День 25 октября. (Из воспоминаний белогвардейца)

От редакции РП. В преддверии наступающей годовщины Великой Октябрьской социалистической революции мы решили дать на страницах нашего сайта несколько неожиданный, может быть, для наших читателей материал – небольшой фрагмент из воспоминаний классово противоположной стороны — царского полковника С. А. Коренева, впоследствии эмигрировавшего из Советской России. Эти воспоминания, которые мы позволили себе немного прокомментировать по ходу текста, интересны тем, что они хорошо показывают настроения и состояние эксплуататорских классов России осенью 1917 года, полнейшую недееспособность их государства, которое уже ничего не могло противопоставить трудовому народу, поднявшемуся на борьбу за свое освобождение.

Из статьи «Чрезвычайная комиссия по делам о бывших министрах», «Архив Русской Революции», т. VII. Берлин, 1922 г. Автор статьи — член указанной комиссии.

День 25 октября

Двадцатые числа октября. Большевистские рожки и ко­пыта начинают высовываться из-за кулис. Уже слышатся их определенные угрозы и обещания все разнести. И в пер­вую очередь начинает трещать наш Зимний дворец — цита­дель Временного Правительства. В связи с грозящей опас­ностью, караул в нашей комиссии увеличивается тогда втрое, — юнкеров снабжают боевыми патронами и преду­преждают быть начеку. Перед самыми окнами дворца на­чинается передвижение войск: дефилирует женский батальон, небольшие конные отряды казаков, громыхают орудия. В проходах дворцового здания, на канавках, припрятывается несколько пушек и пулеметов, — на Дворцовой площади сведены чуть ли не все юнкерские училища. Большевики уже не скрывают своей игры, — на их стороне запасные батальоны Павловского и Волынского полков, пулеметчики, равные нестроевые команды и значительная часть воору­жившихся до зубов рабочих — развязка близка.

Я живу в гостинице „Армии и флота». Она битком, сверху донизу, набита съехавшимися с фронта офицерами. Так же много, если только не больше, напихано их в гро­мадной „Астории», „Франции», „Бристоле» и разных офи­церских общежитиях. На всю эту массу свежих людей наша петроградская бестолковщина производит гнетущее впеча­тление. На фронте хоть и очень плохо, но все же не так, как здесь, да и менее там заметно это полное отсутствие власти и безнаказанность попыток живьем захватить Вре­менное Правительство. В моей гостинице офицеры соби­раются группами, суетятся и не знают, куда им приткнуться.

Оружия, кроме шашек и револьверов, у них нет, рас­поряжений со стороны военного начальства о том, чтобы куда-нибудь явиться, сорганизоваться, никаких не полу­чается, и приходится ждать, как стаду баранов, чтобы с них не только шерсть, но как бы и шкуру не спустили. Отдельные офицеры и целые их группы обращаются и ко мне: „Укажите же, что нам делать, снеситесь с кем там надо, сообщите правительству, что нас много, что мы все готовы по первому требованию выступить против зачин­щиков беспорядка, пусть нас только к этому призовут». Я сам вижу, что не использовать эту силу преступно, и про­бую изловить кого-либо из военных ответственных началь­ников, чтобы от них добиться хоть какого-нибудь толка и получить указания, как поступить. (А сам, заметьте, не берется! Тоже ищет кого-то другого, на кого можно все свалить! – прим. ред. РП) Но на военных верхах царит полнейший хаос. Верховского только что убрали из военных министров, его помощник князь Туманов отказался занять этот пост. Александр Федорович (Керенский – прим. ред. РП), конечно, занят „высшею» политикой, — во главе военного округа оказался никому не ведомый и таинственно где-то прячущийся ка­кой-то полковник Полковников, — фронт же, то есть верхов­ный главнокомандующий, никакого отношения к тылу не имеет, да и находится слишком далеко, чтобы вмешиваться в дело охраны столицы. Вот тут и ищи „вождей». (В «вожди» белогвардейцев не рвался никто. Почему? А потому что понимали, видимо, что вождь без армии – это пустое место. Сотня и даже тысяча офицерья – это не армия, армия – это солдаты, которые были не на стороне эксплуататорских классов. – прим. РП)

