ФАШИЗМ. ч. 4. Идеология фашизма

Марксизм-ленинизм давно определил, что есть фашизм, четко и ясно изложив его сущность и вскрыв его классовые корни. Он показал, что фашизм появляется не сам по себе, не потому что так захотелось кому-то во власти — фашизм к жизни вызывают сами условия существования капиталистического общества, когда оно находится в завершающей стадии своего развития – в стадии полного загнивания и умирания, когда жизнь в таком обществе становится невыносимой подавляющему большинству населения страны, и когда капиталистическое общество вплотную подходит к пролетарской революции. Это означает, что фашизм (иначе — правый радикализм) как политическое течение есть непременный атрибут империализма, той самой эпохи, в которой мы ныне живем.

На VII  Конгрессе Коминтерна в 1935 году выдающийся болгарский коммунист, борец-антифашист, на своей собственной шкуре испытавший все «прелести» фашистской диктатуры, Георгий Димитров в своем докладе дал такое определение фашизму:

«Фашизм — это открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала… Фашизм — это не надклассовая власть и не власть мелкой буржуазии или люмпен-пролетариата над финансовым капиталом. Фашизм — это власть самого финансового капитала. Это организация террористической расправы с рабочим классом и революционной частью крестьянства и интеллигенции. Фашизм во внешней политике — это шовинизм в самой грубейшей форме, культивирующий зоологическую ненависть против других народов.»

Это определение и по сей день считается в марксизме-ленинизме наиболее полным и точно отражающим классовую суть фашизма.

Главное действующее лицо в этом определении – финансовый капитал, т.е. крупнейшие торгово-промышленные и банковские монополии, тесно сросшиеся с государственной властью, упрощенно говоря — олигархия. На современном языке это всем известные ТНК — транснациональные корпорации. Именно они экономически господствуют в эпоху империализма, переходя в определенных случаях, когда что-то  угрожает их экономическим и политическим интересам, к прямой, не прикрытой никакой демократией, террористической диктатуре – к фашизму. Вот тогда реакционное политическое течение праворадикалов (по сути, фашистов) становится господствующим, получая с всемерной помощью монополий государственную власть. Они перестраивают государство так, как наиболее удобно ТНК и олигархии, и проводят ту политику, которая им наиболее удобна и выгодна.

Приход фашистов к власти не является простой сменой одного буржуазного правительства другим, а представляет собой замену буржуазно-демократической формы правления формой террористической диктатуры, угрожающей ликвидацией всех демократических завоеваний трудящихся и самым жестким режимом эксплуатации.

Выше мы сказали — «переходя в определенных случаях к фашизму», так какие же это случаи?

Только один — когда рост революционного движения в стране и стремление трудящихся масс избавиться от гнета монополий становятся столь высоки, что методами обычной буржуазной демократии справиться с ними уже невозможно. Вот тогда олигархат (финансовый капитал) применяет последнее средство — прямое и ничем неприкрытое насилие, широко поставленный государственный террор, иначе говоря — переходит к контрреволюции, главная цель которой — во что бы то ни стало остановить и задавить назревающую революцию. То есть фашизм устанавливается всегда в преддверии революции, когда возникает прямая угроза политической власти капитала. Осознают ли это сами участники революционного движения или нет, не суть важно, важно то, что это отлично осознает господствующий класс монополистической буржуазии, классовым чутьем понимая, что если не предпринять срочных мер, ему придет конец. Вот эти «срочные меры» и есть фашизм. Последнее замечание — пояснение к возможным возражениям некоторых наших левых, не способных смотреть на вещи диалектически и обнаруживающих только те явления в нашей общественной жизни, которые уже проявились в полной мере, а не на этапе их зарождения и развития, как диалектики.

Поскольку господствующий класс при капитализме вообще, и особенно в эпоху империализма, численно ничтожен, свои интересы он всегда проводит в жизнь чужими руками, используя для этого темноту и политическую неразвитость пролетарских и мелкобуржуазных масс, которых он запутывает и одурманивает особой формой буржуазной идеологии, известной как «идеология фашизма».

Тогда же, в 1935 году, в резолюциях Коминтерна было особо подчеркнуто, что недопустимо недооценивать серьезную опасность реакционных действий буржуазии, которая подготовляет приход фашистов к власти постепенно, раз за разом проводя все более жесткие мероприятия, по крохам урезая права и свободы трудящихся и усиливая репрессии против революционного и рабочего движения. Бороться с фашизмом следует уже на этих начальных этапах, ибо подобные действия буржуазных правительств облегчают приход фашистов к власти.

«Кто не борется на этих подготовительных этапах против реакционных мероприятий буржуазии и против нарастающего фашизма, тот не в состоянии помешать, тот наоборот, облегчает победу фашизма», – говорил Г. Димитров.

Коминтерн особо подчеркивал связь фашизма и оппортунизма, указывая, что в некоторых европейских странах фашизм смог победить только потому, что было расколото рабочее движение, и назвал главную причину этого раскола – оппортунизм, который всегда в той или иной форме проповедует политику «классового сотрудничества» с буржуазией. Выступать оппортунизм может в любой форме, но это всегда есть и будет буржуазная политика в рабочем движении, задача которой и идейно, и организационно расколоть единство пролетариата, сделать его полностью неспособным к сопротивлению наступающей буржуазии.

Последнее как нельзя лучше доказали события конца XX века, когда многократно превосходящий по численности советский рабочий класс, одурманенный оппортунистической позднесоветской пропагандой, оказался неспособным противостоять наступающей буржуазной контрреволюции (по сути, мировому фашизму), разрушившей СССР и уничтожившей советский социализм.

О чрезвычайной опасности оппортунизма неоднократно предупреждал и Владимир Ильич Ленин. Еще в 1915 году в работе «Под чужим флагом» он разъяснил генетическую связь между оппортунизмом и национал-социализмом:

«социал-национализм вырос из оппортунизма, и именно этот последний дал ему силу».

Здесь Ленин именует известный нам национал-социализм (коротко «нацизм» — государственная идеология фашистской Германии) «социал-национализмом», но это одно и то же явление. Суть его –  в соединение национализма и шовинизма с идеями мелкобуржуазного социализма, что кратко может быть сформулировано идеологемой  — «социализм для одной нации», которой как раз и одурманивали пролетарские массы в фашистской Германии, разумеется, понимая под «социализмом» вовсе не то, что понимали под ним классики марксизма.

Ленин показал и механизм рождения социал-национализма:

«Каждое из многочисленных проявлений оппортунизма… во всех европейских странах были ручейками, которые все вместе «сразу» слились теперь в большую, хотя и очень мелководную – (а в скобках добавить: мутную и грязную) – социал-националистическую реку».

Вот так, шаг за шагом делая уступки буржуазии и предавая пролетариат вроде бы в мелочах, под разными предлогами идя на маленькие компромиссы в идеологии, угождая то одним мелкобуржуазным слоям трудящихся, то другим (чтобы их «не отпугнуть» излишней революционностью!), откладывая на потом (на неизвестно когда!) борьбу за социализм и довольствуясь только борьбой за сиюминутные интересы трудящихся масс и пр., приходят оппортунисты к мелкобуржуазному социализму и национализму, законченным результатом соединения которых и является фашистская идеология. То, что таких оппортунистов, прячущихся к тому же под коммунистической оболочкой, у нас в России сегодня много, говорить, вероятно, не надо. Свою подлую суть они уже проявили в полной мере, поддержав в последние годы империалистические амбиции буржуазной России не только на Украине, но и в далекой от нас Сирии, и доказав тем самым, что они являются прямыми духовными наследниками опозоривших себя партий II Интернационала.

Особенно страшен и опасен фашизм тем, что он не имеет единого лица. Фашизм многолик, он способен надевать на себя самые различные одежды, в связи с чем распознать его сразу очень нелегко, особенно если не обладаешь необходимым политическим знанием (в первую очередь, знанием марксизма-ленинизма) и не способен разглядеть его классовую суть. История и современность дают нам многочисленные примеры такой мимикрии. Это и «национальный социализм», как было в гитлеровской Германии, это и «корпоративное государство», как в фашистской Италии, и «исламский фундаментализм» в лице ИГИЛ, движения талибан и т.п., выступающий под лозунгами создания «Великого Арабского Халифата», очень распространенный в мусульманском мире. Европейский и американский фашизм действует под прикрытием «защиты европейской цивилизации и ее «святынь» — демократии, свободы, справедливости». Из той же «оперы» и «православный социализм», активно рекламируемый сейчас в России КПРФ вкупе с русскими националистами. А есть и просто кощунственные варианты, например, «восстановление Советской «империи»», чем нередко прикрывается российский империализм.

Обращает на себя внимание тот факт, что в этой внешней оболочке всегда присутствует часть, свойственная эксплуататорским обществам — либо религия как основа мировоззрения всех эксплуататорских классов, либо в той или иной форме национализм как идеология конкретно класса буржуазии. Практически всегда там встречаются и ссылки на социализм, разумеется, в его реакционном, мелкобуржуазном, а не научном  понимании — как «социальное государство». Но  этот «социализм» всегда предполагается для не для всех, а только лишь для какой-либо изолированной группы населения — «нации», «братьев по вере», русских или славян, «европейской цивилизации», «арабского мира» или мусульман и т.п.

