Три стадии развития капитализма в промышленности (продолжение)

Начало

Машина и крупная промышленность

Машина — такое рабочее орудие, которое в самом выполнении работы заменяет физическую силу человека силами природы.

В законченном комплекте машин следует различать три ос­новные части: двигатель, передаточный механизм и рабочую часть (или механический инструмент).

Двигательная часть представляет источник какой-нибудь ме­ханической силы: например, в водяной мельнице двигатель — наливное или подливное колесо, на которое действует сила паде­ния воды; в паровой машине — паровой котел, в котором разви­вается давление пара.

Вторая часть — это передаточный механизм, который пере­дает силу двигателя рабочей машине.

Он представляет собой сложную систему зубчатых колес, ва­лов, эксцентриков, шатунов и т. д.

Третья и главная часть это — рабочая машина.

Если внимательно всмотреться в нее, то мы откроем в ней те же инструменты, которыми работает ремесленник или ману­фактурный рабочий, производящий товары с помощью ручного труда. Но главное их отличие от инструментов ручного труда за­ключается в том, что они приводятся в движение не руками чело­века, а машиной.

Внутри капиталистического предприятия существует сотруд­ничество машин и разделение труда между ними. Пример про­стого сотрудничества представляет ткацкая фабрика, которая со­стоит из множества механических ткацких станков, помещенных в одном здании и выполняющих одинаковую работу. Один и тот же двигатель в этом случае приводит в действие множество одинаковых машин.

Разделение труда между машинами (или система машин) со­стоит в том, что целый ряд различных, но находящихся во взаим­ной связи машин, одна за другой обрабатывают один и тот же материал, пока он не получит своей окончательной формы.

Когда рабочие машины без содействия человека выполняют все движения, необходимые для обработки материала, так что со стороны человека требуется только надзор в управлении, то по­лучается самодействующий (автоматический) механизм. Это — наиболее развитая, высшая форма машинного производства.

Промышленный переворот в Англии

Промышленный переворот начался с хлопчатобумажной промыш­ленности. Хлопчатобумажная промышленность была сравнительно более молодой отраслью в Англии. Ей пришлось завоевывать себе место под солнцем в борьбе со старой шерстяной промышлен­ностью.

Шерстяная промышленность в течение многих лет занимала господствующее положение в Англии. По заявлению одного писа­теля XVIII в., шерсть — это «священный предмет», «основа всего нашего богатства».

Хлопчатобумажная промышленность, свободная от рутины, подстегиваемая конкуренцией с шерстяной промышленностью, стала на путь технической революции и открыла этим важнейшую страницу в развитии капитализма, эпоху промышленного пере­ворота.

Непосредственным толчком к промышленному перевороту по­служило отставание прядения от ткачества. Производительность труда в прядении была гораздо ниже, чем в ткачестве. Пряжа, на обработку которой требовалось от 8 до 10 прях, обрабатывалась за такое же время одним ткачом.

Ткацкие предприятия испытывали огромную нужду в пряже. Прядение задерживало развитие ткачества.

Это отставание прядения от ткачества еще более усилилось, когда Кэем был изобретен в 1733 г. механический «летающий челнок».

Челнок встретил отчаянное сопротивление ткачей, которые обвиняли Кэя в стремлении лишить их куска хлеба. Дело дошло до того, что ткачи разгромили дом Кэя, который спасся, спря­тавшись в мешок с шерстью.

Однако экономическая выгодность челнока в конечном счете победила, и изобретение Кэя скоро получило всеобщее распрост­ранение. Челнок Кэя поднял производительность ткачества вдвое.

Это обстоятельство до крайней степени обострило отставание прядения. Цена на пряжу повысилась, часто вообще нельзя было ее достать. Ткацкие станки подолгу бездействовали. Ткачи ра­зорялись.

Проблема технического переворота в прядильном деле встала с невиданной остротой.

Изобретение новой прядильной машины связано с двумя именами: Джон Уайт и Льюис Пауль. Однако главная роль в этом деле принадлежала Джону Уайту, который еще до этого имел ряд изобретений.

Джон Уайт был связан с Льюисом Паулем договором, по ко­торому последний приобрел права на эксплуатацию изобретения Уайта.

