…Николай Петрович, мой сосед по автобусу, был приятным седым человеком в возрасте моего отца. До этого мы уже пару дней ездили по Корее в одном и том же автобусе, но не сидели рядом. Краем уха я слышала, как в разговоре с нашим переводчиком он с большой симпатией вспоминал советские годы своей жизни — когда он был пионером, комсомольцем. Не было в его тоне и следа от либерального ерничества полуграмотных «новых русских».
И по специальности он был не буржуазный журналист какой-нибудь, меняющий свои взгляды в соответствии с редакционной политикой как перчатки, а советский еще инженер. Одним словом, внешне у него были все признаки нормального, советского «старого русского». И вчера, когда мы выходили из автобуса, я подарила ему диск со своей книгой. Я привезла ее на дисках сюда специально для того, чтобы раздавать.
— Это Вам, — сказала я, — Моя книга о жизни в СССР.
— Спасибо-спасибо!- ответил он.- Обязательно почитаем.
А сегодня его место в автобусе оказалось занятым, а место рядом со мной — свободным.
— Можно тут присесть?- обратился он ко мне со старомодной в наши грубо-неотесанные «рыночные» дни галантной вежливостью.
— Конечно, можно! — ответила я.
Следующие 5 минут мы неловко притирались друг к другу. В прямом смысле — корейские автобусные сиденья оказались для нас немного узковаты. Но вот «притереться» в смысле переносном — найти общий язык — оказалось гораздо труднее.
— Вы откуда будете? — спросил Николай Петрович минут через десять, когда автобус выехал на центральные улицы Пхеньяна.
Я сказала ему, из какого города я родом. Ведь город этот и до сих пор самый мой любимый, и мой единственный дом, который мне до сих пор снится, находится именно там.
— Но здесь Ирландию представляю, так уж получилось, — мне было неловко из-за этого, хотя надо же кому-то и ее представлять, но он не уловил неловкости в моем тоне.
— Ирландию? — протянул он уважительно. — Ну надо же!
-А Вы?
Оказалось, что мой сосед по сиденью с Урала и представляет РАН. Ученый! Вот это здорово! За последние два дня нам порядком поднадоел не в меру «жизнерадостный» тайваньский бизнесмен, хохотавший без остановки весь день где-то сзади меня «сотоварищи» — даже тогда, когда это было совершенно не к месту, почти неприлично, например, после посещения Музея Американских Военных Преступлений, откуда нормальные люди выходят со слезами на глазах. Ну, бизнесмен и есть бизнесмен, что с него взять? На убогих не обижаются.
— Ну, я не совсем ученый…- потупился Николай Петрович, — Я, скажем так, административный работник.
Понятно. Но все-таки лучше, чем бизнесмен.
— Вы в первый раз в Корее?
— Да, в первый. Вот, пригласили делегацию от нашей Академии… А Вы, я смотрю, тут уже почти здешняя?
— Ну, до здешних-то мне далеко…, — застеснялась я.
— А сами чем занимаетесь?
— Перевожу, пишу. Книгу вот не так давно написала.
— Ой, правда? А в каких магазинах ее можно купить?
— Зайдите в интернет, ее там на многих сайтах бесплатно можно скачать, — посоветовала я.
— А, в интернет…
Он уже не помнил о подаренном ему вчера диске. Но дело не в этом. Дело в том, что «успешность» автора он определял уже по-капиталистически и был, видимо, разочарован, что я не Дарья Донцова.
