Критика философских основ вейсманизма-морганизма

В своем положении о двух концепциях развития в науке и философии В. И. Ленин указывал, что недиалектическая концепция развития — это плоская идея эволюции, которая «душит и опошляет истину».

К числу именно подобного рода концепций принадлежит вейсманизм-морганизм.

Антинаучность вейсманизма-морганизма была вскрыта Тимирязевым, Мичуриным и особенно Лысенко.

К. А. Тимирязев в борьбе за материалистическую биологию писал: «Возврат к Линнею, т.е. почти на два века назад, вот то „новое“, что предлагает Бэтсон взамен „старому“, т.е. современному эволюционному учению, за целые полвека подвигающемуся вперед, отражая и сводя к нулю все ожесточенные нападки таких прогрессистов, как Бэтсон»[[1]].

И. В. Мичурин страстно выступал против вейсманистской лженауки и менделевских «гороховых законов». Он дал свою оценку менделизму как лженауке и неоднократно заявлял, что менделизм противоречит естественной правде в природе, перед которой не устоит никакое искусственное сплетение ошибочно понятых явлений. Мичурин называл менделизм «словесным хитросплетением, противоречащим естественной правде в природе». Но Мичурин не только давал убийственную характеристику менделизму. Верный научному материалистическому пониманию практики как основы и критерия истинности теории, он доказывал в своей экспериментальной работе ложность менделевских выводов и советовал другим проверить и убедиться в ложности менделизма. «Желалось бы, — писал Иван Владимирович, — чтобы мыслящий беспристрастно наблюдатель остановился бы перед моим заключением и лично проконтролировал бы правдивость настоящих выводов, они являются как основа, которую мы завещаем естествоиспытателям грядущих веков и тысячелетий»[[2]].

Особая заслуга в разгроме вейсманизма-морганизма принадлежит академику Т. Д. Лысенко, который, ведя на протяжении всей своей деятельности непримиримую борьбу с вейсманистами, нанес вейсманизму-морганизму смертельный удар. Еще задолго до исторической сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина в 1948 г. академик Лысенко в своих трудах вскрыл метафизическую и идеалистическую сущность вейсманизма-морганизма, показав его ненаучность и реакционность. Лысенко доказал, что вейсманисты, прикрываясь вывеской «неодарвинизма» и на словах признавая дарвинизм и его учение об эволюции, на самом деле отрицают главное в дарвинизме — теорию развития. Лысенко писал: «Менделизм-морганизм, претендуя на раскрытие законов развития живых тел (законов наследственности), нацело отрицает самое развитие. Согласно этой науке, каждая курица получается (развивается) из яйца. Но ни одно яйцо не развивается из курицы. Яйца непосредственно происходят только из яиц. Тело курицы образуется путём развития, но это развитие никакого влияния на потомство не может оказать, так как никакого потомства организм якобы вообще не может дать. Потомство возникает непосредственно из того же яйца, из которого возник и данный организм. Другими словами, то, что развивается, не входит в потомство, выдуманная же неизменяющаяся „непрерывная зародышевая плазма“ даёт потомство. На этой схоластической основе и построена хромосомная теория наследственности. Вместо непрерывной жизни, которая осуществляется через развитие живого (яйцо — организм — яйцо), менделисты-морганисты подставляют непрерывность „зародышевой плазмы“ (яйцо — яйцо). Поэтому-то у них из поля зрения и выпадает развитие живого тела»[[3]].

Этой характеристикой академик Лысенко вскрыл главное, что присуще менделизму, — отрицание развития организмов.

Мичурин неоднократно указывал на то, что буржуазная наука в силу своей реакционной классовой сущности и прислужнической роли не заинтересована в раскрытии подлинных законов природы. Этот же момент, при оценке менделизма, подчеркивает и Лысенко: «Но как буржуазные социально-экономические науки не признают подлинных законов развития общества, так и буржуазная биологическая наука не может, на мой взгляд, опираться на подлинные законы развития живых тел, не может включать эти законы в основу своих познаний»[[4]].

Вся грязная стряпня Вейсмана, Моргана, Менделя и иже с ними была направлена против познания объективных законов природы. На сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина в 1948 г. академик Лысенко подчеркивал, что концепция Вейсмана, выдвинутая им под завесой слов о «неодарвинизме», в своем существе мистическая, открыто идеалистическая. Академик Лысенко до конца разоблачил реакционную антинаучную сущность вейсманизма, сорвав его фальшивую маску.

В разгроме вейсманизма огромную роль сыграло ленинское учение о двух концепциях развития.

Если диалектическая концепция развития исходит из того, что в процессе развития появляется качественно новое и само развитие есть процесс, идущий от низшего к высшему, от простого к сложному, то метафизическая концепция понимает развитие «как уменьшение и увеличение, как повторение»[[5]].

Диалектическая концепция развития учит, что процесс развития идет от простого к сложному, от низшего к высшему в результате перехода незначительных количественных изменений в коренные качественные через скачки и перерывы постепенности. Метафизическая концепция понимает развитие как только чисто количественный рост без скачков и коренного качественного изменения.

Именно на этих позициях стоит вейсманизм. Создатели этой метафизической концепции в биологии — Гальтон, Вейсман, Мендель, Лотси, Иогансен, Морган, Бэтсон и все прочие фальсификаторы науки — отрицают появление качественно нового в процессе развития. Развитие для вейсманистов-морганистов — это простое увеличение, уменьшение или перекомбинация качественно неизменной наследственной основы.