Сын Джона Уайта пишет, что в 1733 г. отцу удалось осуще­ствить свою идею о прядильной машине, с которой он носился уже давно. Первая хлопчатобумажная нить, по его свидетельству, была выпрядена Джоном без помощи человеческих пальцев на модели в два квадратных фута в 1733 г.

Патент на изобретение был зарегистрирован на имя Льюиса Пауля.

Человеческие пальцы в машине Уайта и Пауля заменяли вра­щающиеся валики.

Нить, проходя между валиками, вращающимися все с большей скоростью, вытягивается и становится все тоньше и тоньше и затем наматывается на веретено. Однако прядильная машина Уайта и Пауля, чтобы получить широкое распространение, ну­ждалась в дальнейших усовершенствованиях.

И вот появляются почти одновременно два изобретения: пря­дильная машина Харгревса, названная им в честь его дочери «Дженни», в 1765 г. и ватерная машина Аркрайта — в 1767 г.

Машина Харгревса представляла собой раму. На одном конце этой рамы было вставлено 8 веретен, поперек находилось два бруска, которые тесно прилегали друг к другу. Будучи помещены на каретке, они могли двигаться взад и вперед. Каретка в данном случае заменяла руки и пальцы прядильщика.

Хлопок проходил между брусками и затем прикреплялся к веретенам. Прядильщик одной рукой сообщал движение ка­ретке, а другой — вертел рукоятку и тем самым приводил в дви­жение веретена.

Таким образом нить вытягивалась и скручивалась[1].

Харгревс устроил машину о 8 веретенах. Но количество их можно было увеличить в 10 раз и больше.

«Дженни» получила широкое распространение в маленьких мастерских, так как она была проста и не нуждалась ни в какой искусственной двигательной силе.

Машина, носящая имя Аркрайта, была построена в 1768 г. ча­совщиком Кэем, которого он пригласил к себе в помощники. В ос­новном машина Аркрайта воспроизводила машину Уайта, отли­чаясь от нее рядом усовершенствований в отдельных частях и деталях.

В отличие от машины Харгревса она приводилась в движение водой, отсюда ее название ватерной машины.

Выделываемая на ней бумажная нить отличалась крепостью, превосходя в этом отношении продукцию самых лучших прядиль­щиков.

В дальнейшем в машину Аркрайта был введен ряд усовершен­ствований.

Аркрайт применил свою прядильную машину в крупном пред­приятии, которое было им организовано сначала в Ноттингеме, а затем перенесено в Кромфорд. В нем работало до 300 рабочих, которые обслуживали несколько тысяч веретен.

Все эти изобретения в области прядения были завершены ма­шиной Кромптона, в которой были соединены лучшие стороны «Дженни» и машины Аркрайта. В результате получалась тонкая и крепкая бумажная нить. Кромптон назвал свою машину «Мюль- машиной»[2].

Переворот в области прядения привел к расцвету в Англии текстильной промышленности, которая стала производить хлоп­чатобумажные ткани, превосходящие по своей прочности и тон­кости произведения лучших мастеров Индии, искусство которой до этого не знало конкурентов.

Вместе с тем в корне изменилась картина взаимоотношений между прядением и ткачеством. Теперь прядение настолько вы­рвалось вперед, что начало безнадежно отставать ткачество. Ткачи не успевали перерабатывать колоссального количества про­изводимой пряжи.

Теперь со всей остротой встала проблема механического ткачества.

Много изобретателей работало в этом направлении. Однако разрешить эту проблему удалось Картрайту в 1785 г.

Картрайт не был ни механиком, ни фабрикантом.

По окончании Оксфордского университета он сделался сель­ским священником.

Но проблема механического ткачества до такой степени на­зрела, что идея его буквально носилась в воздухе.

Непосредственным толчком для Картрайта к тому, чтобы за­няться изобретательством, послужил спор в компании фабрикан­тов из Манчестера. Обсуждался вопрос об отставании ткачества от прядения. Картрайт высказал мысль, что выход может быть найден лишь на пути изобретения ткацкой машины. Присутст­вующие заявили, что это невозможно.

