, превратятся во флоты береговой обороны.
Такое положение не означало, что на этих флотах должны быть лишь торпедные катера. На Чёрном и Балтийском морях были серьёзные силы во главе с модернизированными линкорами постройки царского времени. Однако командование советского ВМФ было недовольно решением ЦК и СНК ограничить строительство новых линейных кораблей для этих «бутылочных» флотов – в ущерб строительству лёгких крейсеров, эсминцев и лидеров, т.е. наиболее универсальных, мощных и скоростных кораблей, пригодных для действий как в море, так и в океане. Один линкор обходился народу в такую сумму, на которую можно было построить крейсер и два лидера. Один из «обиженных и невинных», нарком ВМФ Н. Кузнецов, обвинявший Сталина в «увлечении линкорами», т.е. валивший с больной головы на здоровую, вспоминал об этом моменте так: «На стапелях заводов высились громадные корпуса линкоров и крейсеров. Работы на них, однако, почти не велись. У стенок стояли только что спущенные крейсеры. Их ещё строили, но весьма медленно. Зато самым спешным порядком заканчивалось строительство эсминцев и подводных лодок… В правительстве готовилось важное решение о пересмотре судостроительной программы»[38]. ЦК подходил к вопросу строительства кораблей различных классов с учётом всех возможных обстоятельств, а руководство ВМФ требовало в 30-е годы строить авианосцы, как будто перед страной стояла задача завоевания колоний. Кузнецов сетует, что в Великую Отечественную войну на Северном флоте остро не хватало мощных надводных кораблей[39]. Но перед войной был явный избыток мощных артиллерийских кораблей на Балтике, которые в 1941-м частью погибли, частью почти бездействовали. Кто до войны мешал Кузнецову, Исакову, Галлеру и другим распределять корабли так, чтобы качество и количество флотов соответствовало характеру возможных операций и учитывало особенности театра военных действий?
Кузнецов пишет, что Сталин имел «…особое, трудно объяснимое пристрастие к тяжёлым крейсерам»[40]. Во-первых, Сталин имел единственное и вполне объяснимое «пристрастие» – пользу трудовому народу и делу социализма. Во-вторых, когда версталась первая большая судостроительная программа (1936–1938 гг.) обстановка требовала, чтобы на все флоты поступали мощные артиллерийские корабли, но не линкоры, а именно крейсеры и лидеры, способные воевать со всеми классами боевых кораблей противника. Вместе с подводными лодками и авиацией эти корабли и составили основную морскую силу, с которой СССР вступил в войну. А специфика морей, о которой пишет Кузнецов, показала в ходе боёв следующее:
– на Чёрном море было мало работы для подводных лодок. Большую часть боевых задач решали скоростные и мощные эсминцы и лидеры. Это означало, что довоенное решение ЦК о комплектности Черноморского флота было правильным;
– на Балтике было очень много работы для подводных лодок. Они решали большую часть оперативно-тактических задач флота в период 1941–1944 гг. Мощные надводные корабли сыграли важную роль в обороне Ленинграда и в последующем они поддерживали огнём действия сухопутных войск вблизи берегов. Это означало, что баланс в классах кораблей для Балтийского флота, в целом, был соблюдён: «работали» и старые линкоры, и новые крейсеры;
– на Северном флоте, самом боевом, оперативные задачи интенсивно решались и надводными, и подводными силами, без перекоса в чью-либо сторону. При этом флот испытывал недостаток как в лодках, так и в мощных артиллерийских кораблях.
Так что обвинять ЦК в строительстве тяжёлых крейсеров нельзя: их, в той или иной степени, не хватало везде. Решение о строительстве большого числа подводных лодок и эсминцев было правильным. Малые авианосцы, в отказе от которых Кузнецов обвиняет Сталина, Жданова и всё Политбюро, имели дефект уже в самой своей идее: они неэффективны на войне. Уж если строить авианосцы, то большие. Но в 1936–1941 гг. строить большие авианосцы в СССР было не для чего и технически затруднительно. А строить малые авианосцы было также технически затруднительно, но, самое главное, если бы в эти годы их начали строить, как того хотели Кузнецов, Исаков и другие, то не смогли бы построить достаточного количества тех кораблей, которые действительно и больше всего понадобились в будущей войне, – эсминцев, лодок и крейсеров: до 60% мощностей судостроительной промышленности было бы занято авианосцами, да и вряд ли их успели бы построить и ввести в боевой состав до 1941 года. Это не считая времени на боевое освоение, сколачивание, отработку взаимодействия с другими видами вооружённых сил.