По этой метафизической и схоластической теории отличительные признаки организмов, как и весь организм, зависят от наследственной основы, которая сама не развивается и не изменяется, а является вечной, бессмертной, всегда равной себе. Само собой разумеется, что если свойства и признаки организмов зависят от того, что не развивается, то и сама органическая природа лишена развития. В органической природе, по такой концепции, ничего нового не появляется, так как все заранее предопределено неизменной и вечной наследственной основой. Эту чисто метафизическую концепцию откровенно высказывали вейсманисты-морганисты неоднократно. Так Вейсман писал: «…Зародышевая плазма какого-либо вида никогда не создается вновь, но растет и размножается непрерывно, она тянется от одного поколения к другому, подобно длинному подземному ползучему корневищу, от которого отходят через правильные промежутки отдельные отпрыски, превращающиеся в растеньица, в особи следующих друг за другом поколений»[[6]].

Эти слова дают нам полное представление о том, как Вейсман понимал развитие. Новые организмы, по Вейсману, это — отпрыски готовой наследственности ползучего корня. Даже сам термин «ползучий корень» здесь не случаен, так как очевидно, он должен свидетельствовать о том, что от наследственной основы ничего нового не может получиться. Известно, что ползучий корень, или корневище, есть орган вегетативного размножения многих растений. При этом совершенно закономерно, что от корневища, например, пырея, бамбука и других растений происходят только эти виды растений, других, новых видов произойти не может без коренных изменений самого материнского растения, а, значит, и его наследственной основы.

Распространенный Гальтоном и Вейсманом на всю живую природу термин «ползучее корневище» наследственности есть априорное признание невозможности появления нового. Мендель также на этой метафизической основе представил всю теорию наследственности как теорию количественного перекомбинирования признаков, заложенных в наследственной основе и, исходя из этого, дал свои, насквозь ложные «правила». Мендель считал, что если что-либо появляется в организмах новое, то оно представляет количественное перекомбинирование вечной и неизменной наследственной основы, причем это перекомбинирование подчинено математическим правилам вероятности.

Уже на основе учения Вейсмана — Менделя немец Лотси сформулировал свою «теорию» постоянства вида. Он писал: «…Вид постоянен… и перед нами встаёт вопрос: мыслима ли вообще эволюция при постоянстве вида?… Эволюция возможна, по меньшей мере мыслима, и при постоянстве видов…»[[7]].

И далее: «Если это так, если вид действительно постоянен, очевидно, немыслима эволюция в дарвиновском смысле»[[8]].

Таким образом, у вейсманиста-менделиста Лотси отбрасывается эволюция в дарвиновском смысле, т.е. эволюция как появление нового, а выдвигается, на основе учения Вейсмана — Менделя, положение о «постоянстве вида».

Наконец, возьмем Моргана, еще одного члена троицы Вейсман — Мендель — Морган. Морган в своих работах неоднократно заявлял, что он воспринимает все положение Вейсмана, вернее, всю его метафизику и тщательно ее разрабатывает. Морган сохраняет главный элемент метафизики Вейсмана — неизменность наследственности. «Теория наследственности Менделя, — писал Морган, — постулирует, что ген является постоянным. Это предполагает, что всякий ген, получаемый гибридом от каждого из своих родителей, остается неизменным в новой для него среде у гибрида»[[9]].

Понятно, что при таком метафизическом подходе совершенно исключается всякий момент качественного изменения, не говоря уже о том, что сами-то гены являются вымышленными «веществами наследственности». Логически допустимы при такой посылке только два решения вопроса. Во-первых, что новое может появиться в результате перекомбинирования старого, уже готового, и, во-вторых, что наследственная основа может лишь растрачиваться, упрощаться, а эволюция тем самым должна вести к деградации органических форм.

Если первое положение развили Мендель, Морган, Лотси, Иогансен и на основе сложной комбинации, с привлечением вариационной статистики и использованием теории вероятности, создали абсурдную, схоластическую схему перекомбинации признаков, то вторую сторону разработали Гуго Дефриз, Бэтсон и вся плеяда современных мутационистов. Мутационисты представили весь процесс развития как растрату и распаковывание «генофонда», «гипотетической амебы — родоначальницы жизни», «резерва мутации» и других надуманных схоластических положений. Процесс развития они рассматривают как упрощение наследственного вещества, которое вначале было сложным, высшим, а в процессе развития делается более простым и низшим.

Исходя из этого антинаучного тезиса о том, что эволюция совершается от сложного к простому, от высшего к низшему, Гуго Дефриз создал свою «теорию» мутаций, Бэтсон — «теорию» эмергентной эволюции, а Шмальгаузен дал их синтез в своей схоластической и насквозь метафизической «теории» стабилизирующего отбора.

Бэтсон характеризует эволюцию как простое распаковывание «гипотетической амебы» — родоначальницы жизни, обладающей фактически и потенциально полным комплексом наследственных факторов. Все формы, по Бэтсону, — результат сбрасывания отдельных частей этого комплекса. Отбору и адаптации отведено незначительное место.

Таково поистине чудовищное понимание эволюции. Подобный метафизический бред еще претендует на наименование его теорией эволюции! Свое биологическое кредо обскурант Бэтсон, являющийся сторонником Вейсмана, сформулировал так: «Живые объекты возникают по мере исчезновения задерживающих начал. Изменение живой материи состоит лишь в том, что она становится проще»[[10]].

Совершенно ясно, что перед нами чудовищная выдумка, ставящая эволюцию вверх ногами, названная метко и справедливо Тимирязевым «эволюцией наизнанку».