Туманов — мой близкий знакомый, человек он чуткий, болез­ненно все переживающий, но по своей честности не желающий взваливать на себя бремя фиктивной власти и быть мини­стром в такое время, когда всякому старанию наладить хотя какой-нибудь порядок в тылу кладется предел окриками со стороны разных „Советов». (Не было уже никакой реальной власти в руках Временного правительства! Потому автор и называет ее «фиктивной». Потому что вся власть в реале находилась в руках Советов, в руках трудового народа России – рабочих и крестьян. – Прим. ред. РП) Я ловлю его и упрашиваю взять дело организации обороны в свои руки. Он отмахивается от меня и страдальческим голосом выкрикивает: „Не могу, не в силах этого сделать, Керенский передал дело охраны Петрограда всецело в руки штаба округа, а там сидят если не предатели, то идиоты. Я уже десяток раз и лично, и по телефону говорил с командующим войсками и с на­чальником штаба округа, а они все время отвечают, что беспокоиться нечего, что все предупредительные меры при­няты и порядок в городе нарушен не будет. Вот, хотите, буду при вас еще раз им телефонировать?!» Он подходит к военному телефону и сообщается с начальником штаба округа. Я слышу его отрывочные фразы: „Офицеры, нахо­дящиеся в Петрограде, могут быть собраны и сведены в боевые единицы, время еще не ушло, — отдайте лишь при­каз, где и когда им собраться и в чье распоряжение по­ступить. — „Почему не можете? Кто приказал, — Керен­ский? — Вы уверены? — Хорошо, подождем до завтра». Затем он возвращается ко мне; „в штабе округа твердят лишь одно — опасности никакой нет, и Керенский приказал не муссировать будто бы пустых слухов и не повышать и без того беспокойного состояния мирных жителей, по­чему и офицеров призывать, по его мнению, нет никакой надобности, а если бы и понадобилось, то их всегда успеют собрать и использовать. — Во всяком случае, командующий войсками настаивает на том, что охрана столицы поручена ему и просит в это дело никого не вмешиваться. — Видите, я бессилен что-либо сделать».

Идти мне дальше некуда, возвращаюсь обратно в го­стиницу, сообщаю офицерам о результатах переговоров, на лицах большинства вижу недоверие и иронические улыбки, многие безнадежно машут руками и уходят по своим но­мерам. В городе пока все тихо, — может быть, действительно наши страхи преждевременны, и время спасти положение еще не упущено.

Утром 25 октября мне, как обыкновенно, подают к го­стинице экипаж, — еду во дворец с предчувствием чего-то скверного, но предвестников близкого грядущего опять-таки никаких не замечаю, — на улицах все буднично и обыкно­венно: привычная глазу толпа на Невском, те же спешащие на службу чиновники и „барышни», та же деловая или фла­нирующая публика; по-всегдашнему ходят переполненные трамвайные вагоны, торгуют магазины, переругиваются между собою извозчики, давят прохожих ломовики (ломовые лошади. – Прим. ред. РП), где-то перезванивают колокола, и нигде не обнаруживается пока никакого скопления войск или вообще вооруженных отря­дов, нигде в свежем морозном воздухе еще не пахнет по­рохом. Только уже у самого дворца заметно необычное шевеление: на Дворцовой площади передвигаются с места на место, строятся и вновь расходятся не особенно много­численные воинские части. Это правительственные войска. Их по сравнению со вчерашним днем как будто убыло, — потом уже я узнаю, что штаб обороны „за ненадобностью» отправил некоторые военные училища, в том числе и бата­рею михайловцев, обратно к себе в училища. Но зато Зим­ний дворец снаружи принял уже более боевой вид: все его выходы и проходы, ведущие на Неву, облеплены юнкерами. Они сидят у ворот и дверей дворца, галдят, хохочут, бе­гают по тротуару вперегонки. (Им весело, видно, было. И вправду, все ж как-нибудь рассосется само собой. – Прим. ред. РП) Их здесь, примерно, сотни четыре человек. Внутри дворца количество их тоже зна­чительно увеличилось. Когда я приезжаю в комиссию, меня там встречают с перепуганными физиономиями наши члены. „Видели? — Это уже конец, — дождались-таки».

— В чем дело? — спрашиваю я.