Этот спор и побудил Картрайта заняться изобретательством.

В 1785 г. его усилия увенчались успехом. Он изобрел ткацкий станок, где гребень и челнок приводились в действие не руками человека, а посредством механического приспособления. Станок автоматически останавливался, когда обрывалась нить.

Однако в промышленности ткацкий станок начал широко при­меняться лишь в 1813 г. Применение ткацкого станка в огромной степени повысило производительность труда.

Один ткач при помощи станка в одно и то же время произво­дил количество продукции, которое при ручной технике давали 40 человек.

Началось стремительное развитие текстильной промышлен­ности в Англии, сопровождавшееся разорением и гибелью мелкого производства.

Один из показателей этого подъема в области текстильной промышленности — ввоз в Англию хлопка-сырца, который за сто­летие увеличился с 1 млн. фунтов до 60,5 млн., т. е. в 60 раз.

Росту ввоза хлопка соответствовал и вывоз изделий, который с 1780 по 1802 г. увеличился с 360 тыс. фунтов стерлингов до 7,8 млн. фунтов стерлингов.

Металлургическая промышленность Англии

Почти параллельно с переворотом в текстильной промышленности начался переворот в металлургической промышленности. Разви­тие металлургии со всей остротой выдвинуло проблему топлива.

Основным видом топлива, которое использовалось как для до­бычи и обработки железной руды, так и для обработки железа, был лес.

Лес хищнически уничтожался. Металлургия пожирала его в огромном количестве. Чтобы получить тонну железа, надо было сжечь четыре сажени дров.

Англия встала перед угрозой полного исчезновения лесов.

Назрел вопрос о замене леса минеральным топливом. Из-за недостатка топлива английская горная и металлургическая про­мышленность находилась в застойном положении, а металлообра­батывающие предприятия вынуждены были прибегать к ввозу железа из Швеции и России.

И это в то время, когда Англия изобиловала железными и угольными месторождениями.

Эта проблема и была решена в 1735 г. Авраамом Дерби,— владельцем завода в Иольбруккене. Он сам как заводчик почув­ствовал всю остроту проблемы, когда лес, окружающий его завод, был уничтожен, и на него надвинулась угроза остаться без топлива.

Он занялся усовершенствованием методов изготовления и уве­личения силы воздуходувок.

В целях избежания порчи металла во время плавки он начал прибавлять к руде негашеную известь и другие химические ве­щества. В результате ему удалось добиться замены древесного угля каменным при изготовлении чугуна.

Этим была решена одна сторона проблемы — производство чугуна. Но оставалась нерешенной проблема превращения чугуна в ковкое железо и сталь.

В то время как процесс производства чугуна быстро двинулся вперед, переработка чугуна стала крайне узким местом. Воз­никла диспропорция между производством чугуна и изготовле­нием из него железа. Чугун заполнил рынки, и это перепроиз­водство грозило принять характер хронического бедствия. Ряду изобретателей, среди которых наиболее важную роль сыграл Дерби, в первой половине XVIII в. удалось добиться того, что переработка чугуна в железо начала также производиться на ка­менном угле в отражательных печах, где чугун терял содержа­щийся в нем углерод благодаря соединению с кислородом и полу­чалась тестообразная масса железа.

Прокатка железа стала производиться на прокатных вальцах, что в огромной степени увеличило производительность труда при обработке железа.

Началось быстрое развитие каменноугольной и металлургиче­ской промышленности в Англии.

Добыча каменного угля поднялась с 2600 т в 1700 г. до 27 тыс. т в 1816 г.

Вывоз чугуна поднялся с 8900 т в 1829 г. до 50 тыс. т в 1840 г.[3]

С этого момента металлургия превратилась в главную основу дальнейшего развития капитализма. Благодаря металлургии ка­питализм получил возможность изрезать весь мир железными дорогами; благодаря ей возникли колоссальные гиганты-корабли, пересекающие в разных направлениях моря и океаны; благодаря ей многоэтажные дома и громадные фабричные корпуса получили прочные металлические скелеты. Металлургия послужила основой для завоевания человеком не только суши и морей, но и воздуха. Наконец, металлургия была использована для создания таких ги­гантских орудий разрушения и смерти, которые и не снились предшествующим поколениям.