Настоящую оценку этому «учению» Бэтсона и всей плеяды вейсманистов дал К. А. Тимирязев еще в 1914 г.: «Но если трудно постичь содержание этой новой „эволюционной“ (?) теории Бэтсона и тех, у кого он ее заимствовал, зато ясна ее цель. Остановимся ли мы, — писал Климент Аркадьевич, — на чудесной инфузории Лотси, или, проще, на линнеевских видах, воскрешенных Бэтсоном, начало их, очевидно, одно — линнеевский креационизм, что Бэтсону и требовалось доказать. Нельзя только не пожалеть, что первое торжественное слово европейской науки у антиподов явилось прямым антиподом действительной современной науки — представляясь образцом эволюционного учения à rebours»[[11]].

Однако эту эволюцию наизнанку целиком восприняли современные вейсманисты-морганисты — Шмальгаузен и др. Так, Шмальгаузен обосновывает линию Бэтсона своим измышлением об угасающей эволюции, объясняет ее растратой резерва мутации. При этом, поскольку метафизический «резерв мутации» создан в начале жизни, то отсюда неизбежен вывод, что организмы в своем развитии должны придти к такому пункту, когда прекратится эволюция. Шмальгаузен договорился до того, что считает настоящий момент уже законченной эволюцией многих видов растений.

Таково настоящее лицо «теории» развития Вейсмана, Менделя, Моргана, Шмальгаузена и др. На этой позиции, как показала сессия Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина и как об этом говорит все, что написано вейсманистами в нашей стране, до сих пор стояли Шмальгаузен, Дубинин. Завадовский, Жебрак и др.

Так же метафизически и идеалистически решает вейсманизм-морганизм и вопрос о движущих силах развития организмов. Решение вопроса о движущих силах вейсманистами полностью соответствует той концепции развития, о которой писал Ленин, что она переносит причины развития во-вне и прибегает к посторонней силе, к субъекту, к творцу, богу.

Уже сама неизменная и вечная наследственная основа вейсманистов является в их представлении ничем не связанной с данным организмом и чем-то внешним для него. Вейсманисты считают, что тело организма является лишь внешней питательной средой, которая никак не влияет на наследственную основу. Таким образом, по этой метафизической «теории» движет и определяет признаки организма, а также дает жизнь данному организму то, что не является органически с ним связанным, а наоборот, от него независимо.

Если мистики и клерикалы утверждают, что миром управляет творец, который стоит над этим миром, а сам не является частью его и что нематериальная душа управляет и дает жизнь телу человека, то измышление вейсманистов-морганистов о наследственном веществе, управляющем организмами и определяющем эти организмы, является, по существу, отражением этого клерикализма и обскурантизма в биологической науке. Аналогия эта не является случайной. Она логически вытекает из взглядов вейсманистов на наследственное вещество. Если религия учит, что душа бессмертна, то ведь и вейсманисты-морганисты считают наследственное вещество бессмертным. Мистический характер вейсманистской метафизики в определении движущих сил развития становится особенно ясным, как только мы поставим вопрос, откуда взялось это наследственное вещество («корень наследственности», «генофонд», «резерв мутации», «гипотетическая амеба — родоначальница жизни»). Поскольку все эти вымышленные «основы» не развиваются и бессмертны, они должны были быть созданы. Этот вопрос предвидели Вейсман, Гальтон, Бэтсон, Карл Пирсон и отвечали на него открыто, обнажая свою чисто идеалистическую сущность. Вейсман писал: «Мы не знаем, откуда берутся силы наследственности, и здесь не возбраняется верить». Таким образом, Вейсман дает ответ наподобие Канта: «Я ограничиваю науку, чтобы очистить место вере». То же самое писал и Бэтсон: «Живая материя была задержана в своем развитии с начала мира». В этой краткой фразе выражено два чисто идеалистических положения: первое — мир имеет свое начало, т.е. мир был создан из ничего или, как у Гегеля, мир появился благодаря воплощению идеи; второе положение, также чисто идеалистическое: «живая материя была задержана в своем развитии». Если расшифровать эту фразу, то она значит, что живая материя была создана одним актом во всем ее многообразии, причем дальнейшее развитие было приостановлено ее творцом. Вот и вся несложная механика жизни в представлении схоластов и буржуазных обскурантов. Не случайно еще Карл Пирсон, которого Ленин назвал крайним субъективным идеалистом, после выхода в свет работ Вейсмана и Менделя, тщательно расхваливал математический метод Менделя, говоря, что математический метод в биологии есть шифр, посредством которого мы читаем мысли бога.

Что можно еще добавить к этой хвалебной оценке субъективного идеалиста Пирсона своих учителей Вейсмана и Менделя? «Наука» Вейсмана и Менделя стоит на службе реакции, проповедующей мистику и фидеизм.

Однако для полной характеристики этого лженаучного направления следует вскрыть еще одну его важную сторону. Речь идет о философских и классовых корнях морганизма-вейсманизма.

Еще Мичурин, вслед за Энгельсом, учил, что «естествознание всегда связано с какой-либо философией». Мичуринская биология есть применение философии диалектического материализма к пониманию и раскрытию закономерностей развития органической формы материи. Вейсманизм-морганизм также имеет свои философские корни и связан с какими-то философскими системами.

Для правильного понимания философских и классовых корней менделизма-морганизма обратимся к его истокам.

***

Философские корни вейсманизма-морганизма нельзя отделить от его классовой сущности.

Вейсманизм-морганизм представляет идеологическую буржуазную реакцию на материалистическую теорию развития органической природы.