Оказывается, что у Дворцового моста, с наведенными на дворец орудиями, стала пришедшая из Кронштадта „Аврора», — кроме нее в город прибыли матросские отряды: по слухам, рабочие уже двинулись с Выборгской стороны, громя по дороге правительственные учреждения и стремясь к дворцу, чтобы захватить здесь министров. В сущности, последнее известие как-то мало походит на достоверное, тем более, что, насколько можно судить, жизнь в городе идет своим темпом и даже трамваи на Выборгскую сторону еще ходят, но „Аврора» — это уже, действительно, факт, матросы тоже не очень-то приятный для нас гостинец, и во дворце начинается хватание за голову. А тут ползут и новые зловещие слухи: „Из Кронштадта пришло еще не­сколько миноносцев; — правительству большевиками предъ­явлен ультиматум — или сдаться, или быть погребенными под развалинами Зимнего дворца»; — „какие-то банды уже окру­жают дворец»; — „казаки отказались выступать против боль­шевиков, ссылаясь на то, что в городе слишком мало пе­хоты, которая могла бы их поддержать в этом наступле­нии», — и, наконец: — „Керенский куда-то сбежал»…

Последнее известие заставляет наших „выразителей на­родного гнева», начиная с председателя комиссии Му­равьева, окончательно потерять и без того уже небольшие остатки мужества и решиться „сложить оружие», то есть последовать примеру Керенского и тоже удрать, пока еще не поздно. Но все же до того как предпринять этот под­виг, президиум выносит постановление о предварительном получении из штаба обороны точных сведений о создав­шейся обстановке и о затребовании оттуда гарантий нашей безопасности. В штаб для переговоров отправляюсь я вместе с другим коллегою.

Через сквозной дворцовый проход мы с набережной Невы проходим на Дворцовую площадь. По дороге нас два раза опрашивают юнкерские заставы. У входа в помещение штаба округа мы застаем настоящий муравейник. Двери штаба стоят распахнутыми настежь, по лестницам взад и вперед снуют вооруженные и невооруженные юнкера и сол­даты. Последних немного, может быть, несколько десятков человек, но юнкеров надо считать сотнями. (Солдаты были не за капиталистов и помещиков и Временное правительство: они все были на противоположной стороне – с революционными рабочими и большевиками. – Прим. ред. РП) Во втором этаже, у дверей начальника штаба, — картина: спиною к двери, рас­ставив руки, как бы препятствуя этим проникновению в святилище, стоит офицер в кавказской форме и уговаривает ломящихся в дверь юнкеров: „Уходите, господа, — я не могу вас пустить в кабинет, начальник штаба устал, он целую ночь не спал, приходите завтра». В ответ на это слышатся негодующие голоса: „Как завтра, — да у нас теперь нет патронов, а без ордера начальника штаба их из склада не дают». „Мы не можем отвечать за наши посты, у нас всего по 5 патронов на человека». „Пропустите нас к началь­нику штаба, или же пускай он вышлет нам ордера, иначе мы не можем защищаться в случае нападения». Офицер все так же равнодушно и упорно повторяет: „Я сказал вам, господа, не могу, понимаете — не могу, начальник штаба устал, подождите до завтра». — Блюститель начальнического покоя и нас не хочет пропустить в охраняемое им святая святых, но мы предъявляем ему свои грамоты и, пока он недоумевает, как на них реагировать, пролезаем мимо его носа во-внутрь. В кабинете два лица: по комнате из угла в угол почти бегает, затянутый во всю боевую амуницию, сухопарый, высокий и весь какой-то серый таинственный незнакомец, — это и есть командующий войсками округа полковник Полковников; за столом, с мирным видом до­вольного собою и другими человека, в полурасстегнутом кителе сидит, болтая короткими ножками, низенький, пол­ный, с армянским лицом — фактический руководитель всеми действиями против большевиков — начальник штаба округа генерал-майор Багратуни. При нашем входе Полковников приостанавливает свое метание, — и он, и Багратуни устре­мляют на нас изумленные и недовольные взгляды: „еще кого нелегкая сюда принесла, — этим еще что тут нужно?» Мы объясняем, кто мы такие и с чем пришли. Говорим, что в нашем распоряжении и на нашей ответственности находится большое количество исключительных по своей ценности документов и письменных материалов, относящихся не только к последнему царствованию, но и к другим эпохам, пере­житым Россиею, начиная со времен Николая I, и что мы, в целях охраны всего этого исторического богатства от рас­хищения, можем оказаться вынужденными обратиться за помощью к той силе, которая в данный момент будет хо­зяином положения, хотя бы этой силой оказались и боль­шевики. Тут нас перебивают, — Багратуни стряхивает с себя сонную флегму и вместе с Полковниковым начинает дока­зывать, что мы пришли с совершенно нелепыми предполо­жениями о возможности какой-либо опасности со стороны большевиков: „Мы вам ручаемся за то, что сегодня же к вечеру скопляющиеся на Выборгской стороне и Васильев­ском острове толпы сами разойдутся, а если бы этого и не случилось, то мы их разгоним. Сил у нас достаточно, да и Керенский уже утром на автомобиле выехал навстречу подходящим сюда с фронта, вызванным для усиления гар­низона войскам. Одним словом, к вечеру все будет кончено. И, во всяком случае, предупредите вашу комиссию, что если она посмеет каким-либо способом войти в сношение с большевиками, то и вы, и все ваши члены будете немедлен­но же арестованы». — „Ну а как же „Аврора» и матросы?» — „Аврора» стрелять не будет, да у нее нет и снарядов, матросов же мы уже почти ликвидировали, — и вообще, по­вторяем, — ваши страхи совершенно неосновательны».