Кузнецов, справедливо критикуя перекосы в сторону какого-либо одного класса кораблей, говоря о малых авианесущих силах, выступал как раз за такой перекос, рассматривая (как Дуо – авиацию, а Фуллер – танки) авианосцы как универсальное боевое средство на все случаи морской войны. Кузнецов, как и Жуков, с едва скрываемой неприязнью относился к политзанятиям и партийной учёбе. Он считал, что в морском деле нужны сугубо профессиональные знания. Непонимание (или незнание) марксистко-ленинской диалектики неизбежно приводило этого профессионала к недооценке ленинско-сталинского принципа гармоничного развития всех видов и родов войск, а также к неточной и неполной оценке конкретных задач флотов, находящихся в разных географических и стратегических условиях.
Отсюда, в частности, и обвинения Сталина в довоенной «любви к тяжёлым крейсерам» и в отказе от линкоров и авианосцев. Сталин оценивал обстановку диалектически и исторически конкретно, выбирая сообразно обстановке те решения, которые были наиболее рациональны в тот момент. Менялась обстановка – в решения вносились коррективы. А Кузнецов с послевоенной позиции, когда было легко видеть, что сделано правильно, а что нет, механистически предъявляет претензии ЦК, что оно до войны в вопросах флота действовало не так, как надо, будто ЦК уже были известны все подробности войны на море в 1941–1945 гг.
Подводя итог военно-теоретическим взглядам 20-30 годов на характер будущей войны и формы начального её периода, нужно отметить, что все эти взгляды формировались в трудный и сложный период восстановления и реконструкции всего советского социалистического государства. Экономический потенциал страны был ограничен. Ясно, что состав и структура вооружённых сил молодой Советской республики были ещё далеки от желаемого уровня развития новой рабоче-крестьянской армии. Но уже тогда этот уровень зримо вырисовывался в военно-теоретических представлениях. Этот трудный период в истории страны и строительстве вооружённых сил неизбежно накладывал свой отпечаток на советскую военно-теоретическую мысль. Кроме того, в военной теории шла упорная классовая борьба между большевистским ядром и мелкобуржуазными группами, проталкивающими в военную теорию и практику идеалистические, метафизические и вредительские взгляды и методы. В силу этого рассуждения о содержании будущей войны и характере начального периода страдали известной абстрактностью. Попытки Триандафиллова, Калиновского, Петрова и других проверять то или иное положение своих теорий в полигонной и войсковой практике часто встречали не только отповедь в открытых дискуссиях, но и саботаж в войсках. Контрреволюционеры, троцкисты, зиновьевцы, правые, засевшие в армии, не могли не понимать опасности для своего дела со стороны передовых и правильных теоретических положений, подтверждаемых практикой и объективно повышающих боеспособность Красной Армии.
Тем не менее, в основном советская военная теория правильно оценивала характер и возможные формы будущей войны, довольно точно выявляла общие тенденции в развитии военного дела, критически используя опыт войн и военных конфликтов начала 20 века. Ориентиры в военном строительстве и подготовке войск давались, в целом, правильные. Другое дело, что эти установки часто замазывались, затирались контрреволюционерами и вредителями, или же извращались, не доводились до конца на местах, в частях, соединениях, на полигонах и т.п. Но там, где военные специалисты были по-большевистски нацелены на глубокую разработку и отработку на деле новых прогрессивных военных идей, там были результаты, которые положительно скажутся в ходе следующего десятилетия и в начальный период Великой Отечественной войны (яркий пример – деятельность Б. М. Шапошникова, К. К. Рокоссовского, Б. Горбатова, Т. Хрюкина, А. Головко и др.).