Период зарождения и формирования вейсманизма-морганизма — конец XIX и начало XX в., т.е. период последней стадии капитализма — империализма. Идеологическая реакция империалистической буржуазии породила разные школы и школки в философии: махизм, прагматизм, позитивизм, ницшеанство и возродила старые: неокантианство, неогегельянство и др. Вся эта мутная волна идеализма захватывает и область естествознания, поэтому не случайно махизм выдает себя за «философию естествознания XX века» и смыкается с физическим идеализмом в физике, а также с неовитализмом, психоламаркизмом и вейсманизмом-морганизмом. Вейсманизм неотделим от махизма и философского идеализма вообще, так как это звенья одной и той же цепи идеологической реакции империалистической буржуазии на материалистическую теорию и диалектический метод.

Для правильного понимания философских и классовых корней вейсманизма имеет решающее значение гениальный философский труд Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», дающий общий метод понимания сущности, классового характера и гносеологических корней извращений в любой науке. Ленин раскрыл классовые корни махизма и физического идеализма и тем самым определил место в общей системе империалистической реакции и всех тех извращений, которые нахлынули, как мутная волна, в биологию в конце XIX — начале XX в.

Если часть физиков под влиянием новых открытий (расщепление атома, установление закона эквивалентности массы и энергии, переход химических элементов друг в друга, радиоактивность и др.) провозгласили «исчезновение материи» и «крах материализма» и ухватились за махистскую теорию познания, то последняя оказалась удобной и для идеологической реакции в биологии. На махизм опирались неовитализм, психоламаркизм и вейсманизм-менделизм.

Глава неовитализма, т.е. открытого идеализма в биологии, Ганс Дриш писал: «Для теоретической разработки основных вопросов, вытекающих из обоснования неовитализма, не осталось без внимания новое направление теории познания, поскольку оно было независимо и не сводилось к простой репродукции Канта; оно привело к субъективизму и к отрицанию механистической метафизики. В то же время и в неорганических науках, в лице лучших ее представителей, особенно Маха, все более созревало понимание, что наука имеет своей задачей ознакомление с „феноменами“, вопрос же об „абсолютно действительном“ бытии, в смысле вещественного принципа, должен быть отвергнут.

В дальнейшем нам предстоит показать, как тесно сплетен витализм с этим новым воззрением…»[[12]].

Как мы видим, Дриш совершенно откровенно признает, что махистская теория познания явилась теоретической базой для возрождения витализма.

Глава психоламаркизма — другого идеалистического течения в биологии, — Вагнер не менее откровенно, чем Дриш, писал в своей книге «Новый курс в биологии», что этот «новый курс» (психоламаркизм) основан на теории познания Маха и Авенариуса.

Формулируя теоретико-познавательную точку зрения психоламаркизма, Вагнер пишет, что она есть «точка зрения релятивизма (Авенариус, Мах и др.) — та точка зрения, которая объект среды и субъективное ощущение вообще рассматривает только как одно неразрывное целое, а от всех „сущностей“ (материя, сила, энергия и т.д.) отказывается и потому знает только „отношения“, „закономерные связи“, но никаких „внутренних сущностей“»[[13]].

Вагнер берет все главные положения теории познания субъективного идеализма у Маха и Авенариуса: интроекцию, принципиальную координацию, отбрасывая материю, энергию, и на этой основе провозглашает «новый курс биологии».

Вейсманисты также опираются на махизм, дополняя его неокантианством, схоластикой Дюринга и Спенсера, а в наше время прагматизмом и персонализмом. Однако в этой эклектической философской основе вейсманизма главным звеном является махистская теория познания и кантовский агностицизм. Общим как для махистов — физических идеалистов, так и для вейсманистов является отрицание закономерностей природы, причинных и необходимых связей и рассмотрение окружающей действительности, как хаоса случайностей, как совокупности «элементов мира». Уже исходя из этой главной посылки, вейсманизм, как и физический идеализм, чудовищно гипертрофирует метод математических исчислений и вариационной статистики и выводит вероятность из сочетания постоянных, случайно комбинирующихся элементов наследственности. На этой гносеологической, чисто махистской, основе выросла схоластическая методика изучения наследственности, якобы состоящей из отдельных постоянных и неизменных частей, крупинок, элементов наследственности. Вейсманистское толкование наследственности аналогично тем «элементам мира», которые придумали махисты и физические идеалисты и которые проповедовал еще Дюринг. Но так как организм — это все-таки реально существующий, качественно особый материальный объект, то вейсманисты для оправдания своей схоластической теории воспользовались кантианским положением, делящим все предметы на внешние — ноумены и внутренние — феномены.

В вейсманистской схоластике это кантианское положение нашло свое выражение в делении организмов на две не связанных между собой сущности: внутреннюю — генотип, наследственную основу, и внешнюю — явление, фенотип, тело организма. Чтобы скрыть явный мистический характер такого деления организма на сущность и явление, смертное тело и бессмертную наследственную основу, столь аналогичные делению на смертное тело и бессмертную душу религии, вейсманисты воспользовались снова кантианским агностицизмом и провозгласили принципиальную непознаваемость наследственной основы, подобно тому, как Кант считал непознаваемыми «вещи в себе». Вейсман вслед за Кантом писал: «Ответ на запросы религии… откуда берутся силы наследственности, мы можем сказать, что мы этого не знаем и не узнаем. Здесь мы должны верить». Таким образом, Вейсман пытается превратить биологию в мистику, в служанку империалистической реакции.

Вся вейсманистская схоластика о неизменных наследственных частичках есть копия дюринговских «постоянных элементов» и махистских «элементов мира».

Эта философская эклектическая похлебка используется вейсманистами для того, чтобы на базе махистской теории познания и махистского понимания «опыта» отвергнуть те общетеоретические обобщения, которые, якобы, не исходят из опыта. К числу таких обобщений отнесены вейсманистами естественный отбор, биогенетический закон и вся эволюционная теория в целом.