Идеология фашизма имеет колоссальное значение для установления фашизма, ибо без нее праворадикалам невозможно мобилизовать массы населения на поддержку нового фашистского режима. Это показывает не только пример гитлеровской Германии, но и всех последующих фашистских диктатур, которые предъявил мировой истории XX век и которые стремится продемонстрировать нам век XXI.

Разгром фашистской Германии тогда в 1945 году, к сожалению, не уничтожил главного — технологий одурманивания трудящихся масс, а ведь они оказались очень эффективными — напомним, что немецкий рабочий класс был на тот момент времени одним из самых революционных в мире, и он не смог им ничего противопоставить. Вот это бесценные для мирового капитала открытия гитлеровских фашистов — технологии манипуляции массовым сознанием и насаждавшаяся с их помощью идеология фашизма, мировым империализмом были бережно сохранены и приумножены, что в значительной степени и позволило ему позднее, в конце XX века, уничтожить мировую систему социализма.

Вопрос как сумел фашизм подчинить себе революционный и достаточно организованный немецкий рабочий класс многие десятилетия беспокоил мировое коммунистическое движение. Исследования советских марксистов частично дали на него ответ.

Коротко он звучит примерно так: потому, что немецкий рабочий класс был организован. Но одной организации рабочего класса мало. Не менее важно и то, кем ты организован, кто тебя ведет и главное — куда ведет. Лидеры немецкого рабочего класса — оппортунисты, проявившие себя «во всей красе» еще в Первую мировую, повели его не туда, куда было нужно самому рабочему классу — к социалистической революции, а куда было угодно немецкой буржуазии — к подчинению рабочего движения ее интересам. Оппортунисты проводили предательскую политику в рабочем движении — буржуазную, а не рабочую, не пролетарскую. Они сумели дезориентировать немецкий рабочий класс, расколоть его, что не позволило выступить ему единым фронтом вместе со всеми трудящимися массами против крайней реакции. И этим немедленно воспользовалась фашиствующая буржуазия. С помощью социальной демагогии и технологий управления массовым сознанием она сумела оторвать от рабочего класса значительную часть трудящихся с мелкобуржуазным сознанием и увлечь их своей гнилой фашистской идеологией.

Отсюда прямо следует первый вывод, что для того, чтобы бороться с фашизмом и  победить его, не позволить реакционной фашистской буржуазии прийти к власти, необходимо победить оппортунизм, нужно уничтожить всякие остатки его в рабочем движении — только тогда рабочий класс может быть в значительной степени защищен от заражения подлой фашистской идеологией.

И второй вывод — окончательную и гарантированную защиту от фашистской идеологии может дать только диалектико-материалистическое мировоззрение как мировоззрение революционного класса — рабочего класса, ибо только с его помощью можно разоблачить подлую и лживую идеологию фашизма и вскрыть все методы, которые использует реакционная буржуазия для манипуляции массовым сознанием трудящегося населения в целях сохранения своего политического господства. Это значит, что пропаганда марксизма в среде рабочего класса и трудящихся масс, составляющих подавляющее большинство современного общества, должна быть поставлена на самую широкую основу с использованием всех новейших технических средств коммуникации, которые создало капиталистическое общество.

Но эти выводы еще не могут нам дать ответов на все вопросы, которые возникают у изучающих фашизм как явление, ибо на важнейший вопрос — как бороться с идеологией фашизма, как вырвать из-под ее влияния тех, кто уже ею заражен, ответа пока нет. Дать его предстоит нашему поколению. Это, можно сказать, наша историческая задача, не решив которую, мы не сможем решить и нашу главную задачу — задачу перехода к социалистическому обществу. Да, она необычайно сложна. Но у нас просто нет иного выбора, как решить ее. Иначе мир надолго погрязнет в войнах, платя за отсутствие ответа десятками миллионов человеческих жизней.

Чтобы ответить на вопрос как бороться с идеологией фашизма, для начала необходимо тщательно изучить эту идеологию, четко понять для себя, что она собой представляет. Рассмотрим ее вкратце на примере идеологии германского национал-социализма, поскольку в нем все черты фашистской идеологии проявились наиболее ярко — практически то же самое было продемонстрировано и впоследствии в других странах, хотя и в несколько другом обличии.

Идеология фашизма

Еще в 1923 г., оценивая политическое положение в Италии, Клара Цеткин, выступая на расширенном пленуме ИККИ, обратила внимание на определяющее значение идеологического фактора в победе итальянского фашизма над организованным итальянским пролетариатом и всеми демократи­ческими силами страны.

«Не следует забывать, — говорила она, — что задолго до подавления рабочего движения при помощи терро­ристических актов фашизм сумел одержать идеологическую и политическую победу над движением, и надо отчетливо понять, чем это объясняется. Весьма опасно пренебрегать значением идеологической и политической победы над фашизмом».

На эту сторону дела обращал внимание и Г. М. Димитров, подчеркивавший на VII конгрессе Коммунисти­ческого Интернационала, что фашизм не только разжигает глубоко укоренившиеся в массах предрассудки, но и играет

«на лучших чувствах масс, на их чувстве справедливости и иногда даже на их революционных традициях». «Фашизм, — говорил он, — стре­мится к самой безудержной эксплуатации масс, но подходит к ним с искусной антикапиталистической демагогией, эксплуатируя глубокую ненависть трудящихся к хищнической буржуазии, к бан­кам, трестам и финансовым магнатам и выставляя наиболее заман­чивые для политически незрелых масс в данный момент лозунги».

И далее:

«Силу идеологической заразы фашизма мы ни в коем слу­чае не должны недооценивать».

Речь идет о безжалостном, циничном и жестоком враге, который очень изощренно и по-иезуитски эксплуатирует национальные чувства и предрассудки масс, и их антикапиталистические настроения в инте­ресах крупного капитала.

Однако сказать, не значит сделать. Хотя VII конгресс Коминтерна в своей резолюции обратил серьезное внимание на необходимость систематической идеологической борьбы против фашизма, тем не менее, коммунисты на практике идеологи­ческую борьбу против фашизма проводили из рук вон плохо, а то и не проводили вовсе, полагая, что вопрос идеологии — второстепенный вопрос по сравнению с вопросом организационным. (Полная аналогия с нашими современными меньшевиками-«экономистами» — РКРП, ФРА и пр.)

Но дело не в том, что они были плохими коммунистами. Такое отношение к идеологической борьбе с фашизмом было обусловлено рядом причин, как субъективных, так и объективных.

Немалую роль, например, играло то, что коммунисты, идеоло­гия которых основана на строго научном учении, привыкли пони­мать под ней более или менее обоснованную или, по крайней мере, стройную и логическую систему взглядов, а идеологическую борьбу с противником рассматривать как доказательство ложности его взглядов путем выявления их противоречивости, научной несостоятельности, неверности исходных предпосылок и т. д.

Но фашистская идеология с самого начала не отвечала ни одному из этих критериев. Априорная ненаучность ее посылок были очевидны любому мало-мальски образованному человеку и уж тем более специалистам. Отдельные составные части идеологического «уче­ния» фашизма не только противоречили друг другу, но были просто несовместимы. Беспринципная, прагматическая смена одних лозунгов другими, осуществлявшаяся по мере изменения политического курса, еще больше запутывала картину. Как бороться с такой идеологической кашей, было неясно. (К сожалению, это неясно до сих пор. Как пример, как бороться против лозунга «кто не скачет, тот москаль»? А ответ нужен, он жизненно важен. Ибо этот лозунг типичный пример идеологии и политики фашизма. Чуть ниже мы объясним почему.)

На эту особенность фашистской идеологии — противоречивость, изменчивость до противоположного, крайнюю эклектичность и заведомую глупость — обращали внимание и многие  критики из буржуазных рядов (из тех, что поадекватнее):

«Смесь бушующих чувств и необузданного стремления к активности играющих в индейцев детей с цинизмом, оппортунизмом, жестокостью, лживостью, нена­вистью, завистью, честолюбием, бесчестием, интригами и повышенной сексуальностью. Варварство, порожденное не незрелостью, а ленью. Отвратительное рыло недоучки, прикрывающегося псевдонаучными формулами. Истерический транс безответствен­ных и декадентствующих интеллектуалов, подстегивавших массы своими фразами, морочивших им головы при помощи фразеологии, к которой когда-то прибегали Лессинг, Гете и Шопенгауэр»

— так характеризовал фашистскую идеологию Вильгельм Репке, швейцарский экономист, профессор Института международных исследований в Женеве, один из создателей теории «социального рыночного хозяйства».

«Критика идеологии… не может быть применена к идеоло­гии правого радикализма, ибо у нее нет рациональной сердцевины, которую можно было бы подвергнуть критике. Уровень праворадикальной идеологии просто ниже любой критики… Задача этой идеологии не убеждать людей, а организовывать их»,

— пишет западногерманский философ и социолог, профессор Петер Фурт.