Фархад Узбоев, Арон Лейкин, военно-историческая секция РП
[1] Ленин, ПСС, т. 44, стр. 298.
[2] У. Черчилль. Вторая мировая война, стр. 13.
[3] М. Фрунзе. Избр. произв., т. 1, стр. 18.
[4] Ленин. ПСС, т. 37, стр. 108.
[5] Ленин. ПСС., т. 44, стр. 209.
[6] Ленин. ПСС., т. 41, стр. 81.
[7] В период с 1925 по 1939 г. в Советском Союзе существовала смешанная, территориально-кадровая система.
[8] КПСС о Вооруженных Силах Советского Союза. Сборник документов. 1917—1958. М., Госполитиздат, 1958, стр. 47.
[9] См.: доклад председателя КО при СНК СССР К. Ворошилова секретарю ЦК ВКП(б) И. Сталину «О состоянии танкостроения» от 10.01.1941 г.; Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) « 548-232 СС от 15.03.1941 г. «О производстве танков КВ на 1941 г.»; доклад наркома госконтроля СССР Л. Мехлиса секретарю ЦК ВКП(б) И. Сталину и председателю СНК СССР В. Молотову «Об итогах ревизии танковой промышленности и связанных с ней отраслей народного хозяйства» от 22.03.1941 г.; отчёт финансового управления НКО СССР об исполнении сметы за 1940 г. от 30.04.1941 г.; Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) № 1216-502 СС от 05.05.1941 г. «О производстве танков Т-34 в 1941 г.».
[10] См.: доклад III отдела 1-го (артиллерийского) ГУ Наркомата вооружений СССР начальнику управления И. Мирзаханову о состоянии и направлениях работ по внедрению в производство опытных образцов вооружения от 05.02.1940 г.; письмо НКВД СССР Л. Берии председателю СНК СССР В. Молотову о новых разработках Особого техбюро НКВД СССР для нужд обороны от 03.03.1940 г.;
[11] 50 лет Вооруженных Сил СССР. М., Воениздат, 1968, стр. 201.
[12] См.: докладная записка наркома ВМФ СССР Н. Кузнецова секретарю ЦК ВКП(б) И. Сталину об использовании опыта боевого применения кораблей в войне с Финляндией для ликвидации недостатков их конструкций и эксплуатации» от 25.05.1940 г.; Постановление СНК СССР № 908-383 СС от 12.04.1941 г. «О плане текущих военных заказов НКО, НКВМФ и НКВД на II квартал 1941 г.».
[13] Приказ НКО СССР № 110 от 08.05.1940 г. «С объявлением указов Президиума ВС СССР о назначении К.Е. Ворошилова заместителем председателя СНК СССР и председателем Комитета обороны при СНК СССР, С.К. Тимошенко – Наркомом обороны СССР».
[14] Боевой и численный состав ВС СССР в период Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.). Статистический сборник № 1 (22.06.1941 г.), стр. 10.
[15] Боевой и численный состав ВС СССР в период Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.). Статистический сборник № 1 (22.06.1941 г.), стр. 136-138.
[17] М. В. Фрунзе. Избранные произведения, стр. 254.
[18] Там же.
[19] Там же, стр. 255.
[20] Там же.
[21] А. Свечин. Стратегия, М., Госвоениздат, 1926, стр. 296.
[22] Б. Шапошников. Мозг армии, т. III стр. 290, 292.
[23] Б. Шапошников. Свержение богов, «Военный вестник», 1923 г., стр. 7.
[24] Б. Шапошников. Мозг армии, т. III стр. 292.
[25] Там же, стр. 288-289.
[26] Б. Шапошников. Мозг армии, т. III стр. 294.
[27] См.: А.И. Верховский. Основы нашей тактики, раздел «Огонь, манёвр и маскировка».
[28] Там же, стр. 231.
[29] В. Триандафиллов. Характер операций современных армий. М.: Госвоениздат, 1936 г., стр. 40.
[30] И. Новицкий, Мировая война на западном фронте, т. I, стр. 78—79.