Изобретение паровой машины

«…Создание рабочих машин сделало необходимой революцию в паровой машине»[4].

До изобретения паровой машины в качестве двигателя употреблялись руки человека, сила животных, ветер и вода.

Появление прядильной машины открыло возможность созда­ния крупных предприятий с огромным количеством машин. Но ни сила животных, ни вода, ни тем более сила человека не были для этого достаточны. Сила человека и животных до крайности огра­ничена, сила ветра изменчива и непостоянна, вода приковывает производство к определенному месту. Назрела острая потребность в паровом двигателе.

Но эта потребность с неменьшей остротой чувствовалась и в горном деле, где до зарезу нужен был паровой насос для выка­чивания воды.

В рудниках на определенной глубине галереи начинают за­топляться водой. Воду приходилось откачивать насосом. За из­вестным пределом выкачать воду оказывалось невозможным.

В 1698 г. Томас Севери изобрел огневую (паровую) машину, которую он назвал «другом горнозаводчика».

Однако эта машина была несовершенна, и потому получила распространение лишь после ее усовершенствования Ньюкоменом и Коуле.

Но и в усовершенствованном виде эта машина страдала рядом дефектов, в частности она «пожирала» чрезмерное количество топлива и была недостаточно сильна.

Проблема была полностью разрешена Джемсом Уаттом. Уатт был разносторонне образованный человек, стоящий на уровне научных достижений своего времени.

Он работал по производству лабораторных инструментов.

Джемс Уатт внес существенные изменения в машину Ньюко­мена и добился того, что она стала потреблять в 3 раза меньше топлива, чем раньше.

Машина Уатта получила широкое распространение.

Но в таком виде она еще не могла стать машиной-двигателем, она была лишь усовершенствованным автоматическим насосом.

В 1784 г. Уатт добился превращения качательного движения коромысла в непрерывное вращательное движение вала.

Благодаря этому паровая машина Уатта из автоматического насоса превратилась в машину-двигатель. Открывшиеся возмож­ности ее использования были огромны. Капитализм вступил в век пара.

Переворот в области транспорта

Революция в области промышленности потребовала соответствую­щего переворота в средствах сообщения и прежде всего в области транспорта. Промышленный переворот создал огромные массы продукции, которые надо было переправлять из одного конца страны в другие, развозить по всему миру, создал величайшую подвижность капитала, который в погоне за прибавочной стоимостью перебрасывался из одних отраслей в другие, а вслед за движением капитала должны были следовать массы рабочих.

«…Средства транспорта и связи, унаследованные от мануфак­турного периода, — говорит Маркс, — скоро превратились в невы­носимые путы для крупной промышленности…»[5].

В результате быстро двинулось вперед развитие шоссейных дорог и водного транспорта, речных и океанских судов.

Однако подлинную революцию в транспорте произвело изобре­тение железной дороги, честь которого принадлежит Стефенсону.

Стефенсон в 1812 г. добился того, что локомотив, пущенный им в каменноугольных копях Ньюкастля на железных рельсах, вез за собой восемь вагонов с грузом в 30 т со скоростью 6 км в час.

На первых порах введение железнодорожного транспорта встретило довольно сильную оппозицию прежде всего владельцев водных каналов и дилижансов, которые в железнодорожном транспорте видели опасного конкурента.

До каких пределов глупости доходили при этом противники железных дорог, можно судить по прениям в английском парла­менте, когда в 1825 г. там обсуждался проект постройки первой железной дороги.

Какие только выдумки, одна глупее другой, ни приводились противниками железных дорог против этого проекта.

В результате постройки железных дорог, говорили они, поля будут сожжены искрами, сыплющимися от паровоза, скот погиб­нет от страха при звоне и свистках локомотива, куры перестанут нести яйца, и у пассажиров, и у людей, живущих вблизи желез­нодорожных линий, начнутся страшные мозговые заболевания. Пытались даже железные дороги представить как изобретение дьявола.