Последнее — очень важно! Не убеждать, а организовывать! Организовывать любым способом, все равно как — прыгая ли вместе или болея за футбольную команду… Это взывание не к сознанию, а опора на эмоции, на единение все равно с кем и ради чего!!! Это паразитирование на тяге людей к коллективизму как состоянию человека, обеспечивающее ему бОльшую безопасность. Для тех, у кого есть возможность реализовать это свое стремление в настоящем коллективе единомышленников, такая идеология опасности не представляет (пример, коммунисты, рабочие, объединенные в свои организации и пр.). А вот люди духовно одинокие — одинокие по разным причинам, например, безработные длительное время, занятые не полный рабочий день и нестабильно, деклассированные, учащиеся в учебных коллективах, где нет тесного духовного единения и пр. — все они подвержены ей очень сильно. (Здесь имеет смысл подумать над таким решением вопроса — а может каким-то образом объединять их, сплачивать, организовывать в нормальные коллективы, занятые каким-то хорошим, полезным для рабочего класса делом, давая тем самым возможность этим людям удовлетворить свою потребность в коллективизме? Создавать свои организации, правильные, в интересах трудящихся масс, в их собственных классовых интересах, и тем самым вырывать из фашистских? Вот где был прокол украинских оппортунистов — полное отсутствие работы с молодежью! То же и в России — тут полная аналогия с Украиной и другими странами мира: огромные массы брошенной на произвол судьбы молодежи, которую отлично подбирают праворадикалы — те же объединения футбольных фанатов, байкеров, которые уже проявили себя как крайние реакционеры, и т.п.)

Эта особенность фашистской идеологии — то, что она «ниже любой критики» —  порождает недооценку эффективности ее воздействия на массы, а в некоторых случаях даже стремление отрицать сам факт ее существования.

(И это, к сожалению, массовое явление среди современных левых. По сути, они в подавляющем большинстве своем как более правые их них, реформисты (РКРП, РКРП и пр.), так и крайне левые (анархисты, анархо-синдикалисты, анархо-коммунисты и пр.), не видят никакой опасности в фашистской идеологии, и даже не способны увидеть ее признаки! Снос памятников Ленину для них фашизм, а вот «кто не скачет, тот москаль», это не фашизм. Хотя первое есть прямое следствие второго. (Диалектика!) И второе — многократно опаснее! Ибо под таким идеологическим воздействием от уничтожения камней легко перейдут к уничтожению людей. Собственно, уже перешли, и на Украине, и в России. Война на Донбассе — это  показатель. Зачем там уничтожили всю экономику и тысячи людей? Не понимая классовой сущности империализма, на этот вопрос не ответить. Хотя в России снос памятников не был столь демонстративным — он шел тихо и незаметно многие годы, как и сжигание коммунистической литературы. Но российские «коммунисты» упорно не видели в этом фашизм, как не видят они проявления фашизма и в том истерическом патриотизме, выражающимся одним словом «Крымнаш». Может потому, что они сами давно под ее влиянием и своим оппортунизмом усердно помогали его развитию?)

Следствием недооценки воздействия фашист­ской идеологии на массы (ввиду ее заведомой глупости!) и отрицания ее сущест­вования и было недостаточное внимание к идеологической борьбе против фашизма. Сравнительная легкость доказательства ненаучности фашистских «теорий» создавала иллюзию их сокрушительного разгрома, исключающего возможность нового их возрождения. Возникал соблазн упрощения позиций идейного противника. Атакам подвергались наиболее уязвимые, но далеко не самые важ­ные стороны его мировоззрения. Не  учитывалась его способность к лавированию, к быстрой трансформации оказавшихся несос­тоятельными позиций и лозунгов, к тотальной лжи и циничной, прямо-таки беспредельной демагогии.

Не было обращено достаточно внимания и на то, что ненаучность идеологии фашизма, являясь причиной ее слабости в стратегии, с точки зрения тактики, особенно в исторической перспективе, оказалась очень выгодной. Исторический опыт показал, что эта сторона дела сыграла большую роль в успехах, достигнутых фашистами.

«Неясная программатика позволила национал-социалистам выступать одновременно и в антикапиталистическом, и в антипролетарском облаче­нии, изображать себя в качестве и реставраторской, и револю­ционной силы, провозглашать себя националистами и в то же время социалистами. В результате партия сумела приобрести себе сторонников во всех социальных слоях немецкого наро­да»,

— с полным основанием отмечает немецкий исследователь Вальтер Хофер. (Всеядность!!! Подбор по принципу практического эффекта, позволяющего собрать массы. Н-да, это проблема… Тут думать надо, что можно противопоставить.)

На эту сторону дела указывал и немецкий политический деятель, политолог Герман Раушнинг, сам состо­явший одно время в нацистской партии, встречавшийся неоднократно с Гитлером и хорошо знакомый с особенностями ее идеологии. Для национал-социалистов, писал он, «чем противоречивей и иррациональнее учение, тем оно лучше, эффективнее». Национал-социалистское руководство полностью отдавало себе отчет в том, что его сторонники

«воспри­нимают какую-либо одну сторону учения, что масса никогда не в состоянии охватить его в целом. Тот, кто в состоянии сделать это, должен был либо войти в состав элиты, либо подвергнуться избиению как интеллигент и либерал».

О противоречивости и ненаучности фашистской идеологии как выражении ее «жизненности» и «силы» не раз откровенно гово­рили и сами нацистские лидеры. В официальных тезисах, разработанных так называемой Высшей политической школой национал-социалистской партии, постулировалось:

«Национал-социализм не может быть доказан и не нуждается в доказательствах. Он обосновывает сам себя своей деятельностью, обеспечивающей жизнь общества. Тот, кто пытается прийти к национал-социализму лишь при помощи ученических (теоретических) доказательств, тот не ощущает непознаваемого духовного смысла истинной, то есть национал-социалистской политики».

Голый идеализм, как видим. Сродни идее Бога. При таком подходе даже самое убедительное дока­зательство ненаучности фашистской (национал-социалистской) идеологии не могло быть решающим фактором борьбы с ней, ибо большинство ударов заведомо шли мимо цели.

Важной чертой фашистской идеологии, вытекавшей из ее про­тиворечивости и непоследовательности, была особая привержен­ность к примитивизации, рассчитанной на эффективное воздей­ствие на пассивные, политически неопытные и отсталые слои насе­ления. С этим было связано и характерное для идеологии фашизма подразделение на идеологию масс и идеологию элиты. Обе эти идео­логии не были полностью оторваны друг от друга. Многие из фашистских идей, рассчитанных на мас­совое потребление, определяли мировоззрение и соответственно поведение представителей элиты. Антигуманизм, расизм, прекло­нение перед грубой силой были рассчитаны на потребление не в массах, но и внутри руководящего слоя. Тем не менее, фашистская идеология, рассчитанная на элиту, во многом отлича­лась от «массовой продукции».

«Доктрина существует для массы… Она инструмент господства над массами. Элита сама стоит выше доктрины. Она использует ее наиболее целесообразным путем для осуществления своих стрем­лений»,

— рассказывал об этом Раушнинг.

Для идеологии фашистской элиты был характерен аристокра­тизм, основанный на ницшеанском презрении к простому человеку, к плебсу, к больным и слабым. Идеология, рассчитанная на массо­вое потребление, выдвигала на первый план принципы примата простого человека, человека труда, социальной справедливости и народности. Для элиты расовая теория нужна была потому, что оправдывала ее особое положение в обществе с помощью дополнительных, биологических аргументов. Для мас­сового потребления внутринациональная сторона расовой теории всячески затушевывалась. Зато постоянно подчеркивалась ее межнациональная сторона, позволявшая воспитывать чувство пре­восходства своего народа над другими и тем самым подводить идео­логическую базу под политику агрессии и национального угнете­ния и так далее.

Не меньшее значение имели различия в форме выражения идеологии для элиты и масс. В рамках элиты допускалось идеоло­гическое мудрствование, попытки логического обоснования тех или иных положений, разработка аргументации и так далее. В идеологии, рассчитанной на массы, это считалось не только излишним, но и вредным.

В одной из своих речей, произнесенных в конце 20-х годов в Гамбургском национальном клубе перед представителями мест­ной крупной буржуазии, Гитлер излагал взгляды на массовую идеологию следующим образом:

«Прежде всего, необходимо покон­чить с мнением, будто толпу можно удовлетворить с помощью мировоззренческих построений. Познание — это неустойчивая платформа для масс. Стабильное чувство — ненависть. Его гораздо труднее поколебать, чем оценку, основанную на научном позна­нии… Широкие массы проникнуты женским началом: им понятно лишь категорическое, «да» или «нет»… Массе нужен человек с кирасирскими сапогами, который говорит: этот путь пра­вилен!..»

(Очень страшно, когда понимаешь, глядя на нашу современную жизнь в России, что в какой-то степени (разумеется, со своей буржуазной классовой позиции) он прав — обывательское сознание явно стремится к «сильной руке», «лидеру нации», к «порядку», причем всё равно какому, и т.п., на чем отлично спекулируют российские пропагандисты выдавая нынешнего Президента РФ за такую «сильную руку». «А кто, кроме него? Ведь нет никого больше? Он — вон какой решительный, молодец! Крым взял!» Это все потенциальная социальная база фашизма в России, стране, победивший в 1945 году германский фашизм. Страшная ирония судьбы. Но это факт — за оппортунизм приходится платить очень жестоко.)

Соответствующий принцип был положен фашистским руко­водством в основу пропаганды, технологий управления массовым сознанием. Но не только пропаганда, но и сами идеологические концепции под­гонялись под эту установку.

«Мы, национал-социалисты, — писал Геббельс, — не отцы церкви, а агитаторы и борцы за наше учение».

Под предлогом борьбы с опостылевшей народу пустой высокопарной болтовней, ставшей неотъемлемой отличительной чертой Веймарской республики (буржуазная республика, существовавшая в Германии до прихода фашистов к власти), «агитаторы и борцы» из НСДАП низво­дили любую концепцию до простого лозунга, ощущение неопро­вержимости которого создавалось путем непрестанного повто­рения.