Махисты отрицают объективные закономерности природы. Так, Мах писал, что «кроме логической… какой-нибудь другой необходимости, например, физической, не существует… в природе нет ни причины, ни следствия»[[14]].

У махистов на математических извращениях, на замене действительной, качественно разнообразной природы математическими уравнениями базировалась вся их схоластическая схема.

Если гипертрофирование математического метода было одной из причин физического идеализма, то этот метод был одной из основных форм протаскивания идеализма в биологии. Вся пестрая свора вейсманистов-менделистов для оправдания своей схоластики о наследовании признаков широко применяла и применяет метод вариационной статистики, рассматривая живую природу, как состоящую из качественно-однородных и постоянных элементов наследственности, лишенной закономерного развития и низводя все знания о природе только к степени вероятности.

Еще Мендель целиком воспринял махистскую методику и вывел свои «законы» наследственности. Раньше его эту методику применил Гальтон, который впервые составил «гороскоп» передачи по наследству признаков от отца, матери, деда, бабки и других родственников. Такой прожженный реакционер, как Меллер, сравнивал вероятность передачи признаков с игрой в карты и вероятностью выпадения шаров разных цветов из мешка.

Серебровский измышлял, что «подобно тому, как из 31 буквы сложено всё бесконечное разнообразие наших книг, так и из этих наследственных генов сложено всё бесконечное разнообразие животного и растительного мира»[[15]]. Серебровский и Кольцов составляли геометрические карты генов дрозофилы, курицы, кролика и даже человека. Наконец, свое завершение вся эта математическая схоластика получила в измышлениях Шмальгаузена и Дубинина.

Шмальгаузен в своей книге «Факторы эволюции» разработал целую формалистическую схему исчисления вероятности наследования признаков путем сочетания и перекомбинирования генов.

Таким образом, мы видим, что подобно тому, как физический идеализм, на основе математизации толкал физику на путь формализма, игнорируя реальные, физические объекты, так и биологи-идеалисты, занимаясь математической схоластикой, игнорируют все реальные процессы развития органической природы.

Насколько формалистическая генетика вейсманистов была близка измышлениям махистов, видно хотя бы из того, что махровый идеалист-махист Карл Пирсон пытался «обосновать» необходимость математизации биологии. Пирсон писал: «…Только… с развитием количественной теории эволюции, такое точное определение основных биологических понятий сделалось возможным» [[16]].

Пирсон, понимая, что математизация биологии — прямой путь к субъективному идеализму, старался направить биологию по этому пути. «…Задача биолога, — писал Пирсон, — заключается в стенографическом описании при помощи понятий (не в объяснении) последовательности известного класса чувственных впечатлений. …Наша задача в биологии… сводится к описанию возможно широкого круга явлений при помощи возможно кратких формул»[[17]].

И, наконец, Пирсон, обосновывая с махистских позиций математическую комбинаторику менделизма, делает уже определенные выводы для всех наук и, в том числе, для биологии: «Все, что мы знаем, это только наши субъективные категории… комбинациям этих категорий мы даем различные названия — изменения, движение, рост, эволюция (разрядка моя. — Д.Т.)… соответствие их чему-то, данному в реальном мире… немыслимо…»[[18]].

Таков логический конец той «науки», которая в основу исследования кладет не реальные объекты, а фикции.

С этих же махистских позиций отрицаются в биологии закономерности развития, причинные связи. Природа рассматривается, таким образом, как хаос случайностей.

Академик Лысенко на сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина говорил: «Менделизм-морганизм построен лишь на случайностях, и этим самым эта „наука“ отрицает необходимые связи в живой природе, обрекая практику на бесплодное ожидание»[[19]].

Знания тем более достоверны, чем полнее и точнее они отображают объективные законы природы. Если же природа или свойства и качества организмов определяются случайным сочетанием наследственных неизменных элементов, то их нельзя достоверно отобразить, а можно только допустить с той или иной степенью вероятности. Отсюда все наши знания о природе, в том числе и о наследственной основе, могут быть только вероятными, они никогда не могут быть достоверными. Так рассуждают менделисты-морганисты. Такая «наука», естественно, не только не может познать объективную истину, но и прокладывает путь мистике в биологии.

Современные физики-идеалисты всячески поддерживают вейсманистов и пытаются придти им на помощь. С этой точки зрения интересна книга Шредингера, дающая физическое «обоснование» генно-хромосомной теории наследственности.

Шредингер путем сложной схоластической терминологии попытался «доказать» неизменность гена, предопределенность в развитии организмов, отрицание эволюции, закономерности, причинности в развитии органической формы материи.

Шредингер приходит в итоге к прямому богословскому выводу и указывает при этом, что его фидеистическое заключение является «наибольшим из того, что может дать биолог, пытающийся одним ударом доказать и существование бога и бессмертие души»[[20]].

Недаром папская академия при Ватикане зачисляет «ученых» типа Шредингера в свои члены.

После того, что написано физиками-идеалистами и их соратниками — вейсманистами-менделистами, невольно вспоминаются слова великого русского ученого К. А. Тимирязева, писавшего в своей статье «Отповедь антидарвинистам»:

«Неужели необходим новый Вильям Оккамский, чтобы обуздать этих воскресших схоластиков-реалистов?»[[21]].

Сказанное Лениным о физическом идеализме и махизме целиком относится и к вейсманизму.

Ленин писал в «Материализме и эмпириокритицизме», что физический идеализм такое же временное и реакционное течение, как и физиологический идеализм прошлого. Победа мичуринской биологии подтвердила это замечательное предвидение В. И. Ленина. Вейсманизм-морганизм — временное и реакционное течение, как и физиологический идеализм, физический идеализм и другие виды реакционных поползновений в науке.