Однако экономические интересы, требовавшие революции в средствах сообщения, были настолько сильны, что сопротивле­ние в конце концов было сломлено и началось быстрое развитие железных дорог, сначала в Англии, а затем и по всему миру.

Производство средств производства

Для завершения промышленного переворота необходимо было, чтобы крупная промышленность овладела производством самих машин, которые изготовлялись мануфактурным способом.

«…Огромные массы железа, — говорит Маркс, — которые при­ходилось теперь ковать, сваривать, резать, сверлить и формовать, в свою очередь требовали таких циклопических машин, создать которые мануфактурное машиностроение было не в силах»[6].

По мере распространения машин в производстве постепенно возникает машинное производство самих машин. Толчок к быст­рому развитию производства машин машинами был дан железно­дорожным строительством и пароходством, которые потребовали создания гигантских машин, необходимых для постройки моторов.

Важнейшая задача заключалась в производстве отдельных частей машин, которые требовали значительной точности и стро­гой геометрической формы.

В первом десятилетии XIX в. эта проблема была решена. Был создан автоматический станок, который производил отдельные части машин с такой легкостью, точностью и быстротой, которая во много раз превосходила искусство самого опытного мануфак­турного рабочего.

Тем самым под крупную капиталистическую промышленность была подведена соответствующая ей техническая база. Машина овладела всем процессом производства с начала до конца, а рабо­чий превратился в придаток к ней.

Если мануфактура в основе своей имела кооперацию частич­ных рабочих, то фабрика имеет кооперацию частичных машин с могучим сердцем в виде парового двигателя. В результате создается единый железный организм, действующий автомати­чески. Всмотревшись в станки и машины, наполняющие фабрич­ные корпуса, мы узнаем в них те же ремесленные инструменты, но огромных размеров, приводимые в движение не слабой рукой человека, а мощными паровыми двигателями.

Так, строгальная машина — железный плотник, обрабаты­вающий железо тем же орудием, как плотник обрабатывает де­рево, а паровой молот действует головкой обыкновенного молотка, но такого веса, что «он легко превращает в порошок гранитную глыбу и не менее способен к тому, чтобы вбить гвоздь в мягкое дерево рядом легких ударов»[7].

Разрешение проблемы производства машин машинами оконча­тельно устранило узкий базис ремесленной ручной техники, пре­пятствовавший дальнейшему росту производительных сил.

Машина принесла с собой освобождение производства от фи­зической ограниченности человеческого организма.

«Количество рабочих инструментов, — пишет Маркс, — кото­рыми человек может действовать одновременно, ограничено коли­чеством его естественных производственных инструментов, количеством оргапов его тела… прядильщики-виртуозы, которые могли бы одновременно прясть две нитки, встречались почти так же редко, как двуголовые люди. Напротив, дженни (прядильная ма­шина.— К. О.) уже с самого своего появления прядет 12—18 ве­ретенами, чулочновязательная машина разом вяжет многими тысячами спиц и т. д.»[8].

Современные прядильные машины перешли от десятков и сотен к тысячам веретен. Гигантские механические краны, подъемники, управляемые слабой женской рукой, легко подни­мают и переносят громадные глыбы железа и других материалов; внутризаводские железные дороги и другие механические усовер­шенствования выполняют работу с точностью и аккуратностью, превосходящими работу самого способного, аккуратного и испол­нительного работника.

Машины сделали ненужной не только физическую силу, но и искусство ремесленника, ловкость рук, точность его глаз, виртуоз­ность в работе, приобретенную в течение многих лет. Целый ряд измерительных приборов позволяет добиться такой точности в производстве, которая даже и не снилась при ремесленном и мануфактурном производстве.

Машинная техника на место личного опыта целого ряда поко­лений ремесленников, передаваемого «по преемству, втайне», поставила научное исследование и изучение процессов произ­водства. Центром технических изобретений и усовершенствований стали лаборатории. Так под крупную капиталистическую про­мышленность была подведена соответствующая ей техническая база.

Англия надолго превратилась в мастерскую мира.

Промышленная революция на континенте

Промышленная революция лишь с значительным опозданием перебросилась в европейские страны.

И в торговом и в промышленном отношении эти страны к моменту промышленного переворота оказались значительно более отсталыми по сравнению с Англией.