Подобным предельно очищенным от осмысления лозунгам, дей­ствовавшим не столько на разум, сколько на чувство, антифашисты часто противопоставляли убедительные, хорошо аргументирован­ные, научно обоснованные возражения, обладавшие, однако, одним существенным недостатком: они просто не воспринимались боль­шинством из тех, кому они были адресованы.

Истоки и развитие нацистской идеологии

Нацистские идеологи упорно пытались создать впечатление, будто их мировоззрение является законным наследником чуть ли не всего возвышенного и высокоидейного, что существовало в интел­лектуальной жизни Германии на протяжении всей ее истории. (И здесь полный аналог с тем, что мы видим, в частности, на Украине. Хотя и в России та же тенденция, здесь уже и Сталина пытаются приспособить для реакционных целей буржуазии.)

В официальном перечне якобы классиков национал-социализма встречают имена крупнейших философов Герма­нии от Гегеля до Ницше, выдающихся просветителей и всемирно известных деятелей национальной культуры. Но большинство этих лиц в действительности не имело  прямого отношения к фашистской идеоло­гии, разве только своими идеалистическими концепциями, всегда оказывающимися «ко двору» у эксплуататорских классов. Обращение нацистов к памяти немецких классиков носило весьма утилитарный характер и преследовало цель поспекулировать на их памяти.

Наиболее важные истоки и составные части нацистской идеологии следующие.

Прежде всего, это пангерманизм — традиционный пангерманский шовинизм, возникший в 80 —90-х годах позапрошлого века как идейное выражение имперских устремлений германской буржуазии. Три основные идеи, опреде­лявшие деятельность пангерманистов: господствующее поло­жение Германии в континентальной Европе, объединение всех говорящих по-немецки народов и национальных групп в рамках Германской империи и расширение германских колониальных владений — были приняты на вооружение нацизмом без каких бы то ни было существенных коррективов. (Сравните с идеологией ИГИЛ!)

Далее это т.н. «феодальный социализм» — специфическая форма феодальной критики капитализма, получившая широкое распространение в Германии еще в первой половине 19 века и ставшая с течением времени традиционным направлением в идейной жизни Германии.

Источником всех бед страны феодальные критики капитализма, иногда называвшие себя социалистами (как видим, даже такой «социализм» бывает в реакционных концепциях!), считали развитие капиталистических производственных отношений после буржуазной революции 1848 г. Их идеал был Бисмарк и его Германская империя. Но они критиковали Бисмарка за его излишний либерализм и содействие насаждению в Германии торгашеского духа, источником которого объявлялась Англия. В качестве антипода ей противопоставлялась Пруссия. Англия — либеральный хаос, Пруссия — порядок; Англия — отсутствие внутреннего мира, Пруссия — образец содружества сословий; Англия — символ отчуждения человека от общества, крайний индивидуализм и эгоизм, Пруссия — образец развитого общественного сознания и чувства долга.  (Напоминает сегодняшнее противопоставление России США российскими идеологами: там, в США, все плохо, а здесь у нас — якобы все хорошо.) Положительные качества Пруссии связывались с ее историческими, солдатскими традициями. Соответственно критика капитализма сопровождалась неприкрытой апологетикой милитаризма. Наиболее ярко эти идеи развивал Карл Родбертус Ягетцов (1805—1875). В начале XX в. эти идеи реакционного феодального социализма вновь возродились «почвенническом движении» («фелькише»), а через него вошли в идеологию нацизма.

Еще один идейный источник — расовая теория, родившаяся в середине прошлого века в качестве учения, оправдывавшего колониальную политику крупных европейских держав мира, в первую очередь Англии и Франции —  работы Ж. А. Гобино, де Ляпужа и их французских и английских последователей. Сначала она не была востребована в Германии, но когда германский империализм почувствовал себя достаточно сильным, чтобы приступить к проведению имперской политики, расовая теория дала могучие поросли. Первым выступил с данной идеей, применив ее к Германии, Хаустон Стюардт Чемберлен, принявший германское подданство англичанин, женившийся на дочери великого Вагнера. Вскоре после появле­ния его первых работ, посвященных разработке германского ва­рианта расовой теории, на немецкий книжный рынок хлынул поток аналогичных трудов, в которых идеи, высказанные Чемберленом в дилетантской форме, уже подавались в научном облачении. Наибольшую известность среди этих трудов получили книги Людвига Вольфмана, и прежде всего его «Поли­тическая антропология».

С работами такого рода тесно смыкалась чисто антисемитская литература как иностранного, так и немецкого проис­хождения. Что интересно, немалое место в ней занимали работы Евгения Дюринга, того самого, раскритикованного Фридрихом Энгельсом в работе «Анти-Дюринг», который к концу своей жизни превратился в веду­щего теоретика германского антисемитизма. В его работах особенно ярко представлен элемент соединения анти­семитизма и «социализма» — прием, широко использованный впоследствии идеологами и пропагандистами национал-социализма

Еще один исток — теперь уже австрийского происхождения. Это своеоб­разная форма националистического рабочего движения, родившаяся в Австро-Венгерской монархии, отличавшейся особой остротой национальной проблем. Германский фашизм использовал ее впоследствии в своем основном наборе инструмен­тов социальной демагогии.

К началу XX в. в результате слияния различных политических, профессиональных и молодежных групп в Австрии образовалась партия, которая первой приняла название национал-социалист­ской. Этой партией была также выработана система взглядов, изложенная в программных заявлениях, а также главным образом в работах теоретика австрийского «национального социализма» Рудольфа Юнга. Во взглядах Юнга причудливо сплетались лозунги, навеянные интересами политической и экономической борьбы рабочего класса с реакционными предрассудками мелкобуржуазного национализма и шовинизма. Отдельные идеи были заимствованы национал-социалистами у своих итальянских единомышленников.

В пополнении идейного багажа германского фашизма сыграли и некоторые отдельные теоретики, прежде всего, конечно, Ницше. Антидемократизм, отрицательное отношение к парламентаризму, презрение к слабым, апологетика аристократии тела и духа — это все у германского нацизма из учения Ницше.

Ницшеанский взгляд на действительность воспринимался глав­ным образом через призму его последователей и толкователей, среди которых особо выделяется О. Шпенглер. Как оригинальный мыслитель Шпенглер в подметки не годился своему духовному наставнику, но в роли компилятора и популя­ризатора его идей он добился больших успехов. Шненглеровские работы сыграли ре­шающую роль в подготовке значительной части немецкого бюргер­ства к приятию нацистской идеологии.

Шпенглер спустил с небес абстрактного и полуутопического ницшеанского сверхчеловека. Он придал ему вполне земную стать современного цезаря и кондотьера, которому выпала «историческая задача» — взять на себя ответственность за судьбы цивилизации в условиях «заката Европы». При такой трактовке несколько аб­страктные призывы к насилию и отрицание гуманизма, характер­ные для Ницше, приобрели вполне конкретный смысл.

«Человек — это хищное животное. Я буду утверждать это постоянно, — писал Шпенглер в одной из своих книг, оказавших наибольшее воздействие на идеологию национал-социализма. — Все эти добродетельные ханжи и проповедники социальной этики, которые пытаются закрыть глаза на данный факт, тоже хищные звери, но с вырванными зубами, ненавидящие других за агрессив­ность, от которой они сами благоразумно воздерживаются… Называя человека хищным зверем, кого я обижаю: человека или зверя? Ведь великие хищные звери — это благородные создания совершенного типа, чуждые лживой человеческой морали, порож­денной слабостью».

Причем Шпенг­лер делал из такой декламации конкретные, практические выводы. Он реко­мендовал «во имя оздоровления общества» полностью свернуть социальное законодательство и социальную благотворительность, ликвидировать общест­венные заведения, облегчающие жизнь слабым, больным и не­полноценным и тормозящие тем самым естественный процесс освобождения общества от всего, что ему мешает.

Отношение Шпенглера к борьбе, воспринимаемой как неогра­ниченное применение насилия во имя реализации стремления к власти и господству, — это тоже перепев Ницше:

«Борьба — основной источник жизни, сама жизнь. И даже жал­ким пацифистам не удается вытравить из собственных душ по­зывы к борьбе».

То же самое можно сказать об отношении Шпенглера к народным массам:

«Рожденный для господства может использовать массу, но он презирает ее».

Однако Шпенглер стремится не просто повторять Ницше, но и дополнить его и дополняет он его своеобразной «положительной программой», взятой напрокат у «феодальных социалистов». Эта смесь ницше­анства и феодальных утопий середины XIX в. и дала идейный суррогат, получивший название «прусского социализма». Основное назначение этого суррогата Шпенглер формулировал весьма откровенно:

«Задача состоит в том, чтобы освободить немец­кий социализм от Маркса. Немецкий, ибо другого не сущест­вует»…

(Вот где враг-то, оказывается! Открылось «милое личико» и классовая суть «социализма»!)

Уже из этой цитаты нетрудно представить себе, какое содержа­ние вкладывает в понятие «социализм» Шпенглер. Социализм столь тесно связан для него с «немецким», или, точнее, «прусским» духом, что  становится просто иным наименованием порядков, царивших в Пруссии со времен великих курфюрстов.