[31] И. Новицкий, Мировая война на западном фронте, т. I, стр. 79.
[32] Пехота дивизий второго эшелона не имела пулемётов совсем.
[33] В. Триандафиллов. Характер операций современных армий, стр. 203.
[34] Приказ НКО СССР № 120 от 16.05.1940 г. «О боевой и политической подготовке войск в летний период 1940 учебного года»
[35] К. Калиновский. Танки в обороне. «Война и революция», № 8, 1931 г., стр.5.
[36] Там же, стр. 6.
[37] «Морской сборник», 1928, № 6, стр. 17.
[38] Н. Кузнецов. Накануне, стр. 340.
[39] Там же, стр. 346.
[40] Там же, стр. 347.
Спасибо за материал. Очень добротный анализ ситуации.
Незначительная неточность.
«КВ-2 (большая башня со 122 мм гаубицей)» — Гаубица была 152 мм (танковая версия Гаубицы М-10).
«Факт массовой армии ставит перед буржуазией серьёзный вопрос о политической надёжности тех миллионов, которые она призвала и дала в руки оружие.»
У меня, в ходе ознакомления с данной статьей, возник небольшой вопрос: Почему во время ВОВ (отеч. войны 41-45гг), даже в условиях, видного уже невооруженным глазом, скорого поражения немецкого вермахта, внутри, в немецких войсках (полках, батальонах и т.д.), не взлетал вместо флага с крестами и свастикой, красный флаг (даже в условиях полного окружения их советскими войсками)? Мой вопрос относится к теме статьи в том смысле, что при условии обеспечения буржуазией каким-либо из способов (агитацией, травлей, оболваниванием и т.д.) «…политической надёжности тех миллионов (рабочих — прим. мое)…», меняется и смысл понятия «неприменения» массовых армий (войск) буржуазными гос-вами в будущих войнах.
«Национальный комитет «Свободная Германия»». Желающих среди военнопленных было не мало, но до фронта не допускались.
«Общественное бытие определяет общественное сознание и никак иначе.» (кк).bg [не отменяю ответ РП]
Да нет, не меняется. Да, картина в ВОВ была совсем не такая, как в период иностранной интервенции, когда солдаты интервенционалистских армий нередко переходили на сторону Красной Армии.
Фашисты подстраховались на этот раз — они использовали новые и очень эффективные технологии одурачивания рабочих и трудящихся масс (прообраз сегодняшних МММС — см. здесь и здесь
Но сработали они не только потому, что эти технологии сами по себе сильны, а только потому, что для них была подготовлена почва — сознание масс до этого успешно разлагали социал-демократы, которых совсем не случайно большевики стали называть «социал-фашистами«. Из-за с-д потерпела поражение пролетарская революция в Германии (как и др. европейских странах — Венгрия, Австрия, Финляндия, Польша). Именно они выстилают дорогу фашизму и готовят массы в качестве будущего пушечного мяса для империалистов. Об этом классики предупреждали, в частности Ленин. Ну и Сталин, разумеется.
А это значит, что разгромив социал-демократию — верную служанку фашизма, можно разгромить и фашизм, вытащив из-под влияния его масс-технологий рабочие и трудящиеся массы.
Получается, что сейчас основной удар должен быть по социал-фашистам России? Необходимо изолировать КПРФ, Рабочие Академии и прочие Красные Университеты? Если хотим действительно добиться организации рабочих и предотвращении бойни.
Большое спасибо коллективу Рабочего Пути за эту серию статей о войне. Отдельное спасибо товарищам которые потратили свое время на написание этих статей.
Я присоединяюсь к высокой оценке труда коллектива РП AlexFiend и особо отмечаю глубину проработки материала.
Что касается сомнений авторов статьи: «Летом 1931 г. он и В. Триандафиллов вместе погибают в авиакатастрофе. Пока что неизвестно, убили их враги с помощью диверсии или это действительно был несчастный случай», — то пусть с чистой совестью отбросят свои сомнения — подчерк знакомый! – на языке Путина это называется – «зачистили».