— А вот знаете, у меня был такой случай…
Следующие три дня всю дорогу Николай Петрович рассказывал мне о случаях из своей жизни. По большей части не советской жизни, нет, хотя иногда речь заходила и о ней — когда он рассказывал что-нибудь семейное, например, о знакомстве с женой. Но подавляющая часть его рассказов ограничивалась во времени и по месту происшествия: время — постсоветское, а место… Это были либо зарубежные поездки, либо «приключения итальянцев в России» — как он поил водкой и водил на рыбалку своих, а точнее «академических» иностранных гостей. В рассказах о первых Николай Петрович стремился подчеркнуть географический размах своих странствий — от Кении до Норвегии. В рассказах о вторых — то, как западные иностранцы ценят его гостеприимство. Недоставало в его рассказах главного — как соли в супе — заботы о том, как живет большинство людей в мире, а не только о том, что скушали на обед он сам и его гости. Гастрономические откровения российского чиновника от науки были настолько детальны (он, видимо, любил не только покушать, но и приготовить), что уже к концу первого дня я начала жалеть, что не захватила из гостиницы полученные в самолете пробки для ушей.
— Приезжаем мы, значит, в кенийский заповедник… Стоит там такая хижина — развалюшка, в ней на куче тряпья спит негритянка. Вот с та-а-кой, извините, попой. Потом встала, начала рыться в этой самой куче тряпья. И что, Вы думаете, она оттуда достает? Мобильник! Представляете себе, новенький мобильник! Нет, технический прогресс — его не остановить… Вот что радикально изменит жизни людей во всем мире!
— В России сейчас тоже у всех мобильники, — заметила я, — Ну и что, стало от этого лучше жить?
От таких вопросов Николай Петрович предпочитал уходить. В ответ он начинал в лучшем случае описывать мне прелести своего дачного отдыха. Совсем как та российская преподавательница,- назовем ее Наталья Ивановна, — которая считает себя экспертом по Корее, но для которой «обе Кореи одинаково прелестны». Когда я в ответ на ее описание «милых кафешек Сеула» послала ей свою статью о жизни и борьбе тех, на чьей крови стоят все эти «милые кафешки»- южнокорейских рабочих (http://work-way.com/zaemnyj-trud-petlya-na-shee-vstrecha-s-rabochimi-ulsana/), реакция у нее была такая же — страусиная. «Спасибо, обязательно прочитаю… А я радуюсь свободе — впервые лет за десять лето и осень в подарок — без заказухи и обязательств, и я просто дурею от свалившей свободы, каждую свободную минутку — к морю, в лес, на концерт, на выставку.. И даже лекции обновляю вполсилы, извиняя себя, вот ведь скоро завьюжит — тогда и за тетрадки плотно. Дорога на работу стала занимать до 2-3 часов в оба конца, закачала Моцарта, Штрауса, Баха, Кальмана, слушаю, наполняясь музыкой как шарик гелием. А перед глазами — Прага, Вена, Будапешт — мое европейское турне пролонгировано таким образом во времени и пространстве…» Незадолго до этого, когда через ее напускную жизнерадостность прорвалось-таки: «Ох, не знаю я, Ира, куда катится наша страна… Иногда хочется все бросить и убежать. Хотя бы куда-нибудь в Таиланд, ведь там многие наши живут сейчас, всего на 300 долларов в месяц, наслаждаются солнышком и пляжами», я написала ей в ответ: » А Вы действительно сможете наслаждаться солнышком и пляжами, когда вокруг Вас будет столько человеческих страданий, в обществе западных педофилов и местных сутенеров?» Она не ответила и с тех пор старательно подчеркивает в своих письмах мне свою личную «счастливость» и «успешность» в нашем безжалостном мире — таком, как он есть.
Интересно, какое у нее было лицо, когда она прочитала те мои строчки? Наверно, испуганное. Они так пугаются, когда кто-нибудь называет им вещи своими именами — не возмущаются, что это неправда и клевета на «великую Россию», не кричат подобно новорусскому жулью, что «им просто завидуют» и что «работать надо» — они неглупые люди и понимают, как это звучало бы фальшиво. Они именно пугаются — панически, до спазм. Так же, как испугался Николай Петрович, когда в ответ на его ехидненькое «А на транспорт-то общественный у них тут очереди!» (удержаться от того, чтобы попытаться «лягнуть» КНДР даже когда не к чему придраться, человеку, годами воспитываемому исключительно на диете из русских переводов «Чосон Ильбо», видимо, очень трудно) я посмотрела ему прямо в глаза и сказала:
— Николай Петрович, Вы у себя дома когда в последний раз на общественном транспорте ездили? У нас в городе, например, маршрутку частенько можно ждать часами. Автобусы могут вообще не ходить, особенно по праздникам. Сиденья порезанные, окна фанерками забитые бывают. Про цены я уж и не говорю. А пылища на улицах какая — никто не поливает и не подметает! Как только таджикские дворники на какой-нибудь свой праздник домой в отпуск уезжают, пыль просто столбом, дышать становится нечем.