«Социализм — это сила, сила и еще раз сила». «Со­циализм, если рассматривать его с технической точки зрения, — это принцип чиновничества. В конечном итоге каждый рабочий приобретает статус чиновника вместо статуса продавца. То же самое происходит с предпринимателем. Подобно тому, как сущест­вуют военные и транспортные чиновники, появляются промышлен­ные и торговые чиновники».

Слышится явный перепев итальянских фашистов с их «корпоративным государством» и явный намек на столь любимый сердцу мелкобуржуазного обывателя «порядок».

Далее тема «порядка» звучит гораздо более откровенно. Для Шпенглера социализм — это антипод «либерализма», то есть капитализма на стадии свободной конкуренции, и его порождения — парламентской си­стемы. Центр «либералистского» общества, по-Шпенг­леру, индивидуум, личность. Поэтому социализм — есть отрицание индивидуума, его поглощение обществом, персонифицирован­ным в лице государственного руководства.

««Либерализм» — это анархия, отсутствие ясно выраженной цели, свободная игра сил. Социализм, напротив, — это дисциплина, твердый государственный порядок, иерархия».

(Вот он и появился, фашистский «новый  порядок», стоивший десяткам миллионов людей их жизни!)

Аналогичную метаморфозу Шпенглер пытается произвести и с другими понятиями, похищенными им из арсенала революцион­ного пролетарского и демократического движения. Так, наряду с социализмом он охотно оперирует термином интернационализм. В отличие от примитивных шовинистов, просто отвергающих интернационализм, он пытается приспособить его к нуждам германского империализма. Для этого он призывает на помощь расовую теорию. На ее основе Шпенглер строит «новую» концепцию «расового интернационализма»:

«Истинный интерна­ционал, — пишет он, — возможен лишь в результате победы идеи одной расы над всеми другими, а не путем растворения всех то­чек зрения в едином, бесцветном целом».

Итак, не просто замкнутость в национальных рамках, а фашист­ский «интернационал» на службе империалистической Германии. Этот идеал Шпенглера стал впоследствии основой практической политики эсэсовского руководства, пытавшегося расширить массовую базу своего «государства в государстве» путем создания инонациональных фашистских организаций и воинских соеди­нений (РОА, ОУН-УПА и т.п.)

Практическая цель шпенглеровского «социализма» очевидна: объединить, как он пишет сам,

«наиболее ценную часть немецких рабочих с лучшими носителями старопрусской государственной идеи». Это объединение «должно покоиться на едином чувстве долга, осознании величия задачи, готовно­сти подчиняться, чтобы господствовать, умереть, чтобы победить, на способности принести величайшие жертвы для достижения своей цели».

Иными словами, речь идет о том, чтобы, используя популярность идеи социализма среди немецкого рабочего класса, повести его по пути, угодному правящим классам, заставить его во имя социализма подчиняться чужому господству, умирать ради чужой победы и нести величайшие жертвы для достижения це­лей господствующих классов. (Очень «мило»! Но ведь сработало. Вот что страшно!)

Поскольку рабочий класс Герма­нии представлял собой хорошо организованную, мощную силу, бывшую главным препятствием для осуществления воли власть имущих, подобная теория была для реакционной буржуазии истинной находкой. В несколько модифицированном виде она стала идеологическим стержнем, обеспечившим относительную стабильность национал-социалистского режима, в значительной степени нейтрализовав с помощью оппортунистов идеи научного социализма.

Еще один кумир правого крыла германской буржуазии — Меллер ванден Брук. Его любимым коньком был гипертрофирован­ный национализм. Запад для него — источник разложения и упадка. Глубокая ненависть к Франции как державе-победительнице, навязавшей Германии Версальский договор, побудила Брука отнести Германию полностью к «Востоку» и позволило ему скон­струировать теорию о немцах как «восточном», то есть в его трактовке «молодом» народе.

Как и все остальные идеологи нацистов, Меллер ванден Брук был расистом. Однако его расизм не имел столь примитивно биологического характера, как у других. Делая ставку на образованного, интеллектуально развитого читателя, Брук не мог полностью игнорировать ши­роко известные научные данные относительно происхождения, развития и смешения рас. Поэтому он полемизировал против примитивизма в этом вопросе, который, как он утверждал, способен только скомпрометировать идею. Для самого Брука была важна не расовая чистота, а расовое единство. Раса, постоянно подчеркивал он, — это не столько прошлое, сколько будущее народа: она должна вызревать в борьбе.

Меллер ванден Брук считал лучшим средством привлечения трудя­щихся, и прежде всего рабочего класса, на сторону правящей элиты национализм.

«Националист, — подчеркивал он постоянно, — не должен смиряться с тем, что имеются миллионы немцев, которых марксизм отвратил от идеи нации. Он должен бороться против такого поло­жения».

Особое место среди видных идейных предшественников на­ционал-социализма занимает и известный германский географ Фридрих Ратцель, человек консервативного образа мышления, к тому же крайний националист. Ратцель выпустил книгу «Политическая география», положившую начало системе геогра­фических оправданий политики экспансии и захватов. В этой книге была изложена концепция, получившая впоследствии название теории «роста пространственных размеров государства», согласно которой рост территории государства представляет собой неизбежное следствие процесса роста народов. В качестве главного аргумента для доказательства своей теории Ратцель использовал ссылку на постоянное увеличение населения. Это увеличение, утверждал он, оказывает давление на границы госу­дарства, которые соответственно проявляют постоянную тенден­цию к расширению. Чтобы приспособить эту теорию к конкретным интересам германской буржуазии, Ратцель дополнил ее тезисом о соответст­вии размеров государств уровню культуры народа. Согласно его утверждениям, народы, стоящие на низкой ступени культуры, образуют, как правило, малые государства, в то время как для высококультурных народов характерно стремление к образованию больших государственных организмов. Отсюда следовал вывод, что поглощение малых государств крупными — это неизбежное след­ствие и показатель роста культуры.

Впоследствии идеи Ф. Ратцеля были подхвачены шведским профессором Рудольфом Челленом и отставным немецким генера­лом Карлом Хаусхофером, сформулировавшими основы так назы­ваемой «геополитики», науки, широко использованной нацистами для оправдания внешнеполитических захватов в 30—40-х годах. (И которую сегодня активно используют все империалистические страны мира.)

Социальное содержание нацистской идеологии

О крайней противоречивости тезисов нацистской идеологии мы выше говорили. Она действительно создает ощущение беспрецедентного эклектизма. Аристократизм и «народность», национализм и идея наднациональной общности фашистов, анти­капитализм и теория созидательного капитала, проповедь автар­кии и идеи единого европейского рынка, расистское оправдание кастовости и проповедь народной общности, возведенное в теорию презрение к массе и провозглашение человека труда солью фашист­ского общественного строя. И все это в одной «кастрюле».

Однако есть во всех этих идеях и нечто общее. Они явно тщательно отобраны, причем под опреде­ленным углом зрения. Главным принципом этого отбора был антимарксизм. (И пой сей день это главный принцип, на основании которого формируется любая фашистская доктрина, хоть православный социализм, хоть исламский фундаментализм.)

Нацистские руководители постоянно подчеркивали особую важ­ность этой стороны своей идеологии. Выступая в мае 1933 г. на конгрессе Немецкого трудового фронта в Берлине, Гитлер говорил:

«14—15 лет тому назад я заявил немецкой нации, что вижу свою историческую задачу в том, чтобы уничтожить марк­сизм. С тех пор я постоянно повторяю сказанное. Это не пустые слова, а священная клятва, которую я буду выполнять до тех пор, пока не испущу дух».

Определяя задачи нацистской идеологии, главный идеолог нацистов Розенберг подчеркивал:

«Выбор пути всеми государствами и народами зависит в первую очередь от их отношения к марксистской идеологии… Мы, национал-социалисты, можем с гордостью сослаться на то, что с самого начала наша борьба (против марксистского мировоззрения) велась с неуклонной целеустремленностью и неослабевающим ожесточением».

Антимарксизм нацистской идеологии позволял создавать види­мость ее цельности. Но главное, разумеется, заключалось не в этом. Главное состояло в том, что только под лозунгами антимарксизма и можно было в тех условиях хотя бы временно объединить в инте­ресах правящих классов различные социальные группы тогдаш­ней Германии с их противоречивыми экономическими и поли­тическими интересами.

Прежде всего, антимарксистские лозунги полностью устраивали германскую крупную буржуазию, позиции которой постоянно подвергались атакам со стороны организованного рабочего дви­жения, выступавшего под знаменем марксизма.

Антимарксизм открывал путь для сотрудничества, а затем и слияния НСДАП с дворян­ством, высшим кайзеровским чиновничеством и другими социаль­ными группами, тесно связанными в прошлом с феодальной государственной машиной. Для всех них Вей­марская республика была не только прямым следствием «ноябрьского преступления» (так в крайне правых кругах назы­вали ноябрьскую революцию 1918 г.), но прежде всего порожде­нием марксизма, результатом «марксистского эксперимента».

Для мелкобуржуазных масс, недовольных своим положением в обществе, озлобленных экономическими неурядицами и явной неспособностью веймарского режима справиться с ними, антимарксизм национал-социалистов был формой выражения оппози­ции к государству, которое благодаря активному участию социал-демократов (оппортунистов II Интернационала) в создании и деятельности республики расценивалось многими как «марксистское». Враждебность нацистов к «марк­систскому государству» воспринималась этими массами как свидетельство совпадения их интересов с теорией и практикой национал-социалистов.