Так, во Франции, Пруссии и других странах Европы значи­тельно дольше существовали цехи, дольше сохранилось монополь­ное привилегированное положение отдельных мануфактуристов, медленнее происходило разложение мелкого производства и обра­зование пролетариата.

Все это задерживало развитие машинной индустрии.

Тем не менее и на континенте, правда, с некоторым запозда­нием и, может быть, с меньшей остротой встала та же проблема замены ручной техники машинной, что и в Англии. Во Франции, Пруссии, Бельгии и т. д. наблюдалось то же отставание прядения от ткачества в центрах хлопчатобумажной промышленности, тот же топливный голод в области металлургии, вследствие хищнического истребления лесов и т. д.

Однако вследствие отсталости экономического развития ука­занных стран там не были созданы технические и экономические предпосылки для разрешения всех этих проблем в такой мере, как это имело место в Англии. Поэтому долгое время Европа плелась в хвосте Англии. Англия не только забрасывала Европу продукцией своей быстро растущей индустрии, но и была рассад­ником новой техники, хотя и вопреки своему желанию.

Ведь новая техника, новые машины были для Англии источ­ником добавочной прибавочной стоимости, достигавшей огромных размеров, источником ее экономического могущества.

Англия не хотела вооружать новейшей техникой своих конку­рентов. Поэтому она запрещала вывоз машин за границу, и это запрещение оставалось в силе в течение всей первой трети XIX столетия.

Вывоз машин и рабочих из Англии в Европу карался штра­фами, тюрьмами, ссылками в колонии и т. д.

Тем не менее, несмотря на все запрещения, модели машин, равно, как и самые машины, проникали в Европу и постепенно революционизировали технику.

Европейские страны вынуждены были ввозить не только машины, но и английских механиков и рабочих, ибо своих кадров, которые владели бы новейшей техникой, в Европе не было.

Поэтому промышленники во Франции и в других странах всячески старались заполучить английских механиков, техников и простых рабочих, работавших на английских предприятиях.

До второй половины XIX в. паровые машины в Европе не получали еще сколько-нибудь значительного распространения.

В то время как в Англии уже в 1810 г. применялось примерно около 5000 паровых двигателей, во Франции и Пруссии они начинают распространяться лишь с 30—40-х годов XIX столетия. То же самое относится и к прядильным машинам. В Англии в 1790 г. уже насчитывалось около 28 тыс. машин «Дженни» и машин Аркрайта, во Франции — лишь 90 машин «Дженни».

В Англии в 1835 г. было 116 тыс. ткацких машин, в странах Европы значительно позднее, в середине XIX в., их насчитыва­лось значительно меньше.

Со значительным опозданием происходила в Европе замена древесного топлива минеральным. В Англии уже в начале XIX столетия каменный уголь становится господствующим видом топлива в металлургической промышленности и вытесняет дре­весное топливо.

Во Франции минеральное топливо вытесняет древесное лишь во второй половине XIX в., примерно в 60-х годах.

В России бурное развитие капитализма начинается лишь после реформы 1861 г., которая отменила крепостное право, но зато это развитие было ускорено примером и помощью старых капиталистических стран.

Возьмем прежде всего применение паровых двигателей. В период примерно с 1876 по 1892 г. количество паровых двигате­лей в России выросло с 6 353 до 13 085, а их мощность — с 114 977 до 345 209 л. с., т. е. — за 16 лет в 3 раза.

Добыча каменного угля поднялась с 26,7 млн. пудов в 1867 г. до 1 млрд. пудов в 1902 г. Темпы развития горной промышлен­ности в России были значительно выше, чем в странах Европы и даже Америки. С 1886 по 1896 г., т. е. за 10 лет, выплавка чугуна в России поднялась с 32,5 млн. пудов до 96,5, т. е. утроилась, в то время как Франция достигла такого роста за 28 лет, США — за 23 года, Англия — за 22 года, Германия — за 12 лет.

Таким образом, хотя и медленно, но верно промышленная революция, преодолевая все рогатки и препятствия, прокладывала себе пути в Европе, сметая ремесленную ручную технику и пере­страивая до самого основания на капиталистический лад всю экономику и всю систему общественных отношений.