Решительность тона и категоричность заверений произ­водит на нас некоторое впечатление, — обещание же нас арестовать, если мы когда-либо обратимся в Смольный, со­всем уже кажется нам ободрительным. С этим мы и воз­вращаемся назад, но уже по дороге понемногу растериваем весь наш скудный багаж только что накопившихся надежд на то, что авось и на этот раз пронесет мимо нас грозо­вую тучу: очень уж смущает нас господствующая в самом центре обороны Петрограда неразбериха, эта малочислен­ность и бессилие единственных наших защитников — юнке­ров, которым начальство не может даже удосужиться вы­дать необходимые боевые припасы, это очевидное отсут­ствие во всем деле обороны направляющей воли, эти сон­ные генералы и их надежды, что если не кривая, то Керен­ский выручит. А тут еще все та же проклятая „Аврора», хитро подмигивающая нам жерлами своих пушек, которые хотя и не будут стрелять, — как уверяют нас в этом наши полководцы, — но все же очень подозрительно смотрят прямо к нам в окна.

Результаты наших похождений мы докладываем в комис­сии. Там ими не очень обрадованы. В одной из зал соби­раемся в пленарное заседание и большинством голосов постановляем: — ввиду невозможности забрать с собою до­мой находящиеся на руках у каждого документы и след­ственную переписку, — сложить и опечатать весь материал комиссии в одном из отдаленных помещений дворца, а самим отправиться по домам и там выжидать, чем вся эта зава­руха кончится. Если все будет благополучно, то вернуться и продолжать работу по-прежнему, если же нет, то пре­доставить каждому на свой личный риск и страх предпри­нять меры к спасению тех материалов, которые будут оста­влены во дворце

Около 3 часов дня, закончив наскоро опечатание ком­нат, мы группами выходим из дворца, простившись с на­шей, остающейся во дворце, охраной. — Около дворца юн­кера по-прежнему веселятся и греются на солнце. Дальше, на Дворцовом мосту, с винтовками в руках, стоят матросы. — Один из нас, мимоходом, нарочно, чтобы определить на­строение „красы и гордости революции», обращается к ближайшему матросу с каким-то вопросом, — тот хотя и не очень как будто охотно, но отвечает, и в ответе озлоблен­ности как будто никакой не слышится.

Через мост, к нашему удивлению, идет еще трамвай. Это, как оказалось впоследствии, был уже последний пу­щенный с Петроградской стороны вагон. Я вскакиваю и прохожу на переднюю площадку. Вагон идет по Невскому. У арки главного штаба и на углу Морской патрули юн­керов останавливают автомобили и отводят их на Дворцо­вую площадь. Публика толпится на тротуарах. Магазины пока еще открыты. Вагон идет дальше.

За Полицейским мостом неожиданно попадаем уже в „оккупированную неприятелем территорию». По сторонам моста стоят два броневика с орудиями, обращенными в сторону Невы, по набережной Мойки расставлены пуле­меты и видны кучки залегших, вооруженных винтовками солдат павловского полка. Несколько человек из них, во главе с подпрапорщиком бросаются на перерез нашему ва­гону и останавливают его. Оказывается, на передней пло­щадке они заметили какого-то полковника. У него прове­ряют документы, но самого не задерживают, и мы благо­получно двигаемся дальше.

По дороге никаких больше приготовлений к боевым действиям что-то не видно. На прилегающих к Невскому улицах „благополучные россияне» занимаются своими мир­ными делам; и не предполагают вовсе, что они стоят на­кануне „советского рая». Однако, проходит всего одна ночь, и Россия становится Совдепией. Вместе с тем, при­казывает долго жить и наша комиссия.

Источник: «Октябрьская революция. Мемуары. Октябрьская революция в описаниях белогвардейцев», М, Орбита, 1991 г., стр. 162-168.