Интересно, что идеологи НСДАП предпочи­тали говорить об «антимарксизме», а не об «антикоммунизме», хотя на практике их борьба была направлена прежде всего против Компартии Германии, а машина нацистского террора была нацелена в первую очередь против коммунистов. Понятие «антикоммунизм» казалось им тогда слишком узким, ибо исключало возможность мобилизо­вать в своих интересах недовольство широких слоев населения Веймарской республикой, ассоциировавшейся с социал-демокра­тами, но никак не с коммунистами, глубокая враждебность кото­рых к существовавшему строю была хорошо известна.

Антимарксизм позволил нацист­ским идеологам аккумулировать национа­листические настроения  тогдашней Германии, имевшие очень большое распространение. Марксизму как интернациональному учению противопоставлялся антимарксизм как учение националь­ное. Империалистическая политика держав-победительниц подава­лась как свидетельство несостоятельности ставки на интернацио­нальное взаимопонимание и солидарность. Крах пацифистских иллюзий, распространявшихся социал-демократами (оппортунистами), выдавался за крах идеи взаимопонимания между народами, а провал так назы­ваемой политики, проводимой правительствами Веймарской республики, — за провал внешнеполитической линии «марксистского государства». (В общем, оппортунизм немецкой социал-демократии дал свои гнилые плоды в виде полной подготовки социальной базы фашизма. Как, собственно, произошло и с КПСС.)

На основе антимарксизма и строилась вся пирамида нацистских националистических теорий.

Учитывая традиции и силу националистических настроений, порожденных Версальским договором и обостренных экономическим кризисами 20-х гг., национал-социалисты сделали ставку не просто на подчеркивание справедливости национальных чаяний народа и необходимости их осуществления, а на идею достижения национальных целей «решительными методами», путем примене­ния силы. Именно культ силы как средства решения национальных проблем и стал отличительной чертой нацистской идеологии с самого начала.

Культ силы, проповедуемый национал-социалистами, включал в себя определенный набор примитивных идей: восхваление звер­ских инстинктов, утверждение, что борьба (понимаемая как при­менение грубого насилия) является важнейшим фактором развития и совершенствования человечества, а гуманизм, отрицающий насилие, — выражением либо полного непонимания человеческой натуры, либо теоретическим оправданием трусости.

Распространение подобных взглядов сыграло важнейшую роль в подготовке населения, особенно молодежи, к восприятию идеи агрессивной войны и широкому развитию неприкрытого садизма, нашедшего свое выражение в зверствах по отношению к военно­пленным, на оккупированных территориях, в концентрационных лагерях и лагерях смерти.

Закономерно возникает вопрос — почему пропаганда культа силы, культа зверя с самого начала, еще до того, как была осуществлена массовая пропагандистская обработка, не оттолкнула, а привлекла широкие слои населения Германии?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо иметь в виду общую психоло­гическую атмосферу, царившую тогда в Германии. Попранное чувство национального достоинства, связанное с проигранной вой­ной, было обострено бесцеремонным обращением победителей с поверженной Германией. Непрерывные дополнительные требова­ния со стороны стран-победительниц создавали постоянное ощуще­ние беспомощности страны перед лицом ее во­оруженных до зубов противников. В этих условиях проповедь идеи вечного мира и господства разума в отношениях между народами, с которой выступали многие представители Веймарской республики, в том числе и теоре­тики социал-демократии (оппортунисты), вызывала внутреннее сопротивление и раздражение. Малая эффективность проводимой ими политики способствовала распространению отрицательного отношения к мирным путям решения националь­ной проблемы. А компрометация мирных лозунгов создавала усло­вия для благожелательного отношения к методам крайнего на­силия.

Разумеется, среди разных социальных групп подобные настрое­ния проявлялись неодинаково и в разной степени. Дворянство, офицерство, кайзеровское чиновничество и часть крупной буржуа­зии с са­мого начала выступали за военные методы. Поэтому-то из их рядов и вышли первые апологеты культа силы. Крупную монополистическую буржуазию культ силы устраи­вал потому, что облегчал формирование армии для осуществления контрреволюционного террора внутри страны и проведение политики внешней экспансии. Близка по взгля­дам к ним была и националистическая интеллигенция, склоняв­шаяся к пангерманизму и поэтому особенно болезненно восприни­мавшая как сам факт поражения, так и последующее унижение Германии. Для мелкой буржуазии в целом проповедь культа силы не играла решающей роли до тех пор, пока у нее не было оснований быть недовольной существовавшим режимом. Однако как только она пришла в конфликт с властью, характерный для мелкого буржуа национализм, сдобренный свойственной ему склонностью к насилию, сразу же принял самые крайние формы. Экономические проблемы, связанные с последствиями Великой депрессии, воспринимались как следствие националь­ного гнета, и озлобленные до предела представители мелкой буржуазии требовали решительных дей­ствий. В этих условиях культ силы, который проповедовал нацизм, казался им гораздо привлекательнее, чем рассуждения об уме­ренности и постепенности. То же самое можно сказать и о той части рабочего класса, которая по традиции находилась под воздействием буржуазных, в том числе правых партий.

Аналогичная роль отводилась в идеологии фашизма и расовой теории.

Национал-социалистские идеологи превратили ее в основу основ своего мировоззрения. Однако фашистская расовая теория не была простым повторением взглядов «осново­положников» расизма. Свойственная идеологии фашизма склон­ность к упрощению, примитивизации, превращению идей в пре­дельно доступные лозунги проявилась и здесь. Для национал-социалистов расовая теория свелась к чистой биологии, а учение о расах приобрело все внешние признаки племенной селекции на людях, в первую очередь, на своем собственном народе.

Раса идеологам нацизма представлялась как сумме внешних признаков, определяемых кровным родством. Решающее значение среди этих признаков придавалось форме черепа (различие между брахице­фалами — круглоголовыми как представителями низшей расы и долихоцефалами — представителями высшей), цвету волос, глаз, форме носа, осанке и так далее. Представители высшей расы, к которой были в первую очередь отнесены германцы, наделялись всеми добродетелями, в то время как низшие расы, которыми были объявлены все цветные народы, евреи, славяне, изображались носителями всевозможных пороков. На этих «принципах» основы­вались все многочисленные псевдонаучные исследования фашист­ских специалистов «по расовой гигиене», а также ряд практиче­ских действий нацистского правительства в области расовой по­литики, подчас доходившие до откровенного маразма.

Из расовой теории вытекал и тезис о «недочеловеке», одним из ярых сторонников которого был руководитель СС Генрих Гиммлер.

«Недочеловек, — утверждал он, — это биологически на первый взгляд полностью идентичное человеку создание природы с руками, ногами, своего рода мозгом, глазами и ртом. Но это совсем иное, ужасное создание. Это лишь подобие человека, с человекоподобными чертами лица, находящееся в духовном отношении гораздо ниже, чем зверь. В душе этих людей царит жестокий хаос диких необузданных страстей, неограниченное стремление к разрушению, примитивная зависть, самая неприкры­тая подлость. Одним словом, недочеловек. Итак, не все то, что имеет человеческий облик, равно. Горе тому, кто забывает об этом».

Отсюда делались и весьма конкретные выводы.

«Живут ли другие народы в изобилии или дохнут от голода, — говорил Гиммлер, — интересует меня лишь в той степени, в какой мы нуждаемся в рабах для поддержания нашей культуры… Мы, немцы, единственные в мире, кто хорошо относится к животным. Мы будем прилично относиться и к этим людям-зверям. Однако было бы преступлением перед собственной кровью, заботиться о них и внушать им какие бы то ни было идеалы, и тем самым еще больше затруднять нашим детям и внукам обращение с ним».

Расовый фактор трактовался фашистскими идеологами как решающая движущая сила развития нации и человеческого общества. Согласно утверждениям Розенберга, борьба различных рас всегда составляла основное содержание мировой истории. Гитлер использовал расовую теорию для объяснения всех происходящих в мире идеологических процессов. Все мировоззренческие проблемы, по его мнению, но­сили сугубо расовый характер. Он утверждал, что единственной предпосылкой выработки правильного мировоззрения является степень чистоты расы. Мысль опыт, знания, исследования — все это имеет второстепенное значе­ние по сравнению с инстинктом, если это инстинкт чистого в расо­вом отношении народа. Заслуга национал-социализма по Гитлеру, прежде всего, в том, что он помог одержать победу мировоззрению, отражавшему инстинктивные потребности германской крови.

В такой трактовке расовая теория превращалась в универсаль­ную отмычку, позволявшую объяснить в интересах фашистов любое явление, подтвердить любую политическую линию, найти оправдание любой неудаче, любому провалу. Направленная ­внутрь, она служила объяснением реальных противоречий, существующих в обществе (борьба различных расовых элементов). При ее помощи оправдывались любые репрессии (борьба про­тив расово чуждых элементов, подрывающих жизненную силу и будущее нации). Примененная в области внешней политики она создавала выгодные позиции для воинственной и экспансионист­ской пропаганды (право высшей нации повелевать низшими, про­иски низших наций, обусловленные завистью к высшей, и так далее).

В этом важнейшая причина того, почему расовая теория с самого начала заняла такое видное место в идеологии герман­ского фашизма — она просто была очень удобна реакционной буржуазии и позволяла ей достичь своих целей!