***

Охваченная ужасом перед надвигающейся пролетарской революцией, буржуазия пускает в ход все средства одурманивания масс, заставляя науку служить своим реакционным целям. Реакционная идеология проникала во все области человеческого знания, в том числе и в биологию.

Биология представляет для политической реакции наиболее привлекательную область. Не случайно враги марксизма старались прикрыть свои извращения всякого рода биологическими вывесками. Дюринг, Спенсер, Карл Каутский, Ницше, Карл Пирсон, Шпенглер, фашисты и другие апологеты буржуазии и предатели рабочего класса всячески биологизировали общественные явления. Буржуазная идеологическая реакция сосредоточивает свое внимание на биологии, стараясь сбить науку о жизни с позиций материалистической теории развития с тем, чтобы применить антинаучные биологические «теории» к человеку и человеческому обществу. Классовая сущность вейсманизма-морганизма с особой яркостью проявляет себя именно в стремлении всячески приспособить биологическую науку к интересам оправдания эксплуататорского строя. Нельзя понять ни существа всех тех чудовищных извращений вейсманизма, ни той бешеной атаки на передовую материалистическую теорию развития, ни той энергии, с какой вейсманисты защищают и пропагандируют свои «теории», если не вскрыть их конечных целей и политической направленности. Геннохромосомная теория наследственности, неизменность наследственной основы, ненаследственность изменений, полученных под влиянием условий среды, внутривидовая борьба, беспричинность мутаций и другие надуманные положения являлись и являются инструментом, посредством которого вейсманизм служит капитализму.

Вейсманисты упорно «доказывают», что общественное развитие подчинено биологическим законам, а человек есть один из видов животных. В качестве примера извращений этого порядка можно привести следующие два факта. Идеалист Карл Пирсон был не только реакционным философом, но и реакционным социологом. Он явился одним из предшественников современного расизма. Свои расистские бредни Пирсон обосновывал еще в 1902 г., используя учение Вейсмана и Менделя. Пирсон писал: «…Средние классы (т.е. буржуазия. — Т. Д.) (благодаря длинному периоду подбора и избирательного скрещивания) производят сравнительно с рабочими классами гораздо более значительный процент талантов»[[22]]. Это измышление Пирсона через 20 с лишним лет в точности повторяли вейсманисты в нашей стране — Филипченко, Серебровский, Кольцов.

Другой пример не менее характерен. Ренегат Карл Каутский так же, как и Карл Пирсон, искал аргументации для обоснования предательской политики у вейсманистов. Он использовал тезис Вейсмана о бессмертии зародышевой плазмы для того, чтобы оправдать свое предательство. Каутский писал: «До сих пор казалось, что государства и цивилизации имеют по крайней мере ту общую черту с биологическими организмами, что все они неизбежно должны умирать под действием внутренних причин. Между тем этого нельзя сказать теперь даже и о всех биологических организмах. Одноклеточные, быть может, являются фактически бессмертными, как это думает Вейсман»[[23]].

Таким образом, Каутский, опираясь на Вейсмана, ищет оправданий своей «теории» о вечности буржуазного государства и буржуазной «цивилизации».

С не меньшим восторгом Каутский воспринял и положения Гуго Дефриза о внезапных мутационных взрывах, якобы происходящих без всяких причин, сделав из этого нужный в его изменнических целях политический вывод.

Софистика Дефриза о внезапных и беспричинных мутационных взрывах понадобилась Каутскому затем, чтобы «доказать» незакономерность социальных революций, отвлечь пролетариат от сознательной подготовки к революции. Уподобив социальную революцию мутационным взрывам в природе, Каутский считает, что они не обязательны, а если и совершаются, то случайно и неожиданно. Таким образом, если Вейсман оказался нужен Каутскому для обоснования вечности государства и классов, то «теория» Дефриза служила «биологической основой» для отрицания «марксистом» Каутским учения о пролетарской революции и диктатуре пролетариата.

Современные вейсманисты усиленно пыжатся в поисках доказательств того, что общество есть биологическая категория. Они развернули шумную деятельность с целью найти аналогию между обществом человека, семьей пчел, кочкой муравьев и тому подобным.

Наиболее ярко выразил этот взгляд на общество английский вейсманист Эмерсон, опубликовавший в 1945 г. работу «Экология, эволюция и общество».

Эмерсон на основе генно-хромосомной «теории» наследственности, извращая науку, «доказывает», что между человеческим обществом, кочкой муравьев и семьей пчел нет никакой разницы и что ими, якобы, управляют одни и те же биологические законы. Этот реакционер «находит» общие черты у пчел, у муравьев и других насекомых и в человеческом обществе, такие, как разделение труда, деление на классы и сословия, наличие управителей и подчиненных. Эмерсон утверждает, что рабы есть обязательная категория человеческого общества, потому что рабы есть и у муравьев, следовательно, раб — биологический, а не социальный тип. Эмерсон «обосновывает» биологическую сущность общества, классов, сословий и государства. Вся эта стряпня Эмерсона, направленная на оправдание капитализма, обставлена сложной терминологией, взятой из арсенала вейсманистской генетики. У Эмерсона мы встретим — «генофонд», «механизм наследственности», «адаптацию», борьбу за существование, а человеческое общество для Эмерсона это просто «биоценоз». Таковы реакционные выводы обскурантов от науки.

Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» громил подобного рода «социологию», показав, что общество не есть биологическая категория и поэтому не подчинено его закономерностям.