Николай Петрович опустил глаза и ничего не ответил. А за окном нашего автобуса общественный транспорт — трамваи, новенькие с иголочки автобусы, включая двухэтажные — шел практически без перерыва, и очереди на остановках были очень даже скромные для этих праздничных дней, когда отдыхал практически весь почти трехмиллионный город… И горожане стояли на этих остановках совсем не такие, как у нас дома — нарядные, красивые, веселые и жизнерадостные, не замученные непределенностью и безысходностью, не обвешанные с ног до головы кредитами, не старающиеся оттолкнуть соседа, чтобы самому побыстрее войти в салон.
… Я вспомнила, как дома мы в последний раз добирались на кладбище — «на перекладных». Когда после 45 минут уже отчаялись дождаться маршрутку, возле нас остановился частник. «Садитесь, подвезу!» В машине у него сидели еще две женщины, и мы решили, что это его родственницы, и что эта семья ехала куда-то на дачу. К нашему удивлению, обе тоже вышли на кладбище — оказались такими же пассажирками, как и мы. «Триста рублей с человека!»- подвел итог водитель, за такое расстояние, за которое в советское время никто бы просто вообще денег не попросил и отказался бы, даже если бы их ему пытались дать. Лицо у водителя было довольное — нашел-таки свою «нишу в рынке»- при новом губернаторе-миллионере система общественного транспорта у нас в городе стала работать из рук вон плохо, автобусы распродаются, зато почти на каждой детской площадке сейчас красуется табличка о том, что это якобы губенатор «лично» подарил ее детям. Интересно, за свой ли счет?…
— А кладбища у нас в городе полны могилами молодых людей. Не только моих ровесников, которых уже лет по 10-15 как нет в живых, но и моложе — 20-летних, подростков, вообще детей. Умерших не только в 90-е, но и буквально в этом или в прошлом году. Зайдешь на старое, советское еще кладбище — так там таких могил практически нет, все пожилые люди лежат. Зайдешь на новое, посмотришь вокруг — и плакать в голос хочется. А Вы говорите, мобильники и компьютеры все проблемы разрешат…, — и я опять посмотрела ему прямо в глаза.
Николай Петрович сжался в комок и посмотрел на меня с неприкрытым ужасом. Не потому, что ему было что возразить по существу, да он и не пытался. На его лице было написано совсем другое: «Как она не боится нести такую крамолу?» Ведь в Багдаде все спокойно, нам же сказали, что у нас стабильность и процветание. Зачем она бередит мне душу, зачем говорит о том, что я и сам прекрасно вижу, но не хочу видеть, потому что сделать с этим я ничего не могу, а если о таком все время думать, то и жить не захочется? А жить еще хочется, еще не все видано, еще не все съедено….
Сколько раз я уже видела такую реакцию! Когда прячут глаза и молчат. Стыдно, но стараются стыд загнать куда поглубже. Ведь «все так живут». А главное — «мне лично и сегодня неплохо, а что там будет завтра… да хоть трава не расти!»
Так же прячут сегодня глаза те мои земляки, которые в прошлом году радостно побежали на бесплатную раздачу гречневой каши перед выборами президента. Когда со стонами жалуются на рост тарифов ЖКХ и цены, а мы напоминаем им об этой их съеденной добровольно гречневой каше.