Расизм — не просто лжетеория, порожденная фантазией квази-теоретиков-реакционеров. Это еще и наиболее крайнее выражение национализма и шовинизма, носителями которого, как известно, в массовом масштабе являются наряду с остатками феодальных классов и консервативным чиновничеством широкие круги мелкой буржуазии. Крайний национализм переходящий в расизм — своеобразная форма преодоления «комплекса неполноценности», свойственного мелкому буржуа и вообще обывателю, особенно остро воспринимающему неустойчивость своего социального положения, свою неспособность одолеть барьеры, отделяющие его от того общества, того образа жизни, к которому он стремится. Для этих категорий населения расизм — это метод самоутверждения, позволяющий даже самому опустившемуся обывателю — люмпену — чувствовать себя существом высшего порядка по сравнению с другими — быть может, более умными, образованными и даже преуспевающими людьми, но зато не имеющими «привилегии» родиться от лиц объявленной более ценной национальности или расы.

В экономическом плане крайний национализм, переходящий в расизм, — это форма отражения экономической неустойчивости мелкой буржуазии и вообще средних слоев, их стремления облегчить себе условия конкуренции. Показательно, что вспышки в Германии расизма, и прежде всего антисемитизма, сыгравшие на руку национал-социалистам, точно совпадали по времени с периодами обострения экономического положения в стране, в то время как спад расистских пароксизмов приходился на периоды относительной стабилизации.

Из всего сказанного мы видим, сколь велика роль мелкой буржуазии и обывательского сознания в победе фашизма в Германии, как, собственно, и в других странах мира. Отсюда главный вывод для сегодняшнего дня — борьба с обывательским сознанием есть задача первостепенной важности для всех прогрессивных сил, понимающих опасность и губительность войны.

Стоит отметить также следующее, кКак расизм, так и культ насилия, чтобы быть эффективными с точки зрения сил, их использующих, должны иметь конкретную сферу приложения, объект, на котором они сфокусированы. В качестве такого объекта фашистами с самого начала были избраны, с одной стороны, евреи и цыгане, с другой — славянские народы. Выбор этот был не случайным. В Германии имелось значительное еврейское меньшинство. В результате ноябрьской буржуазно-демократической революции 1918 г. евреи получили гражданское равноправие, а значит их экономическая активность в сфере мелкого предпринимательства и торговли значительно усилилась. Евреи заняли заметные позиции в области культуры, в публицистике, в политической жизни страны.

Консервативная часть населения Германии были очень этим недовольны. Бытовой антисемитизм, укоренившийся в сознании части населения страны еще со времен средневековья, вновь оживился. Социальная неудовлетворенность, характерная в те годы для самых различных слоев населения, находила свое отражение сначала в куче мифов типа  «заговор евреев», который нередко отождествлялся с «заговором масонов», а потом и в нарастающей враждебности к согражданам еврейской национальности. (Аналогии с сегодняшней ситуацией в России тоже имеются, не так ли? Причем антисемитизмом у нас «пострадывает» немалая часть «коммунистов», что тем более позорно. Но этих оппортунистов это ничуть не смущает — что такое на самом деле быть коммунистом, они давно забыли, или скорее — и не знали никогда. )

Досталось в гитлеровской Германии и цыганам. Но их было сравнительно немного. Н них «разозлились» из-за их особого образа жизни, упорного сопротивления ассимиляции, и потому  цыган быстро отнесли к категории «расово вредных элементов».

Несколько по-иному обстояло дело со славянами. Антиславянская направленность в фашистском расизме была изначально ориентирована на «внешние» объекты. Славяне — восточные и юго-восточные соседи Германии — населяли те земли, которые, по замыслу фашистов и империалистического капитала, должны были стать ее первоначальной добычей. Провозглашение славян низшей расой, призванной унавозить почву для германцев, было в этих условиях, с одной стороны, формой психологической подготовки к нападению на восточных соседей, «недостойных» той земли, которую они населяют, а с другой, — создания атмосферы, делающей возможными не только завоевания на Востоке, но и «очищение» от местного  населения захваченных территорий. При этом употребление широкого понятия «славяне» расширяло масштабы предполагаемых завоеваний до предела.

Важное место в идеологии германского фа­шизма занимали и конкретные внешнеполитические концепции, в основу которых были положены идеи геополитической школы. Они дополняли расовую теорию, давали доступные для рядового обывателя аргументы в пользу проведения политики экспансии и агрессии. Их науко­образие и внешняя логичность, воздействуя на ставшие традицион­ными в Германии представления о ее праве на «место под солнцем», привлекали на сторону национал-социалистов не только заведомо воинственно настроенные слои немецкого населения (дворянство, офицерство и пр.), но и обывателей, считавших, что территориальные положения Версальского договора, навязанного Германии после ее поражения в первой мировой войне, попрали ее национальное достоинство, либо связывал с политикой экспансии перспективы своего материального благополучия. Так, геополитические идеи находили благоприятный отклик среди разоряющихся мелких буржуа, части деклассированных безработных, малоземельного или безземельного крестьянства, потерявшего надежду на возможность решения проблемы земельного голода в результате проведения аграрной реформы или же осуществления разрекламированной, но малоэффективной политики создания поселений на территории Восточной Германии. Геополитические идеи импонировали и многочисленной прослойке младших крестьянских сыновей, оказавшихся лишенными наследства после вступления в силу закона о «наследственных дворах», и так далее.

НСДАП стремилась выдать себя за партию прогресса, партию революции, партию социальных изменений и тем самым подчинить себе трудящиеся массы. Потому она старательно прикрывала реакционные идеи старого прусского национализма, противопоставляя ему «национализм соци­альный», якобы опирающийся не на узкую касту, а на широкие массы, национализм, проникнутый «сознанием своей ответственности пе­ред обществом». Таким способом они перебрасывали мостик ко второй части своей мировоззренческой пирамиды, которую кощун­ственно называли «социализмом».

Нет смысла дока­зывать, что гитлеровский «социализм» не имел ничего общего с научным социализмом, социализмом Маркса, Ленина, Сталина, СССР. Социализм был для национал-социалистов лишь популяр­ной этикеткой, призванной скрыть государственно-монополистические отношения в их специфически германской бюрократической форме.

Соответственно основное ядро, основной стержень нацистского «социализма» составляла не антикапиталистическая демагогия, а этатизм — высшая форма апологетики всеобъемлющей, тоталитарной роли центра­лизованной власти. Сам социализм фашистские идеологи определяли как форму общест­венной организации, при которой государству принадлежат важ­нейшие функции во всех областях жизни — начиная с политики, кончая культурой и личной жизнью граждан.  (Точно так же, если вспомним, подается сейчас российской пропагандой и советский социализм! Одно сплошное централизованное государство без какого-либо самоуправления. Вот оно, уравнивание фашизма и коммунизма! И осуществляется это ни кем-нибудь, а самой российской властью.)

Разочарование в буржуазном парламентаризме вызывало среди большинства населения Германии, не готового еще воспринять идеи пролетарской социалистической революции, особенно среди средних слоев, тягу к сильному, авто­ритетному государству, свободному от колебаний, связанных с пар­ламентскими манипуляциями, и способному на решительные действия. Идея сильного государства, тем более облаченная в по­пулярную социальную оболочку, имела в таких условиях все шансы на массовую поддержку, и прежде всего тех категорий трудящихся, которые стояли в стороне от организованного рабо­чего движения. (То же и сейчас — идея сильного государства, которое должно «наказать коррупционеров, всех распильщиков и откатчиков, навести порядок и т.п. — в общем, дать народу хорошую жизнь, сегодня доминирует в сознании российских граждан. Именно поэтому их и притесняют и «в хвост, и в гриву»!)

Учтя эти настроения, национал-социалистские идеологи внесли соответствующие коррективы в свои «социалистические» теории. В их программных документах «социализм» стал фигурировать, прежде всего, как антипод хаоса, неразберихи, беспорядка.

В соответствии с подобной трактовкой национального «социа­лизма» фашистские идеологи уделяли основное внимание доказа­тельству естественного права государства определять все сто­роны общественной и личной жизни своих граждан. Это право выводилось, прежде всего, из характеристики национал-социалист­ского государства как высшей формы организации всего народа.

«Государство, — подчеркивал официальный историограф «третьей империи» Г. Рюле, — представляет собой организацион­ную форму народной жизни. Оно — предпосылка народной жизни и уходит своими корнями в народ. В национал-социалистском государстве преодолено противоречие между государством и наро­дом. Государство — это организованный народ. Поэтому-то в национал-социалистском государстве нет места для либеральной многопартийной системы».

Поскольку организованность и всевластие государства, дове­денные до полного отрицания прав и свободы личности, были провозглашены основным содержанием «социализма», высшей формой управления был объявлен принцип вождизма, «обеспечи­вающий наилучшую реализацию функций общества и государ­ства».

Принцип вождизма толковался нацистскими идеологами не только как необходимость подчинения верховному вождю, но и как основная форма построения всей государственной иерар­хии сверху донизу. Нацистский государственный или партийный чиновник на любой ступени не просто пользовался самыми ши­рокими полномочиями, но и провозглашался полновластным вождем в своей области. На практике это превращалось в свое­образную ленную систему, при которой каждый вассал, сохраняя верность сюзерену, был полным господином в своем поместье. (Что-то от феодализма!) Теоретически же это объявлялось лучшей формой централизован­ного управления страной и обществом, и более того, высшим проявлением народовластия. (Цинизм без меры! Но он «съедался» развращенными оппортунизмом трудящимися массами! Как и впоследствии в Перестройку те же оппортунисты, откровенно вставшие на сторону контрреволюционной буржуазии, умудрились убедить советских граждан, что высшим проявлением народовластия является… буржуазный парламентаризм, а не абсолютно демократические и реально демократические Советы!)