Разоблачая Богданова, Ленин писал:

«Богданов занимается вовсе не марксистским исследованием, а переодеванием уже раньше добытых этим исследованием результатов в наряд биологической и энергетической терминологии. Вся эта попытка от начала до конца никуда не годится, ибо применение понятий „подбора“, „ассимиляции и дезассимиляции“ энергии, энергетического баланса и проч. и т.п. в применении к области общественных наук есть пустая фраза. На деле никакого исследования общественных явлений, никакого уяснения метода общественных наук нельзя дать при помощи этих понятий. Нет ничего легче, как наклеить „энергетический“ или „биолого-социологический“ ярлык на явления вроде кризисов, революций, борьбы классов и т.п., но нет и ничего бесплоднее, схоластичнее, мертвее, чем это занятие»[[24]].

Это положение Ленина раскрывает настоящие причины ради которых вейсманисты столь упорно отстаивают свои схоластические построения, такие, как неизменность гена, независимость наследственности от условий среды и аналогию между обществом и муравьиной кочкой.

Вейсманизм является одним из средств оправдания капиталистической программы действий, направленной на ограбление рабочего класса, закабаление малых государств и лишение их государственного суверенитета, а также политической и культурной дискриминации народов. Еще великий Тимирязев писал, что раздувание вейсманизма-менделизма есть результат немецкого шовинизма и общеевропейского обскурантизма. В наше время с особой отчетливостью проявляется эта реакционная роль вейсманизма-морганизма в обосновании расистской «теории» американских и английских империалистов. Нельзя понять чудовищных софистических изощрений в биологии, если не провести линии от биологии к политике. Эта линия идет от вейсманистской генетики, через евгенику, к планам расистов по принудительной стерилизации «неполноценных», т.е. к «человеководству» как новой отрасли биологии и завершается оправданием массового истребления людей войнами, голодом и болезнями.

Современная официальная генетика в буржуазных странах занимается не вопросами выведения новых сортов сельскохозяйственных культур и пород сельскохозяйственных животных, а «человеководством». Об этом особенно наглядно свидетельствует вся генетическая вейсманистская литература, а также созываемые вейсманистами международные конгрессы. VII Международный генетический конгресс, состоявшийся в 1939 г., опубликовал манифест, в котором участники конгресса предлагают рецепты по регулированию деторождения. В июне 1948 г. был созван VIII Международный генетический конгресс, из плана работы которого исключались все работы по растениеводству и животноводству и объявлялась только одна «программная» тема — генетика человека.

Вся эта антинаучная возня является одним из видов идеологических диверсий американских и английских расистов-космополитов в их стремлении к мировому господству. Отражением этой идеологической диверсии в нашей стране являются человеконенавистнические бредни Филипченко, Кольцова и Серебровского. Кольцов, подобно фашистским расистам, рассматривал болезни как средство избавления человечества от слабых, т.е. неполноценных. Серебровский предлагал рассматривать людей как генофонд, подобно коровам и лошадям, и предлагал составить пятилетку улучшения породы людей.

Вся хитросплетенная софистика вейсманистов, извращающих биологические закономерности и обосновывающих расизм и космополитизм, в нынешних условиях получает свое вполне определенное политическое оформление. Ныне дельцы Уолл-стрита наряду с «теоретическими» рассуждениями и идеологической диверсией в виде проповеди расового преимущества проводят планы по регулированию роста народонаселения.

В настоящее время реакционеры и апологеты капитализма вновь подняли на щит попа Мальтуса, провозгласившего 150 лет тому назад волчьи порядки капитализма «естественным законом природы». На эти выдуманные «законы» реакционер Мальтус хотел возложить всю ответственность за те бедствия, которые приносит капитализм человечеству: голод, нищету, болезни, опустошительные войны и вымирание целых народов.

Маркс подверг жестокой критике измышления Мальтуса, показав его подлинную лакейскую роль перед капитализмом. Маркс писал: «Для Мальтуса характерна глубокая низость мысли; низость, которую может позволить себе только поп, который в человеческой нищете видит наказание за грехопадение и вообще ссылается на „земную юдоль скорбей“, имея в то же время в виду получение богатого прихода, который с помощью догмата о предопределении находит весьма выгодным „усладить“ господствующим классам пребывание в юдоли скорби».[[25]] Эта «гнусная низкая теория» снова оказалась необходимой современным реакционерам, делающим бесплодную попытку оправдать свою политику истребления народов.

Мальтузианское измышление о перенаселении понадобилось для вывода о необходимости искусственного задержания роста народонаселения, для оправдания новой мировой войны. В связи с этой главной задачей американские мальтузианцы и реакционеры В. Фохт, Пирсон и др. угрожают человечеству голодом и нищетой и требуют стерилизации большей части населения, восхваляют высокую смертность в колониальных странах, рассматривают медицину как зло. Людоедские, человеконенавистнические планы современных американских фохтов и пирсонов таковы, что по сравнению с ними поп Мальтус выглядит лишь зловещей тенью. Дельцы Уолл-стрита, охваченные военной истерией, ведут бешеную подготовку к массовому истреблению народов. Ныне на корейской земле они осуществляют свой англо-саксонский расизм на практике, зверски убивая ни в чем не повинных мирных жителей — женщин, детей и стариков (прим. ред. РП — речь о войне в Корее.).

В свете всего этого становится совершенно ясным, зачем понадобилось вейсманистам раздувать и гипертрофировать мальтузианские ошибки Дарвина.

В деле разоблачения реакционной сущности вейсманизма огромное научное и политическое значение имеет теоретическое и практическое доказательство мичуринской биологией отсутствия внутривидовой борьбы, изгнание мальтузианства из научного понимания законов развития организмов.