Так же прячут глаза те внезапно вдруг «заверовавшие» за последние 5-6 лет, когда напоминаешь им их же собственный недавний еще задорный смех при просмотре фильма «Иван Васильевич меняет профессию» — когда, реагируя на открывающиеся автоматически двери лифта, отставший от развития науки и техники на 400 лет царь восклицает: «Вот что крест животворящий делает!». Или же русские народные, ходившие задолго до Революции пословицы и поговорки о церкви и попах, которые будто списаны с сегодняшней нашей «животворящей» действительности. «Как можно? Ведь это нынче моветон — не веровать!» На самом же деле им, говоря словами Льва Толстого, «стыдно это было, ежели бы их не уверили, что это так необходимо надо.»
Так же прячут глаза и западные люди, когда напрямую говоришь им, что ты думаешь об их капиталистическом «процветании» и качестве их образования, например. Не возражают, не бросаются с пеной у рта в бой «в защиту свободы и демократии», как по идее, должны бы, а неловко рассматривают шнурки на собственных ботинках и стремятся поскорее убежать. Потому что внутренне чувствуют, что ты права, но признать это, даже самому себе — да от такого и в петлю полезть недолго. О том, что не обязательно лезть в петлю, можно выбрать другое — борьбу с существующим порядком вещей, — эти «свободные личности» боятся подумать даже во сне. «Это бесперспективность, это жизнь без будущего у миллионов людей, оказавшихся под зонтиком капитала. Это жизнь растений — родил, обрел какую-то минимальную сферу обитания, пробыл в ней несколько десятков лет, пригнулся к земле во время финансовых ураганов, разогнулся и… годы ушли. От них тщательно скрывают, что они живут лишь жизнью растений, и мирятся с тем, как само собой разумеющееся, что рядом с ними вырастает и вытягивается паразит, которого они не догадываются убрать. Для них паразит — капитал, который душит все их жизни, — это норма. Они просто и не догадываются и не хотят догадываться, что капитал высасывает из них все жизненные силы и если его убрать, жить будет легче. Но для этого надо уметь думать, а главнее, действовать…»- как метко написала мне по поводу таких людей Лариса Тимофеевна Бабиенко.
Они-то — на Западе — не догадываются, но мы — люди, знавшие совсем другую, советскую действительность — хорошо это знаем и не имеем морального права закрывать на это глаза. Если, конечно, хотим быть людьми, а не двуногими жвачными. Но для слишком многих сегодня малодушие стало нормой, а слово «человек» перестало звучать гордо.
… Николай Петрович молчал минут десять, не зная, что сказать. Потом к нему вернулся дар речи, и он заголосил как токующий тетерев:
— В прошлом году приезжают ко мне на дачу три канадца… Ну, значит, то да се, салатик, закусочки… Подаю им нашей уральской самогонки, у нас там одна бабка делает, проверенный самогон, качественный, всегда у нее беру. Но налить не во что было, она его банками пятилитровыми продает, не поставлю же я такую банку на стол? «Того гляди, и уронишь честь мундира», как говорится… Ну, налил его в бутылку из-под виски, но без этикетки. Так Вы не поверите, они потом целый час до хрипоты спорили, какой марки это был виски и какого года производства! А два года назад, лечу я как-то через Каир….
Помните широко известные слова германского пастора Мартина Нимёллера?
«Когда нацисты пришли за коммунистами, я молчал, я же не коммунист.
Потом они пришли за социал-демократами, я молчал, я же не социал-демократ.
Потом они пришли за профсоюзными деятелями, я молчал, я же не член профсоюза.
Потом они пришли за евреями, я молчал, я же не еврей.
А потом они пришли за мной, и уже не было никого, кто бы мог протестовать».
Натальи Ивановны, Николаи Петровичи! Когда все более ненасытный, все более безжалостный, охваченный кризисом как охваченный пламенем самолет пилота-камикадзе капитализм постучится и в ваши двери, заступиться за вас будет некому. А опускать в пол глаза и смущенно молчать на него не подействует.
P.S. Информация к размышлению: Госдума РФ 18 сентября 2013 года утвердила законопроект о «реформе» РАН.
Ирина Маленко