Крупная промышленность и рост буржуазии

В крупной промышленности, говорит Ленин, «…крайности обще­ственных противоположностей достигают высшего развития»[9].

Крупная промышленность создает классы с взаимнопротиво­положными антагонистическими интересами: с одной стороны, «миллионеров-промышленников», а с другой — миллионы проле­тариев, наемных рабов капитала.

Промышленный переворот создал материальную базу для экономического и политического господства буржуазии. Благодаря дифференциации из среды мелких производителей выделялись торговцы-скупщики, которые превращались в мануфактуристов- предпринимателей, а затем и в крупных промышленных капи­талистов.

«Может быть, одним из наиболее рельефных проявлений тесной и непосредственной связи между последовательными формами промышленности, — отмечал Ленин, — служит тот факт, что целый ряд крупных и крупнейших фабрикантов сами были мелкими из мелких промышленников и прошли через все ступени от «народного производства» до «капитализма»[10].

Так, известный фабрикант Савва Морозов начал свое жизнен­ное поприще ткачом-кустарем, затем стал владельцем раздаточной конторы и, наконец, владельцем двух текстильных фабрик с мил­лионными оборотами.

Известный табачный фабрикант Асмолов начал карьеру с мел­кого торговца, потом стал владельцем мастерской табачных изделий, а затем — крупной табачной фабрики.

Капиталист растет вместе с ростом его предприятия. Если его предприятие мелкое, то он сам вынужден участвовать в трудовом процессе рядом со своими рабочими. Расширение предприятия дает ему возможность освободиться от непосредственного участия в производстве и оставить за собой лишь организаторские и коммерческие функции.

«Можно привести в связь положение хозяина мастерской с числом его рабочих, — пишет А. Исаев, — …Два-три работника дают хозяину столь небольшой излишек, что он работает наряду с ними… Пять работников уже дают хозяину столько, что он до известной степени освобождает уже себя от ручного труда, не­сколько поленивается и исполняет, главным образом, две послед­ние хозяйские роли» (т. е. покупку материалов и сбыт товаров). «Коль скоро число наемных рабочих достигает 10 или превышает эту цифру, то хозяин не только оставляет ручной труд, но даже почти прекращает свой надзор за рабочими: он заводит главного мастера, наблюдающего за работниками… Здесь он становится уже маленьким капиталистом, «коренным хозяином»[11].

Так из мелкого производителя по мере роста предприятия вырастает капиталист. Раньше по своему образу жизни, по уровню потребностей мелкий хозяйчик мало выделялся из среды своих рабочих.

Когда развитие капитализма достигает мануфактурной стадии, пропасть между владельцем средств производства и работником достигает уже значительных размеров.

Мануфактурист представляет собой уже тип промышленного предпринимателя. Хотя он еще и связан с торговлей, но главной его функцией все более становится организация мануфактурного производства. Полностью тип промышленного капиталиста скла­дывается с переходом к машинной индустрии, когда капитализм вступает в век пара и машины.

Вместе с тем промышленный капиталист все более и более освобождается от функций непосредственного управления произ­водством, перекладывая их на специальных директоров пред­приятий, и если сохраняет еще за собой кое-какие функции, то главным образом в области обращения.

Наиболее яркое выражение эта тенденция к устранению предпринимателя от всякого руководства и даже участия в произ­водственном процессе находит в акционерных компаниях, где роль предпринимателя сводится исключительно к получению дивидендов, к распоряжению своими капиталами и участию в биржевой игре.

Словом, тенденция развития все более и более сводит к нулю роль капиталиста в производственном процессе.

Буржуазные ученые, апологеты капитализма, стараются пред­ставить прибыль как оплату неоценимых организаторских и всяких других услуг капиталиста.

На самом деле даже капиталист, самолично выполняющий функции управления своим предприятием, коренным образом отличается от наемного служащего, выполняющего те же функции.

«Капиталист, — говорит Маркс, — не потому является капита­листом, что он управляет промышленным предприятием, — наобо­рот, он становится руководителем промышленности потому, что он капиталист»[12].