Для теоретического обоснования концепции сильного государ­ства нацистские идеологи использовали примитивную, но пропа­гандистски выигрышную органическую теорию государства. В соответствии с этой теорией государство, во всех своих проявлениях подобно живому организму, в котором отдельный человек составляет пер­вичную клетку, а сословия отдельные органы. Подобное уподоб­ление позволяло нацистским идеологам выводить все свои прин­ципы государственной жизни из закономерностей жизни органиче­ской. Отрицание классовой борьбы, характерное для фашизма, как и для любого другого вида буржуазной идеологии, и провозглаше­ние принципа внутреннего единства нации подтверждались с по­мощью ссылки на организм, который-де может существовать только как единое целое.

Из органической теории общества обычно выводились и такие характерные для идеологии фашизма принципы, как сословность и корпоративность. Сословие трактовалось как антипод классу: если существование класса предполагало классовую борьбу, то подмена класса сословием позволяла говорить о возможности его органического сотрудничества с другими сословиями. Создание корпора­тивной системы рассматривалось как форма организации сословий и обеспечения их эффективного взаимодействия с общественным организмом в целом.

Характерный для фашистского «социализма» этатизм накла­дывал глубокий отпечаток и на так называемую социальную проблематику. Исходя из необходимости сохранить массовую базу, фашистские идеологи всячески подчеркивали роль труда и соответственно трудящихся в фашистской общественной системе. Был провозглашен своеобразный культ «рабочих рук» (трудя­щихся, занимающихся физическим трудом) и «рабочих мысли» (лиц умственного труда). Они были объявлены главной опорой, костяком народного организма. Однако в конечном итоге перед всеми этими опорами ставились вполне определенные задачи: им надлежало выполнять функции органов труда, в то время как нацистской верхушке отводилась роль головы. Но демагогия была красивой.

Антикапитализм. Значение антикапиталистической демагогии в нацистском социализме было разным на различных этапах. Особенно сильно проявлялся антикапитализм на первом этапе. Это было время, когда национал-социалисты делали главную ставку на завоевание организованного рабочего класса, шедшего за левыми партиями. Именно тогда и приобрели среди нацистов особую популярность взгляды Г. Федера, его гневные писания против власти денег, ростовщичества, против всесилия монополий, против уни­женного положения истинных создателей реальных ценностей рабочих, трудящихся.

Уже на самых первых порах «антикапитализм» на­ционал-социалистов сопровождался такими оговорками, которые практически сводили его к пустому сотрясению воздуха. С самого начала в программе нацистской партии в качестве одного из важнейших пунктов фигурировало признание принципа частной собственности и обязательство обеспечить ей государствен­ную защиту. На «реабилитацию» капитализма как системы в теории Федера была направлена концепция, различавшая так называемый созидательный и паразитический капитал. Согласно ей, борьба должна была вестись не против всего капитала как такового, но лишь против паразитического капитала (преимущественно банков). С этим была связана и другая идея Федера — относительно ликвидации «процентного рабства» как средства освобождения от «паразитического капитала». (Эти концепции до сих пор активно использует чуть ли не всякий фашизм, рвущийся к власти. Что интересно, наглядно видно, как теории современных левых, делающие аналогичные уступки буржуазной идеологии, полностью укладываются в фашистскую идеологию, что лишний раз доказывает, что действительно левыми могут быть только коммунисты =марксисты=большевики. Все остальные — правые, и в конечном итоге, пособники или даже идеологи фашизма. Вот так ловко империализм научился ставить себе на службу любое откровение от научного социализма.)

При всем этом антикапиталистические лозунги составляли важную часть идеологической деятельности национал-социа­листов, особенно, их так называемого левого крыла, которое больше всего и импонировало рабочим массам. Однако добиться успеха НСДАП в среде организованных (сознательных и объединенных в свои рабочие организации) рабочих не удалось. Нацистская антикапиталистическая демагогия не находила среди них большого отклика. В то же время чрезмерный упор на антикапитализм отталкивал от НСДАП мелкую городскую и сельскую буржуазию и вызывал настороженность в наиболее влиятельных кругах монополисти­ческого капитала. Поэтому уже к концу 20-х — началу 30-х годов нацисты произвели определенную идеологическую перестройку. Антикапиталистические лозунги формально были сохранены, но отодвинуты на второй план с тем, чтобы не пугать ни бога­тых покровителей НСДАП, ни ее мелкобуржуазных последовате­лей. В целом, как в политике, так и в идеологии курс был взят на завоевание в первую очередь мелкобуржуазной массы. Практи­чески это нашло свое выражение в том, что антикапиталистическая агитация была сведена почти исключительно к нападкам на банки и универсальные магазины, деятельность которых вызы­вала ненависть разорявшихся мелких буржуа. При этом был резко усилен антисемитский элемент, с самого начала доминиро­вавший в антикапиталистической пропаганде национал-социали­стов. В таком виде «антикапитализм» НСДАП оказался вполне приемлемым и для крупной буржуазии.

После прихода фашистов к власти и подчинения своим интересам государственной машины, общественных организаций и управления экономикой антикапиталистическая струя в фашист­ской идеологии еще больше ослабла. Нацистское руководство заявило, что антикапиталистическая часть национал-социалистской про­граммы уже фактически реализована в результате ликвидации еврейского паразитического капитала, унификации предприни­мательских организаций и передачи национал-социалистскому государству основных функций управления экономикой. Осталь­ные обещанные мероприятия (например, ликвидация «процент­ного рабства») были объявлены программой дальней перспективы. Антикапиталистические лозунги вытаскивались на поверхность только в отдельных случаях — прежде всего, когда возникала необходимость припугнуть некоторых чересчур строптивых капи­талистов, т.е. при переделе собственности.

* * *

Вот вкратце об идеологии фашизма.

И все-таки, почему эта идеология, будучи квинтэссенцией всего самого низкого, гряз­ного и отвратительного, что было когда-либо порождено челове­ческой фантазией, оказалась столь заразительной? Почему она сумела найти распространение в государствах с высоким куль­турным уровнем, в частности в Германии — стране цивилизо­ванной, имевшей немалые культурные, гуманистические традиции?

Ответ на эти вопросы можно найти только в том случае, если рассматривать фашистскую, и в частности нацистскую, идеологию как выражение весьма сложного переплетения социальных сил в условиях острого кризиса общественно-экономической системы.

Фашистская идеология — это буржуазная идеология, вынуж­денная выступать неоткрыто, а под чужим флагом. Само по себе явление это не новое. Еще Плеханов, ссылаясь на Маркса, по­стоянно подчеркивал, что,

«чем больше развивается противоречие между растущими производительными силами и существующим общественным строем, тем более пропитывается лицемерием идеология господствующего класса…».

Фашистская идеология возвела подобное лицемерие в систему и довела его до высшей степени изощренности. Истинное классовое содержание фашистской идеологии внешне или вообще не проявлялось, или проявлялось очень неясно. Это, естественно, создавало особенно благоприятные условия для ее распространения. Речь при этом шла не о про­стом мелочном обмане, который было легко разоблачить при первом же сопоставлении обещаний и действительности. Специ­фика нацистского лицемерия состояла в том, что игра велась по крупному счету: фальсифицировались направление движения, цели и идеалы; непосредственная же социальная демагогия в той или иной степени подкреплялась соответствующей социаль­ной практикой — мелкими подачками, государственной благотворительностью, не существенной, но широкорекламируемой, и т.п.

Типично фашистская идеология отражает далеко идущую го­товность господствующих классов принять даже претящие им, частично идущие против их интересов, элементы идеологии других социальных сил во имя упрочения своей власти. На этой базе и возникает беспринципный конгломерат идей и взглядов, полностью лишенных нравственной основы, подобранных исключительно прагматически, по принципу наибольшей результативности. А в об­ласти идеологии прагматизм, освобожденный от морали, неизбежно аккумулирует все самое низменное, все идейные отходы тысячелетнего развития человечества.

«Подобно изысканному джентельмeнy, нанимающему убийцу, чтобы убрать с дороги неугодного человека, правящие классы, чтобы достичь цели, разбавляют свою «аристократическую» систему ценностей идеологической мутью, порожденной дикостью и невежеством не пробужденной к интел­лектуальной жизни толпы. Иногда, морщась от гадливости, они принимают это месиво, ибо при определенных условиях без этого они не могли бы сохранить своих позиций.»[1] — пишет А. Галкин, ведущий советский исследователь германского фашизма.

Естественно, что на этот путь правящие классы в своем большинстве становятся лишь при крайних с точки зрения их интересов ситуациях.

К сожалению, в наше время — в период умирания капитализма и острейшего его кризиса, такие ситуации возникают и будут возникать достаточно часто, и потому знать, что такое фашизм и уметь бороться с ним и его идеологией, особенно в самом начале их зарождения, жизненно необходимо как для нас самих, так и во имя будущих поколений.

МЛРД «Рабочий Путь»