Буржуазные ученые рекламируют идею беспартийности, объективности.

Ленин и Сталин, разоблачая подобного рода обман, доказали, что беспартийность есть ширма, прикрывающая классовый характер буржуазной науки. Любая научная область в классовом обществе партийна.

Помимо искажения научных данных, буржуазия создает в каждой области человеческого знания реакционные группировки, направленные против подлинной науки в определенных политических целях. Поэтому было бы неверным признать вейсманизм-морганизм как какое-то течение в биологической науке, допускающее ошибки в силу неполноты знаний, но содержащее якобы здоровое, рациональное научное зерно.

Вейсманизм — это не просто лженаучное течение в биологии, а антинаучный поход против знания, организуемый и направляемый реакционной буржуазией. Поэтому всякая беспринципная уступка вейсманизму есть уступка реакции. Вейсманизм до конца разоблачен и целиком отвергнут как реакция в биологической науке.

Под руководством партии, товарища Сталина были разбиты проповедники расистского бреда и оказана всесторонняя поддержка развитию передовой материалистической биологии.

***

Разгром вейсманизма-морганизма в нашей стране в результате проведенной дискуссии на сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, показавшей величие и жизненную силу мичуринской биологии и раскрывшей реакционную сущность вейсманизма-морганизма, был одновременно разгромом вражеской агентуры — идеологических диверсантов, подвизавшихся под покровом космополитизма и под ложным знаменем «мировой науки».

Полный разгром вейсманизма-морганизма в нашей стране оказался возможным потому, что Центральный Комитет нашей партии и лично товарищ Сталин оказали всемерное содействие и поддержку новому прогрессивному, подлинно диалектико-материалистическому направлению в биологической науке.

Величайшие гении нашей эпохи — Ленин и Сталин открыли и воодушевили Мичурина на великие подвиги перестройки природы, создав ему все необходимые условия для работы. С чувством огромной любви и благодарности к товарищу Сталину Мичурин писал в день 60-летия своей научной деятельности[26]: «…Вам, руководителю, дорогому вождю трудящихся масс, строящих новый мир — мир радостного труда, приношу всеми 60 годами моей работы благодарность, преданность и любовь»[[27]].

Плодотворная деятельность мичуринцев в нашей стране всегда получала и получает поддержку и помощь со стороны Центрального Комитета партии и лично товарища Сталина. Призывы к науке товарища Сталина, его гениальное положение о служении науки народу, о значении теории для практики и практики для теории имели и имеют непосредственное отношение к биологической науке. Именно на основе этих указаний товарища Сталина биологическая наука в нашей стране стала подлинно народной наукой, которая «не признает фетишей, не боится поднять руку на отживающее, старое и чутко прислушивается к голосу опыта, практики»[[28]].

Доклад академика Лысенко на августовской сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, одобренный ЦК ВКП(б), подвел итог многолетней борьбе подлинно научной мичуринской биологии против лженауки вейсманизма-морганизма. Отныне все передовое, прогрессивное и подлинно научное в биологической науке становится под знамя мичуринской биологии. Имя Мичурина стало нарицательным, синонимом всего творческого, передового в науке. Быть мичуринцем — это значит прежде всего быть диалектическим материалистом, марксистом-ленинцем в науке.

Д. М. Трошин

Из книги «Вопросы диалектического материализма», издательство Академии наук СССР, М., 1951 г., стр. 356-375.

[1]    К. А. Тимирязев. Соч., т. VII, стр. 502.

[2]    И. В. Мичурин. Соч., т. III, стр. 309.

[3]    Т. Д. Лысенко. Агробиология, 1948, изд. 4-е, стр. 566-567.

[4]    Т. Д. Лысенко. Агробиология, 1948, изд. 4-е, стр. 599.

[5]    В. И. Ленин. Философские тетради, 1947, стр. 328.

[6]    А. Вейсман. Лекции по эволюционной теории, 1918, стр. 356-357.

[7]    Сборник «Новые уроки в биологии», № 4, 1914, стр. 116-117.

[8]    Там же, стр. 117.

[9]    Т. Г. Морган. Теория гена, 1927, стр. 251.

[10]  Цит. по книге: Хрестоматия по эволюционному учению, ред. И. И. Презеит, 1935, стр. 359.

[11]  К. А. Тимирязев. Соч., т. VII, стр. 505-506.

[12]  Г. Дриш. Витализм, 1915, стр. 178-179.

[13]  А. Вагнер. Новый курс в биологии, 1911, стр. 133-134.

[14]  Цит. по книге: В. И. Ленин. Соч., т. 14, стр. 146.

[15]  Сб. «Происхождение животных и растений», 1924, стр. 77.

[16]  К. Пирсон. Грамматика науки, стр. 434.

[17]  Там же, стр. 386, 388.

[18]  Там же, стр. 222.

[19]  О положении в биологической науке. Стенографический отчет сессии ВАСХНИЛ, 1948, стр. 520.

[20]  Э. Шредингер. Что такое жизнь с точки зрения физики? 1947, стр. 123.

[21]  К. А. Тимирязев. Соч., т. VII, стр. 505.

[22]  К. Пирсон. Грамматика науки, стр. 550.

[23]  К. Каутский. Материалистическое понимание история, т. II, 1931, стр. 319.

[24]  В. И. Ленин. Соч., т. 14, стр. 314.

[25]  К. Маркс. Теории прибавочной стоимости, т. II, ч. 1, 1936, стр. 205.

[26] См. опечатки и исправления

[27]  И. В. Мичурин. Соч., т. I, стр. 422.

[28]  И. Сталин. Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 502.