С другой стороны, та прибавочная стоимость, которую полу­чают капиталисты, отнюдь не совпадает даже с самой высокой заработной платой наемного служащего. Прибавочная стоимость, получаемая капиталистом, соответствует не его личному труду по управлению производством, а величине применяемого им капитала.

Отсюда понятна вздорность утверждений тех буржуазных экономистов, которые в целях маскировки капиталистической эксплуатации рассматривают доходы капиталиста как оплату за его труд как руководителя.

В том великом промышленном перевороте, который создал капиталисту адекватную техническую базу, мы в виде исключе­ния встречаем среди капиталистов изобретателей. Точно так же изобретателям редко удавалось создать крупные капиталистиче­ские предприятия.

Возьмем наиболее яркую фигуру капиталистического пред­принимателя — Аркрайта.

Буржуазная историография изображает Аркрайта как пред­принимателя, который был не только крупнейшим организатором и коммерсантом, но и изобретателем, основателем современной промышленности. Однако все изобретения, на которые им были взяты патенты, были им уворованы у разных изобретателей.

«Кто знаком с биографией Аркрайта, — говорит Маркс, — тот никогда не даст этому гениальному цирюльнику названия «бла­городный». Из всех великих изобретателей XVIII века это был бесспорно величайший вор чужих изобретений и самый низкий субъект»[13].

Таким образом, главная роль капиталистов свелась к эксплуа­тации чужих изобретений за самыми редкими исключениями.

В 1803 г. в хлопчатобумажной промышленности Англии была проведена анкета, в которой стоял, между прочим, вопрос о том, в какой мере хозяева сведущи в технических вопросах. Ответ получился отрицательный.

Они «…никогда ничего не знали о ткацком искусстве. Хозяин довольствуется тем, что приставляет к делу знающего ремесло человека; он вносит свой капитал, и раз он может продавать по рыночной цене, он смело идет вперед»[14].

Вместе с тем по своему образу жизни это были уже не те мел­кие хозяйчики, которые пили вино раз в год на Рождество и по вечерам в таверне «прокучивали» 4 пенса на эль и 72 пенни на табак. Это уже были буржуа, которые быстро усвоили барские привычки, жили на широкую ногу, владели роскошными особня­ками в городе и барскими усадьбами в деревне с лакеями и шта­том прислуги, имели шикарные выезды, словом, вели роскошный образ жизни. Этот роскошный образ жизни, «… являясь демон­страцией богатства и, следовательно, средством получения кре­дита, становится даже деловой необходимостью для «несчастного» капиталиста. Роскошь входит в представительские издержки ка­питала»[15].

Новый класс капиталистов представлял собой не что иное, как персонифицированный капитал, у которого нет других сти­мулов производства, кроме погони за прибылью, бесконечного возрастания богатства.

«Мое дело, — писал Форд, — могло бы вместо успеха привести к полной неудаче, если б я не действовал, исходя из умеренной прибыли для себя и для участников предприятия»[16].

Здесь Форд, обычно прикрывающий свои капиталистические вожделения и стремления лживыми и лицемерными заявлениями о служении обществу, высказывает подлинную цель своего про­изводства.

Как носитель этой капиталистической страсти к наживе и погони за прибавочной стоимостью, капиталист становится черст­вым, деспотичным в отношении к объекту своей эксплуата­ции — рабочим.

Каждая лишняя минута труда рабочих, каждая копейка эко­номии в оплате их рабочей силы, помноженная на количество рабочих, вырастает в огромные суммы прибавочной стоимости. Поэтому капиталист может тратить тысячи на кутежи и на вся­кие другие цели, но там, где речь идет о мизерной прибавке к за­работной плате или о сокращении рабочего времени, он стано­вится беспощаден. Капиталист может быть «…образцовым гражданином, даже членом общества покровительства животных и вдобавок пользоваться репутацией святости, но у той вещи, которую ты представляешь по отношению ко мне, нет сердца в груди»[17].

Поэтому и прогресс капиталистической техники явился в ру­ках капиталиста лишь могучим орудием беспощадной эксплуа­тации и порабощения рабочего класса.

Окончание следует